«журнал «Если», № 10»:
Аннотация
Это то ли маленькая повесть, то ли большой рассказ, вышедший в 10 номере «Если». Колониальный ужастик в духе Лавкрафта
Мария Галина
Дагор
Говарду Ф. Лавкрафту и Роберту Говарду посвящается

— Отец Игнасио! Отец Игнасио!
Вытаращенные глаза чернокожего мальчишки блестели в темноте. Пляшущий свет факелов отражался в них.
— Там белый господин, отец Игнасио. Больной белый господин!
Пламя факелов металось над бледным пятном на черной земле.
— Очень больной! — подтвердил черный санитар, сидя на корточках на изрядном расстоянии от распростертого на земле тела, и печально качая головой.
— Переложите его на носилки и отнесите в больницу, — велел отец Игнасио.
Санитар подскочил, словно попрыгунчик. Теперь он возвышался над отцом Игнасио чуть ли не на голову; все они были тут высокие…
— Нет, нельзя! Его нельзя трогать! Плохо для всех! Нельзя!
— Тебе нечего бояться, Джереми, — терпеливо сказал отец Игнасио, — я сделал тебе чудодейственные уколы. Ты не заболеешь желтой лихорадкой.
— Это не лихорадка, господин! Это другое… страшное…
С Божьей помощью, — твердо сказал отец Игнасио, — мы справимся. Положите носилки рядом с ним и отойдите, — велел он санитару. — Сестра Мэри!
Она уже стояла за его спиной, свет факелов играл на белой косынке, окрашивал розовым чуть впалые щеки. Дитя приюта, сирота, для которой служба вот в такой миссии на краю света — предел возможностей.
Он перевернул пришельца, поскольку тот упал, как шел, лицом вперед. Пальцы скребли жирную землю, словно он все еще пытался ползти. Несмотря на то, что на лице у него подсыхала бурая грязь, пришелец был, несомненно, белый.
— Раз, два, взяли!
Сестра Мэри ловко подхватила пришельца за ноги, и они перекатили его на носилки.
— Теперь-то можете подойти, Джереми?
Но тот продолжал отчаянно трясти головой.
— Нет, нет, сэр… Нельзя!
— Кто-нибудь!
Он огляделся. Туземцы стояли кучкой, возбужденно переговариваясь. Пламя факелов в их руках прыгало, чертя в смоляном воздухе огненные дуги.
— Сестра Мэри!
Больной застонал, — глазные яблоки двигались под сомкнутыми веками.
Госпиталь располагался рядом с часовней и был просто бревенчатым бараком с крышей, крытой пальмовыми листьями.
Острый запах антисептика ударил в ноздри.
— Сюда.
Черный санитар с фонарем шествовал за ними, держась на изрядном расстоянии.
Суконная куртка незнакомца была наглухо застегнута. Отец Игнасио наклонился и расстегнул медную пуговицу у ворота.
— Нет, господин!
— Хватит, Джереми. Стой спокойно.
Фонарь плясал в руках у санитара, и оттого казалось, что ткань на груди у незнакомца шевелится.
— Дагор, господин! Это дагор!
— Перестань, — с укором сказал отец Игнасио, — это всего лишь легенда.
Пуговицы никак не хотели расстегиваться, и он взял ножницы с цинкового подноса на тумбочке. Отец Игнасио подхватил ткань у ворота и решительно щелкнул ножницами.
Мэри отчаянно завизжала.

* * *
Во дворе, стоя у дощатого стола, отец Игнасио слил кипяток и разложил инструменты на лотке. Луч солнца отскочил от скальпеля и прыгнул ему в глаза. Отец Игнасио зажмурился.
Мэри привычно скатывала бинты. Лишь на краткий миг ее тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями дрогнули.
— Это не опасно? — робко спросила она.
— Не знаю, — сказал отец Игнасио, — это демон, без сомнения. Но, похоже, святой водой тут не обойтись.
Он вздохнул.
— Потом… это вредит пациенту, сестра Мэри. Вы только поглядите, как он истощен.
Он решительно подхватил лоток и шагнул в палату — и резко остановился.
Не считая ночного пришельца, да старика-туземца на койке у окна, который пришел сюда умирать в покое и относительной сытости, — госпиталь был пуст.
Ни старухи с лейшманиозом, ни охотника чье предплечье порвал леопард, ни крестьянина со сломанной ногой, ни мальчишки с острым приступом малярии…
Они ушли тайно — те, кто еще мог ходить, унесли остальных.
А ведь сколько времени он потратил на то, чтобы убедить их лечиться здесь, а не у своих шаманов! И, когда они наконец-то поверили…
— Джереми, — он высунул голову за малярийный полог.
Молчание.
Теперь только он осознал, что непривычная тишина царит по всей Миссии.
Слуги ушли. Все. Даже мальчишка-повар.
Пришелец по-прежнему лежал на койке, укрытый до подбородка простыней, поверх которой вытянуты исхудалые руки. Простыня слегка топорщилась на груди.
Глаза были закрыты.
— Ладно, — сквозь зубы сказал отец Игнасио, — что ж поделаешь.
Надо выполнять свой долг, подумал он, надо во что бы то ни стало выполнять свой долг.

* * *
— Мэри? — спросил он, не оборачиваясь.
— Я здесь, отец Игнасио, — шепотом ответила она за спиной.
Он подошел к больному, поставил лоток на тумбочку и решительно отдернул простыню.
Маленькая сморщенная головка приподнялась с груди пациента. Ее поддерживала пара хилых рудиментарных ручек. Глаза-щелки разомкнулись и уставились на отца Игнасио. Они были желтыми, с узкими змеиными зрачками.
Сам же пациент не шевелился, лишь глазные яблоки все ходили под сомкнутыми веками.
— Я думал, это легенда, — устало сказал отец Игнасио. — Выдумки. Туземцы часто выдумывают. Ведь они язычники.
Он привычно разжег спиртовку и теперь прокалял скальпель, водя его над синеватым язычком пламени туда-сюда.
Желтые глаза неотрывно следили за лицом отца Игнасио. Сомкнутая щель рта приоткрылась.
— Не делай этого, белый человек!
Голос был высокий и пронзительный, у отца Игнасио заломило виски. Больной не проснулся.
— Ты — исчадие ада, — сухо сказал отец Игнасио. — и должен быть истреблен. У этой земли много демонов. Ты — один из них.
— Тогда полей меня своей волшебной водой, — визгливо предложило существо, — я знаю, ваши демоны ее не выносят.
— Оно… разговаривает? — изумленно прошептала у него за спиной Мэри, — оно знает о святой воде?
— Оно знает все, что знает его хозяин, — пояснил отец Игнасио, и скальпель не дрожал в его руке. — По крайней мере, так гласит легенда.
Жабье личико мучительно искривилось в усмешке.
— Если ты коснешься меня своим железом, пришелец, — проскрипел он, — я убью его.
Больной на подушках заметался беспокойней, дыхание его стало хриплым, лицо посинело.
Мэри за спиной у отца Игнасио тихо охнула.
— Ты и сам умрешь, — возразил отец Игнасио.
— Какая разница? Ведь ты и так собираешься меня убить!
Больной открыл глаза. Они были ярко-синие.
— Нет, — выдохнул он, — нет!
И поднял слабую руку, пытаясь оттолкнуть скальпель отца Игнасио.
— Убери свой ножик, старик, — пискнуло существо.
Тело лежащего выгнулось дугой. Глаза закатились.
— Он умрет, — лихорадочно шептала Мэри за спиной отца Игнасио, — нет, нет, нет…
Отец Игнасио опустил руку.

* * *
— Откуда он пришел, отец Игнасио, как вы думаете?
— Из преисподней.
— Нет, я говорю о… человеке…
Не знаю, сестра Мэри. Вы же видели, до чего он истощен. Он мог придти издалека. Говорят, дагор ведет своего хозяина, когда тот уже не может идти сам. Просто… ну… двигает за него руками и ногами. Нет, мне интересно другое.
— Да? — тонкие пальцы убрали выбившуюся из-под косынки русую прядь.
— Где он подцепил эту пакость. В городе? В лесу? Где? Она заразна? Я не верил всяким россказням, а теперь — кто мне скажет правду? И как я узнаю, что это — правда?
Старик сидел на пороге больничного барака. В худых узловатых черных пальцах зажата пустая жестяная миска.
— Никого нет, — скрипуче пожаловался он, — еды для Мкеле нет.
Ах, да, — вспомнил Игнасио, — они же ушли.
— Позаботьтесь о пропитании, сестра… — велел он. И, уже обернувшись к старику:
— Как ты сказал, тебя зовут?
— Мкеле, господин.
— Я крестил тебя именем Господа, и ты получил другое имя, — сурово напомнил отец Игнасио. — Мигель зовут тебя ныне.
— Это было раньше, — спокойно возразил старик, — когда здесь был ваш Бог. А теперь его нет. Он ушел. Разве белый человек не чует — теперь здесь пусто.
— Господь всегда здесь.
— Теперь здесь дагор. Ваш Бог оставил это место. Оно проклято. Оно погибнет.
— А если я изгоню дагора?
— Ты не сможешь изгнать дагора, белый человек…
— Посмотрим, — сказал отец Игнасио.

* * *
Adiutorium nostrum in nomine Domini, qui fecit caelum et terram… In nomine Jesu Christi Dei et Domini nostri, intercedente immaculata Virgine… Exorcizamus te, omnis immunde spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii…
Капли святой воды упали на грудь больного, на приникшее к этой груди сморщенное тельце. Личико обернулось к священнику. Желтые глаза открылись.
— Перестань брызгать на меня водой, старик!
Отец Игнасио опустился на табурет у постели больного. Голова кружилась.
Больной лежал, закрыв глаза; грудь его мерно вздымалась, и вздымалось вместе с ней крохотное тельце; вернее, верхняя его половина. Остальное, что бы это ни было, вросло в плоть человека, и лишь воспаленный валик мышц указывал, где начинается одно и кончается другое.
Сам же пришелец выглядел лучше, чем в момент их первой встречи, лицо было спокойным и мирным, впалые щеки чуть порозовели.
— Вам надо отдохнуть, отец мой, — тихо, но твердо сказала Мэри.
Она стояла рядом, в руках ее дымилась миска с супом.
Отец Игнасио тяжело встал.
— Быть может… — сказал он неожиданно для себя, — лучше дать ему умереть.
— Вы же, — Мэри укоризненно качнула головой, — дали клятву.
— Я давал клятву исцелять людей, а не демонов, — сказал он, и побрел наружу. Краем глаза он видел, как Мэри склонилась над постелью.
Старик сидел у входа в часовню, словно надеялся, что место, где раньше обитал Бог больших белых людей и посейчас способно защитить от зла.
— Твой Бог не помог тебе? — скорбно заметил он.
Отец Игнасио скорбно покачал головой и в свою очередь присел на пороге рядом с черным. От старика пахло, против всех ожиданий, сухим деревом.
— Я не боюсь, — сказал старик, — мне скоро уходить в другие края. А вот тебе и белой женщине надо бежать отсюда.
— Я служу Богу, — сказал отец Игнасио, — а Он поручил мне быть здесь.
— Тогда ты погибнешь, — философски сказал старик, — и ты, и она. Ты тоже старик, но она молода. Белая. Молодая. Красивая. Жалко.
— Она готова к испытаниям. Она тоже служит Богу.
— Невеста вашего Бога, да? Она мне так сказала — невеста. Но Бог ушел. Бросил ее. Если она больше не невеста Бога, то кто ее возьмет, а, мой бессильный друг?
Это не он говорит, в ужасе подумал отец Игнасио, это я, я сам, он всего лишь туземец, он не знает таких слов, таких речей.
— Изыди, — пробормотал он.
Старик молча глядел на него, обнажив в ухмылке розовые десны.

* * *
Он молился, упав на колени, на жестком полу часовни, а, когда встал, то ощутил странную опустошенность. На непривычно легких ногах он дошел до госпиталя, откинул москитный полог и заглянул внутрь. Больной спал. Одна рука его лежала на груди, будто защищая что-то. Другой он сжимал руку Мэри. Увидев отца Игнасио, она слабо улыбнулась, прижала палец к губам и осторожно высвободилась. Он смотрел, как она идет меж пустыми койками — бледная, коренастая, не знавшая любви.
— Он приходил в сознание, — сказала она, выйдя за порог. И назвал себя. Его зовут Глан.
— Глан? Наверняка нет. Что ж, если хочет скрывать имя, его дело. А он не сказал, где подцепил эту тварь?
Она торопливо перекрестилась.
— Его невеста ехала к нему. Они любили друг друга. И собирались пожениться. А на корабле она встретила другого.
— Вот как…
— И он чувствовал себя очень несчастным. Он не хотел жить. И там, в порту один человек сказал ему… Сказал, что есть средство забыть обо всем. До конца дней.
— И передал ему дагора? Прямо в порту? В городе — эту тварь? Какой ужас, сестра Мэри…
— Он говорит, — подтвердила та, — это невыносимый ужас и большой соблазн. Но эта тайна, которая открывается только для тех, кто готов принять ее. Он говорит, тот, кто носит в себе дагора, больше не одинок. Бедняга. Как же надо страдать, чтобы согласиться на такое.
— Сестра Мэри, — сказал он тихонько, — Господь посылает нам искушения, а дьявол не дремлет. Ступайте, помолитесь хорошенько…
— Конечно, отец Игнасио, я… я помолюсь о спасении его души.

* * *
Он принялся за те обязанности, которые обычно выполняли черные слуги миссии. Немного послушания не повредит, думал он, быть может, Господь сжалится и пошлет знак — иначе что ему, отцу Игнасио, делать?
— Послушай, белый человек — старик Мкеле, сидя на корточках, наблюдал за ним. — Ты с девушкой уходишь, я остаюсь. Ухаживаю за тем. Он встает на ноги, тоже уходит. Я опять остаюсь. Умираю здесь.
— Это дом Господень, — возразил отец Игнасио, — и он не должен пустовать. И я не уйду, не оставлю его на растерзание демону. Потом… я же крестил тебя. Кто тебя исповедует? Кто отпустит тебя с миром, как не я? Кто тебя отпоет? Кто похоронит?
— Скоро начнутся дожди, — сказал старик невпопад.
Отец Игнасио поднял голову и поглядел в небо. Заплаты, просвечивающие сквозь густую листву, ярко синели.
— Откуда ты знаешь?
— Муравьи…
Огромный муравейник под слоновым деревом, обычно покрытый тысячами шевелящихся насекомых, точно живым покрывалом, сейчас был почти пуст. Если приглядеться, можно было различить, как муравьи суетливо изнутри затыкали глиной ведущие наружу ходы.
— Они чуют большую воду, — пояснил старик. — Ты же не можешь уйти в свою нору и закрыться там, белый человек?
— У нас есть припасы. Зерно в кувшинах. Масло. Что еще нужно?
— В большой дождь, — сказал старик, — в этих лесах оживает зло. Дагор позовет его, и оно придет сюда.
— С Божьей помощью, — отец Игнасио сжал в руке четки, — мы устоим.
Он читал записи здешних миссионеров, запертых непогодой среди гниющих стен миссии, когда зеленая мохнатая плесень пожирает все — от постельного белья до требника. Ничего, говорил он себе, это просто дождь, всего-навсего дождь.

* * *
Он услышал его ранним утром — тысячи крохотных ножек, шорох по тростниковой крыше, стук по пальмовым листьям. И, несмотря на этот стук, вокруг царила странная тишина. Сначала он даже не понял, в чем дело, потом сообразил — смолкли пилы и молотки мириадов насекомых, из ночи в ночь сверлившие ему череп…
Он проглотил свой кофе (маленькая слабость, от которой так трудно отказаться) и взялся за лопату. Нужно отвести воду от часовни, подумал он. И от хижин. И от госпиталя. Проклятые язычники, дезертировали и бросили его один на один с демоном…
Нет, все-таки осталась одна птица. До чего же странно она кричит. Будто плачет. Или нет?
Он осторожно вертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос. Потом распрямил ноющую спину и шагнул в часовню.
Она распласталась по полу и впрямь, как большая птица — или летучая мышь. Черное одеяние по подолу заляпано красной глиной, плечи трясутся.
— Мэри, — сказал он тихонько, — Мэри, дитя мое!
Она вскочила, обратив к нему бледное заплаканное лицо. Пальцы перебирают четки.
— Отец мой… — она всхлипнула, — я хочу исповедаться.
— Я к твоим услугам, дочь моя, — он вздохнул, — но может, ты просто… по-человечески… так в чем дело?
Внезапно она бросилась ему на шею, охватив ее руками, и вновь отчаянно зарыдала.
— Он даже не смотрит на меня!
Если она больше не невеста Бога, то кто возьмет ее теперь? — вспомнил он. А вслух сказал:
— Молодой Глан?
— Да. Он все время рассказывает мне, как она красива, эта его Элейна, какого она хорошего воспитания, швейцарский пансион и все такое, и умеет держаться, и…
Сестра Мэри, подумал он, нехороша собой, да и чему тут удивляться — подкидыш, должно быть, прачка или служанка из господского дома принесла ее под двери приюта, бедное заблудшее создание… Похоже, в ней проснулась кровь ее заблудшей матери, и как не вовремя! Впрочем, это всегда бывает не вовремя!
— Я уже говорил тебе, он, конечно, никакой не Глан, — медленно и неторопливо сказал отец Игнасио, — насколько я помню, так звали героя романа — модного, — его бросила возлюбленная, и он разочаровался в людях и удалился от мира…
— Ну и что? — пылко сказала Мэри, — какая разница!
— Когда человек называет себя другим именем, это должно что-то означать. В данном случае, это означает, что он отрекся от своей прежней жизни и теперь посвятил себя страданию, так?
— Ну да… — она прижала руки к груди.
— Нет. Он просто больше не способен любить женщину. Дагор убивает мужское начало. Остальное — ложь. Та или иная.
— А что же правда?
— Не знаю, — отец Игнасио покачал головой, — возможно, он просто хочет, чтобы его оставили в покое. Страсти внешнего мира не доходят до него.
— Тогда, — Мэри отчаянно вцепилась в его рукав, — Я не верю, что не может быть способа… должен быть…
— Ну так молись, чтобы Господь указал его, — сурово сказал отец Игнасио, — и не забивай себе голову дурными страстями.
Она виновато потупилась.
— Это все дождь, — сказала она наконец, — от него трудно дышать…
— Да, — согласился он, — это все дождь.

* * *
— Он уже может ходить, белый господин.
1 2 3 4 5 6 7 8