Горы самообмана.
Как у джинна из песенки Высоцкого, «кроме мордобитиев никаких чудес».
И ведь сколько адепты всевозможных вер уговаривали глотнуть, ширнуться, пыхнуть – черта с два. Хотелось увидеть в нормальном здравом сознании, трезво, так, чтобы нельзя было бы опровергнуть самого себя. И – нет. Все объяснимо. Примитивно объяснимо, как чертик в коробочке, трюки, фокусы, дешевка. Много трепа, мало толку. Мелочь накатывается восторженными идиотами, как снежный ком, превращается в сенсацию…
Бывает хуже. Бывает намеренный обман, коммерция, шоу, цирк. Тогда хочется морду набить. Ищешь удивительного, непознаваемого, чтобы холод по хребту, чтобы слезы восторга, – а попадаешь в обычный балаган, где осторожно вьются вокруг твоего кошелька. И отсутствие результатов в таком случае пытаются свалить на отсутствие должной веры или должной святости, – но ведь чудеса на то и чудеса, чтобы опровергать любые пошлые истины…
Долго играл. Много игр перепробовал. Все – вздор, уважаемые. В тридцать ты уже почти веришь, что чудес не бывает. Ты ведь уже большой мальчик. Ну что ты до сих пор буку ловишь? Твои ровесники разъелись, поднялись, один – депутат, у второго – сеть магазинов, третья – замужем за нефтяным магнатом, только ты то сторож, то грузчик, то разнорабочий. Все имущество – обалденно огромная библиотека книг, журналов, газет на оккультные и религиозные темы.
И вот, когда уже почти совсем решил остепениться – просто в метро. В обычный день. Среди обычной сонной толпы.
С ума сойти.
Я сошел с ума.
Роман позвонил в дверь.
Открыла сестра, растрепанная, в сальном халате, в стоптанных тапках с дырками на месте больших пальцев. Сердитая.
– Ты позже прийти не мог?
– На работе задержался.
– Работник… Получаешь гроши, а торчишь сутками.
Роман протиснулся мимо сестры в узкий темный коридор. В квартире пахло сигаретным дымом, пивом, дешевой туалетной водой, щами… Гадко, но хоть тепло, да и жрать охота, как сволочи.
– Тань, у тебя есть поесть что-нибудь?
Бухнула холодных вчерашних щей в жестяной миске. Общее выражение лица: «Чтоб ты так зарабатывал, как жрешь». Сука.
Роман унес миску в свою комнату. Там были выгоревшие обои, допотопный телевизор, старый продавленный диван, пружины которого толкались, как локти, и огромный самодельный стеллаж с книгами. Небогатый гардероб Романа за неимением платяного шкафа помещался в углу на вешалке.
Фигня это все.
Роман зажег лампу под абажуром из крашенных палочек, раскрыл книгу «История вампиров» Саммерса и углубился в ее изучение, хлебая между делом кислую холодную бурду и не замечая ее вкуса…
Милка открыла дверь своим ключом.
В квартире было темно и душно. Из темноты несло отвратительным запахом одеколонового перегара-в последний год отец приобрел отвратительную привычку лакать какую-то суррогатную дрянь, то медицинского, то парфюмерного свойства.
«Когда ж ты сдохнешь?» – подумала Милка, переступая через тщедушное тельце, бесчувственно валяющееся посреди коридора. Удержалась от желания пнуть ногой – проснется еще. Не включая света, стащила пальто, сняла сапоги. Ушла в свою комнату и закрыла дверь на защелку.
Комната была полна вещей. Одежда и когда-то бывшее одеждой тряпье, старые игрушки из потрепанного меха или облезлой пластмассы, посуда – какие-то фаянсовые вазочки, надбитые чашечки, расписные тарелки. Несколько чахлых комнатных растений на подоконнике. Книги – разрозненные тома собрания сочинений Джека Лондона, брошюрка «Ради безопасности страны» с изображением бравого чекиста на обложке, Жорж Санд, «Путешествие в страну Поэзию», «В объятиях страсти», «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», «Анна Каренина», «Камасутра для Микки Мауса»… Но больше всего старых фотографий, в коробках и пачках, в полиэтиленовых пакетах, в ящиках страшного серванта – Милка обожала фотографии.
В комнате воняло слабее, но все равно воняло. Запах перегара перебивался тонким запахом лежалых тряпок – работа есть работа, одежда пачкается все-таки. И потом…
И потом: откровенно говоря, тут лежит кое-что, с работы же и принесенное, что еще только предстоит постирать. И можно будет носить. И вообще…
И вообще – удивительно, сколько отличных вещей оказывается в помойке… Иногда диву дашься. Туфли, к примеру, почти новые. Сумочка. Но это все еще пустяки.
Милка села на тахту, застеленную старым вытертым китайским пледом, принялась разворачивать газету на свертке, который так и не выпускала из рук. Моя лучшая вещь.
В газету была завернута картина, написанная маслом на холсте. Старинная картина – в этом Милка была совершенно уверена. В резной раме черного дерева. Форматом в обычный чертежный лист. Масляная краска мелко-мелко потрескалась от времени.
А на картине был изображен Принц.
У Принца было ужасно красивое белое лицо, русые волосы, гладко зачесанные назад, темные-темные прищуренные глаза, непонятно, надменные или насмешливые. И он был одет во что-то черное, атласное, с чем-то блестящим на воротнике – а поверх черного накинут зеленый плащ, свисающий с плеч тяжелыми складками, бархатный. И его белая рука в сияющих перстнях небрежно держала какую-то странную вещицу – то ли бутылку, то ли бумагу, свернутую трубочкой…
Милка поставила картину на стол, прислонив ее к стопке книг, тетрадей и старых газет. Теперь Принц смотрел на нее. Просто поразительно, как здорово были нарисованы его глаза – они выглядели совсем живыми – и чуть заметные тени в уголках губ. Принц смотрел своим странным взглядом, – а по Милкиной спине полз холодок предвкушения.
Еще месяц назад, на работе, разбирая тюк с какими-то старыми вещами, Милка случайно дотронулась до этой картины. Тогда она могла просто поклясться – картина согрела ей озябшие пальцы. Милка поразилась; потом она терла гладкую поверхность картины ладонями, даже, кажется, слегка царапала – только чтобы убедиться – и оттуда, изнутри, сочилось живое тепло и еще что-то странное, от чего делалось горячо в груди и внизу живота, от чего отступала усталость, и было весело, как от вина.
Милка унесла картину домой. Дома было сколько угодно времени для проверки собственных ощущений. У себя в комнате, сидя на тахте и поглаживая картину пальцами, она убедилась окончательно – картина совершенно необыкновенная.
Волшебная картина. Как в сказке. А еще говорят, что чудес не бывает.
Принц, нарисованный на картине, был настоящим заколдованным принцем. Милка спасла его, вытащила из тюка с мусором – и он был благодарен ей за это, а может, и влюбился в нее. Он подавал ей из своей рамы тайные знаки. Между Милкой и Принцем установилась тайная связь, о которой не должен был знать больше никто.
Именно поэтому Милка никогда не оставляла картину дома. Нельзя было поручиться, что папаша, обшаривая с похмелья все и вся в поисках денег на выпивку, не вздумает продать ее Принца. Или просто не выбросит его со злости. Милка приняла меры предосторожности. И вот теперь, распаковав картину, она улыбнулась Принцу и нежно сказала:
– Ну вот мы и дома.
Слово «вечность» очаровало Романа, как, вероятно, в свое время – Кая, которому обещали весь свет и новые коньки. О вечности упоминали все, кто писал о вампирах.
Не о тех, конечно, придурках, кто что-то корчил из себя, нападая на девиц по подворотням и кусая их за шею, а потом гнул пальцы в тюремной камере. И не о тех бедолагах с редкой болезнью костного мозга, которые едят гематоген и пьют чужую кровь, чтобы возместить постоянную нехватку собственной. А о тех, других. О тех, которые «вурдалаки», vrolok, «Носферату», «не мертвое», о сущностях из другого бытия, фактически умерших, но встающих из могил некоей неведомой силой.
Вечность, подумать только! Если только это правда.
Потому что правдой оказалось далеко не все, что Роман смог найти на эту тему. Его собственных мизерных знаний уже хватало, чтобы уточнить сведения древних и более-менее современных авторов.
Вампиры – трупы, оживленные темной силой, вытеснившей, заменившей их собственную душу? Сомнительно. Слишком эмоционален был мой дружок с розой, слишком выразителен, слишком ярко выражена индивидуальность – ярче, чем у среднего сектанта. Слишком хорошо общался. Не напоминал тупого мертвяка, ходящего по чьему-то приказу. И не стал нападать, хотя и пугнул. Следовательно, вполне отдает отчет собственным действиям, очевидно, чувствует и мыслит. Вдобавок, прекрасно контролирует собственные желания. Лучше многих людей. Или душа – это не смесь темперамента с индивидуальностью, а нечто другое? Тогда – что? Средневековье…
Вампиров легко отличить от людей по мертвенному цвету лица и увядшей коже. Их глаза отсвечивают красным, в верхней челюсти, иногда в нижней тоже – пара длинных клыков. Они не отбрасывают тени и не отражаются в зеркале. У голодных вампиров – бледные губы, у сытых – ярко-красные. Допустим, мой был голоден. Но только кожа у него – мечта фотомодели, без малейшего намека на увядание, хотя и белая, как бумага. А вот клыки мелькнули, насчет глаз – пожалуй, тоже можно согласиться. Тени мой не отбрасывал. Насчет отражения – не представилось случая проверить.
У вампиров – багровые лица, пустые глаза. Общий вид – распухший труп, конечности тяжело сгибаются. Ну-ну. Ты их деятельность видел? Или только сомнительные трупы после эксгумации – когда в них кольями тыкал? Умник… Известно ведь, господа присяжные: с мертвецами странные и жутковатые вещи происходят подчас. Среднему человеку расскажи – волосы встанут дыбом. Сатанисты и рассказывали. Чтобы не морочить себе голову явной ерундой, Роман в свое время взял несколько предметных уроков у знакомого патологоанатома – пошло на пользу. Теперь ужасные байки о том, что иногда находят во вскрытых могилах, не производят особого впечатления. Так что все эти раздутые, кровоточащие и всякие прочие покойники – это вне нашей компетенции. Только то, что очевидно вставало, двигалось и явным образом более или менее разумно действовало.
Итак. Вампиры встают из могил после заката, возвращаются туда на рассвете. Гм… Ну, это – пожалуй.
При свете прямых солнечных лучей – распадаются прахом, рассыпаются пеплом. Не знаю.
Ходят, как живые среди живых, ложась в гроб только тогда, когда солнце касается горизонта… Черт, где тут достоверное? Лженаука, блин…
Проходят сквозь стены. Точно, проходят, сам видел. Растекаются туманом, лунным светом, ветром. Возможно. Превращаются в черных кошек, змей, нетопырей, волков. Хорошо бы.
Так. Боятся запаха чеснока. Цветов или головок. Быстрее, цветов – чаще упоминается. Еще – омелы, осины, чертополоха. Гм… допустим. Не переносят креста и прочих атрибутов христианского культа. Не поднимаются из гроба, если засыпать могилу солью. Умирают окончательно, если отсечь им голову заступом могильщика. Горят в огне, уязвимы для серебра, но если их не трогать, могут существовать за счет крови живых людей обалденно долго. Фактически вечно.
Вечность, вечность… Интересно, как они проводят эту вечность? Каково там, внутри их шкуры. За порогом обычного. Страшно?
Интересно, что они чувствуют? Это никого из отцов церкви, кропавших байки, не волновало. Станут ни с вампирами беседовать… Не факт, что видели лично, не говоря уж… Ладно.
Кто становится вампиром? Любопытно. Вот это очень любопытно.
Ага. Нераскаянные грешники, умершие без напутствия церкви. Убийцы. Занятно. Убийц старались не хоронить в церковной ограде. Почему? Ведь, по логике вещей, вампир не может подняться из освященной земли. Ну ладно. Самоубийцы. Мило. Самоубийц, во избежание неприятностей, хоронили на перекрестке, спиной вверх, вбив между лопаток осиновый кол. Ну-ну.
Чернокнижники, ведьмы, те, кто продал душу дьяволу, те, кто вступал с ним в плотскую связь, те, кто от этой связи родился. Ну да. Среди сатанистов – половина явных шизофреников, половина – истерики, наркоманы, фанатики, просто придурки, но вампиров там совершенно не наблюдается. И ничего особенного не наблюдается, если наблюдать с холодной головой и не колоться вместе с ними. Вампир на фоне сатанистов очень здравомысляще выглядит.
Умершие нечаянной и насильственной смертью. Ну ладно врать-то, иначе вампиров в наше приятное время было бы больше, чем людей. Укушенные вампиром. Уже теплее. Но вампир почему-то вовсе не рвется тебя кусать. Говорит: «Тебе нечем заплатить». Какая ему еще плата понадобилась за мою собственную кровь? Это я, по идее, должен платы требовать. Загадка. Вот об этом нигде – ни звука. Я первый сам напрашивался? Больше никто не пробовал?
Почему же он так сказал? Что хотел получить? Хорошо бы это иметь…
Вампиры встречаются по ночам на кладбищах, в домах с дурной репутацией, в глухих безлюдных местах – что им там ловить, спрашивается? – на пустынных улицах… Походим, посмотрим… Поглядим…
«Интервью с вампиром» – фигня. Записки вампира – вот это было бы круто. Понаблюдать изнутри. Описать, зафиксировать невероятные вещи. То, как там, за холмом. Этого еще не делал никто.
Ну а я сделаю. Это будет уникальная в своем роде научная работа.
На следующий день, скверно выспавшийся из-за потраченной на чтение ночи, Роман устроил тарарам на оптовом складе, где работал грузчиком. Рассыпал ящик с мюслями, уронил себе на ногу упаковку пива, рассеянно выслушал чью-то ругань. Удрал с работы раньше со смутным намерением больше сюда не ходить.
Выйдя на улицу, в мороз, темноту, безлюдье – вдруг проснулся. И вместо того, чтобы идти домой, захотелось бродить по пустынным улицам, вглядываясь в лица прохожих.
Было очень холодно. Колючий снег сверкал в электрическом свете, как битое стекло. Редкие прохожие бежали рысцой, подняв воротники, спрятав покрасневшие от мороза лица в шарфы. Роман в своей куртейке на «рыбьем меху» моментально продрог до костей. А дома-то тепло, дома можно согреть чаю, мерзкого Татьяниного чаю, отдающего шваброй и старой мочалкой, зато сладкого и горячего… Мысль о чае была так соблазнительна, что Роман даже вздохнул – но к метро, тем не менее, выбрал самую длинную дорогу из всех возможных.
Крутясь между однообразными многоэтажками, плоскими, как из черного картона вырезанными, в желтых окнах, в морозном мареве, Роман вышел, наконец, на совершенно пустую улицу. С одной стороны – бесконечный забор с нечитаемым набором белых букв, обозначающим строительный трест, с другой – все те же черные дома с разинутыми дырами подворотен. Вдоль забора гулял ветер, пищал в проводах тоненьким голоском, злым и печальным одновременно. Роману вдруг стало не по себе, так не по себе, что захотелось бежать без оглядки в приступе странного, темного, необъяснимого страха. И тут впереди, из подворотни, выскользнула женская фигура.
Страх тут же был объяснен, и Романа бросило в жар от радости и чего-то вроде азарта. Молодая женщина в дубленке с пушистой опушкой, длинноногая и тонкая, не торопясь, шла по улице вдоль забора. На ее непокрытых темных волосах осел иней. Стройные ножки в золотистых чулках и коротеньких сапожках высоко открывала джинсовая юбка. Роман понял, что девушка должна заледенеть в таком костюме заживо, еще раньше, чем заметил, что у нее нет тени.
Теперь он точно знал на что смотреть. Фигурка, под которой скрещивались тени проводов и фонарных столбов, под которой снег был остро освещен, выглядела нереально, как плывущий над дорогой призрак. Как люди этого не замечают, как я сам не видел раньше, идиот?!
Роман ускорил шаги, почти побежал. Девушка остановилась и посмотрела на него с высокомерным удивлением. Роман увидел ее белое лицо с огромными вишневыми глазами – и ощутил приступ той детской радости, какая обыкновенно сопровождает крупный выигрыш.
– Хорошая погода, да? – бухнул он глупо и весело.
Девушка улыбнулась.
– Хорошая, – сказала она низким урчащим контральто. – Хотя вы и окоченели.
– А вам нравится?
– Очень.
– Вампиры не мерзнут, да? – спросил Роман, внутренне обмирая.
У девушки заметно дрогнула верхняя губа, а в вишневых очах появился отчетливый красный отсвет. Она сделала шаг к Роману, он рассмеялся, поднял руки, соорудил самую обезоруживающую мину.
– Ну, леди, фрау, мисс, не стоит так сразу сердиться! Не велите казнить, велите слово молвить!
– Молви, – девушка усмехнулась.
Роман опять пронаблюдал, как желание растерзать в клочья рассеивается от другого чувства – в данном случае это была не осторожность, а любопытство.
– Я совершенно безопасен, сударыня, – сказал Роман галантно. – И если я осмелился вас обеспокоить, так это только потому, что восхищаюсь вашим modus vivendi. Вот если бы вы согласились на несколько слов…
– Восхищаешься, значит…
– Вы же стопроцентное совершенство, абсолют!
Девушка хмыкнула и пожала плечами. Роман вдруг понял, что существо, стоящее рядом, только выглядит девушкой, что оно далеко не юное и не пустенькое – и, главное, что оно видит Романа насквозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29