А Пьоппи без малого тридцать. Может, и поздновато немножко для первого ребенка, но она столько училась. Зато сейчас у нее хорошая работа.
– Пьеранджело говорит, что мы будем жить в деревне.
– А как же ФАО? – спросил Тротти с беспокойством. – И твоя переводческая работа в Риме?
– Не волнуйся, дядюшка, не волнуйся, дурака я никогда не сваляю. Прежде чем обзаводиться семьей, мне нужно выучить английский и французский. Хотя стоит мне только посмотреть на Пьеранджело – и всей моей целеустремленности как не бывало.
– Я тебя понимаю. – Тротти вздохнул и быстро прибавил: – Хочу поговорить с Пьоппи. Мы с ней уже четыре дня не разговаривали. А она может родить в любую минуту. Только бы блондинка на коммутаторе соединила.
Телефонный аппарат, словно вняв его пожеланию, начал мигать лампочкой.
– Да?
– Комиссар Тротти, вы не сказали мне – ваш звонок в Болонью частного характера?
– Я звоню дочери – она ждет ребенка.
– Это частный звонок, комиссар?
– А какая разница?
– Вы же знаете новые правила, комиссар. Начальник квестуры распорядился не предоставлять частных междугородных переговоров. Говорит, слишком много частных звонков, что квестура на них разорится, что коммутатор перегружен.
– Коммутатор перегружен? О Господи, да на носу феррагосто! Ведь в квестуре почти никого нет!
– Но ваш вызов – частный?
– Частный? Будь у меня собственный телефон, как у Меренды, Майокки и остальных, мне не нужно было бы вообще пользоваться коммутатором.
– Попробуйте и меня понять.
– Синьорина, я вот-вот стану дедушкой… И вы меня тоже поймите.
– Я всего лишь выполняю распоряжения, господин комиссар.
– Продолжайте выполнять распоряжения. Огромное вам спасибо, – прохрипел Тротти и со злостью бросил телефонную трубку.
Болонья
Блондинка на коммутаторе, должно быть, сжалилась: безобразный зеленый аппарат неожиданно зазвонил. Тротти схватил трубку:
– Пьоппи?
– Прошу прощения?
– Нандо? – громче спросил Тротти. Звуки его голоса отскакивали от пустых стен кабинета.
– Кто это? – Мужской голос со знакомым болонским акцентом.
– Это синьор Тротти! Я хочу переговорить с дочерью. Это ты, Нандо?
– Нандо нету. Кто это говорит, простите?
– Отец Пьоппи.
– Простите – не расслышал.
– Отец синьоры Солароли – отец Пьоппи. Как она? С ней все нормально?
– Полицейский?
– Где Пьоппи? – Тротти перешел почти на крик. – С ней все в порядке? Где Нандо?
– Простите. Я брат Нандо. Нандо в больнице.
– Как она? Я думал, что роды начнутся через день-другой.
– Ее отвезли в больницу прошлой ночью.
– Она уже родила? Мальчик?
– Пока ждем – не знаю.
– Как так – не знаете? С моей Пьоппи все в порядке? Что-нибудь случилось?
– Нандо сказал, что собирается вам позвонить.
Пальцы Тротти, сжимавшие трубку, побелели. Сосредоточенный, насупленный, он вперил взгляд в пол, в пятно желтого света, косо падавшего из окна кабинета.
Анна Эрманьи следила за ним своими прекрасными немигающими глазами. Она протянула руку и дотронулась до его запястья.
Где-то ворковал голубь.
– С моей дочерью все в порядке?
– Прошлой ночью у нее были боли – часа в два утра, – и мы вызвали скорую. Было небольшое кровотечение. Но вроде бы тревога ложная. Сейчас она в больнице. У нее отдельная палата, с ней мой брат. Мама тоже там.
– Значит, ничего плохого?
– Синьор Тротти, я могу дать вам телефон. Болонья, городская больница, 423-42-53.
– 423-42-53, – повторил Тротти и левой рукой записал телефон на промокашке, которую успела ему сунуть Анна Эрманьи. – Огромное спасибо. Значит, она в норме?
– Вчера вечером она почувствовала усталость, но поужинала нормально. Ложная тревога.
– У номера есть добавочный?
– Нет, телефон прямой.
– Спасибо, – сказал Тротти, медленно опустил трубку и тут же нажал на белую кнопку.
Он посмотрел на Анну, которая сидела, сцепив пальцы, и молча ему улыбалась.
В трубке зазвучал голос телефонистки.
– Синьорина, будьте добры, Болонью, 423-42-53.
– Надеюсь, звонок не частного характера?
– Что за странная мысль? Болонья, 423-42-53.
– Мальчик или девочка, комиссар?
– Чем быстрее соедините, тем скорее узнаете.
Телефонный разговор
– Это ты, Пьоппи?
– Папа?
– Пьоппи, с тобой все в порядке?
– Откуда ты звонишь, папа?
– Я звонил тебе домой, там какой-то мужчина сказал, что ты в больнице. Мне нужно было тебе раньше позвонить. У тебя все нормально, Пьоппи? Выезжаю следующим поездом в Болонью.
– Не нужно.
– А как ребенок?
– Нет пока никакого ребенка.
– Мужчина сказал, что у тебя было кровотечение.
– Пустяки.
– Какие пустяки, если тебя забрали в больницу? Почему началось кровотечение? И когда ты собираешься рожать?
– Ложная тревога. Ну потеряла немного крови.
– Почему это началось?
– Роды должны начаться послезавтра.
– Почему ты мне не позвонила?
– Да беспокоиться правда не о чем, папа.
– Но я за тебя волнуюсь, Пьоппи.
– И напрасно. Ты должен отдыхать. Ты звонишь с озера?
– Где Нандо?
– Нандо здесь, рядом.
– Я сегодня же сажусь на поезд, Пьоппи.
– Но это глупо.
– Завтра утром я буду у тебя.
– Завтра утром даже ребенка еще не будет.
– Ты звонила матери в Америку?
– У мамы есть дела и поважнее.
– Почему ты такая упрямая, Пьоппи? Почему не хочешь, чтобы я тебе помог? Я твой отец – я хочу быть рядом с тобой.
– Да это совершенно не нужно.
– И с мальчишкой.
– С каким мальчишкой?
– С ребенком – ведь родится мальчик, надеюсь?
– Послушай, папа, приезжать тебе сюда совершенно незачем. Со мной все в порядке. Ребенок еще не родился. Я тебе завтра позвоню. На нашу виллу на озере. А ты тем временем отдыхай. Успокойся. Рядом со мной Нандо. И его мать и сестра. Со мной все нормально, клянусь тебе. Не волнуйся за меня и не беспокой понапрасну маму. Скажи ей, что я в норме. Следи за собой, папа. Чао, любимый.
– Но Пьоппи…
– Я тебя люблю, папа. Чао.
Снупи
– Чудесная девушка.
– Моя крестница.
Во рту у Майокки торчала незажженная трубка. С лукавым, ироничным изумлением он поднял брови:
– Не ври. Пьеро. – Он примостился на рабочем столе Тротти.
– Моя крестница, Анна Эрманьи, которую я не видел много лет.
– Малость для тебя молода, а, Пьеро?
– Она девушка Пизанелли – его невеста.
Майокки рассмеялся. Потом кивком показал на лежавший на столе конверт:
– Что ты думаешь?
– О фотографии?
– Ты узнал женщину, Тротти?
– Мария-Кристина Беллони.
– Ты был на вскрытии?
– Ушел с половины, когда их дядя опознал тело.
– Как Марию-Кристину?
Тротти кивнул.
– Я собирался поехать в Брони, – сказал Майокки. – Потом решил подождать тебя, думал, зайдешь. Болтался здесь до начала второго – и узнал, что труп идентифицировали как младшую сестру.
– Марию-Кристину, – кивнул Тротти.
Майокки вынул изо рта трубку и задумчиво постучал ею о ладонь.
– Что ты думаешь делать, Пьеро, ведь убили младшую сестру?
– До тех пор пока не увижу отчет Боттоне о вскрытии, ничего делать я не собираюсь.
– Но у тебя же есть какие-то соображения. Что ты обо всем этом думаешь?
– Что я думаю? – Тротти пожал плечами.
– Ну?
– Да ничего, Майокки. Ничего я не думаю. Пока ничего.
– Помочь ты мне явно не хочешь.
– Что толку думать. Мне давным-давно надо было перестать думать. Я знаю одно: моя дочь в больнице, и в любую минуту у нее может родиться ребенок. И еще – что у нее было легкое кровотечение. – Он снова пожал плечами. – О чем мне еще думать?
– О том, кто ее убил.
– Розанну никто не убивал.
– О том, кто убил ее сестру, – Майокки ткнул мундштуком трубки в сторону снимка. – Эту несчастную на фотографии.
– Послушай, – Тротти постучал себя по груди. – Я думал, что убили Розанну. Лицо было изуродовано – жутко разбито и покрыто запекшейся кровью. Я думал, что это Розанна. Дзани, которого я первым встретил на месте преступления, сказал, что это Розанна. Боатти сказал, что это Розанна. Кажется, все тогда думали, что убита Розанна. – Тротти помолчал. – Розанна Беллони не была моим близким другом, но немного я ее знаю. И все, что я в ней видел, мне нравилось. Она была добрым, хорошим человеком. И, насколько мне известно, таким осталась и поныне. Лет десять-двенадцать назад она работала директором школы, где училась эта хорошенькая девушка, которую ты только что видел, – моя крестница. Я считал, что Розанна мертва, и думал, что смогу что-то сделать. – Тротти вздохнул. – Теперь, судя по всему, она жива. Замечательно. И я очень этому рад. А вот где она, никто, похоже, не знает. Неизвестно, ни с кем она, ни куда уехала. Она посылает откуда-то из дельты По открытку, но в гостинице четыре дня не появляется. Известно только одно: она уехала оттуда с каким-то мужчиной на «фиате», зарегистрированном в Ферраре.
– Но ты ее ищешь?
– Да мне теперь вроде все равно.
– Пьеро, ты не дело говоришь.
– Я и сам знаю.
– Снупи и Лука. Эта Снупи оказалась сестрой Розанны. По фотографии видно, что эта Снупи – она же Беатриче – не кто-нибудь, а Мария-Кристина.
– Она мертва, лежит в морге.
– Тротти, в полицию позвонили утром во вторник… вызвали нас на реку. Но Снупи в это время была уже мертва. Ваши нашли ее тело ночью в понедельник.
– Ее нашел Джордже Боатти, сосед.
– Мертвые по телефону звонить не могут.
Сухой смешок:
– Уж я-то точно скоро не смогу позвонить по телефону начальнику квестуры, сдается, приятнее было бы видеть меня трупом. Я ведь звоню через блондинку на коммутаторе. – Тротти поднял на Майокки глаза. Он был бледен.
– Кто-то пытался запудрить нам мозги.
– Уйма народу пытается запудрить нам мозги. – Тротти вытащил из кармана пакетик леденцов. – Своего рода профессиональный риск. И к нему тоже привыкаешь.
– У меня сидит Лука, – сказал Майокки, покусывая мундштук трубки. Он походил на серьезного университетского профессора. – Ты ведь поговоришь с ним? – Он вытащил из кармана спичечный коробок.
Тротти развернул леденец.
– Уж коли ты тут, Пьеро, мне бы хотелось, чтобы ты с ним повидался.
– У меня нет времени, Майокки. – Тротти сунул леденец в рот. – Моя крестница – я обещал ей, что мы где-нибудь поужинаем. С ней и Пизанелли, ее женихом.
– Пьеро, мне бы очень хотелось, чтобы ты с ним поговорил.
– И вообще я собираюсь следовать советам своей дочери. Завтра отправлюсь на озеро. Потом, когда родится мальчишка, съезжу, может быть, в Болонью. Сейчас меня Пьоппи видеть не хочет. С ней муж, а я подъеду попозже. Когда самое страшное будет позади. Она, кажется, думает, что я собираюсь вмешиваться в ее жизнь, а я просто хочу ей помочь. Только бы ей было хорошо.
Майокки поднялся. Его моложавое лицо приняло холодное выражение. Он закусил мундштук нераскуренной трубки своими ровными зубами и пригладил рукой волосы.
– Я прошу тебя об одолжении, об одолжении сослуживца. О дружеской любезности.
– Пойми ты меня, Майокки.
– От всего этого дела Беллони уже смердит. Я правда думал, Пьеро, что ты единственный, кто попробует раскопать его до конца раньше Меренды.
– Меренды? – закричал вдруг Тротти. – Бога ради, не говори мне о Меренде. Меренда, Меренда, Меренда. Меня тошнит, когда я слышу о Меренде.
В маленьком кабинете неожиданно стало очень тихо.
– Сам знаешь, куда твоего Меренду лучше засунуть.
Густаво
Их дожидался молодой человек.
Кабинет у Майокки был чистым и очень удобным. Над рабочим столом висели размеченные разноцветными булавками карты города и Ломбардии. Вдоль одной стены стояли шкафы с выдвижными ящиками для бумаг. Ни одного из тех пухлых светло-коричневых досье, которые, казалось, сверху донизу заполонили всю квестуру, и в помине не было. На письменном столе – лампа, телефон (электронный, с кнопками, не требовавший подключения к коммутатору), распятие и хрустальная пепельница без малейших следов пепла.
В горшке – дифенбахия, пронизанная лучами закатного солнца.
– Вот копия предсмертного письма, которое мы нашли у реки. – Майокки указал на кресло, и Тротти сел.
– «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…» – прочитал Тротти. – Почерк детский, явно женский. Пара грамматических ошибок. – Он бросил фотокопию на стол, на котором не было ни пылинки. – Подпись – «Снупи».
– А этого синьора, – Густаво Майокки кивнул в сторону молодого человека, – зовут Лука Понтевико. Я решил, что он может помочь нам – мне и вам, комиссар Тротти, – в нашем расследовании.
Молодой человек сидел напротив полицейских. На его красивом лице отражалось напряжение. Темные волосы, блестевшие в теплом желтом свете заката, нежная кожа и чернота быстро растущей щетины. Карие глаза за густыми ресницами.
Правильные черты лица, иронично изогнутые брови. Сильно впалые щеки. На нем были белая майка и потертые джинсы.
Загорелые мускулистые руки казались еще темнее от поросли черных волос; сильные кисти, чистые ногти. На правом предплечье – маленькая татуировка в армейском духе. В подвернутый рукав майки засунута пачка сигарет.
Приоткрыв рот, он жевал резинку, медленно двигая своими крепкими молодыми челюстями.
На нем были американские ковбойские ботинки; он сидел, закинув ногу на ногу, так что Тротти мог разглядеть сносившийся каблук одного ботинка.
– Комиссар Тротти координирует расследование обстоятельств смерти Беатриче… – сказал Майокки, обращаясь к молодому человеку. – Женщины, с которой у вас, по вашему же собственному признанию, были близкие отношения. – Майокки помолчал. – Снупи – та самая женщина, которую убили.
– Она правда мертва? – Темные влажные глаза обратились на Тротти.
– Результатов вскрытия у нас пока нет, – сказал Тротти.
– Вы бы не хотели взглянуть на тело?
– На мертвое?
– На женщину, ставшую жертвой убийства. – Майокки достал из кармана перочинный ножик и стал чистить трубку.
Черные кусочки спекшегося пепла он стряхивал в горшок с дифенбахией.
– Как она могла быть мертвой и оставить у реки свои вещи? – Лука завертел головой. – Такого быть не может.
– Кому-то, наверное, было нужно, чтобы мы считали ее живой.
– Да зачем? – Брови изогнулись дугой.
– Может быть, вы и ответите на этот вопрос, синьор Понтевико?
– Ничего я ответить вам не могу. Я все уже рассказал. Больше нечего. – Он помолчал. – Вы думаете, это я ее убил?
– Вы вполне могли быть заинтересованы в ее смерти, – сказал Тротти.
– Заинтересован? Да я эту женщину едва знал.
– Достаточно хорошо, чтобы лечь с ней в постель.
Бледное лицо чуть расслабилось; промелькнула тень самодовольной улыбки:
– Я ее в постель не тащил. Исключительно ее инициатива. Мы толком и не потанцевали – в ночном клубе в Редавалле, – и десяти минут не протанцевали, а она уже полезла ко мне в штаны.
– И вы это восприняли как должное? Вы едва познакомились с женщиной – и уже через несколько минут она вам делает непристойные предложения?
– Со мной такое и раньше бывало.
– Счастливый человек, – сказал Майокки.
– На самом-то деле это трудно. Чтобы научиться снимать порядочных женщин, нужно много попотеть. Целая наука. А когда опыт есть, можно снять какую хочешь.
– И какую бы вы хотели?
С ложной скромностью Лука пожал плечами.
– Итак, потом вы с ней трахались? – спросил Тротти.
– Она сама этого хотела. – Уголки губ у Луки дернулись вверх. Он вытащил из складок рукава пачку сигарет и прикурил одну от американской зажигалки. Жвачка так и осталась во рту. Глаза косили на тлеющий кончик сигареты, с которого поднималась струйка дыма. – Женщинам секс нужен не меньше, чем нам.
– До вас хотя бы дошло, что она намного вас старше?
– А как же.
– И это вас не смутило?
– Женщины – что автомобили, им нужно, чтобы на них ездили. Из тридцатипятилетней модели можно выжать больше, чем из восемнадцатилетней. Молодые как допотопные тачки, их нужно слишком долго отлаживать. И они все капризные. Трудно поддерживать стабильную крейсерскую скорость. С женщинами постарше гораздо легче: они знают, что секс им нужен. И они достаточно честно признают, что он им нравится. – Широкие плечи под майкой дернулись, чувственные губы насмешливо растянулись. – Я ей делал одолжение. Откровенно говоря, я ее и не хотел совсем. Бог мой, я же знал, что ей за сорок пять. С такими сиськами там такой километраж был…
– Вам она нравилась?
– Нравилась? Жениться я на ней не собирался. Хорошенькой ее при всем желании нельзя было назвать, а умела ли она шить и готовить, я не знаю.
– Вы рассуждаете весьма профессионально, – заметил Тротти.
– Профессионально? Я немного увлекаюсь автогонками – ралли и тому подобное. Участвовал даже в нескольких заездах в Монце. – Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, он вынул ее изо рта и выпустил дым. – Слушайте, она была что надо. Не Орнелла Мути, конечно. Но что надо. Приятная компания. С ней было забавно. Поначалу она казалась такой веселой.
– Где это было?
– В Редавалле. В субботу, в конце июля.
Майокки посмотрел на стенной календарь.
– Двадцать первого?
– Родители только-только уехали на море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Пьеранджело говорит, что мы будем жить в деревне.
– А как же ФАО? – спросил Тротти с беспокойством. – И твоя переводческая работа в Риме?
– Не волнуйся, дядюшка, не волнуйся, дурака я никогда не сваляю. Прежде чем обзаводиться семьей, мне нужно выучить английский и французский. Хотя стоит мне только посмотреть на Пьеранджело – и всей моей целеустремленности как не бывало.
– Я тебя понимаю. – Тротти вздохнул и быстро прибавил: – Хочу поговорить с Пьоппи. Мы с ней уже четыре дня не разговаривали. А она может родить в любую минуту. Только бы блондинка на коммутаторе соединила.
Телефонный аппарат, словно вняв его пожеланию, начал мигать лампочкой.
– Да?
– Комиссар Тротти, вы не сказали мне – ваш звонок в Болонью частного характера?
– Я звоню дочери – она ждет ребенка.
– Это частный звонок, комиссар?
– А какая разница?
– Вы же знаете новые правила, комиссар. Начальник квестуры распорядился не предоставлять частных междугородных переговоров. Говорит, слишком много частных звонков, что квестура на них разорится, что коммутатор перегружен.
– Коммутатор перегружен? О Господи, да на носу феррагосто! Ведь в квестуре почти никого нет!
– Но ваш вызов – частный?
– Частный? Будь у меня собственный телефон, как у Меренды, Майокки и остальных, мне не нужно было бы вообще пользоваться коммутатором.
– Попробуйте и меня понять.
– Синьорина, я вот-вот стану дедушкой… И вы меня тоже поймите.
– Я всего лишь выполняю распоряжения, господин комиссар.
– Продолжайте выполнять распоряжения. Огромное вам спасибо, – прохрипел Тротти и со злостью бросил телефонную трубку.
Болонья
Блондинка на коммутаторе, должно быть, сжалилась: безобразный зеленый аппарат неожиданно зазвонил. Тротти схватил трубку:
– Пьоппи?
– Прошу прощения?
– Нандо? – громче спросил Тротти. Звуки его голоса отскакивали от пустых стен кабинета.
– Кто это? – Мужской голос со знакомым болонским акцентом.
– Это синьор Тротти! Я хочу переговорить с дочерью. Это ты, Нандо?
– Нандо нету. Кто это говорит, простите?
– Отец Пьоппи.
– Простите – не расслышал.
– Отец синьоры Солароли – отец Пьоппи. Как она? С ней все нормально?
– Полицейский?
– Где Пьоппи? – Тротти перешел почти на крик. – С ней все в порядке? Где Нандо?
– Простите. Я брат Нандо. Нандо в больнице.
– Как она? Я думал, что роды начнутся через день-другой.
– Ее отвезли в больницу прошлой ночью.
– Она уже родила? Мальчик?
– Пока ждем – не знаю.
– Как так – не знаете? С моей Пьоппи все в порядке? Что-нибудь случилось?
– Нандо сказал, что собирается вам позвонить.
Пальцы Тротти, сжимавшие трубку, побелели. Сосредоточенный, насупленный, он вперил взгляд в пол, в пятно желтого света, косо падавшего из окна кабинета.
Анна Эрманьи следила за ним своими прекрасными немигающими глазами. Она протянула руку и дотронулась до его запястья.
Где-то ворковал голубь.
– С моей дочерью все в порядке?
– Прошлой ночью у нее были боли – часа в два утра, – и мы вызвали скорую. Было небольшое кровотечение. Но вроде бы тревога ложная. Сейчас она в больнице. У нее отдельная палата, с ней мой брат. Мама тоже там.
– Значит, ничего плохого?
– Синьор Тротти, я могу дать вам телефон. Болонья, городская больница, 423-42-53.
– 423-42-53, – повторил Тротти и левой рукой записал телефон на промокашке, которую успела ему сунуть Анна Эрманьи. – Огромное спасибо. Значит, она в норме?
– Вчера вечером она почувствовала усталость, но поужинала нормально. Ложная тревога.
– У номера есть добавочный?
– Нет, телефон прямой.
– Спасибо, – сказал Тротти, медленно опустил трубку и тут же нажал на белую кнопку.
Он посмотрел на Анну, которая сидела, сцепив пальцы, и молча ему улыбалась.
В трубке зазвучал голос телефонистки.
– Синьорина, будьте добры, Болонью, 423-42-53.
– Надеюсь, звонок не частного характера?
– Что за странная мысль? Болонья, 423-42-53.
– Мальчик или девочка, комиссар?
– Чем быстрее соедините, тем скорее узнаете.
Телефонный разговор
– Это ты, Пьоппи?
– Папа?
– Пьоппи, с тобой все в порядке?
– Откуда ты звонишь, папа?
– Я звонил тебе домой, там какой-то мужчина сказал, что ты в больнице. Мне нужно было тебе раньше позвонить. У тебя все нормально, Пьоппи? Выезжаю следующим поездом в Болонью.
– Не нужно.
– А как ребенок?
– Нет пока никакого ребенка.
– Мужчина сказал, что у тебя было кровотечение.
– Пустяки.
– Какие пустяки, если тебя забрали в больницу? Почему началось кровотечение? И когда ты собираешься рожать?
– Ложная тревога. Ну потеряла немного крови.
– Почему это началось?
– Роды должны начаться послезавтра.
– Почему ты мне не позвонила?
– Да беспокоиться правда не о чем, папа.
– Но я за тебя волнуюсь, Пьоппи.
– И напрасно. Ты должен отдыхать. Ты звонишь с озера?
– Где Нандо?
– Нандо здесь, рядом.
– Я сегодня же сажусь на поезд, Пьоппи.
– Но это глупо.
– Завтра утром я буду у тебя.
– Завтра утром даже ребенка еще не будет.
– Ты звонила матери в Америку?
– У мамы есть дела и поважнее.
– Почему ты такая упрямая, Пьоппи? Почему не хочешь, чтобы я тебе помог? Я твой отец – я хочу быть рядом с тобой.
– Да это совершенно не нужно.
– И с мальчишкой.
– С каким мальчишкой?
– С ребенком – ведь родится мальчик, надеюсь?
– Послушай, папа, приезжать тебе сюда совершенно незачем. Со мной все в порядке. Ребенок еще не родился. Я тебе завтра позвоню. На нашу виллу на озере. А ты тем временем отдыхай. Успокойся. Рядом со мной Нандо. И его мать и сестра. Со мной все нормально, клянусь тебе. Не волнуйся за меня и не беспокой понапрасну маму. Скажи ей, что я в норме. Следи за собой, папа. Чао, любимый.
– Но Пьоппи…
– Я тебя люблю, папа. Чао.
Снупи
– Чудесная девушка.
– Моя крестница.
Во рту у Майокки торчала незажженная трубка. С лукавым, ироничным изумлением он поднял брови:
– Не ври. Пьеро. – Он примостился на рабочем столе Тротти.
– Моя крестница, Анна Эрманьи, которую я не видел много лет.
– Малость для тебя молода, а, Пьеро?
– Она девушка Пизанелли – его невеста.
Майокки рассмеялся. Потом кивком показал на лежавший на столе конверт:
– Что ты думаешь?
– О фотографии?
– Ты узнал женщину, Тротти?
– Мария-Кристина Беллони.
– Ты был на вскрытии?
– Ушел с половины, когда их дядя опознал тело.
– Как Марию-Кристину?
Тротти кивнул.
– Я собирался поехать в Брони, – сказал Майокки. – Потом решил подождать тебя, думал, зайдешь. Болтался здесь до начала второго – и узнал, что труп идентифицировали как младшую сестру.
– Марию-Кристину, – кивнул Тротти.
Майокки вынул изо рта трубку и задумчиво постучал ею о ладонь.
– Что ты думаешь делать, Пьеро, ведь убили младшую сестру?
– До тех пор пока не увижу отчет Боттоне о вскрытии, ничего делать я не собираюсь.
– Но у тебя же есть какие-то соображения. Что ты обо всем этом думаешь?
– Что я думаю? – Тротти пожал плечами.
– Ну?
– Да ничего, Майокки. Ничего я не думаю. Пока ничего.
– Помочь ты мне явно не хочешь.
– Что толку думать. Мне давным-давно надо было перестать думать. Я знаю одно: моя дочь в больнице, и в любую минуту у нее может родиться ребенок. И еще – что у нее было легкое кровотечение. – Он снова пожал плечами. – О чем мне еще думать?
– О том, кто ее убил.
– Розанну никто не убивал.
– О том, кто убил ее сестру, – Майокки ткнул мундштуком трубки в сторону снимка. – Эту несчастную на фотографии.
– Послушай, – Тротти постучал себя по груди. – Я думал, что убили Розанну. Лицо было изуродовано – жутко разбито и покрыто запекшейся кровью. Я думал, что это Розанна. Дзани, которого я первым встретил на месте преступления, сказал, что это Розанна. Боатти сказал, что это Розанна. Кажется, все тогда думали, что убита Розанна. – Тротти помолчал. – Розанна Беллони не была моим близким другом, но немного я ее знаю. И все, что я в ней видел, мне нравилось. Она была добрым, хорошим человеком. И, насколько мне известно, таким осталась и поныне. Лет десять-двенадцать назад она работала директором школы, где училась эта хорошенькая девушка, которую ты только что видел, – моя крестница. Я считал, что Розанна мертва, и думал, что смогу что-то сделать. – Тротти вздохнул. – Теперь, судя по всему, она жива. Замечательно. И я очень этому рад. А вот где она, никто, похоже, не знает. Неизвестно, ни с кем она, ни куда уехала. Она посылает откуда-то из дельты По открытку, но в гостинице четыре дня не появляется. Известно только одно: она уехала оттуда с каким-то мужчиной на «фиате», зарегистрированном в Ферраре.
– Но ты ее ищешь?
– Да мне теперь вроде все равно.
– Пьеро, ты не дело говоришь.
– Я и сам знаю.
– Снупи и Лука. Эта Снупи оказалась сестрой Розанны. По фотографии видно, что эта Снупи – она же Беатриче – не кто-нибудь, а Мария-Кристина.
– Она мертва, лежит в морге.
– Тротти, в полицию позвонили утром во вторник… вызвали нас на реку. Но Снупи в это время была уже мертва. Ваши нашли ее тело ночью в понедельник.
– Ее нашел Джордже Боатти, сосед.
– Мертвые по телефону звонить не могут.
Сухой смешок:
– Уж я-то точно скоро не смогу позвонить по телефону начальнику квестуры, сдается, приятнее было бы видеть меня трупом. Я ведь звоню через блондинку на коммутаторе. – Тротти поднял на Майокки глаза. Он был бледен.
– Кто-то пытался запудрить нам мозги.
– Уйма народу пытается запудрить нам мозги. – Тротти вытащил из кармана пакетик леденцов. – Своего рода профессиональный риск. И к нему тоже привыкаешь.
– У меня сидит Лука, – сказал Майокки, покусывая мундштук трубки. Он походил на серьезного университетского профессора. – Ты ведь поговоришь с ним? – Он вытащил из кармана спичечный коробок.
Тротти развернул леденец.
– Уж коли ты тут, Пьеро, мне бы хотелось, чтобы ты с ним повидался.
– У меня нет времени, Майокки. – Тротти сунул леденец в рот. – Моя крестница – я обещал ей, что мы где-нибудь поужинаем. С ней и Пизанелли, ее женихом.
– Пьеро, мне бы очень хотелось, чтобы ты с ним поговорил.
– И вообще я собираюсь следовать советам своей дочери. Завтра отправлюсь на озеро. Потом, когда родится мальчишка, съезжу, может быть, в Болонью. Сейчас меня Пьоппи видеть не хочет. С ней муж, а я подъеду попозже. Когда самое страшное будет позади. Она, кажется, думает, что я собираюсь вмешиваться в ее жизнь, а я просто хочу ей помочь. Только бы ей было хорошо.
Майокки поднялся. Его моложавое лицо приняло холодное выражение. Он закусил мундштук нераскуренной трубки своими ровными зубами и пригладил рукой волосы.
– Я прошу тебя об одолжении, об одолжении сослуживца. О дружеской любезности.
– Пойми ты меня, Майокки.
– От всего этого дела Беллони уже смердит. Я правда думал, Пьеро, что ты единственный, кто попробует раскопать его до конца раньше Меренды.
– Меренды? – закричал вдруг Тротти. – Бога ради, не говори мне о Меренде. Меренда, Меренда, Меренда. Меня тошнит, когда я слышу о Меренде.
В маленьком кабинете неожиданно стало очень тихо.
– Сам знаешь, куда твоего Меренду лучше засунуть.
Густаво
Их дожидался молодой человек.
Кабинет у Майокки был чистым и очень удобным. Над рабочим столом висели размеченные разноцветными булавками карты города и Ломбардии. Вдоль одной стены стояли шкафы с выдвижными ящиками для бумаг. Ни одного из тех пухлых светло-коричневых досье, которые, казалось, сверху донизу заполонили всю квестуру, и в помине не было. На письменном столе – лампа, телефон (электронный, с кнопками, не требовавший подключения к коммутатору), распятие и хрустальная пепельница без малейших следов пепла.
В горшке – дифенбахия, пронизанная лучами закатного солнца.
– Вот копия предсмертного письма, которое мы нашли у реки. – Майокки указал на кресло, и Тротти сел.
– «Чувства – не старые надоевшие игрушки, их не выбросить…» – прочитал Тротти. – Почерк детский, явно женский. Пара грамматических ошибок. – Он бросил фотокопию на стол, на котором не было ни пылинки. – Подпись – «Снупи».
– А этого синьора, – Густаво Майокки кивнул в сторону молодого человека, – зовут Лука Понтевико. Я решил, что он может помочь нам – мне и вам, комиссар Тротти, – в нашем расследовании.
Молодой человек сидел напротив полицейских. На его красивом лице отражалось напряжение. Темные волосы, блестевшие в теплом желтом свете заката, нежная кожа и чернота быстро растущей щетины. Карие глаза за густыми ресницами.
Правильные черты лица, иронично изогнутые брови. Сильно впалые щеки. На нем были белая майка и потертые джинсы.
Загорелые мускулистые руки казались еще темнее от поросли черных волос; сильные кисти, чистые ногти. На правом предплечье – маленькая татуировка в армейском духе. В подвернутый рукав майки засунута пачка сигарет.
Приоткрыв рот, он жевал резинку, медленно двигая своими крепкими молодыми челюстями.
На нем были американские ковбойские ботинки; он сидел, закинув ногу на ногу, так что Тротти мог разглядеть сносившийся каблук одного ботинка.
– Комиссар Тротти координирует расследование обстоятельств смерти Беатриче… – сказал Майокки, обращаясь к молодому человеку. – Женщины, с которой у вас, по вашему же собственному признанию, были близкие отношения. – Майокки помолчал. – Снупи – та самая женщина, которую убили.
– Она правда мертва? – Темные влажные глаза обратились на Тротти.
– Результатов вскрытия у нас пока нет, – сказал Тротти.
– Вы бы не хотели взглянуть на тело?
– На мертвое?
– На женщину, ставшую жертвой убийства. – Майокки достал из кармана перочинный ножик и стал чистить трубку.
Черные кусочки спекшегося пепла он стряхивал в горшок с дифенбахией.
– Как она могла быть мертвой и оставить у реки свои вещи? – Лука завертел головой. – Такого быть не может.
– Кому-то, наверное, было нужно, чтобы мы считали ее живой.
– Да зачем? – Брови изогнулись дугой.
– Может быть, вы и ответите на этот вопрос, синьор Понтевико?
– Ничего я ответить вам не могу. Я все уже рассказал. Больше нечего. – Он помолчал. – Вы думаете, это я ее убил?
– Вы вполне могли быть заинтересованы в ее смерти, – сказал Тротти.
– Заинтересован? Да я эту женщину едва знал.
– Достаточно хорошо, чтобы лечь с ней в постель.
Бледное лицо чуть расслабилось; промелькнула тень самодовольной улыбки:
– Я ее в постель не тащил. Исключительно ее инициатива. Мы толком и не потанцевали – в ночном клубе в Редавалле, – и десяти минут не протанцевали, а она уже полезла ко мне в штаны.
– И вы это восприняли как должное? Вы едва познакомились с женщиной – и уже через несколько минут она вам делает непристойные предложения?
– Со мной такое и раньше бывало.
– Счастливый человек, – сказал Майокки.
– На самом-то деле это трудно. Чтобы научиться снимать порядочных женщин, нужно много попотеть. Целая наука. А когда опыт есть, можно снять какую хочешь.
– И какую бы вы хотели?
С ложной скромностью Лука пожал плечами.
– Итак, потом вы с ней трахались? – спросил Тротти.
– Она сама этого хотела. – Уголки губ у Луки дернулись вверх. Он вытащил из складок рукава пачку сигарет и прикурил одну от американской зажигалки. Жвачка так и осталась во рту. Глаза косили на тлеющий кончик сигареты, с которого поднималась струйка дыма. – Женщинам секс нужен не меньше, чем нам.
– До вас хотя бы дошло, что она намного вас старше?
– А как же.
– И это вас не смутило?
– Женщины – что автомобили, им нужно, чтобы на них ездили. Из тридцатипятилетней модели можно выжать больше, чем из восемнадцатилетней. Молодые как допотопные тачки, их нужно слишком долго отлаживать. И они все капризные. Трудно поддерживать стабильную крейсерскую скорость. С женщинами постарше гораздо легче: они знают, что секс им нужен. И они достаточно честно признают, что он им нравится. – Широкие плечи под майкой дернулись, чувственные губы насмешливо растянулись. – Я ей делал одолжение. Откровенно говоря, я ее и не хотел совсем. Бог мой, я же знал, что ей за сорок пять. С такими сиськами там такой километраж был…
– Вам она нравилась?
– Нравилась? Жениться я на ней не собирался. Хорошенькой ее при всем желании нельзя было назвать, а умела ли она шить и готовить, я не знаю.
– Вы рассуждаете весьма профессионально, – заметил Тротти.
– Профессионально? Я немного увлекаюсь автогонками – ралли и тому подобное. Участвовал даже в нескольких заездах в Монце. – Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, он вынул ее изо рта и выпустил дым. – Слушайте, она была что надо. Не Орнелла Мути, конечно. Но что надо. Приятная компания. С ней было забавно. Поначалу она казалась такой веселой.
– Где это было?
– В Редавалле. В субботу, в конце июля.
Майокки посмотрел на стенной календарь.
– Двадцать первого?
– Родители только-только уехали на море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28