Почему я?
— Я старик.
— Чтобы выстрелить в человека, не нужно быть молодым и сильным.
— Карабин у вас.
— Нет, постойте! Если бы вы решились прикончить парня, вы бы просто взяли у меня карабин, не спрашивая, и сделали свое дело. А вы будите меня, заводите тут разговор.
— Я…
— Теперь дайте мне сказать. Хотите остаться чистеньким? Не губить свою бессмертную душу? Хотите, чтобы я сделал за вас черную работу? Убил человека?
— Он не человек, — сказал отец Игнасио, — больше — нет.
— Можете это доказать?
— Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?
— Нет. Пока что малый не сделал ничего плохого. Ни вам, никому другому. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.
— По крайней мере, не мешайте мне, — отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело, — видно вновь будет приступ, подумал он.
— Не могу вам этого обещать, — Томпсон оскалился. — Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон — вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?
— Изыди, — сказал отец Игнасио, и побрел к погасшему костру, слыша, как в спину ему смеется Томпсон.
* * *
Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.
Что-то творилось там, за белыми скалами, — точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки — тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.
— Вот он, отец Игнасио, — прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, — вот он…
Солнце отражалось от поверхности воды — сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека, и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.
Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.
— Элейна! — крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг, — Элейна!
И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.
— Элейна? — неуверенно произнес он.
— Ненавижу тебя! — она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.
Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:
— Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?
— Отдав своего демона другому человеку?
— Но он же сам хотел, — механически повторил Арчи. — Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.
Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет ему дагор. И как проверишь, кто прав — если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил его. Или ему все равно, на ком сидеть?
— Что он там делает? — спросил отец Игнасио?
— Исследует город, конечно, — сказал юноша, — у него блокнот, и он делает зарисовки, и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игнасио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…
— Это пройдет, — сказал отец Игнасио, — насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Топмпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…
* * *
Аттертон вернулся, когда начало темнеть, и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.
— Элейна! — в свою очередь крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал:
— Она даже не вышла меня встретить.
— Ее можно понять, — сухо сказал отец Игнасио.
— Никто не вышел. — радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело, по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. — Кроме вас.
— Да, — согласился священник, — Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.
Пока не привыкнут, со скрытой иронией подумал он, к Арчи-то они привыкли.
— Как прокаженного? — горько спросил Аттертон.
— Да…
— И Элейна?
— Она тем более, я полагаю.
— Но я… — он запнулся. Потом продолжил, — Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она — замечательная женщина.
В его голосе слышались не свойственные ему прежде интонации, взывающие к сочувствию и пониманию, — у Арчи он уже слышал такие. Странно, подумал он, а вслух спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Неплохо, — удивленно сказал Аттертон, — вы знаете… я не представлял себе… я думал, это будет… омерзительно, ужасно… но я словно… у меня прибавилось сил. Нет, не могу описать! Но что я, вы только взгляните сюда!
Он сбросил с плеча ремень полевой сумки и опрокинул ее на песок. Блокнот, выпавший из нее, затрепетал листами, точно белая ночная бабочка.
— Все это я нашел там!
Тончайшие, как лепестки, золотые маски с эмалевыми глазами; геммы с вырезанными на гладкой поверхности незнакомыми письменами; спирали из слоновой кости, хрупкие, словно спинки насекомых. Отец Игнасио присел на корточки, осторожно коснулся лазурных крылышек золотой стрекозы с рубиновыми фасеточными глазами.
— И это еще не все… там…
Он задохнулся.
— Это не поддается описанию!
— Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, — сказал священник.
— Но это… нечто потрясающее, то, что изменит все наши взгляды на… перевернет мир… научный мир, по крайней мере.
— И не будь дагора, — услужливо подсказал священник, — вы бы не сумели увидеть этого.
— Да. Да!
— Вам это не кажется странным?
Лорд Аттертон тоже присел на корточки. В сумерках его лицо неожиданно показалось юным и беззащитным.
— Теперь я думаю, — сказал он, — что именно для этого он и предназначен. Чтобы помочь нам увидеть. Это… послание… весть… прибор. Вроде подзорной трубы или микроскопа — понимаете?
— Отлично понимаю, — сказал отец Игнасио. Он помолчал, потом спросил:
— И все же, как вы намерены избавиться от него? И когда?
— Избавиться? — удивился Аттертон, — но зачем?
Потом, словно спохватившись, сказал:
— Да, конечно. Но я еще не думал над этим. Мне надо… я хотел принести эти вещи, эти сокровища к ногам Элейны. Но я…
— Да?
— Должен вернуться. Понимаете, то, что там — это нельзя оставить вот так… ждать еще ночь, целую ночь… Я должен…
— Это может быть опасно, — сказал отец Игнасио.
— Что вы! Это совсем… это нечто… благосклонное… прекрасное… Я хочу попытаться…
Он безумен, подумал священник. Что он там видел такого, что свело его с ума? Его надо остановить, не пускать. Но как? Увести его отсюда — силой? И как далеко им удастся уйти?
— И долго вы намерены там пробыть? — спросил он.
— К утру вернусь, вероятно.
— Возьмите хотя бы факел.
— Зачем? — удивился Аттертон. Он покачал головой, не отводя взгляда от черного провала в скалах, — там свет. Дивный свет. Больше, чем свет. Он льется наружу, играет на волнах, вон там…
— Аттертон, — сказал отец Игнасио устало, — там ничего нет.
— А это? — спросил тот, кивнув на россыпь мерцающих драгоценностей. — Впрочем… возможно, вы правы, а я — нет. И все, что я вижу там, иллюзия. Прекрасная иллюзия. Но, если во что-то веришь… чего-то очень желаешь… не становится ли оно реальностью, рано или поздно? Интересный вопрос, верно? Обсудим его завтра, святой отец.
Он нетерпеливо махнул рукой, и вновь вступил в воду, теперь совсем темную, играющую фосфорическими вспышками.
— Вы забыли сумку, — сказал отец Игнасио, — и блокнот.
— Ах, но мне это больше не нужно, — отмахнулся тот, — И вот это, возьмите это. Это мне тоже не нужно.
— Там могут подстерегать опасности, — напомнил отец Игнасио.
— Нет. Никогда. Нет ничего более мирного. Послушайте, отец Игнасио, я вернусь и расскажу вам все. Завтра…
— Завтра, — эхом откликнулся отец Игнасио, и слово его ушло по темной воде, — Простите меня.
— Но за что?
— Я хотел вам помешать. Но оказался слаб. Не смог. Не смог.
— Я рад, что не смогли, — крикнул над водой Аттертон новым, молодым голосом.
Отец Игнасио спрятал руки в рукава и побрел вдоль кромки воды. За песчаным холмом, в крохотном лагере, белокурая женщина встала ему навстречу.
— Где он? — сказала она сдавленным голосом.
— Ушел. Опять ушел.
— Ночью? Почему?
— Там, в скалах, было нечто, и оно позвало его.
— Он вернется? — тихо спросила она.
— Не знаю…
Она прерывисто вздохнула.
— Если бы я… если бы встретила его на берегу, он бы остался?
— Я думаю, — сказал отец Игнасио, — он все равно ушел бы. Полагая, что делает это ради вас. В вашу честь, ради грядущей славы… Не казните себя, Элейна. Он и впрямь одержим. И, он просил передать вам вот это.
Он бросил сумку Аттертона рядом с костром.
Золото и лазурь, казалось, испускали свой собственный свет.
— Ух, ты! — медленно сказал Томпсон.
— Ну, — кивнул отец Игнасио, — можно сказать и так…
— И там такого полно, да?
— Возможно. Не знаю. Это надо спросить у него.
Он кивнул в сторону Арчи, который продолжал неподвижно сидеть на песке, сам по себе, человек без дагора…
— И, как бы то ни было, — заключил он, — нам туда не пройти. Кстати, Томпсон… — он понизил голос до шепота и поманил охотника рукой, — когда он возвращается, его видно издалека. Если он будет не один, если с ним будет кто-то еще…
— Да? — с интересом спросил Томпсон.
— Кто-то оттуда… ну, вы понимаете, то…
— Да?
— Просто держите карабин наготове. Не знаю, что там обитает в этих скалах, но к человеку это не имеет ни малейшего отношения.
* * *
На горизонте словно темные облака, вставали дальние горы. В тростниках кричала какая-то птица.
— Черт, мы ничего не нашли, — сказал Томпсон. — бултыхались там, в этой проклятой воде, ни входа, ничего. Ты ж говорил, там ступени и какая-то дверь…
— Я видел ее тогда, — бесцветно проговорил юноша, — теперь не вижу.
— Значит правда, что туда можно пройти только с этой тварью. Она вроде ключа. Ничего не выходит, святой отец, — он обернулся к отцу Игнасио, на руках, на лице все еще блестели капли воды, — Аттертон ушел со своим дагором, а остальным туда путь закрыт.
— Как вы думаете, — Элейна сжимала и разжимала пальцы, — что с ним?
— Ну, если честно, мэм… Он мог сломать ногу. Упасть. Провалиться в какую-нибудь ловушку. Я слышал всякие рассказы про заброшенные храмы. Там всегда ловушки, разве нет? От грабителей могил и все такое…
— Вчера он тоже ходил туда, — заметил отец Игнасио, — и благополучно вернулся. Причем, в полной темноте.
— Он же взял факел? — с надеждой спросила она.
— Нет. Он сказал, там свет. Такой свет, что не нужен никакой иной.
— Что это значит?
— Не знаю.
— Зато он знает! — Мэри вскочила, и, подобрав юбки, побежала по песку к Арчи, сидевшему поодаль с опущенной головой. — Почему он молчит? Что там было? — она глядела на юношу с какой-то странной, требовательной яростью, — Что это было?
— Неважно, — сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом он выглядел выгоревшим, почти бесцветным, — ведь я все-таки вернулся.
Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет — краска залила даже виски.
— Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.
— Замолчи, — нервно сказала она. — Мы подождем… мы ведь подождем? — она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…
— Конечно подождем, мэм, — вежливо ответил Томпсон, — сколько сможем.
* * *
Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся на сухом тростнике, служившем ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. Это лихорадка, подумал он, если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти — здесь больше нечего ждать, не на что надеяться.
Но женское упорство — вещь почти неодолимая, тем более, Мэри неожиданно поддержала Элейну. Он, конечно, вернется, сказала она — будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер. Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода одновременно, и молоты у него в голове все грохотали.
В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок — он затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.
— А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, — сказал он, наконец, — странно только, они идут вроде как из-под воды.
— Как вы думаете, — отец Игнасио покрутил затекшей шеей, — кто это?
— Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…
— Да?
— Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать этот цирк. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.
Бу-бум… бу-бум…
Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно сойти с ума…
— Сударыня, — выговорил он, морщась от боли и пытаясь разглядеть лицо Элейны в клочковатой тьме, — Послушайте… эти сокровища, их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.
Интересно, земля трясется, или это только ему кажется из-за лихорадки?
Эта черная Африка с ее мертвечиной, с ее мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами — эта Африка проклята Господом.
* * *
Томпсон шел впереди, насторожив карабин, тогда, как остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним; сначала по песку и по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом — оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли; Болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно спекшееся стекло.
— Бум-мм, — глухо звучало позади.
По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.
Мэри взвизгнула:
— Это там, внизу. Они просыпаются.
— Кто?
— Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.
— Черт! — Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону, — Да оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.
— Это языческая чушь, — прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.
— Нет! — настаивал Томпсон, — говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…
— Нет!
Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.
— Отец Игнасио!
Мэри в ужасе вцепилась в него, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.
— Бросьте! — кричал Томпсон, — мэм, эти ваши цацки! Отдайте ему…
Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.
— Нет! — Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку, — не это! Ричард ради них… нет!
— Хоть что-нибудь!
Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь прежде, чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.
Леди Аттертон обернула к нему бледное лицо.
— Теперь вы проклянете меня, отец Ингасио? — спросила она с нервным смехом.
— Нет, — сказал он угрюмо, — что сделано, то сделано.
— Да, пожалуй, — она вздохнула, — помогите мне, Арчи.
Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину… Мэри осторожно, мелкими шагами, тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.
— Ну вот, — сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, — как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.
— Всегда есть надежда. Элейна надеется.
— Уже нет. Видели, что она кинула туда, этой твари, чем бы та ни была?
— Отец Игнасио молча покачал головой.
— Свое обручальное кольцо, — фыркнул Томпсон, — свое обручальное кольцо.
* * *
Деревья, сплошь затянутые паутиной вновь остались позади. Вот странное дело, думал отец Игнасио, мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что он раскидывают сети, за то, что эти сети — липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо зудят и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь спеленутые сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание — мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства.
1 2 3 4 5 6 7 8
— Я старик.
— Чтобы выстрелить в человека, не нужно быть молодым и сильным.
— Карабин у вас.
— Нет, постойте! Если бы вы решились прикончить парня, вы бы просто взяли у меня карабин, не спрашивая, и сделали свое дело. А вы будите меня, заводите тут разговор.
— Я…
— Теперь дайте мне сказать. Хотите остаться чистеньким? Не губить свою бессмертную душу? Хотите, чтобы я сделал за вас черную работу? Убил человека?
— Он не человек, — сказал отец Игнасио, — больше — нет.
— Можете это доказать?
— Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?
— Нет. Пока что малый не сделал ничего плохого. Ни вам, никому другому. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.
— По крайней мере, не мешайте мне, — отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело, — видно вновь будет приступ, подумал он.
— Не могу вам этого обещать, — Томпсон оскалился. — Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон — вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?
— Изыди, — сказал отец Игнасио, и побрел к погасшему костру, слыша, как в спину ему смеется Томпсон.
* * *
Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.
Что-то творилось там, за белыми скалами, — точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки — тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.
— Вот он, отец Игнасио, — прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, — вот он…
Солнце отражалось от поверхности воды — сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека, и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.
Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.
— Элейна! — крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг, — Элейна!
И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.
— Элейна? — неуверенно произнес он.
— Ненавижу тебя! — она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.
Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:
— Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?
— Отдав своего демона другому человеку?
— Но он же сам хотел, — механически повторил Арчи. — Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.
Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет ему дагор. И как проверишь, кто прав — если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил его. Или ему все равно, на ком сидеть?
— Что он там делает? — спросил отец Игнасио?
— Исследует город, конечно, — сказал юноша, — у него блокнот, и он делает зарисовки, и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игнасио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…
— Это пройдет, — сказал отец Игнасио, — насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Топмпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…
* * *
Аттертон вернулся, когда начало темнеть, и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.
— Элейна! — в свою очередь крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал:
— Она даже не вышла меня встретить.
— Ее можно понять, — сухо сказал отец Игнасио.
— Никто не вышел. — радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело, по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. — Кроме вас.
— Да, — согласился священник, — Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.
Пока не привыкнут, со скрытой иронией подумал он, к Арчи-то они привыкли.
— Как прокаженного? — горько спросил Аттертон.
— Да…
— И Элейна?
— Она тем более, я полагаю.
— Но я… — он запнулся. Потом продолжил, — Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она — замечательная женщина.
В его голосе слышались не свойственные ему прежде интонации, взывающие к сочувствию и пониманию, — у Арчи он уже слышал такие. Странно, подумал он, а вслух спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Неплохо, — удивленно сказал Аттертон, — вы знаете… я не представлял себе… я думал, это будет… омерзительно, ужасно… но я словно… у меня прибавилось сил. Нет, не могу описать! Но что я, вы только взгляните сюда!
Он сбросил с плеча ремень полевой сумки и опрокинул ее на песок. Блокнот, выпавший из нее, затрепетал листами, точно белая ночная бабочка.
— Все это я нашел там!
Тончайшие, как лепестки, золотые маски с эмалевыми глазами; геммы с вырезанными на гладкой поверхности незнакомыми письменами; спирали из слоновой кости, хрупкие, словно спинки насекомых. Отец Игнасио присел на корточки, осторожно коснулся лазурных крылышек золотой стрекозы с рубиновыми фасеточными глазами.
— И это еще не все… там…
Он задохнулся.
— Это не поддается описанию!
— Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, — сказал священник.
— Но это… нечто потрясающее, то, что изменит все наши взгляды на… перевернет мир… научный мир, по крайней мере.
— И не будь дагора, — услужливо подсказал священник, — вы бы не сумели увидеть этого.
— Да. Да!
— Вам это не кажется странным?
Лорд Аттертон тоже присел на корточки. В сумерках его лицо неожиданно показалось юным и беззащитным.
— Теперь я думаю, — сказал он, — что именно для этого он и предназначен. Чтобы помочь нам увидеть. Это… послание… весть… прибор. Вроде подзорной трубы или микроскопа — понимаете?
— Отлично понимаю, — сказал отец Игнасио. Он помолчал, потом спросил:
— И все же, как вы намерены избавиться от него? И когда?
— Избавиться? — удивился Аттертон, — но зачем?
Потом, словно спохватившись, сказал:
— Да, конечно. Но я еще не думал над этим. Мне надо… я хотел принести эти вещи, эти сокровища к ногам Элейны. Но я…
— Да?
— Должен вернуться. Понимаете, то, что там — это нельзя оставить вот так… ждать еще ночь, целую ночь… Я должен…
— Это может быть опасно, — сказал отец Игнасио.
— Что вы! Это совсем… это нечто… благосклонное… прекрасное… Я хочу попытаться…
Он безумен, подумал священник. Что он там видел такого, что свело его с ума? Его надо остановить, не пускать. Но как? Увести его отсюда — силой? И как далеко им удастся уйти?
— И долго вы намерены там пробыть? — спросил он.
— К утру вернусь, вероятно.
— Возьмите хотя бы факел.
— Зачем? — удивился Аттертон. Он покачал головой, не отводя взгляда от черного провала в скалах, — там свет. Дивный свет. Больше, чем свет. Он льется наружу, играет на волнах, вон там…
— Аттертон, — сказал отец Игнасио устало, — там ничего нет.
— А это? — спросил тот, кивнув на россыпь мерцающих драгоценностей. — Впрочем… возможно, вы правы, а я — нет. И все, что я вижу там, иллюзия. Прекрасная иллюзия. Но, если во что-то веришь… чего-то очень желаешь… не становится ли оно реальностью, рано или поздно? Интересный вопрос, верно? Обсудим его завтра, святой отец.
Он нетерпеливо махнул рукой, и вновь вступил в воду, теперь совсем темную, играющую фосфорическими вспышками.
— Вы забыли сумку, — сказал отец Игнасио, — и блокнот.
— Ах, но мне это больше не нужно, — отмахнулся тот, — И вот это, возьмите это. Это мне тоже не нужно.
— Там могут подстерегать опасности, — напомнил отец Игнасио.
— Нет. Никогда. Нет ничего более мирного. Послушайте, отец Игнасио, я вернусь и расскажу вам все. Завтра…
— Завтра, — эхом откликнулся отец Игнасио, и слово его ушло по темной воде, — Простите меня.
— Но за что?
— Я хотел вам помешать. Но оказался слаб. Не смог. Не смог.
— Я рад, что не смогли, — крикнул над водой Аттертон новым, молодым голосом.
Отец Игнасио спрятал руки в рукава и побрел вдоль кромки воды. За песчаным холмом, в крохотном лагере, белокурая женщина встала ему навстречу.
— Где он? — сказала она сдавленным голосом.
— Ушел. Опять ушел.
— Ночью? Почему?
— Там, в скалах, было нечто, и оно позвало его.
— Он вернется? — тихо спросила она.
— Не знаю…
Она прерывисто вздохнула.
— Если бы я… если бы встретила его на берегу, он бы остался?
— Я думаю, — сказал отец Игнасио, — он все равно ушел бы. Полагая, что делает это ради вас. В вашу честь, ради грядущей славы… Не казните себя, Элейна. Он и впрямь одержим. И, он просил передать вам вот это.
Он бросил сумку Аттертона рядом с костром.
Золото и лазурь, казалось, испускали свой собственный свет.
— Ух, ты! — медленно сказал Томпсон.
— Ну, — кивнул отец Игнасио, — можно сказать и так…
— И там такого полно, да?
— Возможно. Не знаю. Это надо спросить у него.
Он кивнул в сторону Арчи, который продолжал неподвижно сидеть на песке, сам по себе, человек без дагора…
— И, как бы то ни было, — заключил он, — нам туда не пройти. Кстати, Томпсон… — он понизил голос до шепота и поманил охотника рукой, — когда он возвращается, его видно издалека. Если он будет не один, если с ним будет кто-то еще…
— Да? — с интересом спросил Томпсон.
— Кто-то оттуда… ну, вы понимаете, то…
— Да?
— Просто держите карабин наготове. Не знаю, что там обитает в этих скалах, но к человеку это не имеет ни малейшего отношения.
* * *
На горизонте словно темные облака, вставали дальние горы. В тростниках кричала какая-то птица.
— Черт, мы ничего не нашли, — сказал Томпсон. — бултыхались там, в этой проклятой воде, ни входа, ничего. Ты ж говорил, там ступени и какая-то дверь…
— Я видел ее тогда, — бесцветно проговорил юноша, — теперь не вижу.
— Значит правда, что туда можно пройти только с этой тварью. Она вроде ключа. Ничего не выходит, святой отец, — он обернулся к отцу Игнасио, на руках, на лице все еще блестели капли воды, — Аттертон ушел со своим дагором, а остальным туда путь закрыт.
— Как вы думаете, — Элейна сжимала и разжимала пальцы, — что с ним?
— Ну, если честно, мэм… Он мог сломать ногу. Упасть. Провалиться в какую-нибудь ловушку. Я слышал всякие рассказы про заброшенные храмы. Там всегда ловушки, разве нет? От грабителей могил и все такое…
— Вчера он тоже ходил туда, — заметил отец Игнасио, — и благополучно вернулся. Причем, в полной темноте.
— Он же взял факел? — с надеждой спросила она.
— Нет. Он сказал, там свет. Такой свет, что не нужен никакой иной.
— Что это значит?
— Не знаю.
— Зато он знает! — Мэри вскочила, и, подобрав юбки, побежала по песку к Арчи, сидевшему поодаль с опущенной головой. — Почему он молчит? Что там было? — она глядела на юношу с какой-то странной, требовательной яростью, — Что это было?
— Неважно, — сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом он выглядел выгоревшим, почти бесцветным, — ведь я все-таки вернулся.
Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет — краска залила даже виски.
— Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.
— Замолчи, — нервно сказала она. — Мы подождем… мы ведь подождем? — она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…
— Конечно подождем, мэм, — вежливо ответил Томпсон, — сколько сможем.
* * *
Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся на сухом тростнике, служившем ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. Это лихорадка, подумал он, если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти — здесь больше нечего ждать, не на что надеяться.
Но женское упорство — вещь почти неодолимая, тем более, Мэри неожиданно поддержала Элейну. Он, конечно, вернется, сказала она — будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер. Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода одновременно, и молоты у него в голове все грохотали.
В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок — он затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.
— А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, — сказал он, наконец, — странно только, они идут вроде как из-под воды.
— Как вы думаете, — отец Игнасио покрутил затекшей шеей, — кто это?
— Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…
— Да?
— Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать этот цирк. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.
Бу-бум… бу-бум…
Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно сойти с ума…
— Сударыня, — выговорил он, морщась от боли и пытаясь разглядеть лицо Элейны в клочковатой тьме, — Послушайте… эти сокровища, их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.
Интересно, земля трясется, или это только ему кажется из-за лихорадки?
Эта черная Африка с ее мертвечиной, с ее мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами — эта Африка проклята Господом.
* * *
Томпсон шел впереди, насторожив карабин, тогда, как остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним; сначала по песку и по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом — оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли; Болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно спекшееся стекло.
— Бум-мм, — глухо звучало позади.
По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.
Мэри взвизгнула:
— Это там, внизу. Они просыпаются.
— Кто?
— Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.
— Черт! — Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону, — Да оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.
— Это языческая чушь, — прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.
— Нет! — настаивал Томпсон, — говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…
— Нет!
Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.
— Отец Игнасио!
Мэри в ужасе вцепилась в него, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.
— Бросьте! — кричал Томпсон, — мэм, эти ваши цацки! Отдайте ему…
Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.
— Нет! — Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку, — не это! Ричард ради них… нет!
— Хоть что-нибудь!
Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь прежде, чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.
Леди Аттертон обернула к нему бледное лицо.
— Теперь вы проклянете меня, отец Ингасио? — спросила она с нервным смехом.
— Нет, — сказал он угрюмо, — что сделано, то сделано.
— Да, пожалуй, — она вздохнула, — помогите мне, Арчи.
Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину… Мэри осторожно, мелкими шагами, тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.
— Ну вот, — сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, — как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.
— Всегда есть надежда. Элейна надеется.
— Уже нет. Видели, что она кинула туда, этой твари, чем бы та ни была?
— Отец Игнасио молча покачал головой.
— Свое обручальное кольцо, — фыркнул Томпсон, — свое обручальное кольцо.
* * *
Деревья, сплошь затянутые паутиной вновь остались позади. Вот странное дело, думал отец Игнасио, мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что он раскидывают сети, за то, что эти сети — липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо зудят и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь спеленутые сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание — мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства.
1 2 3 4 5 6 7 8