Она робко взялась за штурвал и попробовала покрутить его.
– О Бабун! Это же ужасно. Эта штука классно летает.
– Все, что поднимает тебя над землей, есть классный самолет. – Он ввел нужный курс и проверил настройку ответчика «свой-чужой».
Они набирали высоту. Обогнув с юга пригороды столицы, самолет направился на восток, пересекая Чесапикский залив на высоте тысяча семьсот метров, приборная скорость сто девяносто километров в час. Двигатель сильно шумел, но назвать этот звук неприятным было нельзя.
Рита улыбалась. Время от времени она покачивала крыльями или выдвигала рули, просто чтобы вспомнить эти ощущения. Она закладывала легкие повороты с набором или утратой высоты, пока Бабун следил за приборами, выглядывал, нет ли встречных самолетов в небе, и следил за положением самолета по показаниям радиомаяка. На такой небольшой скорости он мог улучить момент, чтобы полюбоваться яхтами в заливе. За ними в синей воде тянулись маленькие пенные следы на фоне бескрайнего голубого неба.
Ветер был западный, попутный. Километров двадцать пять, решил Бабун.
Подлетая к восточному побережью Мэриленда, он заметил, как в небо из многочисленных труб поднимаются столбы дыма и ветер уносит их в море.
Рита позвала его взять управление, и он сделал это. Она вернулась на пассажирское сиденье и наблюдала, как он ведет самолет. Где-то над восточным Мэрилендом она начала смеяться.
Сначала она просто хихикала, потом затряслась всем телом, и на глазах от смеха показались слезы. Бабун присоединился. Вместе они хохотали до колик в животе. Когда они успокоились, она провела пальцами по волосам, а он продолжал воплощать в одном лице Орвилла Райта, Гленна Кертиса и Эдди Рикенбейкера, Дэвида Маккэмпбелла и Рэнди Каннингема, Джейка Графтона и Риту Моравиа и всех остальных, кто ощущал радость жизни, только когда сжимал в руке ручку управления и сливался с самолетом в единое целое.
Наконец, она обратила взор на небо и зеленую землю внизу. Когда Бабун снова взглянул на нее, на ее лице застыла радостная улыбка. Казалось, она вполне довольна жизнью.
«Я навсегда запомню ее такой, – решил он, – с солнечными бликами на лице и голубым небом за спиной, счастливой и умиротворенной».
* * *
В Рехоботе было травяное летное поле. Бабун выдерживал машину ровно, пока не раздался предупредительный сигнал, что она вот-вот завалится, а когда главные опоры шасси коснулись земли, снял нагрузку с носа, отведя руль высоты до отказа назад, пока самолет не замедлил бег до скорости пешехода.
Джейк Графтон наблюдал за посадкой, опершись о забор. Бабун поднял руку.
Капитан помахал ему в ответ.
– Хорошо полетал? – крикнул Джейк, как только Бабун, заглушив двигатель, выбрался наружу.
– Замечательно. Я не вру, сэр, – это лучший полет в моей жизни.
– Привет, Рита. Он не лихачил?
Она рассмеялась и сжала руку Бабуна.
– С ним я полечу куда угодно.
В доме Графтонов Кэлли отвела Риту наверх и по настоянию Эми уложила ее в кровать девочки. Кэлли увела Эми за руку, прикрыв дверь в спальню.
– Успеешь с ней наговориться, когда она проснется. Сейчас Рита очень устала.
– Я хочу быть как она, когда вырасту, – уже не в первый раз заявила Эми.
– Ты уже такая, Эми. По-моему, вы родные по духу.
Обед закончился. Джейк и Бабун попивали кофе, а Кэлли, Рита и Эми ополаскивали тарелки и помещали их в моечную машину, когда раздался звонок. Кэлли сняла трубку в кухне, потом просунула голову в дверь и крикнула:
– Тебя, Джейк.
Он взял трубку в гостиной.
– Капитан, это Джордж Ладлоу. Извините, что беспокою вас дома.
– Ничего страшного, сэр.
– Я просто хотел, чтобы вы знали. Мы назначили нового руководителя программы. Контр-адмирала Гарри Черча. Вы должны сдать дела к пятнадцатому декабря.
– Слушаюсь, сэр. Но это довольно поспешно, вам не кажется? Я на этом посту всего девять месяцев и еще не получил приказа о…
– Вы переводитесь в аппарат председателя Комитета начальников штабов. Судя по вашему послужному списку, вы еще не прошли через Объединенный штаб. Начальник штаба ВМС хочет пропустить вас через эту организацию, чтобы вам можно было доверить командование авианосной группой, когда вы станете контр-адмиралом.
– Контр-адмиралом? Я думал…
– Начальник штаба считает, что вы из того теста, из которого получаются адмиралы. Как бы там ни было, за последний месяц два сенатора и три конгрессмена говорили мне о вас. Они хотят видеть вашу фамилию в списке представляемых к адмиральскому званию в следующем году или через год. Я согласен. От всей души. И Ройс Каплинджер тоже. Начальник штаба лично подобрал для вас эту должность.
Министр наговорил еще кучу любезностей, и они попрощались. Джейк положил трубку в некотором изумлении. Кэлли взглянула на него, испытующе приподняв бровь, но он лишь пожал плечами и усмехнулся. Ей он скажет позже, когда они останутся наедине.
Телефон зазвонил снова.
– Эми дома? – Высокий, хорошо поставленный голос. Это Дэвид, сосед.
– Эми, это тебя.
Джейк вернулся за стол. Он не прислушивался, и вдруг до него донеслось:
– Я должна спросить папу. – Она отставила трубку и закричала: – Джейк, можно я пойду к Дэвиду?
– Конечно. Вернись через час, и мы все поедем провожать Риту и Бабуна на аэродром.
– А Давида возьмем?
– Да.
Она поднесла трубку ко рту.
– Папа мне разрешает. И ты можешь поехать с нами на аэродром. Сейчас приду. – Она бросила трубку и помчалась из комнаты.
– Надень пальто, – крикнула Кэлли ей вслед. Девочка на бегу сорвала пальто с крючка и унеслась, прокричав напоследок:
– Пока, Рита.
Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
– Вот как? – с усмешкой спросил Бабун. – Папа?
– Да, – подтвердил Джейк Графтон. Он с хрустом потянулся. – Неплохо звучит, правда?
* * *
В один из четвергов февраля адмирал Черч, новый руководитель программы, вызвал Бабуна в кабинет. Таркингтон был среди всего трех офицеров, находившихся в тот день на месте: все остальные были кто в командировках в Техасе или Неваде, кто в основном здании Пентагона. На следующей неделе должен был взлететь первый предсерийный А-12, и все были заняты по горло. Стояли крайне редкие для Вашингтона суровые морозы, но на флоте по-прежнему все кипело. Метро не работало, и всем рядовым государственным служащим разрешили сидеть дома. Из вольнонаемных в этот день попала на работу лишь одна секретарша.
– Вызывали, сэр?
– Да, лейтенант. Мне звонили из полиции округа Колумбия. Они просят, чтобы кто-нибудь из офицеров сегодня съездил в окружную больницу. Если вы не очень заняты, поезжайте, пожалуйста.
– Слушаюсь, сэр. Они не сказали, в чем дело?
– Нет. Но просили офицера именно из нашего подразделения. Найдите там доктора Вагнера. А утром расскажете мне, в чем дело.
– Есть, сэр.
Подходя к приемному покою центральной окружной больницы, Бабун смахнул снег с шинели и отряхнул фуражку. Он объяснил дежурной, в чем дело. Пока та нажимала кнопки селектора, он наблюдал, как за дверью падают снежинки, растерянно стаскивая черные кожаные перчатки и кладя их в левый карман синей шинели. Белый шарф он стянул с шеи и положил в другой карман. Наконец расстегнул шинель и понес ее на согнутой руке. Фуражку он держал в левой руке.
– Морской офицер… – сообщила кому-то дежурная. – К доктору Вагнеру…
Мело уже два дня. Матрос из Миннесоты, который привез его на казенной машине, ехидно прошелся насчет неспособности местных жителей ездить по обледеневшим, усыпанным снегом улицам. Работники больницы, с оттенком удовлетворения отметил Бабун, обращали на распоряжения транспортных властей не больше внимания, чем адмирал Черч.
– Вам нужен лифт вон у той стены. Третий этаж, повернете налево, потом еще налево, четвертая или пятая дверь справа.
– Я найду.
Она улыбнулась и ответила на новый телефонный вызов. Бабун направился к лифтам и нажал кнопку.
Вагнер оказался мужчиной чуть за пятьдесят, с редкими седыми волосами, порывистым и энергичным. Вид у него был бодрый и подтянутый, несмотря на довольно большой животик.
– Вы из программы А-12?
– Да, сэр.
– Вы знаете, зачем вас пригласили?
– Понятия не имею.
– Повесьте шинель и фуражку вон на тот стул. И садитесь, пожалуйста. – Доктор Вагнер убрал со стула кипу историй болезни, не зная, куда бы их пристроить. В конце концов он положил их на край стола, а сам уселся рядом.
Стул возле стола уже был завален бумагами на полметра.
Вагнер присмотрелся к мундиру Бабуна и заговорил:
– Ужасная погода. Особенно для бездомных. Полиция и благотворительные организации подбирают их десятками и направляют тех, кто нуждается в медицинской помощи, к нам.
Бабун вежливо кивнул, гадая, какое это все имеет отношение к флоту.
– На той неделе у меня появился больной – во время этих ужасных холодов, когда ночью температура опускалась до минус восемнадцати. – Он покачал головой. – Не человек, а развалина. Ему пришлось ампутировать все пальцы на руках и ногах. Уцелела только культя одного большого пальца. Он умирал от переохлаждения, гангрены и алкогольного отравления, когда его подобрала полиция. Пришлось также ампутировать уши, кончик носа и часть верхней губы. На них пошла гангрена, видимо, еще от бури в конце января.
Заметив выражение лица Бабуна, врач добавил:
– Как ни удивительно, он, видимо, выживет. Печень – понимаете, у алкоголиков она обычно величиной с футбольный мяч, а у этого нет. Затронута, конечно, но не в такой степени.
– Поразительно.
– Да. Как бы там ни было, этот человек большую часть времени бредит, но иногда бывают моменты просветления. Вот мы и подумали, может, вы сумеете опознать его.
Бабун вежливо улыбнулся:
– У нас во флоте, конечно, встречаются самые диковинные типы, но наше подразделение в последнее время никого не теряло.
– Отпечатки пальцев у него снять нельзя, – продолжал врач. – Пальцев нет. Ни бумажника, ни документов, ни украшений, но он же, в конце концов, кто-то.
– Он не называл себя?
– Нет. Но все время зовет какую-то женщину, видимо, жену или дочь. Джуди. Фамилию не упоминает. И это он произносит только в редкие моменты просветления.
Бабуну Таркингтону сделалось жарко. Он поправил галстук.
– Вы, наверное, навидались таких типов, – выдавил он.
– Еще бы. В основном это шизофреники. Душевное расстройство, отягощенное алкоголем и наркотиками. Идемте взглянем на него. Вы человек занятой, и я не хочу вас долго задерживать. Конечно, один шанс из тысячи.
Бабун поднялся, перекинув шинель через локоть и сверху водрузив фуражку.
– Откуда вы знаете, – спросил он, когда они шли по коридору, – что эти опустившиеся личности – не преступники?
– Некоторые их них – несомненно. Мелкие воришки и всякое такое. Но прокуратура такой мелюзгой не интересуется. А если даже найдется тот, за кем они охотятся, он вряд ли будет в состоянии предстать перед судом.
– Понятно.
– Нам приходится отправлять их в психиатрическую лечебницу Святой Елизаветы на лечение и экспертизу в надежде, что когда-нибудь они смогут понять, в чем их обвиняют и как защищать себя.
– Очень благородно, – заметил Бабун.
– Я чувствую иронию в вашем тоне. – Врач остановился у двери на лестницу, придерживая ее рукой. – Вообще-то всех этих бродяг следует отправлять туда. Они совершенно не способны обихаживать себя. Судьи и адвокаты – это такие ослы.
– Что вы имеете в виду?
– Если кого-то должны подвергнуть суду, мы должны получить у судьи ордер на недобровольное содержание. Необходимо доказать, что человек, которого мы намерены содержать в больнице, представляет опасность для себя или для других. Если судья соглашается, мы можем держать этого человека шесть месяцев. Потом проходит повторное слушание о продлении этого срока. А группа адвокатов-добровольцев бесплатно представляет интересы таких людей. Прокуроры же с самыми благими намерениями стараются выгнать этих больных людей из заведения, где им обеспечен уход, обратно на улицу, где они быстро спиваются и умирают с голоду.
– У нас действительно великая страна, – пробормотал Бабун.
Доктор открыл дверь и начал спускаться по лестнице.
– В Америке наших дней свобода для тех, кто не в состоянии обеспечить себя, не может держать тело и душу в гармонии, означает свободу совершать самоубийство с помощью бутылки на тротуаре, пока мир равнодушно проходит мимо. Политикам наплевать на эту проблему – ведь эти люди не ходят голосовать. Никакой проблемы нет, говорят юристы. Бродяжничество и алкоголизм – не преступления, говорят судьи. Сделать ничего нельзя.
– Тот человек, к которому мы идем, – он опасен?
– Только для самого себя. И юристам на это наплевать.
Они шли по коридору мимо двустворчатых дверей с маленькими окошками, которые вели в палаты. Бабун видел больных на койках, ощущал запах дезинфекции. Сновали санитарки. Отовсюду доносились стоны, а кто-то монотонно изрекал непристойные слова, словно читал манеру безумца.
– Что с ним будет?
– Когда снимут бинты? Отправим в лечебницу Святой Елизаветы, а там попытаются оформить недобровольное содержание – кто знает, может, им это удастся. Но через шесть месяцев, или через год, или через полтора судья отпустит его. И он умрет от пьянства где-нибудь в аллее. Или зимой от холода, если полиция не сумеет его вовремя подобрать.
Доктор повернул налево и вошел в дверь.
Больной уставился в пятно на потолке. Обе руки у него были забинтованы до локтей. Под одеялом в том месте, где должны были быть ступни, выпирали бугры.
Часть верхней губы отсутствовала. Над десной были видны крупные швы. Бинты на ушах и носу были стянуты широкой лентой. Туловище было привязано к койке ремнями.
– Подойдите сюда, чтобы он вас видел. Видимо, алкоголь разрушил у него боковое зрение. – Лейтенант неохотно ступил на место, указанное врачом, и помахал рукой перед глазами больного.
Глаза задвигались. Они фиксировались то на руке, то на лице врача. Затем переместились на Бабуна, на его темно-синий мундир.
Человек на койке попытался заговорить.
– Постарайтесь, – сказал ему врач. – Назовите себя.
– У… у…
– Ваше имя? Пожалуйста, скажите ваше имя.
– У… – Он смотрел на мундир, на галуны, крылышки, медные пуговицы, золотые нашивки на рукавах. – Джу-ди. Джу-ди. – Он не сводил взгляда со сверкающих крылышек на груди Бабуна.
– Вот опять, – обратился врач к Бабуну. – Иногда он бормочет что-то насчет А-12. Конечно, это может быть номер квартиры, но я помню, что в газетах писали насчет этого нового морского самолета, вот и решил позвонить вам. На всякий случай. – Врач вздохнул. – Хотел бы я знать, кем ему приходится эта самая Джуди. Может быть, дочерью, которая хотела бы заботиться о нем или хотя бы знать, где он находится. Он явно привязан к ней. – Он перешел на резкий, деловой тон: – Так вы узнаете его?
Глядя на человека, неподвижно лежавшего на койке, Бабун Таркингтон размышлял: голодная смерть под забором на морозе – или же теплая камера на протяжении тридцати или сорока лет с трехразовой кормежкой.
Наконец он произнес:
– Я никогда в жизни не видел этого человека.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54