Как она.
Все происходившее было непонятным волшебством, и неважно, чудилось Лиз все это или разыгрывалось на самом деле. Они – эти прежние – были такие, какие они есть, вот и ей надо быть такой, какая она есть. Просто стать лучше, но оставаясь самой собой, а не той, какой ее хотят видеть другие. Не той, какой она была до сих пор – скрючившейся под тяжестью своей вины и обозленной на других.
Лиз вздохнула, когда музыка смолкла. Подняв голову, она увидела, что скрипач опять отложил скрипку в сторону и, снова взяв нож, принялся мастерить что-то из куска дерева, как делал, когда она пришла.
– Что это за музыка? – спросила Лиз.
– Я услышал ее от первых новых людей, которые здесь появились, один из них и подарил мне скрипку.
Лиз никогда не слышала, чтобы скрипка пела так, как эта. Ее звуки поражали глубиной. Когда Лиз слушала хеви-метал, его оглушительный грохот как будто забивал все ее чувства внутрь, а эта музыка, наоборот, извлекала их наружу, чтобы она могла поразмыслить над ними.
– Звучит как-то… совсем по-особому, – сказала Лиз. Скрипач кивнул.
– Хотя надо к этой мелодии кое-чего добавить. – Он поднял свое изделие и стал осматривать под лампой. – Ну вот, кажется, то, что надо.
Он вынул из кармана вторую деревяшку, такую же, как первая, и, зажав обе между пальцами, потряс рукой. Деревяшки ритмично зацокали друг о друга, и их щелканье отозвалось в амбаре звучным эхом.
– Вот, – сказал скрипач, вручил Лиз деревяшки и показал, как их надо держать. – Ну-ка попробуй.
– Что это такое?
– Кости. Деревянные кости. Их обычно вытачивают из ребер животных, но мне нравится, как щелкает дерево, поэтому я делаю их из ребер этого старого амбара.
Когда Лиз попыталась тряхнуть рукой так, как делал скрипач, одна из костей сразу упала на пол. Лиз сконфуженно замялась. Подняв упавшую кость, она хотела вернуть обе скрипачу, однако он покачал головой.
– Но у меня они все равно не щелкают, – сказала Лиз.
– Потому что ты еще и не пробовала как следует. Возьми их себе. И упражняйся. Все на свете требует усилий – чтобы с ними дело пошло, надо потрудиться.
«Так и с жизнью», – подумала Лиз и зажала кости пальцами.
– Ладно, – сказала она, – буду упражняться.
– Правильно, – улыбнулся скрипач. – Старайся, хоть это и трудно. Пусть боль тебя закаляет, а не изматывает. Это не всегда легко, но зато…
– Зато потом, когда научишься, будет легче.
– Вот именно! Тебе пора!
– Но… – хотела возразить Лиз.
Однако не успела она ничего больше произнести, как голова у нее закружилась. Она закрыла глаза. А когда открыла их, оказалось, что она стоит перед дядиным домом, в глаза ей бьет свет фонаря, освещающего двор, а в руке она сжимает две деревянные кости. Она повернулась посмотреть на старый амбар – на холме было темно и тихо.
«Приснилось?» – спросила она себя. Неужели все это ей приснилось? Ну а кости? И она подняла руку, разглядывая, как они блестят.
– Я увижу тебя еще когда-нибудь? – спросила Лиз.
– Станешь искать и найдешь, – сказал ей на ухо тихий голос. – Прислушаешься – и услышишь.
Лиз вздрогнула и круто повернулась, но вокруг никого не было. Зажав кости между пальцами, как делал скрипач, Лиз выжидательно тряхнула рукой. Опять ничего не получилось. Но ее это не обескуражило. Она не сдастся. Она будет добиваться. И с костями. И со всем прочим.
Другие миры прошлое и будущее
Когда я только начинал писать, я уже знал, что хочу работать в жанре фантастики, однако думал при этом, что фантастические сюжеты могут разворачиваться только в других мирах – не там, где обитаем мы с вами.
По мере того как я набирался опыта, я понял, что заблуждался, и убедился, что меня увлекает сочинение историй, происходящих здесь и сейчас, но с вкраплениями элементов фантастики, которые как будто заглядывают в гости.
То, что я пишу сейчас, я называю «мифологической прозой» – этот термин, по моему мнению и по мнению моей приятельницы Терри Уиндлинг, больше всего подходит к нашему творчеству. Мы считаем, что если наши сочинения надо относить к какому-то определенному жанру, то лучше всего избрать для них именно такое определение.
Что же мы подразумеваем под «мифологической прозой»? Повествование, в основном сходное с обычной литературой, но использующее для оживления темы мифы, народные предания и фольклор.
Как бы мне ни нравилось резвиться на улицах современных городов, иногда я не прочь вернуться к фантастике, связанной с иными мирами. Пример тому – рассказ «Непригляное дитя».
Троувы, о которых в нем говорится, взяты из шетландского фольклора, но я позволил себе вольность и наделил их такой же боязнью солнца, какую испытывают их более известные родственники – скандинавские тролли. Поэтому и в моем рассказе троувы замирают на месте, застигнутые рассветом, и могут вернуться в свои норы только после захода солнца.
Неприглядное дитя
Я больше не малое дитя,
И легче мне стало, спасибо!
Ведь бремя исчезло,
Которое я Так долго и трудно носила.
Элли Шиди. «Мир Человека»
Тетчи познакомилась с Татуированным в ту ночь, когда с гор спускались дикие собаки. Она сидела, притаившись среди корней высокого, узловатого и, судя по всему, очень старого дерева, присматриваясь и наблюдая, как обычно в первые часы каждой ночи. Тетчи прикорнула на мягком мху – под головой узелок, а сама закуталась в старый плащ, чтобы было теплее. Листья с приютившего ее дерева еще не опали, но в воздухе уже пахло зимой.
В лунном свете Тетчи было видно, как при дыхании изо рта Татуированного вырывается белое облачко, похожее на дым из трубки. Он стоял за развесистыми ветвями корявого дерева, укрывшись в тени, падавшей от высокого камня, который один составлял компанию дереву. Выглядел Татуированный грозно – высокий, бледный, длинные светлые волосы зачесаны назад с высокого лба и завязаны на затылке. На нем были только кожаные штаны, голую грудь покрывала татуировка – зигзаги расположились на белой коже, словно пиктографические изображения насекомых. Тетчи не умела читать, но сообразила, что эти темно-синие знаки – руны.
«Интересно, зачем он пришел, – думала она. – Наверно, хочет поговорить с отцом».
Она поглубже зарылась в свое гнездо во мху под корявым деревом и плотнее завернулась в плащ. Тетчи отлично знала, что лучше ей не привлекать к себе внимания. Когда люди встречались с ней, всегда повторялось одно и то же. В лучшем случае ее поднимали на смех, в худшем – набрасывались с кулаками. Так что она привыкла прятаться. Ее прибежищем была ночь, Тетчи тянуло в темноту, подальше от солнечных лучей. От солнца у нее начинался зуд, а из глаз текли слезы. Казалось, солнце высасывает из нее все силы, и Тетчи начинает ползать, как черепаха.
Ночь добрее, она опекает ее, как когда-то мать. Мать и ночь научили Тетчи искусству быть невидимой, но сегодня эта способность изменила.
Татуированный медленно повернулся и остановил взгляд на ее гнезде.
– Я знаю, что ты здесь, – сказал он.
Голос у него был низкий и звучный. Тетчи он напомнил гулкий стук камней, когда они сталкиваются друг с другом; так, наверно, звучал голос ее отца, решила она. А Татуированный продолжал:
– Ну, троув, вылезай, дай на тебя посмотреть. Тетчи послушалась, дрожа всем телом. Откинув укрывавший ее выношенный плащ, она, шаркая косолапыми ногами, выбралась на лунный свет. Татуированный возвышался над ней, словно башня, но так возвышались над ней почти все люди, с которыми она встречалась. Тетчи стояла, вытянувшись во все свои три с половиной фута, упираясь босыми мозолистыми ступнями в твердую скалу. У нее была сероватая кожа, крупные черты лица, грубые, будто высеченные из камня. Ее коренастая фигура, словно в мешок, была облачена в некое подобие туники.
– Я не троув, – сказала Тетчи, стараясь, чтобы ее голос звучал храбро.
Ведь троувы высокие, похожие на троллей, а она совсем не такая. Вон какого она маленького роста!
Татуированный незнакомец разглядывал ее долго, так что она даже начала переступать с ноги на ногу. Ей было слышно, как вдалеке, на двух холмах, высящихся за городом, раздался жалобный вой, вскоре подхваченный множеством голосов.
– Ты еще ребенок, – заключил свой осмотр Татуированный.
– Зимой мне будет шестнадцать, – тряхнула головой Тетчи.
Большинство девушек ее возраста уже имели детишек – один-два малыша цеплялись за их ноги, когда они занимались работой.
– Я имею в виду возраст троувов, – ответил Татуированный.
– Но я не…
– Не троув. Я уже слышал. Но все равно в тебе течет их кровь. Кто твоя мать, кто твой отец?
«Тебе-то какое дело?» – хотелось сказать Тетчи, но что-то в манере Татуированного не дало ей произнести эти слова – они будто примерзли к языку. Вместо ответа она указала на высокий камень, поднимающийся на вершине холма за их спинами.
– Отца околдовало солнце, – объяснила она.
– А мать?
– Умерла.
– Когда рожала тебя?
– Нет, она еще сколько-то пожила со мной, – покачала головой Тетчи.
Пожила, чтобы защитить Тетчи от всего самого скверного, пока девочка еще была мала. Ханна Лиф укрывала дочь от горожан и прожила до тех пор, пока однажды зимней ночью не сказала ей под вой ветра, бушевавшего так, что шаткие стены хибарки, где они жили на задах гостиницы, ходили ходуном: «Что бы тебе про меня ни говорили, Тетчи, что бы ни врали, запомни: я пошла к нему сама, по доброй воле».
Тетчи потерла глаза кулаком.
– Мать умерла, когда мне было двенадцать, – проговорила она.
– И с тех пор ты живешь, – Татуированный обвел небрежным жестом дерево, камень, холмы, – здесь?
Тетчи медленно кивнула, пытаясь догадаться, куда клонит этот незнакомец.
– Чем же ты питаешься?
Тем, что можно найти в горах и в лесах внизу, тем, что можно стащить на фермах, окружающих город, тем, что можно раскопать в мусоре на рыночной площади, когда она иногда по ночам отваживается наведаться в город. Но ничего этого Тетчи Татуированному не стала говорить, только передернула плечами.
– Ясно, – сказал он.
Она все вслушивалась в вой диких собак. Они были уже близко.
Вечером, перед наступлением этой ночи, в ресторане гостиницы сидел человек, называвший себя Гэдрианом. Он недовольно нахмурился, увидев, что к нему направляются трое. К тому моменту, когда они, пройдя через зал, приблизились к его столику, Гэдриан овладел собой, и теперь лицо его стало непроницаемой маской. «Купцы», – решил он и угадал почти правильно. После того как они представились, выяснилось, что все трое были весьма высокопоставленными гражданами города Барндейла.
Из-под полуприкрытых век Гэдриан без особого интереса наблюдал, как, усаживаясь за его столик, они втискивают свои внушительные телеса в ресторанные кресла. Один превосходил в толщине другого, а другой – третьего. Самым могучим был мэр Барндейла, менее внушительный оказался главой городской гильдии, а самым малоупитанным выглядел городской шериф, хотя и он весил столько же, сколько Гэдриан, будучи значительно меньше ростом. Шелковые жилеты, обтягивавшие их тучные фигуры, были тщательно подобраны к рубашкам, отделанным воланами, и брюкам с заглаженными складками. Начищенные до блеска кожаные сапоги были украшены затейливыми узорами. Подбородки троицы упирались в накрахмаленные воротники, у шерифа в мочке левого уха сверкала бриллиантовая серьга.
– В горах кто-то завелся, – проговорил мэр. Он назвал себя, когда садился за стол, но Гэдриан сразу же забыл его имя. Он все не мог надивиться, какие маленькие у мэра глазки и как близко они посажены. «Похожи на поросячьи, – подумал он и тут же укорил себя: – Нечего оскорблять животных такими сравнениями».
– Что-то там завелось опасное, – продолжал мэр.
Остальные двое закивали, и шериф добавил:
– Монстр.
Гэдриан вздохнул. Вечно в горах что-то заводилось, вечно именно монстры. Никто лучше Гэдриана не умел распознавать их, только ему они попадались в горах крайне редко.
– И вы хотите, чтобы я избавил вас от этого монстра? – спросил он.
Городские власти взирали на него с надеждой, Гэдриан долго молча смотрел на них.
Ему была хорошо знакома эта порода. Им нравилось притворяться, что мир покоряется порядку, который они установили, нравилось воображать, что они могут приручить дикую природу, окружающую их города и деревни, и разложить ее по полочкам, как товары в их лавках. Однако они прекрасно понимали, что за благополучным, безупречным фасадом рыскает, громко лязгая когтями по булыжникам, неприрученная дикость. Крадется по их улицам, пробирается в их сны, и если ее вовремя не истребить, она скоро завладеет их душами.
Потому они и шли к таким, как Гэдриан, – к людям, переходящим через границу, отделяющую мир, который они обжили и отчаянно стремились сохранить, от мира природы, окружавшей их каменные дома, от мира, отбрасывающего длинные тени страха на их улицы, как только луна прячется за тучи, а фонари начинают мигать.
Они всегда его узнавали, в каком бы виде он ни появился. Сейчас эта троица исподтишка приглядывалась к его рукам и изучала видневшуюся в распахнутом вороте рубашки кожу. Искали подтверждения своих догадок, что он именно тот, кто им нужен.
– Золото, конечно, при вас? – спросил он. Мэр сунул руку во внутренний карман жилета, и оттуда, как по мановению волшебной палочки, появился мешочек. С ласкающим слух позвякива-ньем он лег на деревянный стол. Гэдриан поднял над столом руку, но, как оказалось, всего-навсего затем, чтобы взять свою кружку с пивом и поднести ее к губам. Он долго не отрывался от кружки, потом поставил ее – пустую – рядом с мешочком.
– Я подумаю над вашим любезным предложением, – сказал он, встал и отошел от стола.
Мешочек таки остался лежать, где лежал.
У выхода Гэдриан столкнулся с хозяином, ткнул большим пальцем в сторону троицы, наблюдавшей за ним, и сказал:
– Полагаю, наш добрый господин мэр заплатит за угощение. – С этими словами он вышел в ночь.
На улице он остановился и, склонив голову, прислушался. Издалека, не из-за ближнего холма, а откуда-то с востока доносился лай диких псов, глухой и злобный. Гэдриан удовлетворенно кивнул, и губы его сложились в подобие улыбки, хотя лицо никак не выражало радости. Встречные прохожие боязливо глядели на него, когда он проходил мимо, направляясь прочь из города, в горы, вздымавшиеся, как волны верескового океана, и тянувшиеся далеко на запад, куда и за три дня верхом не доберешься.
– Что… что вы хотите со мной сделать? – в конце концов не выдержала долгого молчания Тетчи.
Светлые глаза незнакомца насмешливо блестели, но голос прозвучал заботливо:
– Хочу спасти твою заблудшую душу.
– Но я… я… – в смятении забормотала Тетчи.
– Хочешь спасти свою душу?
– Ясно, хочу, – ответила Тетчи.
– Слышишь этих? – спросил Татуированный, лишь усиливая ее смятение. – Собак, – пояснил он.
Тетчи неуверенно кивнула.
– Скажи только слово, и я прикажу им сорвать все ставни и двери в городе, там внизу. Их когти и клыки осуществят мщение, которого просит твоя душа.
Тетчи тревожно отступила от него.
– Но я не хочу никому делать больно, – сказала она.
– После всего, что они с тобой сделали?
– Мама говорила – они сами не ведают, что творят.
Глаза Татуированного потемнели:
– И ты, значит, хочешь… простить их?
От такого множества вопросов у Тетчи заболела голова.
– Не знаю, – ответила она, и в ее голосе прозвенели панические нотки.
Гнев Татуированного тут же улетучился, будто и не горели только что огнем его глаза.
– Но чего же ты тогда хочешь?
Тетчи со страхом смотрела на него. Почему-то ей показалось, что он уже знает ответ и давно ждет его.
Ее колебания затянулись. В тишине она различала приближающиеся голоса хищных собак, их пронзительный визг, словно жалобы детей, плачущих от боли. Взгляд Татуированного впивался в нее, требуя ответа. Она подняла дрожащую руку и показала на высокий камень.
– Ага! – сказал Татуированный.
Он улыбнулся, но Тетчи от этой улыбки легче не стало.
– За это придется заплатить, – сказал Татуированный.
– Но… но у меня нет денег.
– Разве я говорил о деньгах? Просил их?
– Вы сказали, придется заплатить.
– Платить, конечно, придется, – кивнул Татуированный, – но монетой, которая куда дороже, чем золото и серебро.
«Что бы это могло быть?» – удивилась Тетчи.
– Я говорю про кровь, – объяснил Татуированный, прежде чем Тетчи успела задать вопрос. – Про твою кровь.
Он протянул руку и схватил Тетчи прежде, чем она успела ускользнуть.
«Кровь», – повторила про себя Тетчи. Она проклинала эту кровь, из-за которой ее ноги передвигаются так неуклюже.
– Не пугайся, – сказал Татуированный. – Я не причиню тебе вреда. Мне нужна только капля, ну, может, три капли, и это ведь не для меня – для камня. Чтобы вернуть его к нам. Пальцы, державшие руку Тетчи, разжались, и она поскорее отодвинулась назад. Она переводила взгляд с незнакомца на камень, с камня на незнакомца, пока у нее не закружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Все происходившее было непонятным волшебством, и неважно, чудилось Лиз все это или разыгрывалось на самом деле. Они – эти прежние – были такие, какие они есть, вот и ей надо быть такой, какая она есть. Просто стать лучше, но оставаясь самой собой, а не той, какой ее хотят видеть другие. Не той, какой она была до сих пор – скрючившейся под тяжестью своей вины и обозленной на других.
Лиз вздохнула, когда музыка смолкла. Подняв голову, она увидела, что скрипач опять отложил скрипку в сторону и, снова взяв нож, принялся мастерить что-то из куска дерева, как делал, когда она пришла.
– Что это за музыка? – спросила Лиз.
– Я услышал ее от первых новых людей, которые здесь появились, один из них и подарил мне скрипку.
Лиз никогда не слышала, чтобы скрипка пела так, как эта. Ее звуки поражали глубиной. Когда Лиз слушала хеви-метал, его оглушительный грохот как будто забивал все ее чувства внутрь, а эта музыка, наоборот, извлекала их наружу, чтобы она могла поразмыслить над ними.
– Звучит как-то… совсем по-особому, – сказала Лиз. Скрипач кивнул.
– Хотя надо к этой мелодии кое-чего добавить. – Он поднял свое изделие и стал осматривать под лампой. – Ну вот, кажется, то, что надо.
Он вынул из кармана вторую деревяшку, такую же, как первая, и, зажав обе между пальцами, потряс рукой. Деревяшки ритмично зацокали друг о друга, и их щелканье отозвалось в амбаре звучным эхом.
– Вот, – сказал скрипач, вручил Лиз деревяшки и показал, как их надо держать. – Ну-ка попробуй.
– Что это такое?
– Кости. Деревянные кости. Их обычно вытачивают из ребер животных, но мне нравится, как щелкает дерево, поэтому я делаю их из ребер этого старого амбара.
Когда Лиз попыталась тряхнуть рукой так, как делал скрипач, одна из костей сразу упала на пол. Лиз сконфуженно замялась. Подняв упавшую кость, она хотела вернуть обе скрипачу, однако он покачал головой.
– Но у меня они все равно не щелкают, – сказала Лиз.
– Потому что ты еще и не пробовала как следует. Возьми их себе. И упражняйся. Все на свете требует усилий – чтобы с ними дело пошло, надо потрудиться.
«Так и с жизнью», – подумала Лиз и зажала кости пальцами.
– Ладно, – сказала она, – буду упражняться.
– Правильно, – улыбнулся скрипач. – Старайся, хоть это и трудно. Пусть боль тебя закаляет, а не изматывает. Это не всегда легко, но зато…
– Зато потом, когда научишься, будет легче.
– Вот именно! Тебе пора!
– Но… – хотела возразить Лиз.
Однако не успела она ничего больше произнести, как голова у нее закружилась. Она закрыла глаза. А когда открыла их, оказалось, что она стоит перед дядиным домом, в глаза ей бьет свет фонаря, освещающего двор, а в руке она сжимает две деревянные кости. Она повернулась посмотреть на старый амбар – на холме было темно и тихо.
«Приснилось?» – спросила она себя. Неужели все это ей приснилось? Ну а кости? И она подняла руку, разглядывая, как они блестят.
– Я увижу тебя еще когда-нибудь? – спросила Лиз.
– Станешь искать и найдешь, – сказал ей на ухо тихий голос. – Прислушаешься – и услышишь.
Лиз вздрогнула и круто повернулась, но вокруг никого не было. Зажав кости между пальцами, как делал скрипач, Лиз выжидательно тряхнула рукой. Опять ничего не получилось. Но ее это не обескуражило. Она не сдастся. Она будет добиваться. И с костями. И со всем прочим.
Другие миры прошлое и будущее
Когда я только начинал писать, я уже знал, что хочу работать в жанре фантастики, однако думал при этом, что фантастические сюжеты могут разворачиваться только в других мирах – не там, где обитаем мы с вами.
По мере того как я набирался опыта, я понял, что заблуждался, и убедился, что меня увлекает сочинение историй, происходящих здесь и сейчас, но с вкраплениями элементов фантастики, которые как будто заглядывают в гости.
То, что я пишу сейчас, я называю «мифологической прозой» – этот термин, по моему мнению и по мнению моей приятельницы Терри Уиндлинг, больше всего подходит к нашему творчеству. Мы считаем, что если наши сочинения надо относить к какому-то определенному жанру, то лучше всего избрать для них именно такое определение.
Что же мы подразумеваем под «мифологической прозой»? Повествование, в основном сходное с обычной литературой, но использующее для оживления темы мифы, народные предания и фольклор.
Как бы мне ни нравилось резвиться на улицах современных городов, иногда я не прочь вернуться к фантастике, связанной с иными мирами. Пример тому – рассказ «Непригляное дитя».
Троувы, о которых в нем говорится, взяты из шетландского фольклора, но я позволил себе вольность и наделил их такой же боязнью солнца, какую испытывают их более известные родственники – скандинавские тролли. Поэтому и в моем рассказе троувы замирают на месте, застигнутые рассветом, и могут вернуться в свои норы только после захода солнца.
Неприглядное дитя
Я больше не малое дитя,
И легче мне стало, спасибо!
Ведь бремя исчезло,
Которое я Так долго и трудно носила.
Элли Шиди. «Мир Человека»
Тетчи познакомилась с Татуированным в ту ночь, когда с гор спускались дикие собаки. Она сидела, притаившись среди корней высокого, узловатого и, судя по всему, очень старого дерева, присматриваясь и наблюдая, как обычно в первые часы каждой ночи. Тетчи прикорнула на мягком мху – под головой узелок, а сама закуталась в старый плащ, чтобы было теплее. Листья с приютившего ее дерева еще не опали, но в воздухе уже пахло зимой.
В лунном свете Тетчи было видно, как при дыхании изо рта Татуированного вырывается белое облачко, похожее на дым из трубки. Он стоял за развесистыми ветвями корявого дерева, укрывшись в тени, падавшей от высокого камня, который один составлял компанию дереву. Выглядел Татуированный грозно – высокий, бледный, длинные светлые волосы зачесаны назад с высокого лба и завязаны на затылке. На нем были только кожаные штаны, голую грудь покрывала татуировка – зигзаги расположились на белой коже, словно пиктографические изображения насекомых. Тетчи не умела читать, но сообразила, что эти темно-синие знаки – руны.
«Интересно, зачем он пришел, – думала она. – Наверно, хочет поговорить с отцом».
Она поглубже зарылась в свое гнездо во мху под корявым деревом и плотнее завернулась в плащ. Тетчи отлично знала, что лучше ей не привлекать к себе внимания. Когда люди встречались с ней, всегда повторялось одно и то же. В лучшем случае ее поднимали на смех, в худшем – набрасывались с кулаками. Так что она привыкла прятаться. Ее прибежищем была ночь, Тетчи тянуло в темноту, подальше от солнечных лучей. От солнца у нее начинался зуд, а из глаз текли слезы. Казалось, солнце высасывает из нее все силы, и Тетчи начинает ползать, как черепаха.
Ночь добрее, она опекает ее, как когда-то мать. Мать и ночь научили Тетчи искусству быть невидимой, но сегодня эта способность изменила.
Татуированный медленно повернулся и остановил взгляд на ее гнезде.
– Я знаю, что ты здесь, – сказал он.
Голос у него был низкий и звучный. Тетчи он напомнил гулкий стук камней, когда они сталкиваются друг с другом; так, наверно, звучал голос ее отца, решила она. А Татуированный продолжал:
– Ну, троув, вылезай, дай на тебя посмотреть. Тетчи послушалась, дрожа всем телом. Откинув укрывавший ее выношенный плащ, она, шаркая косолапыми ногами, выбралась на лунный свет. Татуированный возвышался над ней, словно башня, но так возвышались над ней почти все люди, с которыми она встречалась. Тетчи стояла, вытянувшись во все свои три с половиной фута, упираясь босыми мозолистыми ступнями в твердую скалу. У нее была сероватая кожа, крупные черты лица, грубые, будто высеченные из камня. Ее коренастая фигура, словно в мешок, была облачена в некое подобие туники.
– Я не троув, – сказала Тетчи, стараясь, чтобы ее голос звучал храбро.
Ведь троувы высокие, похожие на троллей, а она совсем не такая. Вон какого она маленького роста!
Татуированный незнакомец разглядывал ее долго, так что она даже начала переступать с ноги на ногу. Ей было слышно, как вдалеке, на двух холмах, высящихся за городом, раздался жалобный вой, вскоре подхваченный множеством голосов.
– Ты еще ребенок, – заключил свой осмотр Татуированный.
– Зимой мне будет шестнадцать, – тряхнула головой Тетчи.
Большинство девушек ее возраста уже имели детишек – один-два малыша цеплялись за их ноги, когда они занимались работой.
– Я имею в виду возраст троувов, – ответил Татуированный.
– Но я не…
– Не троув. Я уже слышал. Но все равно в тебе течет их кровь. Кто твоя мать, кто твой отец?
«Тебе-то какое дело?» – хотелось сказать Тетчи, но что-то в манере Татуированного не дало ей произнести эти слова – они будто примерзли к языку. Вместо ответа она указала на высокий камень, поднимающийся на вершине холма за их спинами.
– Отца околдовало солнце, – объяснила она.
– А мать?
– Умерла.
– Когда рожала тебя?
– Нет, она еще сколько-то пожила со мной, – покачала головой Тетчи.
Пожила, чтобы защитить Тетчи от всего самого скверного, пока девочка еще была мала. Ханна Лиф укрывала дочь от горожан и прожила до тех пор, пока однажды зимней ночью не сказала ей под вой ветра, бушевавшего так, что шаткие стены хибарки, где они жили на задах гостиницы, ходили ходуном: «Что бы тебе про меня ни говорили, Тетчи, что бы ни врали, запомни: я пошла к нему сама, по доброй воле».
Тетчи потерла глаза кулаком.
– Мать умерла, когда мне было двенадцать, – проговорила она.
– И с тех пор ты живешь, – Татуированный обвел небрежным жестом дерево, камень, холмы, – здесь?
Тетчи медленно кивнула, пытаясь догадаться, куда клонит этот незнакомец.
– Чем же ты питаешься?
Тем, что можно найти в горах и в лесах внизу, тем, что можно стащить на фермах, окружающих город, тем, что можно раскопать в мусоре на рыночной площади, когда она иногда по ночам отваживается наведаться в город. Но ничего этого Тетчи Татуированному не стала говорить, только передернула плечами.
– Ясно, – сказал он.
Она все вслушивалась в вой диких собак. Они были уже близко.
Вечером, перед наступлением этой ночи, в ресторане гостиницы сидел человек, называвший себя Гэдрианом. Он недовольно нахмурился, увидев, что к нему направляются трое. К тому моменту, когда они, пройдя через зал, приблизились к его столику, Гэдриан овладел собой, и теперь лицо его стало непроницаемой маской. «Купцы», – решил он и угадал почти правильно. После того как они представились, выяснилось, что все трое были весьма высокопоставленными гражданами города Барндейла.
Из-под полуприкрытых век Гэдриан без особого интереса наблюдал, как, усаживаясь за его столик, они втискивают свои внушительные телеса в ресторанные кресла. Один превосходил в толщине другого, а другой – третьего. Самым могучим был мэр Барндейла, менее внушительный оказался главой городской гильдии, а самым малоупитанным выглядел городской шериф, хотя и он весил столько же, сколько Гэдриан, будучи значительно меньше ростом. Шелковые жилеты, обтягивавшие их тучные фигуры, были тщательно подобраны к рубашкам, отделанным воланами, и брюкам с заглаженными складками. Начищенные до блеска кожаные сапоги были украшены затейливыми узорами. Подбородки троицы упирались в накрахмаленные воротники, у шерифа в мочке левого уха сверкала бриллиантовая серьга.
– В горах кто-то завелся, – проговорил мэр. Он назвал себя, когда садился за стол, но Гэдриан сразу же забыл его имя. Он все не мог надивиться, какие маленькие у мэра глазки и как близко они посажены. «Похожи на поросячьи, – подумал он и тут же укорил себя: – Нечего оскорблять животных такими сравнениями».
– Что-то там завелось опасное, – продолжал мэр.
Остальные двое закивали, и шериф добавил:
– Монстр.
Гэдриан вздохнул. Вечно в горах что-то заводилось, вечно именно монстры. Никто лучше Гэдриана не умел распознавать их, только ему они попадались в горах крайне редко.
– И вы хотите, чтобы я избавил вас от этого монстра? – спросил он.
Городские власти взирали на него с надеждой, Гэдриан долго молча смотрел на них.
Ему была хорошо знакома эта порода. Им нравилось притворяться, что мир покоряется порядку, который они установили, нравилось воображать, что они могут приручить дикую природу, окружающую их города и деревни, и разложить ее по полочкам, как товары в их лавках. Однако они прекрасно понимали, что за благополучным, безупречным фасадом рыскает, громко лязгая когтями по булыжникам, неприрученная дикость. Крадется по их улицам, пробирается в их сны, и если ее вовремя не истребить, она скоро завладеет их душами.
Потому они и шли к таким, как Гэдриан, – к людям, переходящим через границу, отделяющую мир, который они обжили и отчаянно стремились сохранить, от мира природы, окружавшей их каменные дома, от мира, отбрасывающего длинные тени страха на их улицы, как только луна прячется за тучи, а фонари начинают мигать.
Они всегда его узнавали, в каком бы виде он ни появился. Сейчас эта троица исподтишка приглядывалась к его рукам и изучала видневшуюся в распахнутом вороте рубашки кожу. Искали подтверждения своих догадок, что он именно тот, кто им нужен.
– Золото, конечно, при вас? – спросил он. Мэр сунул руку во внутренний карман жилета, и оттуда, как по мановению волшебной палочки, появился мешочек. С ласкающим слух позвякива-ньем он лег на деревянный стол. Гэдриан поднял над столом руку, но, как оказалось, всего-навсего затем, чтобы взять свою кружку с пивом и поднести ее к губам. Он долго не отрывался от кружки, потом поставил ее – пустую – рядом с мешочком.
– Я подумаю над вашим любезным предложением, – сказал он, встал и отошел от стола.
Мешочек таки остался лежать, где лежал.
У выхода Гэдриан столкнулся с хозяином, ткнул большим пальцем в сторону троицы, наблюдавшей за ним, и сказал:
– Полагаю, наш добрый господин мэр заплатит за угощение. – С этими словами он вышел в ночь.
На улице он остановился и, склонив голову, прислушался. Издалека, не из-за ближнего холма, а откуда-то с востока доносился лай диких псов, глухой и злобный. Гэдриан удовлетворенно кивнул, и губы его сложились в подобие улыбки, хотя лицо никак не выражало радости. Встречные прохожие боязливо глядели на него, когда он проходил мимо, направляясь прочь из города, в горы, вздымавшиеся, как волны верескового океана, и тянувшиеся далеко на запад, куда и за три дня верхом не доберешься.
– Что… что вы хотите со мной сделать? – в конце концов не выдержала долгого молчания Тетчи.
Светлые глаза незнакомца насмешливо блестели, но голос прозвучал заботливо:
– Хочу спасти твою заблудшую душу.
– Но я… я… – в смятении забормотала Тетчи.
– Хочешь спасти свою душу?
– Ясно, хочу, – ответила Тетчи.
– Слышишь этих? – спросил Татуированный, лишь усиливая ее смятение. – Собак, – пояснил он.
Тетчи неуверенно кивнула.
– Скажи только слово, и я прикажу им сорвать все ставни и двери в городе, там внизу. Их когти и клыки осуществят мщение, которого просит твоя душа.
Тетчи тревожно отступила от него.
– Но я не хочу никому делать больно, – сказала она.
– После всего, что они с тобой сделали?
– Мама говорила – они сами не ведают, что творят.
Глаза Татуированного потемнели:
– И ты, значит, хочешь… простить их?
От такого множества вопросов у Тетчи заболела голова.
– Не знаю, – ответила она, и в ее голосе прозвенели панические нотки.
Гнев Татуированного тут же улетучился, будто и не горели только что огнем его глаза.
– Но чего же ты тогда хочешь?
Тетчи со страхом смотрела на него. Почему-то ей показалось, что он уже знает ответ и давно ждет его.
Ее колебания затянулись. В тишине она различала приближающиеся голоса хищных собак, их пронзительный визг, словно жалобы детей, плачущих от боли. Взгляд Татуированного впивался в нее, требуя ответа. Она подняла дрожащую руку и показала на высокий камень.
– Ага! – сказал Татуированный.
Он улыбнулся, но Тетчи от этой улыбки легче не стало.
– За это придется заплатить, – сказал Татуированный.
– Но… но у меня нет денег.
– Разве я говорил о деньгах? Просил их?
– Вы сказали, придется заплатить.
– Платить, конечно, придется, – кивнул Татуированный, – но монетой, которая куда дороже, чем золото и серебро.
«Что бы это могло быть?» – удивилась Тетчи.
– Я говорю про кровь, – объяснил Татуированный, прежде чем Тетчи успела задать вопрос. – Про твою кровь.
Он протянул руку и схватил Тетчи прежде, чем она успела ускользнуть.
«Кровь», – повторила про себя Тетчи. Она проклинала эту кровь, из-за которой ее ноги передвигаются так неуклюже.
– Не пугайся, – сказал Татуированный. – Я не причиню тебе вреда. Мне нужна только капля, ну, может, три капли, и это ведь не для меня – для камня. Чтобы вернуть его к нам. Пальцы, державшие руку Тетчи, разжались, и она поскорее отодвинулась назад. Она переводила взгляд с незнакомца на камень, с камня на незнакомца, пока у нее не закружилась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36