Агата беспокойно повернулась под одеялом; ей почудилось, что сквозь шум ветра и дождя бьют Большие часы. Есть ли закономерность в том, что оба раза добавления к портрету были сделаны на сухих участках холста и тем самым картине ничего не угрожало. Кто из взрослых мог сознательно учесть это обстоятельство? Седрик. Он занимается живописью, хотя, вероятно, пишет только акварели. При всей смехотворности его эстетских выкрутасов, Седрик, как ей казалось, действительно ценил красоту. Он бы чисто инстинктивно не пошел на вандализм такого рода. Да, но если он понимал, что с картиной ничего не случится? Тогда какие же мотивы могли его подтолкнуть? Он, похоже, ей симпатизирует; зачем ему в таком случае уродовать ее работу? Анализируя поведение остальных Анкредов, Агата уныло отбрасывала кандидатуры одну за другой, пока не дошла до мисс Оринкорт.Что ж, грубоватый, вульгарный юмор этих шуток вполне в ее характере. Ну а если с минимальной долей вероятности – Агата неловко усмехнулась – предположить, что у мисс Оринкорт вызывали недовольство те повышенные знаки внимания, которыми сэр Генри так щедро осыпал гостью? А вдруг она вообразила, что сеансы давали отличную возможность еще дальше развить весь этот флирт с похлопыванием по руке и пожиманием локотка?– Чушь, – ворочаясь, пробормотала Агата. – Нашла о чем думать среди ночи!Нет, эта гипотеза, конечно, притянута за уши. Наверно, просто какая-нибудь старуха горничная выжила из ума и занялась глупостями. «Или Баркер», – засыпая, подумала Агата. Стук дождя и шорохи ветра постепенно превращались в какие-то фантастические звуки. Ей снилось, что из темноты к башне устремились самолеты. Уже почти над ее головой они вдруг превратились в зеленых коров, лукаво подмигнули и с игривой ужимкой Седрика начали вываливать на нее мягкие бомбочки, отчетливо приговаривая: «Плюх, плюх, дорогая миссис Аллен».– Миссис Аллен! Дорогая миссис Аллен, умоляю, проснитесь!Агата открыла глаза. У кровати стояла Фенелла; полностью одетая. В жидком свете раннего утра лицо ее казалось холодным и совсем белым. Пальцы у нее то сжимались, то разжимались. Уголки рта были опущены вниз, как у готового расплакаться ребенка.– Господи, ну что еще?– Я решила, лучше уж пойду и скажу вам. Никто больше не хотел. Они все обезумели. Поль не может оставить свою мать одну, а моя мама пытается успокоить тетю Дези, потому что у той истерика. Мне так страшно, я должна с кем-нибудь поговорить.– А в чем дело? Что случилось?– Дедушка… Баркер понес ему чай. И увидел. Он там лежал. Мертвый. III Когда в доме, где случилось горе, находится посторонний, его можно только пожалеть. Чувство одиночества, ощущение, что своим присутствием ты мешаешь людям целиком отдаться скорби и что они бы с радостью от тебя избавились, – все это низводит человека до такого униженного состояния, что он с трудом подавляет желание извиниться. И если не найти себе какое-нибудь полезное дело, это состояние лишь усугубляется, поэтому Агата отчасти даже обрадовалась, что Фенелла пришла к ней за утешением. За ночь дрова в камине догорели, и, кинув на тлеющие угли несколько поленьев, она попросила дрожавшую как от озноба Фенеллу раздуть огонь, сама же тем временем умылась, оделась и, когда девушка дала наконец волю слезам, выслушала ее путаный монолог, главной темой которого был разрыв Фенеллы с дедом.– Как ужасно, что мы с Полем его обидели. Мы себе никогда не простим. Никогда!– Успокойтесь, – сказала Агата. – При чем здесь это? Вы с Полем имели полное право так поступить.– Да, но мы вели себя жестоко. Вы же не станете отрицать. Мы его безумно огорчили. Он сам говорил.Да, сэр Генри говорил это неоднократно и с большим пафосом. Но сейчас не время было намекать, что он не столько расстроился, сколько обозлился. Агата попробовала другую тактику.– Мне показалось, он с вашим решением уже примирился.– А вчера вечером! – Фенелла вновь зарыдала. – Когда я подумаю, что мы про него говорили вчера вечером! В гостиной, после того, как вы ушли к себе. Все, кроме моей мамы и Поля. Тетя Милли сказала, что, наверно, у него будет приступ, а я сказала, что мне наплевать, что пусть хоть умрет. Да, так и сказала. А он все это чувствовал! Мы до того жестоко преподнесли ему нашу помолвку, что он вычеркнул из завещания и нас с Полем, и маму, и тетю Полину. Значит, мы его обидели и он переживал!«Завещание! – вспомнила Агата. – Боже мой, ну конечно. Завещание!..»– Фенелла, он был уже старый человек. К мне думается, впереди его ждало не слишком радужное будущее, вы согласны? Может, не так и плохо, что он умер сейчас, когда ему казалось, что он все так прекрасно решил. У него был замечательный юбилей.– Да, и чем он кончился?!– Что? А, вы про это. Да, действительно.– Скорее всего, его погубил ужин, – продолжала Фенелла. – Эти горячие раки… Не я одна, мы все так думаем. Доктор Уитерс его предупреждал. И ведь никого даже не было рядом. Он поднялся к себе один – и умер.– А доктор Уитерс уже?..– Да. Он был. Баркер сообщил тете Милли, и она позвонила Уитерсу. Он говорит, острый приступ гастроэнтерита. Говорит, должно быть, все случилось вскоре после того, как он ушел наверх. А мы в это время – страшно даже подумать! – говорили про него в гостиной ужасные вещи. Все, кроме Седрика. Он только потешался над нами и злорадствовал. Гаденыш! Небось и сейчас злорадствует.Где-то вдалеке задребезжал гонг.– Спускайтесь завтракать, – сказала Фенелла. – Я на еду смотреть не могу.– Так не годится. Выпейте хоть чашку кофе.Фенелла судорожно схватила Агату за локоть.– Знаете, почему вы мне так нравитесь? Потому что вы нисколько не похожи на всех нас. Хорошо, я тоже пойду.Скорбящие Анкреды – о таком зрелище страшно было даже подумать. Полина, Дездемона и Миллеман уже успели найти в своем гардеробе черные платья, и Агата, лишь войдя в столовую, сообразила, что машинально надела красный свитер. Она пробормотала положенные в таких случаях и мало что выражающие слова сочувствия. Дездемона молча сжала ей руку и отвернулась. Полина залилась слезами и, повергнув Агату в оторопь, взволнованно ее поцеловала. Было непривычно видеть, что Миллеман не улыбается и сидит мертвенно-бледная. В столовую вошел Томас. В глазах у него была растерянность.– Доброе утро, – поздоровался он с Агатой. – Ужас, правда? До меня пока даже как-то не доходит. Остальные вроде бы уже осознали. Плачут и так далее, а я не могу. Бедный папочка! – Он взглянул на сестер. – Вы ничего не едите. Полина, что тебе положить?– Ах, Томас! – Полина красноречиво махнула рукой.– Наверно, потом мне тоже кусок в горло не полезет, но сейчас я все-таки поем. – Он сел рядом с Агатой. – Как повезло, что вы успели закончить портрет. Бедный папочка!– Томми, – укоризненно выдохнула Полина.– Но ведь правда повезло, – с мягкой настойчивостью сказал он. – Папочка тоже был бы доволен.Вошел Поль, и почти сразу за ним – Дженетта, одетая в обычный твидовый костюм. К радости Агаты, они оба, как и Томас, говорили без трагических интонаций.Миллеман начала рассказывать, как узнали, что сэр Генри умер. По ее словам, в восемь утра Баркер, как обычно, понес сэру Генри чашку разбавленного молока. Подойдя к его комнате, он услышал, как мяукает Карабас. Едва Баркер открыл дверь, кот стрелой вылетел за порог и помчался по коридору. Баркер решил, что сэр Генри забыл вовремя его выпустить, и удивился, как это Карабас не разбудил его своим мяуканьем.Затем Баркер вошел в спальню. Было еще очень темно. Несмотря на свою близорукость, Баркер все-таки увидел, что сэр Генри лежит поперек кровати. Включив свет, он ужаснулся, выскочил в коридор, добежал до комнаты Миллеман и заколотил в дверь. На стук одновременно откликнулись и Миллеман, и Полина. Не открывая двери, Баркер взволнованным шепотом попросил Миллеман на минуту выйти. Она накинула халат и вышла в холодный коридор.– Я тут же поняла, – вставила Полина. – Мне подсказал внутренний голос. Я сразу поняла: что-то случилось.– Ничего удивительного, – заметила Миллеман. – У Баркера нет привычки прибегать ко мне каждое утро.– Нет, я сразу поняла: это она, Старуха с косой! – твердо стояла на своем Полина. – Я почувствовала.Вместе с Баркером Миллеман прошла в комнату сэра Генри. Потом послала Баркера будить Томаса, а сама позвонила доктору Уитерсу. Его не было на месте, но уже примерно через час он приехал в Анкретон. Как он считает, вероятной причиной смерти был приступ гастроэнтерита, вызванный несдержанностью за ужином. Приступ оказался настолько сильным, что сердце у сэра Генри отказало, он упал и умер.– Одного не могу понять, – сказала Полина. – Почему папочка не нажал на кнопку? Когда ему ночью бывало плохо, он всегда звонил. В коридоре для этого проведен специальный звонок, Дези. А шнур с кнопкой висит у него возле кровати.– Он хотел позвонить, – объяснил Томас. – Мы думаем, он потянулся через кровать, схватился за шнур и, должно быть, как раз в эту минуту упал. У шнура оторван наконечник. Знаете, я, кажется, расхотел есть. IV Большую часть этого дня Агата пробыла у себя и в театре: она укладывала чемоданы и прикидывала, как лучше упаковать весь свой немалый багаж. Кот Карабас, судя по всему, решил сегодня погостить в ее комнате. Когда он проскользнул в дверь и задел Агату за ногу, она вспомнила, где он провел эту ночь, и поежилась. Но вскоре они подружились, и она была рада, что он пришел. Вначале, с любопытством наблюдая за ней, он то и дело усаживался на разложенные по комнате платья и свитера. Когда она снимала его, он только урчал, но потом наконец тихо мяукнул и ткнулся носом ей в руку. Нос был горячий. Она заметила, что шерсть у него стоит торчком. «Неужели действительно понимает, что потерял хозяина навсегда?» – подумала она. Карабас вел себя все беспокойнее, и она открыла дверь. Посмотрев на Агату долгим взглядом, кот опустил хвост и побрел по коридору. Ей показалось, что на лестнице он снова замяукал. Агате стало немного не по себе, она снова начала укладывать вещи, но часто отвлекалась, бесцельно бродила по комнате или подходила к окну и глядела на дождь за окном и на сад. Потом ей под руку попался альбом, и, сама не заметив, как это случилось, она принялась рассеянно набрасывать портреты Анкредов. Так прошло полчаса, и вот уже они все, изображенные с долей гротеска, смотрели на нее с листа альбома – ей будет что показать мужу. Виновато спохватившись, она вернулась к чемоданам.В машину ее багаж целиком бы не поместился, и Томас обещал все самое громоздкое отправить поездом.Абсурдность происходящего давила на нее. Еще сильнее, чем прежде, она ощущала свое странное, словно подвешенное состояние: казалось, в ее жизни закончен какой-то этап, а следующий пока не начался. Она утратила связь с окружающим миром и даже самое себя видела как бы со стороны. Ее руки складывали и опускали в чемодан платья, свитера, юбки, а мысли, бесцельно блуждая, то возвращались к событиям последних суток, то забегали вперед, в будущее. «В результате говорить буду только я, – в смятении думала она, – в точности как те люди, которые без умолку рассказывают о своих соседях по вагону и о всяких пустяковых дорожных приключениях. А Рори будет скрепя сердце слушать мои истории про каких-то Анкредов, с которыми он не знаком и вряд ли познакомится».Обед показался ей жутковатым продолжением завтрака. Анкреды сидели на тех же местах, говорили теми же проникновенными голосами и по-прежнему так театрально выражали свою скорбь, что у Агаты против воли закрадывались сомнения в ее искренности. Думая о своем, она лишь изредка краем уха ловила разрозненные обрывки новостей: мистера Ретисбона переселили в дом священника, Томас все утро звонил в газеты и диктовал некролог. Похороны будут во вторник. Тихие голоса за столом все бормотали и бормотали. Услышав вдруг свое имя, она поняла, что к ней обращаются за советом, и на минуту включилась в разговор. В каком-то еженедельнике пронюхали про портрет («Найджел Батгейт!» – догадалась Агата) и хотят прислать фотографа. Впопад ответив на несколько вопросов, она даже сумела предложить что-то дельное. Седрик все это время сидел, капризно надувшись, и, только когда речь зашла о портрете, немного оживился, но потом опять замолчал и лишь нервно кивал головой в знак согласия. Постепенно главной темой разговора стала мисс Оринкорт: она еще утром передала, что не в состоянии появляться на людях, и потому завтракала и обедала у себя в комнате.– Я видела, какой ей понесли завтрак, – со слабым намеком на смех сказала Миллеман. – Аппетит она, похоже, не потеряла.– Тю! – Анкреды хором вздохнули.– А нам хотя бы сообщат, как долго она намерена здесь пробыть? – спросила Полина.– Думаю, недолго, – сказала Дездемона. – Лишь до тех пор, пока завещание не вступит в силу.– Да, но все-таки… – начал Седрик, и все повернулись к нему. – Не знаю, насколько прилично и своевременно сейчас об этом говорить, но все-таки интересно, удержит ли прелестная Соня свои позиции, если учесть, что она не замужем? Меняет ли что-нибудь тот факт, что она не может считаться вдовой Стар… – простите – нашего дорогого дедушки? Или не меняет?За столом наступила напряженная тишина. Ее нарушил Томас.– А вообще-то да. Конечно. – Он растерянно поглядел по сторонам. – Вероятно, в зависимости от того, как сформулировано в завещании. Смотря, что там написано: «завещаю Соне Оринкорт», или «моей жене», или как-нибудь еще.Полина и Дездемона уставились на Томаса долгим взглядом. Седрик дрожащими пальцами пригладил волосы. Фенелла и Поль молча смотрели себе в тарелки.– Неприятности следует рассматривать по мере их поступления, – с потугой на непринужденность заявила Миллеман. – Так что пока мы можем об этом не думать.Полина и Дездемона переглянулись. Миллеман произнесла сакраментальное «мы».– Как это ужасно, – отрывисто сказала Фенелла. – Говорить о завещании, когда дедушка еще там, наверху… когда он лежит там… – кусая губы, она замолчала.Агата увидела, как Поль погладил ее по руке. Молчавшая весь обед Дженетта посмотрела на дочь с беспокойной и чуть осуждающей улыбкой. «До чего она не любит, когда Фенелла ведет себя как остальные Анкреды», – подумала Агата.– Моя дорогая Фен, – пробормотал Седрик, – тебе, конечно, легко вести себя благородно, замышлять о высоких материях и не волноваться о завещании. В том смысле, что тебе ведь в любом случае ничего не светит.– А вот это, Седрик, уже оскорбление, – сказал Поль.– Все доели? – торопливо спросила Полина. – Если да, то… Миссис Аллен, может быть, мы?..Извинившись, Агата сослалась на занятость, и дамы проследовали в гостиную без нее.Когда она входила в зал, к дому подъехала машина. Баркер, видимо, поджидал ее и уже вышел на крыльцо. Он впустил в вестибюль троих бледных мужчин в деловых и очень черных костюмах. На всех троих были широкие черные галстуки. Двое несли черные чемоданчики. Третий, взглянув на Агату, тихо произнес что-то неразборчивое.– Вон туда, пожалуйста. – Баркер провел их через зал в маленькую приемную. – Я доложу сэру Седрику. Сэру Седрику?! Дверь приемной закрылась, Баркер ушел выполнять свою миссию, а Агата все еще осмысливала это официальное признание Седрика новым обладателем титула. Ее взгляд остановился на столике, куда старший из троих мужчин подчеркнуто скромно, отработанным, как у фокусника, скользящим движением то ли бросил, то ли положил визитную карточку. Да, он ее не просто положил, а успел слегка подтолкнуть вперед указательным пальцем, и она косо высовывалась из-под книги, которую Агата принесла сюда из библиотеки, чтобы как-то скрасить время до ужина. Надпись на карточке была набрана шрифтом чуть крупнее принятого, буквы были жирного черного цвета: КОМПАНИЯ «МОРТИМЕРЫ И ЛОУМ» Организация похорон… Правый угол карточки был скрыт под книгой. Агата приподняла ее. …и бальзамирование , – прочла она. Глава девятая РОДЕРИК АЛЛЕН I Пароход, будто сменив настроение, сбавил скорость, и пассажиры поняли, что долгое путешествие подходит к концу. Ритмичный стук двигателя умолк. Сквозь плеск волн, слепо тыкающихся в борта, сквозь крики чаек, голоса людей и лязг железа доносился шум причалов, а сквозь него просачивался далекий гул большого города.В этот ранний час Лондонский порт, казалось, застыл – так бледный, изнуренный болезнью человек застывает в ожидании мига, когда к нему вернутся силы. Редкий туман над навесами и складами еще не рассеялся. Вдоль кромки берега тускло мерцали бусинки огней. На крышах, швартовых тумбах и тросах поблескивал иней. Родерик так давно не отпускал поручень, что холод железа, пройдя сквозь перчатки, грыз ему ладони. На причале группками толпились люди – первые вестники цивилизации, еще отделенной от пассажиров быстро сокращавшейся полосой воды. Окутанные паром дыхания, эти группки состояли преимущественно из мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34