Дар -

Тимоти Уилльямз
Черный август
Эта книга посвящается моим давним друзьям: Вилме, Линде, Анник, Бьянке, Джулии и Кристине.
Удовольствий в жизни Тротти было немного. Он говорил себе, что уже состарился и что с возрастом достиг известного спокойствия духа. У него было мало друзей и еще меньше пороков. Умиротворенность.
Свидетель
6 августа, понедельник, 23 часа 15 минут
Комиссар Тротти пробрался сквозь толпу, обступившую тело, и опустился около него на колени. Последние следы трупного окоченения.
– Скончалась дня два назад.
Сильно разбитое лицо было покрыто засохшей кровью.
Темная корка запекшейся крови проглядывала и сквозь длинные светлые волосы на затылке. Женщина укладывала их в пучок.
В заливавшем небольшую спальню неоновом свете кружились мухи. В воздухе висел запах смерти. Вокруг тела с напряженными, ярко освещенными лицами стояли, склонив головы, люди; появление комиссара Тротти принесло им явное облегчение.
Сдержанным тоном, но не без самодовольства в голосе полицейский еще раз повторил Тротти на ухо:
– Синьорина Беллони скончалась пару дней назад. Она здесь жила.
Женщина лежала на полу лицом вниз. Ночная рубашка на ней задралась, обнажив бледные бедра. Она была босой. А изпод кровати выглядывала пара аккуратно поставленных матерчатых домашних туфель.
Простыни съехали с узкого матраса. На них и на полу виднелись темные пятна. Рядом с трупом валялся журнал, изданный обществом свидетелей Иеговы. Библейский рисунок на обложке был запачкан кровью.
Кровь натекла изо рта синьорины Беллони и на выложенный керамической плиткой пол.
Тротти все еще склонялся над трупом, когда в сопровождении молодой женщины – прокурора республики пришел Меренда. Заметив Тротти, он недоуменно приподнял брови, но ни тот ни другой не проронили ни слова. Меренда приблизился к трупу. Не наклоняясь и сохраняя на лице маску профессионального безразличия, он посмотрел на тело. Полицейский в форме – агент Дзани – хриплым голосом доложил ему об обстоятельствах ужасной находки.
Потом появился врач.
Доктор Бернарди принес с собой черный кожаный портфель. Хотя время уже близилось к полуночи, под короткими рукавами его рубашки проступали пятна пота. Он был молод и казался в комнате посторонним: от него пахло дезинфицирующими растворами, одеколоном и невинностью. Он провел рукой по своим редким волосам и мельком взглянул на Тротти, с которым они были знакомы. Поздоровавшись за руку с комиссаром Мерендой и обезоруживающе улыбнувшись прокурорше, он опустился возле трупа на колени.
– Ужасно, – едва слышно пробормотал доктор.
– Господи, где же фотограф? – раздраженно спросил Меренда, оборачиваясь к Дзани.
Тротти уже поднялся, сделал шаг назад и обрадовался, когда заметил Пизанелли; тот стоял в своей замшевой куртке нараспашку, прислонившись к дверному косяку и засунув руки в карманы.
Тротти протиснулся к нему сквозь толпу.
– Давайте-ка отсюда сматываться, лейтенант Пизанелли, – шепнул он нетерпеливо.
– Ужасно. – Доктор снова пробежал рукой по своим волосам цвета соли с перцем. Потом принялся натягивать на руки неприятно заскрипевшие резиновые перчатки. Подобно актеру на сцене, он стал центром всеобщего внимания.
Никто, казалось, и не заметил, как комиссар Тротти и лейтенант Пизанелли покинули маленькую квартирку.
Monopolio dello stato
– А на комиссара Меренду вы никогда не любили тратить время, – усмехнулся Пизанелли, спускаясь с Тротти по лестнице; он так и не вытащил руки из карманов своей потертой куртки.
– Я вообще никогда не любил тратить время на трупы.
– Года два назад вы спокойно могли уволиться, комиссар.
– Первые трупы я увидел еще в 1944-м. Это были двое партизан – ребята разве что чуть постарше меня. Repubblichini подвесили их к дереву и оставили истекать кровью. – Тротти подавил внутреннюю дрожь. – На обоих были красные шарфы, а руки им отрезали.
Этот дом был построен в начале 19-го столетия, но в отличие от многих других старых зданий в центре города модернизировать и облагородить его еще не успели. Стены нуждались в свежей охре. Ступеньки грязной каменной лестницы стерлись от старости.
– С тех пор эта картина – непременная часть моих ночных кошмаров, – сказал Тротти, взяв Пизанелли под руку. – Рад тебя видеть, Пиза. Не пойму только, зачем ты меня вызвал. Я уж было собрался выключить телевизор и идти спать.
Миновав три лестничных пролета, они очутились во внутреннем дворике. В падавшем сверху анемично-желтоватом свете электрической лампочки можно было видеть, что ни о самом дворике, вымощенном булыжником, ни о разбитых здесь цветочных клумбах никто не заботится. Треснутые цветочные горшки, куст вьющейся розы, нуждающийся в обрезке. У дальней стены стояла мешалка для цементного раствора: куча цемента была закрыта от дождя куском полиэтиленовой пленки.
– А прокурорша очень симпатичная. Как по-вашему, комиссар?
Синьорина Амадео из Рима.
За деревянными воротами дворика, на площади Сан-Теодоро, завыла сирена «скорой помощи». Пизанелли улыбнулся своей волчьей улыбкой:
– И ноги красивые.
Маленькая дверца в деревянных воротах резко распахнулась, и во дворик ворвались несколько мужчин со складными носилками. На них были круглые белые шляпы, белые халаты и белые ботинки. Следовавший за ними Брамбилла – фотограф из лаборатории – заметил Тротти и Пизанелли. Поднимаясь по лестнице, Брамбилла перешагивал сразу через две ступеньки и чему-то улыбался. Большая фотокамера била его по ляжке.
– Кто она, Пизанелли?
– Прокурорша?
– Покойная.
– Вы ее знали, комиссар.
– Потому ты и оторвал меня от телевизора? – Тротти поглядел на лейтенанта Пизанелли и нахмурился. – Когда человек так изуродован, узнать его нелегко.
– Она была директрисой в школе.
В темных глазах Тротти ничего не отразилось.
– Убийство – не мое дело, Пизанелли. Это работа Меренды: он начальник отдела по расследованию убийств. – Тротти задумчиво развернул леденец и положил его в рот. – Просидеть август в городе… Можно придумать что-нибудь поинтереснее, чем разбираться с трупами. И плясать под дудку Меренды.
– В 1978 году она была директрисой в школе, где училась Анна Эрманьи.
– Кто?
– Анна Эрманьи, девочка, которую похитили. Помните? Вы тогда еще ходили в школу разговаривать с ее учителями.
Во рту у Тротти позвякивал леденец.
– Директриса с пучком.
– Беллони? – Правой ладонью Тротти шлепнул себя по лбу.
– Вы сейчас леденцом подавитесь, комиссар.
– Розанна Беллони? Я и не знал, что она тут жила.
– Лет пять с лишним, комиссар.
– Но труп так… – Тротти замялся. – Когда Дзани сказал, что это синьорина Беллони, я не увидел связи. Она, наверное, располнела.
– Теперь она мертва.
– Почему?
– Почему? – Пизанелли пожал плечами в своей замшевой куртке. – У меня нет магического кристалла. Я простой полицейский, комиссар.
– Кому вообще могла понадобиться смерть Розанны Беллони?
– Будем надеяться, что Меренда это выяснит.
Тротти бросил на Пизанелли еще один колючий взгляд и произнес:
– Я с ней несколько раз встречался. И она мне нравилась. – Он поворочал во рту леденец, вздохнул и утомленно опустился на каменную скамью. – Потом мы потеряли друг друга из виду. Она по-прежнему работала в школе?
– Беллони уволилась лет пять назад. – Пизанелли продолжал стоять. Он кивнул в сторону здания. – Палаццо целиком принадлежит семейству Беллони. Синьорина Беллони занимала только спальню и гостиную.
– Жила почти по-спартански.
– Она никогда не была замужем.
– Досадно. – Вновь Тротти подавил внутреннюю дрожь. – Спасибо, что позвал меня, Пиза.
– Полтора часа назад нам позвонили по 113. Журналист, что живет здесь наверху. На четвертом этаже. – Пизанелли указал на освещенное окно под самой крышей.
– И ты позвонил мне?
– Ведь середина августа, комиссар. А вы с жертвой были знакомы.
– Я не видел ее много лет, – сказал Тротти и добавил: – Этот журналист хорошо знал Беллони?
– Синьорина Беллони иногда уезжала на уик-энд в Милан, у нее там родственники. Он не видел ее несколько дней, забеспокоился, ну а поскольку у него есть ключ…
– Как его зовут?
– Боатти. Джордже Боатти. Вольнонаемный.
– Имя знакомое.
– Его отец в начале 50-х занимался политикой, представлял одну из оппозиционных партий – то ли либеральную, то ли республиканскую. Так что Джордже Боатти – выходец из кругов политических.
– У нас никакого Боатти не было на учете?
– На учете?
– В 70-е годы, в Годы Инициативы.
– Лет десять-пятнадцать назад Джордже Боатти занимался политикой в университете.
– «Лотта Континуа»?.
– Что-то в этом роде. – Пизанелли усмехнулся. – Все мы взрослеем.
Колючий взгляд:
– Ты меня удивляешь, Пиза.
– Рано или поздно все мы взрослеем.
– Рано или поздно?
– Что-то не пойму, куда вы клоните, комиссар.
– Да ты до сих пор в бобылях ходишь, Пиза. Не пора ли успокоиться? Каждые полгода – новое увлечение.
Широкая самодовольная улыбка:
– На этот раз все в порядке.
– На этот раз? В двадцатый раз слышу одно и то же. – Тротти покачал головой. – Расскажи мне о журналисте.
– Она очень красивая. И вы ее знаете.
Тротти поднял брови:
– Я знаю только одну молодую женщину – свою дочь. Но Пьоппи счастлива с мужем, а сейчас со дня на день ждет первого ребенка. В Болонье.
– Мне кажется, комиссар, что вы мой выбор одобрите. – Пизанелли улыбнулся с плохо скрытой гордостью. – Восемнадцать лет.
Тротти насупился:
– Восемнадцать?
– Весьма почтенный возраст.
– Да какая девчонка что-нибудь понимает в жизни в восемнадцать лет? Она тебя бросит, как и все остальные бросали.
– Уж лучше пусть бросают до свадьбы, чем после, комиссар.
Тротти отвернулся.
Неловкое молчание.
– Хотя, может быть, вы и правы, комиссар.
– Конечно, прав.
– Поначалу, кажется, я им нравлюсь, – грустно произнес Пизанелли. – А потом глаза у них стекленеют. И вся страсть их куда-то испаряется.
Тротти с улыбкой повернулся к Пизанелли.
– Все они в один голос твердят, что я трачу слишком много времени на работу.
– Расскажи мне о журналисте.
– Но сейчас вроде все будет по-другому. – Пизанелли закурил сигарету «MS» и сел, ссутулив плечи, на бордюр цветочной клумбы рядом с Тротти. Сзади волосы у Пизанелли доходили до воротника куртки, зато макушка была совершенно лысой. Ему было тридцать с небольшим, и вокруг талии у него уже начал откладываться жирок. Нижняя челюсть все больше теряла юношескую четкость линий.
– Расскажи мне об этом журналисте Боатти, Пиза.
– Боатти женат. Двое детей… две маленькие дочки.
Во дворике было прохладно. Запах сигаретного дыма смешивался со сладковатым ароматом дикой жимолости. С захода солнца прошло уже несколько часов.
(Еще один день без дождя.) Кирпичная стена все еще отдавала накопленное за день тепло.
(«Боатти обнаружил тело?»).
Деревянные ворота с грохотом отворились. К лестнице в сопровождении полицейских, обутых в тяжелые мотоциклетные ботинки, устремились два офицера-карабинера. Хотя час был поздний, на обоих карабинерах были черная форменная одежда, разукрашенная золотыми галунами, и фуражки. Заметив сидевшего во дворике Тротти, один из них крикнул: «Чао, Рино!»
Тротти не ответил. Он сидел, свесив руки между коленями.
Он даже не поднял головы. «Боатти обнаружил тело?»
– Может, убийца думал, что Беллони хранила под кроватью деньги? – произнес Пизанелли.
– Розанна Беллони. – Тротти разгрыз леденец. Он повернул голову и посмотрел на молодого сослуживца. В глазах Тротти Пизанелли увидел влажное отражение висевшей над ними электрической лампочки. – Розанна Беллони была славной женщиной. – Тротти отвернулся.
Колокола собора св. Теодоро отзвонили полночь.
Лесной орех
– Не боитесь остаться без зубов?
– Боюсь ложиться спать без сахара в крови.
– Не вернуться ли вам домой, в постель, комиссар? Меренда приехал, что вам тут делать? Если вам хочется узнать…
Жестом Тротти остановил Пизанелли. Помолчав немного, он поднялся и принялся расхаживать по дворику. Время от времени он отправлял очередной леденец в рот и громко клацал им о зубы. Он думал о Розанне Беллони. Он помнил ее улыбку.
И женственность.
Май, 1978 год. Годы Инициативы.
Тротти отправился на встречу с Розанной Беллони в школу Джероламо Кардано. Дождливый день. Привратник провел Тротти в ее кабинет.
Все словно только вчера.
– Синьорина, похитили ребенка, Анну Эрманьи.
Она сделала резкое движение рукой, и Тротти заметил, что обручального кольца на ней не было. Руки, как у девушки, – длинные тонкие пальцы, чистые, без маникюрного лака, ногти.
Белая кожа. Тротти гадал, сколько ей лет, наконец решил – лет сорок пять. Седина делала ее старше, но в ней еще было много той живой мягкости, которая после климакса у женщин обычно пропадает. Наверное, на несколько лет старше жены Тротти, Аньезе.
Она было решила, что он шутит. Но когда он повторил еще раз, что Анну Эрманьи похитили, Розанна Беллони поведала, как несколько месяцев назад к ней приходил отец девочки.
Эрманьи приходил к ней за помощью.
– И что вы ему сказали? – спросил Тротти.
– О его дочери?
– Да.
– Комиссар Тротти, собственных детей у меня никогда не было. – Еле заметный вздох под слегка приподнявшейся шерстяной кофточкой. – И я никогда не была замужем – не потому, что не хотела. – Она посмотрела на пальцы своей левой руки. – По другим причинам, говорить о которых скучно. Но в этой школе я работаю уже двадцать семь лет и все эти годы учу детей уму-разуму. За двадцать семь лет о детях – да и о взрослых тоже – можно узнать многое. И одну очень важную вещь я поняла: нельзя пытаться изменить людей. Можно им помогать, можно им что-то советовать, но нельзя пытаться изменить их, если сами они меняться не хотят. Изменять людей, заставлять их быть другими – это философия фашизма. Фашистское мышление. А нам с вами, думаю, всего этого достало.
Розанна Беллони улыбнулась, блеснув ровными зубами. В уголках ее глаз цвета лесного ореха собрались морщинки.
Тротти провел рукой по разгоряченному лицу.
В час ночи Пизанелли опять отправился наверх – туда, где сейчас, десять с лишним лет спустя, лежало мертвое изуродованное тело Розанны.
Леденцы
В половине второго ночи Тротти покинул дворик и отправился на поиски какого-нибудь работающего бара. Вернулся он с парой пластмассовых стаканчиков.
Двое полицейских выпили горячего кофе.
Прождав еще с час, они увидели, как уходил Меренда; низко опустив голову, он был погружен в разговор с хорошенькой прокуроршей из Рима. Каблуки ее туфель звонко стучали по неровной мостовой дворика, голос в неподвижном воздухе звучал хрипло.
За ними, заложив руки за спину, тяжело ступали два карабинера.
Ворота закрылись, и звук последней сирены замер в ночи.
– Попробуем что-нибудь вытянуть из этого Боатти.
– Куда мне еще жениться, если и по ночам вы меня не отпускаете?
– Не нужно было мне звонить, – сказал Тротти и раздраженно добавил: – Шел бы в медицину, Пизанелли. Или нашел бы себе какую-нибудь работенку в ратуше.
Медленно поднимаясь по лестнице, Пизанелли и Тротти миновали дверь синьорины Беллони. К двери была приколота полицейская записка, вход не охранялся. Дверь была распахнула, за ней сидел сержант. С лестничной площадки виднелись только его ноги и клубы сигарного дыма. Где-то в квартире раздавались приглушенные голоса.
– С чего это ты взял, что я останусь без зубов?
– Ну все эти кариесы, комиссар.
– Я грызу эти конфетки с конца войны, – усмехнулся Тротти. – Одно из немногих удовольствий в жизни.
– Жалко себя стало, комиссар?
– Наоборот, живу и радуюсь. – Они поднялись к последней квартире. Дверь в квартиру синьора Боатти была приоткрыта. – Розанна Беллони была на пару лет моложе меня. Она родилась в 29-м или 30-м. Мы оба росли в годы фашизма.
– А вы кажетесь моложе, комиссар.
– Все из-за леденцов. – Тротти постучал по покрытому лаком дереву и крикнул: – Есть тут кто-нибудь?
Через матовое стекло дверного окошка было видно, что в квартире горит свет. Тротти толкнул дверь. Полицейские очутились в небольшой прихожей. Стены ее были белыми, и, кроме пары восточных гравюр, ничего на них не висело.
За дальней дверью послышалось какое-то движение, и вскоре она отворилась.
– Синьор Боатти?
Мужчина перевел взгляд с Пизанелли на Тротти.
– Да.
– Комиссар Тротти из уголовной полиции.
Боатти вздохнул:
– Вроде бы я уже ответил на все ваши вопросы.
Тротти поднял руку:
– Я понимаю, время уже позднее.
– Очень позднее. – У Боатти были темные глаза, темные волосы, толстые красные губы и круглое бледное лицо. Одет он был так, словно только что вернулся с улицы; несмотря на поздний час, рубашка его казалась свежей, а синие брюки выглаженными.
– Я увидел, что у вас горит свет, – продолжал Тротти извиняющимся голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28