— Откуда ты взялась? Чего тебе надо? Девочка не растерялась и, таинственно улыбнувшись, сказала:
— Меня послала мама, пожалуйста, выйдите к ней на минуточку.
— Но кто же ты все-таки?
— Я Сесиль.
— Дочка папаши Муано?
— Да, сударь!
Матье понял, что дело идет, по-видимому, о печальной истории Норины.
— А где ждет меня твоя мама?
— На улице, там, позади завода... Она мне велела сказать, что если вы не придете, то случится большая беда.
Матье рассматривал девочку, не по годам вытянувшуюся, с растрепанными бесцветными волосенками, с уже измученным и таким же покорным, как у матери, лицом; она дрожала от холода в плохоньком платьице и накинутой на голову косынке. Поддавшись жалости и состраданию, он последовал за девочкой, но велел ей идти вперед; она проскользнула в коридор, а оттуда на лестницу, хитро оглядываясь по сторонам, верткая, как хорек; наверное, и сюда она так же пробиралась. У заводских ворот Матье заметил еще одну девочку лет восьми. Очевидно, она их поджидала и, понимающе подмигнув сестренке, пошла впереди.
— А это кто такая?
— Моя сестричка Ирма.
— Что она тут делала у ворот? Почему ты не взяла ее с собой?
— Да что вы! Она стерегла, чтобы нас не заметили. Мама может на нас положиться — завод мы знаем, как свои пять пальцев!
Бросив Матье, Сесиль подбежала к Ирме, хорошенькой белокурой девочке, похожей на Норину, но худенькой и болезненной на вид.
— Ни к чему нам идти рядом... Вы просто идите за нами на расстоянии, сударь!
Он и пошел за ними. Девочки шли впереди метров на двадцать с независимым видом сбежавших с уроков школьниц. Но денек выдался не для прогулок, солнце спряталось, и ледяной ветер свистел на длинных пустынных улицах, поднимая с мостовой тучи белой пыли, смешанной со снегом. В зимнюю пору этот рабочий квартал выглядел безрадостно и мрачно: всюду унылые, бесконечно длинные серые стены, и только за заводскими воротами было слышно, как из клапанов равномерно вырывается пар, словно хрип надсады и муки. На углу пустынной печальной улицы, как бы высматривая, не появятся ли нежелательные свидетели, стояли две женщины —мать и дочь: старшая — в черном чепце, младшая — в красной шерстяной косынке, и обе дрожали от холода под порывами ледяного ветра.
Увидев Матье, Норина вновь залилась слезами. Ее хорошенькое задорное личико с молочно-белой кожей припухло и покраснело от слез. Возможно, она несколько преувеличивала свое отчаяние, чтобы сильнее растрогать Матье.
— Ах, сударь, — жалобно простонала мать, — как вы добры, что пришли! На вас вся надежда!
Прежде чем приступить к объяснению, она взглянула на Сесиль и Ирму, которые не отходили от старшей сестры, сгорая от любопытства, желая узнать, чем кончится вся эта история.
— Ну живо, бегите — одна по этой улице, другая вон по той, чуть кто покажется, предупредите нас.
Но девочки не двинулись с места, да и мать тут же про них забыла. Так они и стояли, навострив уши, сверкая глазенками.
— Вы ведь знаете, сударь, какая на нас обрушилась беда. Как будто и без того мало нам мучений!.. Что же теперь с нами будет, бог ты мой!
Тут расплакалась и матушка Муано, слезы мешали ей говорить. Матье, не встречавший ее более года, нашел, что она очень постарела и в свои сорок три года выглядит просто старухой; ее изуродовали частые беременности, во время которых она не переставала надрываться на работе, а родив ребенка, чуть ли не в тот же день принималась за хозяйство,— и не удивительно, что половина зубов у нее выпала, волосы поседели. С тем уроном, что нанесло ей время, она уже давно смирилась, не обращая внимания ни на седину, ни на морщины, и единственным для нее утешением была возможность отвести душу с хорошим человеком, рассказать ему о всех своих напастях; на мгновение она забыла о несчастье старшей дочери, переполнившем чашу ее терпения, и принялась перечислять все беды, свалившиеся на нее за последние полгода.
— Что правда, то правда: когда нашему Виктору сровнялось шестнадцать, его взяли на завод. Все-таки посвободнее вздохнули, — ведь дома-то восьмеро, радуешься, если хоть один начинает зарабатывать. Но все равно на руках у меня трое, ни на что еще не годных: вот эти две девчонки да Альфред, без которого я с удовольствием обошлась бы. А он ко всему еще и хворый, чуть не помер. Может, оно и к лучшему было бы и для него и для нас. Да и Ирма, вот эта, тоже не из крепких; а к лекарствам не приступишься... Я уж не говорю, что умер наш старший, Эжен, который служил солдатом в колониях. Вы его помните, до призыва в армию он тоже работал на заводе. Недавно мы получили официальное извещение, там сказано, что он скончался от дизентерии. Вот и рожайте после этого детей, чтобы их потом убивали; даже и поделовать его на прощанье не удалось, не знаем даже, где его похоронили!
Всхлипывания Норины вернули мать к действительности.
— Да, да, сейчас скажу... Так-то, сударь, вот и обзаводись после этого детьми. Слава богу, хоть у меня с этой историей все позади! Я свое отрожала, одно только меня радует, что в мои годы — я уже старуха, уже перестала быть женщиной! Теперь мой бедный Муано может вволю забавляться, не опасаясь последствий!
Ледяной ветер не унимался, и стало так холодно, что Матье почувствовал, как его усы обращаются в сосульки. Он решил побыстрее закончить разговор.
— Ваши девочки могут простудиться. Скажите, чем я могу вам помочь?
— Ох, сударь! Ведь вам известно, что стряслось с Нориной! Только этого безобразия нам еще не хватало! Она мне во всем призналась, кому же и пожалеть ее, как не матери! Скажите сами, неужто было бы лучше, если бы и я кинулась на нее с кулаками?! Подумайте, что с ней теперь станется, ведь Муано выгнал ее прочь и еще грозил, что убьет, если только увидит дома. Он ведь не злодей какой-нибудь, но надо и его понять, каково ему было, когда его позорили при всем честном народе?! Наплодишь детей, не подумавши, они себе растут, а ты все равно любишь их, а как же иначе! Мальчик, тот вроде птицы — вылетел из гнезда и порхай себе на здоровье, делай что угодно! А вот когда девушка себя забывает, родителям это прямо нож острый!.. Муано теперь сам не свой, грозится, что все переломает, — оно и понятно!..
Матье утвердительно кивнул головой. История этой многодетной рабочей семьи была довольно обычной: отец, по существу добрый человек, не особенно пекся о своем многочисленном выводке; мать, вечно занятая, была не в состоянии углядеть за ребятишками, вот они и шли плохой дорогой, а родители спохватываются, когда ошибка уже совершена; в конце концов, это ведет к распаду семьи, губит и портит всем жизнь.
Потеряв терпение и уже не надеясь, что мать приступит к своей миссии, Норина стала всхлипывать все громче и пробормотала, судорожно переведя дыхание: — Скажи мосье, что я все тебе рассказала.
Матери волей-неволей пришлось приступить к самой неприятной части разговора. И она зашептала, понизив голос:
— Верно, сударь, Норина объяснила мне, что вы один только можете нам помочь, потому что вы встретили ее однажды вечером с отцом ребенка и, значит, можете удостоверить, что она не лжет... Само собой, вы понимаете, что Муано ничего не должен знать. Имя отца мы никогда ему не откроем, а если, упаси бог, муж, часом, и узнает, я первая буду на коленях его молить, чтобы он сделал вид, будто ему ничего не известно. Ведь он всю жизнь проработал на заводе, куда же мы денемся, если ему придется уйти... Так что, видите, шум подымать мы не станем. Ни я, ни дочь не пойдем трепать языком, — кроме худого, это нам ничего не даст. Но ведь на улицу Норина тоже идти не может! Неужели отец ее ребенка такой бессердечный, что допустит до этого! Вот мы и просим вас, сударь, поговорите вы с ним, добейтесь от него согласия помочь Норине, небось он и собаку бы пожалел, если бы ее в такую погоду на улицу выгнали...
Эта униженная, запуганная, измученная нищетою женщина даже затряслась от ужаса, что осмелилась обвинить столь могущественную особу, от которой зависела судьба всех ее близких. Тут, внезапно заметив младших дочерей, Ирму и Сесиль, которые жадно слушали ее рассказ, мать набросилась на них, чтобы отвести душу:
— Чего вы здесь торчите?! Я ведь послала вас караулить, не идет ли кто... Ступайте! Чтобы духу вашего здесь не было! Дети не должны слушать разговоры старших!
Девочки и глазом не моргнули. Они даже для виду не пошевелились, не желая пропустить такой интересный разговор, да и мать уже забыла об их существовании.
Хотя беды, выпавшие на долю матушки Муано, растрогали Матье, он стоял в нерешительности. Он предвидел, что ответит ему Бошен, Но как отказать в помощи, как объяснить, что он предпочел бы не вмешиваться в эту историю?
— Голубушка, вы ошибаетесь, думая, что от меня многое зависит. Напротив, я боюсь все испортить...
Но Норина не дала ему кончить: она поняла, что пора взять дело в свои руки. Она уже не плакала и, начав говорить, все больше распалялась.
— Да нет же! Мамаша вам не все сказала... В конце концов, не я бегала за этим господином. Это он меня преследовал, прохода мне не давал до тех пор, пока не добился своего. А теперь, нате вам, бросил, будто сроду со мной и не знался... Будь у меня не такой добрый характер, я б ему больших неприятностей могла наделать. Только я — честная девушка. Хоть сейчас присягну, что до того, как я спуталась с ним...
Она чуть было не солгала, что до Бошена была девственницей, но, увидев по глазам Матье, что он о многом осведомлен, сочла за благо не распространяться в присутствии матери, которой не открылась в своем первом проступке.
История Норины была самой обычной историей хорошенькой работницы, получившей воспитание на заводе и на улице, развращенной с двенадцати лет, во всем осведомленной, оберегающей себя лишь из расчета и знающей себе цену; несмотря на простодушный вид, Норина, обладавшая изрядной долей хитрости, долго выжидала подходящего случая, но, как и многие другие, забылась однажды и отдалась ни за что ни про что мальчишке, который назавтра же скрылся. Стараясь исправить эту ошибку, она бросилась в объятия хозяина, миллионера: истое дитя парижской улицы, она, как и все вокруг нее, хотела подняться по социальной лестнице, приобщиться к благам высших классов, к той роскоши, которую пожирала глазами в витринах шикарных магазинов, расположенных в богатых кварталах. Но Бошен оказался жуиром, законченным эгоистом и столь величественно отбрасывал все, что не служило его интересам или удовольствиям, что Норина из этого приключения вышла обманутой, обворованной самым недостойным образом, ибо отдала ему всю себя: веселье молодости, лакомую свежесть, свое белоснежное тело, а взамен получила лишь этого злосчастного ребенка. И сколь ни обычна такая развязка, она всегда словно громом поражает и без того убитых горем девушек.
— Во всяком случае, — горько продолжала Норина, — он не посмеет утверждать, будто ребенок не его. Так солгать даже он не решится. Ему стоит лишь числа сопоставить — ведь все ясно, как божий день! Я все подсчитала и могу доказать, если он захочет... Посудите сами, сударь, могу ли я врать в таком серьезном деле. Так вот, клянусь, я не встречалась ни с кем, кроме него, и он — отец моего ребенка! Это так же верно, как то, что мамаша стоит рядом и слушает нас. Слышите, я клянусь! И буду клясться, хоть на гильотину меня тащите! Скажите ему об этом, скажите непременно, тогда увидим, посмеет ли он выбросить меня на улицу.
В словах Норины чувствовалась такая искренность, что Матье поверил. Нет, она, конечно, не лжет. Теперь снова разрыдалась матушка Муано, она всхлипывала, потихонечку подвывая; обе девчушки, заразившись общим волнением, тоже захныкали и залились слезами. У Матье болезненно сжалось сердце, и он сдался.
— Бог ты мой! Разумеется, я попробую, но за успех не ручаюсь... Если чего-нибудь добьюсь, дам вам знать.
Мать и дочь ловили руки Матье, пытаясь покрыть их поцелуями, и он едва успел помешать им. Договорились, что Норина, пока не решится ее судьба, переночует у подруги. И на пустынной улице, где слышалось лишь прерывистое дыхание заводов, ледяной ветер яростно обрушился на четыре жалких существа, дрожавших в своих изношенных платьишках. Лица их покраснели от холода, руки окоченели, и они ушли так поспешно, словно их уносила с собой безжалостная зимняя стужа. Матье смотрел вслед плачущей матери, к которой жались три ее несчастные дочери.
Вернувшись на завод, Матье уже раскаивался, что ввязался в эту историю, опасаясь, что зря подал надежду бедным женщинам. Как ему приступить к делу? Что сказать? Но случаю было угодно, чтобы Бошен
дожидался Матье у него в конторе, желая получить разъяснения по поводу проекта новой машины.
— Куда вы запропастились, дорогой мой? Вот уже целых четверть часа вас повсюду ищут.
Матье подыскивал подходящее объяснение, но тут его осенило: лучше воспользоваться случаем и сразу же выложить Бошену всю правду. И он мужественно взялся за дело. Начав свой рассказ с того, как девчушки пришли за ним, он сообщил о своем недавнем разговоре с Нориной и ее матерью.
— Не обижайтесь, дорогой Александр, что я против воли оказался замешанным в эту историю. Однако вопрос настолько серьезный, что я, даже рискуя навлечь на себя ваше неудовольствие, вынужден поговорить с вами. Если бы я однажды не выслушал от вас кое-каких признаний, я ни за что не начал бы этого разговора.
Бошен молчал, весь багровый от охватившей его глухой ярости. Задыхаясь, с трудом сдерживая гнев, он сжимал кулаки, как бы готовясь сокрушить все и вся, но вдруг расхохотался с наигранным сарказмом и сказал веселым тоном, в котором, впрочем, прозвучала нотка фальши:
— Однако, дорогой друг, все это смахивает на обыкновенный шантаж... И зачем вам мешаться в подобные истории! Не думал я, что вы до такой степени наивны и согласитесь играть столь мало привлекательную роль... Значит, мамаша и даже маленькие сестренки —- заодно?.. Вот умора! Итак, вам поручили предъявить мне ультиматум! Либо я должен признать ребенка, либо мне устроят неприятности... Нет, право, это уж чересчур!
Бошен принялся расхаживать по комнате. Он отдувался, кричал, встревоженный, а главное, оскорбленный до глубины души тем, что именно он, человек искушенный, попал в такое глупое положение. Внезапно остановившись, он сказал:
— Все это просто смешно! Вот вы, человек неглупый, признали бы вы в подобных обстоятельствах свое отцовство? Всем известно, что в прошлом году девица путалась с мальчишкой из лавки виноторговца! Кто ее знает, в какой грязи она еще вывалялась с тех пор! А я всего лишь подобрал ее! На улице таких не перечесть!
И когда Матье попытался возразить, желая убедить Бошена, что несчастная девушка не лжет, тот не дал ему рта раскрыть:
— Нет, нет! Помолчите и выслушайте меня... Я убежден, понимаете, убежден, что принимал соответствующие меры предосторожности. А я знаю в этом толк, дружище! Это же курам на смех: удачно избегать подобной катастрофы с женой, а с любовницей вести себя точно несведущий юнец. Нет, нет, пускай уж малютка поищет себе отца в другом месте!
Впрочем, Бошен был не слишком уверен в своей правоте, потому что тут же пустился сопоставлять даты. В конце концов он запутался, говорил одно, потом другое и нагромождал ложь на ложь. Правильно было лишь то, что ребенок не мог быть зачат в первое свидание, то свидание, отправляясь на которое Бошен признался Матье, что условился о встрече со своей работницей и та ждет его на углу улицы Комартен. Но с тех пор в течение трех или четырех месяцев, охваченный страстью, Бошен, часто встречался с Нориной, пока явные признаки беременности не стали внушать ему отвращение: то ли она действительно показалась ему подурневшей и отяжелевшей, то ли он поторопился порвать с ней, чтобы избежать ответственности. Теперь он отрицал все, твердил, что просто поддался соблазну, введенный во искушение свеженькой мордочкой Норины, уверял, что сам не понимает, как мог унизиться до такой прихоти.
В крике Бошена прорвалась его истинная сущность тщеславного хозяина-самодура:
— Переспать со своей работницей — это еще куда ни шло! Но иметь от нее ребенка — нет уж, увольте! Это чересчур глупо! Любой был бы вправе надо мной издеваться... Я был бы конченым человеком!
Однако он не повторял вырвавшегося у него сгоряча обвинения, его встревожило молчание Матье, а тот выжидал, пока Бошен успокоится, чтобы снова
вступиться за несчастную Норину. Встревоженный молчанием Матье, задыхающийся Бошен плюхнулся на стул, продолжая ворчать:
— Ну ладно, предположим даже, что я и забылся на минутку. Что правда, то правда! После веселого обеда иногда сам не знаешь, что делаешь. Но будь даже так, с какой стати эта потаскуха навязывает мне своего ребенка? Подумаешь, ребенок! Это ее дело, для нее же хуже! В каждой профессии свой риск... Кто поручится, что она не встречалась в то же самое время еще с двумя-тремя кавалерами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79