» – отметил про себя Иван, разглядывая потемневшее от времени полотно.
– Хороша картина, не правда ли? – Матрена Емельяновна взяла Ивана за локоть. – От бабки досталась.
– Отличная репродукция, – кивнул он. – Ваша бабушка была библиотекарем?
Матрена Емельяновна рассмеялась:
– С чего ты решил?
– Да как же! Брюсов с Луначарским на стене… Книги старинные в шкафу… А вот еще чугунный бюст Мефистофеля. Я такой же в Пермском университете видел, когда занимался в литературном кружке. – Иван не без восхищения оглядел набитую антиквариатом избу. – Откуда еще такому добру взяться на заброшенном хуторе?
– Хороший у тебя глаз… Только заклятый. При свете теней не различает…
– Это вы о чем?
– Не обращай внимания, милок, – женщина махнула рукой и встала из-за стола. – Иди к Алешке, а то этот непуть до вечерней зари проспит…
* * *
Алешка лежал в дальнем углу избы, за старой замусоленной занавеской. Спал, свернувшись калачиком, на диване с резной спинкой и круглыми валиками-поручнями. Спал тревожно, вздрагивая и бормоча обрывки заблудившихся в сознании фраз. Лицо совсем невинное! Такого подстриги, причеши, надень очки – вот тебе и Знайка из Цветочного города. «А он ведь действительно любознательный и сообразительный парень. – Иван подошел к Балабанову и положил руку ему на плечо. – Окажись он в другое время в другом месте…»
– Храмыч?! Ну, ты меня уже конкретно защемил! – Алешка потер глаза. – Нет, в натуре, смотри, аж фюрер скис!
– Вставай, Алешка. Разговор есть. И давай без словесной акробатики.
– Разговором сыт не будешь, если хлеба не добудешь. – Балабанов торжествующе посмотрел на Храмова. – Ну чё, реально сказано?
– Точнее некуда, – Храмов нервно сжимал пальцы, стараясь не смотреть Балабанову в глаза. – Леха, мне деньги нужны. Очень нужны… Возьми меня в дело!
Балабанов вскочил с дивана:
– Ты что, обдолбался? Тебя к дури на выхлоп не пустят! А за такие слова нас двоих… Да ты понимаешь своей головой, что с нами будет?!
– Леша, моя мама серьезно больна. – Иван взял Балабанова за руку и силой заставил сесть на диван. – После гибели отца у нее начались серьезные проблемы с сердцем. Она думает, что мне о болезни ничего не известно, а нам еще до отъезда в Немиров кто-то подкинул в почтовый ящик ксерокопию врачебного заключения. Понимаешь, Леха, моя мама в любой момент умереть может. Ей серьезное лечение требуется. Прямо сейчас! А она со своей крохотной зарплаты деньги откладывает, чтобы у меня были хоть какие-то средства на первое время…
– Дела… Что ж ты сразу мне ничего не сказал? Слушай, давай веди ее к Матрене. Может, на твою мать порчу нагнали? Так бабуля вмиг разберется, она же у меня ведьма! Не трухай, заговорит ее плохяк без шкарёнок, на халяву!
– Леша, ты меня слышишь? Я о помощи прошу! Нам уезжать надо, немедленно. Понимаешь? Для того, чтобы мама решилась вернуться в Пермь, надо хотя бы сразу немного денег, чтобы было чем проценты заплатить. Долги у нас там остались, большие папины долги… А ты мне о порче и заговорах!
Алексей достал сигарету и закурил прямо в избе:
– Храмыч, а ты бы мог за бабло кого-нибудь замочить?
– Ты что, убийство предлагаешь? Я не убийца…
– Расслабься, просто вопрос. – Алешка затянулся и пустил большие кольца дыма. – А вот я кого-нибудь бы с удовольствием заколбасил. Прикинь, Храм, коптил какой-нибудь чел землю – опаньки, и уже на том свете воздух портит. Думает себе, чё к чему, а это ты его в профилакторий отправил! Прикольно!
– Ну ты и дрянь! – Храмов оттолкнул Балабанова и пошел к выходу. Уже на пороге обернулся. – Запомни, Балабан, у тебя клоп не на жопе, а на сердце выколот!
Лицо Алешки исказилось болезненной гримасой, и он со слезами кинулся к бабушке.
Матрена Емельяновна, проводив тяжелым взглядом Ивана, тихонько шептала на ухо внуку:
– Не плачь, Алешенька, не плачь. Вот увидишь, мы отомстим. Мы им всем отомстим. Всему этому проклятому городу…
Она ласково гладила его по длинным немытым волосам, словно дитя, целовала в голову, но с каждым мгновением на суровом, почерневшем лице проявлялись глубокие старческие борозды морщин…
Дождавшись, когда убаюканный лаской Алешка снова уснул, Матрена накинула на плечи душегрейку, с трудом надвинула на распухшие узловатые ноги резиновые колоши, взяла со стола кухонный нож и вышла из избы.
Медленно, не оглядываясь, старуха шла по весеннему пробуждавшемуся лесу, бормоча под нос нечто из вывернутых наизнанку слов. Спустившись в лог и подойдя к журчащему ручью, старуха взмутила его палкой, бороздя против течения дно острыми сучьями. Затем воткнула нож в середину потока, принялась нашептывать на воду:
– Не пухом земля, не жизнью вода, не в радость ветер… огонь по крови, песок по костям, яд по сердцу… и как тебе, так и всем…
Закончив читать заговор, вытащила из кармана окровавленный лоскут и зацепила в него со дна ручья горсть липкой жижи.
Вернувшись в избу, взяла с топчана маленькую подушку, на которой совсем недавно лежал Иван. Стараясь ее не встряхнуть, осторожно вошла в узкую, заваленную старьем клеть, вытащила из прогнившего деревянного ящика связанные стопкой пожелтевшие газеты и выпотрошила в него из наволочки слежавшееся куриное перо. Сделав пальцами ямку, осторожно закопала в нее сочащийся бурой влагой, сложенный «узелком» тряпичный плат.
Вымыв в рукомойнике руки, вытерла их насухо застиранным, самотканым рушником и пошла будить стонущего во сне Алешку.
Глава 11
КОНЕЦ СВЕТА
Стремительно покинув хутор, расстроенный и разозленный, Иван долго бесцельно бродил по угасающим немировским окраинам, бывшим некогда многолюдными и славившимися зажиточными мещанами. Теперь, смотря на покосившиеся двухэтажные дома, снизу – кирпичные, сверху – деревянные, с узкими прорезями смотрящих из подвала окон, было трудно представить некогда существующие здесь трактиры, булочные, цирюльни, аптеки, даже магазины с модной петербургской одеждой. Все растворилось во времени и сгинуло, оставив после себя следы кладбищенской безнадежности…
Теперь эти улицы и дома безраздельно принадлежали спившемуся, бомжеватому люду и расплодившимся стаям бездомных собак да крысам. Такова была историческая правда жизни уездного города Богоявленска, некогда гремевшего на всю округу сельскими ярмарками, производством церковной утвари и богатством непокорных купцов-староверов.
На узких, заваленных мусором улочках, между разрушающимися, с разбитыми стеклами, домами с каждым шагом все явственнее ощущался тяготевший над городом злой рок. Скорее, даже проклятие, ниспосланное людям за отступничество и намеренное противопоставление Божьему миру – непримиримой вражды. Вспоминая рассказ Снегова об эпидемии 1918 года, Иван на мгновение закрыл глаза: «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными…»
Выйдя из немировских окраин, некогда бывших центром Богоявленска, Иван наткнулся взглядом на большой рекламный щит, где огненными буквами было написано: «С сегодняшнего дня начинается «Конец Света»! – на раскинувшихся во все полотно серых крыльях нетопыря. А под буквами, словно опавшие листья от возмущенного воздуха, кружились искаженные, переполненные смятением лица.
Иван подошел ближе к афише и прочитал стилизованный под древние письмена текст: «Веками в своих одиноких кельях монахи переписывали слова страшного пророчества о том, что в конце тысячелетия Сатана восстанет из ада, чтобы основать на земле новое Царство зла и вечного мрака. Ужасное пророчество, в которое боялись поверить, сбылось: князь тьмы вырвался из заточения в поисках избранницы, рожденной под знаком Ока Господня. Время уже повернуло вспять, отсчитывая мгновения до рокового финала…»
Пошарив по карманам куртки и насчитав в них двадцать рублей мелочью, Иван поспешил, чтобы не опоздать на дневной сеанс.
Всю дорогу к кинотеатру ему почему-то вспоминался допотопный балабановский хутор, изменявшаяся на глазах Матрена и странное убранство ее избы, никак не соответствующее жилищу деревенской старухи, а напоминавшее домашний музей провинциального энтузиаста. В этот момент Немиров показался ему окраиной Вселенной, одним из тайных пятен Земли, где заканчивался прежний мир и открывались врата в иное измерение, в котором не действуют прежние логические связи и рациональные объяснения происходящего…
Кинотеатр «Факел», построенный по следам первого фестиваля молодежи и студентов в Москве, даже в своей архитектуре запечатлел политический курс партии на борьбу с колониализмом в странах третьего мира. Возведенный на холме в виде Парфенона, советский храм «важнейшего из искусств» был украшен гипсовыми барельефами освобождающихся из цепей рабов и гигантскими колоннами в виде пылающих факелов. Некогда величественное здание никогда не ремонтировалось и со временем пришло в упадок. Мальчишки из рогаток поразбивали статуям головы. Отштукатуренные шлакоблочные стены давно осыпались сами. А на огромных пылающих колоннах пестрели надписи, сделанные всеми поколениями жителей за прошедшие сорок лет. К тому времени, когда Храмовы приехали в Немиров, кинотеатр «Факел» напоминал не величественный Парфенон Эллады, а поверженный немецкий Рейхстаг…
Желающих посмотреть «Конец Света» оказалось всего трое. И киномеханик, раздосадованно посмотрев на посетителей, махнул рукой:
– Не, ребята, раз публики нема, то и кина не будет!
– Это почему не будет? – возмутился Иван. – Раз в афише сеанс указан, фильм должен идти по расписанию.
– Тебе что, больше всех надо? Видишь, зрители уже разошлись, экран потух, а киношник до вечера в драбадан бухой. Так что, братишка, суши весла.
Иван ответил стихами:
И моя душа смеясь уходит
По песку в костюме моряка.
Он с сожалением посмотрел на афишу с Шварценеггером и собрался уходить, складывая в карман зажатую в руке мелочь.
– Постой-ка, братишка, – ни с того, ни с сего киномеханик переменил прежнее решение и дружелюбно протянул руку. – Меня Кириллом Артамоновым зовут. Те, кто знает поближе, – Артамоном. А ты кто будешь?
– Храмов Иван.
– Ну, что, Храм, будем знакомы?! Пошли кино смотреть, раз пришел.
В большом обшарпанном холле стены все еще сохраняли мозаичные панно, повествующие о борьбе народов против колонизаторов.
– Проектор гонять не стану. Для таких дел у меня видак имеется. Да не дрейфь! Моряк салаги не обидит!
– Сколько за просмотр? У меня только двадцать рублей, как на билет дневного сеанса. Хватит?
– За счет заведения, – Кирилл кивнул на мозаичных рабов с разбитыми цепями и устремившихся к сияющему в небесах серпу и молоту. – У нас тут последний остров свободы, равенства, братства и Че Гевары. А революция, братишка, денег не признает, так что иди и наслаждайся пережитками военного коммунизма!
Кирилл открыл обклеенную киношными постерами дверь каптерки, включил свет и, словно впервые, с удовольствием оглядел маленькое, заваленное всяким хламом пространство:
– Как тебе директорский кабинет? – он не без гордости подвел Ивана к стене, на которой висела винтовка Мосина с прицепленным на проволоку ржавым трехгранным штыком. – Настоящая, точь-в-точь, как из «Человека с ружьем». Я ее, дорогушу, в 1993 году из музея революции выменял на ящик паленой водки. Представляешь, вместе с патронами!
– Неужели так просто что-то заполучить из музея? Тем более, огнестрельное оружие… Там же учет, опись экспонатов…
– Скажешь, учет! Плюс инвентаризация всей страны! – Артамонов рассмеялся и с удовольствием развалился в старом «профсоюзном» кресле. – Музей ликвидировали, экспонаты пропили, красные флаги взамен скатертей бабки на картошку выменяли. Книги, шинели, солдатские каски во вторсырье свезли, а фотографии, письма, грамоты и прочую память республики Советов выкинули к едреной матери. Прямиком на помойку!
– Как же люди? Коммунисты бывшие… Просто промолчали? – Иван присел на массивный, обтянутый кожей стул.
– Стульчик, кстати, из кабинета райкомовского секретаря Пронина. Он и теперь нехило устроился, надрывается директором мясокомбината. Так что такие стульчики для его постаревшего зада твердоваты, да и «бумер» в этом плане поприятней «волжаны» райкомовской. Вот и кумекай, нахрена ему теперь Советская власть с ее музеями, флагами и торжественными заседаниями к очередной годовщине, – киномеханик вытащил из маленького холодильника запотевшую бутылку пива. – Хочешь? Холодненькое!
– Я не пью… От чая бы не отказался.
– Чаю, так чаю, – Кирилл сунул кипятильник в заполненную на две трети водой литровую банку. – А что насчет людей, так их никто спрашивать и не собирался. У нас во все времена народ безмолвствует. Так, между прочим, сам Пушкин написал.
Дождавшись первых пузырьков, он щедро сыпанул в воду заварки и накрыл банку помятой брошюрой. Достал с полки пакет сушек и начатую банку варенья из черной смородины:
– Тебе, братишка, рановато без закуски чифирь употреблять. Зато с ним кино много жизненней покажется, да и сюжет прочувствуешь куда лучше!
* * *
– Ну и как тебе фильм? – Кирилл затянулся сигаретой и пустил густую струю дыма. – Впечатляет?
– Ничего подобного просто не видел… – Иван протер вспотевший лоб и, переведя дух, отглотнул из кружки уже помутневшую заварку. – Добро, зло, дружба, предательство, судьба, случай… Все перемешано и в то же время настолько обнажено, даже жутко становится…
– Что ты хотел, миллениум на дворе! Несознательные бабушки пугали нас, самых счастливых на свете детей, пионеров: мол, в двухтысячном году грядет апокалипсис. То бишь конец света, по-русски. – Кирилл усмехнулся и, посмотрев на опустевшую бутылку пива, отглотнул из кружки Ивана. – Вот мы и дождались заветной двойки с тремя нулями. Значит, сатана где-то среди нас. И «кончина мира» не за горами!
– Знаешь, – Иван серьезно посмотрел Кириллу в глаза. – Я в это верю… Для меня апокалипсис начался осенью 1999 года.
– Ты, похоже, все-таки больной на голову… – поперхнулся Артамонов и, прокашлявшись, поставил пустую кружку на стол. – Но мне нравятся такие безбашенные пацаны… В этом поганом городишке либо на иглу надо садиться, либо в отрыв уходить. Я, к примеру, люблю на стакан приседать. Оттого и торчу здесь, потому что, как только появятся деньги, сразу ударюсь в запой…
– Прошлой осенью у меня отец умер, и я с мамой в Немиров переехал, – словно не услышал слов киномеханика Иван. – Здесь творится черт знает что, а местные делают вид, что все в порядке. Они словно не замечают, что город сходит с ума…
– А я-то гадаю, что в тебе не так, – Кирилл раскурил новую сигарету. – Значит, сам не тутошний. Наверное, многое в нашем Богоявленске удивляет?
– Так заметно? Вот уже полгода живу в Немирове, а к его условиям притереться никак не могу. – Храмов нервно покрутил кружку, разглядывая, как скользят по эмали оставшиеся на дне чаинки. – Когда сюда ехали, думал быстро освоиться…
– Быстро только белки, оттого и мелки. – Кирилл взял с полки помятую брошюру, которой накрывал заваривавшийся чай, и протянул Храмову. – Возьми. На досуге полистаешь…
На замусоленной глянцевой обложке был изображен пожелтевший от времени череп, над которым, словно нимб, парил черный круг, пересеченный по диагонали ровными белыми линиями, увенчанными на концах трезубцами. Внизу красными пляшущими буквами, зачем-то несколько раз обведенными ручкой, значилось: «Магия Вуду. Путь духов».
– Бери, бери. Это именно то, что ты хотел знать о нашем городе, но о чем никто не захотел тебе рассказать. Я эту книжонку в кинозале нашел, а как почитал, так здорово мозги прочистил и на происходящее в Немирове взглянул совсем по-другому. Раньше, когда в школе учился, здесь не так жили. Оттого многие теперь и врубиться не могут, что сейчас вокруг них происходит.
– Вуду… – Иван повертел в руках брошюру. – Это же африканское колдовство… При чем тут жизнь в Немирове?
– Может, африканское, может, американское, – многозначительно сказал киномеханик. – Ты «Сердце ангела» смотрел? Или, вот, еще лучше, фильмец такой был реальный, назывался «Змей и радуга»?
– Как-то не довелось… У нас в семье смотреть американские фильмы считалось дурным тоном: примитивный сюжет, плоский юмор. Одним словом, массовая культура. – Иван подумал, что напрасно сказал об этом киноману. – Просто у нас принято читать классику…
– Значит, братишка, ты по-крупному в этой жизни пролетел! Жаль, что у меня этих кассет нету… Попасть в Немиров, ничего не зная про Вуду! Это ж его вторая родина в СССР, ну как Нью-Орлеан в Штатах!
– Слушай, Кирилл, представляешь, я поначалу тебе даже поверил…. Мне доводилось слышать о странных этнографических пристрастиях директора школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Хороша картина, не правда ли? – Матрена Емельяновна взяла Ивана за локоть. – От бабки досталась.
– Отличная репродукция, – кивнул он. – Ваша бабушка была библиотекарем?
Матрена Емельяновна рассмеялась:
– С чего ты решил?
– Да как же! Брюсов с Луначарским на стене… Книги старинные в шкафу… А вот еще чугунный бюст Мефистофеля. Я такой же в Пермском университете видел, когда занимался в литературном кружке. – Иван не без восхищения оглядел набитую антиквариатом избу. – Откуда еще такому добру взяться на заброшенном хуторе?
– Хороший у тебя глаз… Только заклятый. При свете теней не различает…
– Это вы о чем?
– Не обращай внимания, милок, – женщина махнула рукой и встала из-за стола. – Иди к Алешке, а то этот непуть до вечерней зари проспит…
* * *
Алешка лежал в дальнем углу избы, за старой замусоленной занавеской. Спал, свернувшись калачиком, на диване с резной спинкой и круглыми валиками-поручнями. Спал тревожно, вздрагивая и бормоча обрывки заблудившихся в сознании фраз. Лицо совсем невинное! Такого подстриги, причеши, надень очки – вот тебе и Знайка из Цветочного города. «А он ведь действительно любознательный и сообразительный парень. – Иван подошел к Балабанову и положил руку ему на плечо. – Окажись он в другое время в другом месте…»
– Храмыч?! Ну, ты меня уже конкретно защемил! – Алешка потер глаза. – Нет, в натуре, смотри, аж фюрер скис!
– Вставай, Алешка. Разговор есть. И давай без словесной акробатики.
– Разговором сыт не будешь, если хлеба не добудешь. – Балабанов торжествующе посмотрел на Храмова. – Ну чё, реально сказано?
– Точнее некуда, – Храмов нервно сжимал пальцы, стараясь не смотреть Балабанову в глаза. – Леха, мне деньги нужны. Очень нужны… Возьми меня в дело!
Балабанов вскочил с дивана:
– Ты что, обдолбался? Тебя к дури на выхлоп не пустят! А за такие слова нас двоих… Да ты понимаешь своей головой, что с нами будет?!
– Леша, моя мама серьезно больна. – Иван взял Балабанова за руку и силой заставил сесть на диван. – После гибели отца у нее начались серьезные проблемы с сердцем. Она думает, что мне о болезни ничего не известно, а нам еще до отъезда в Немиров кто-то подкинул в почтовый ящик ксерокопию врачебного заключения. Понимаешь, Леха, моя мама в любой момент умереть может. Ей серьезное лечение требуется. Прямо сейчас! А она со своей крохотной зарплаты деньги откладывает, чтобы у меня были хоть какие-то средства на первое время…
– Дела… Что ж ты сразу мне ничего не сказал? Слушай, давай веди ее к Матрене. Может, на твою мать порчу нагнали? Так бабуля вмиг разберется, она же у меня ведьма! Не трухай, заговорит ее плохяк без шкарёнок, на халяву!
– Леша, ты меня слышишь? Я о помощи прошу! Нам уезжать надо, немедленно. Понимаешь? Для того, чтобы мама решилась вернуться в Пермь, надо хотя бы сразу немного денег, чтобы было чем проценты заплатить. Долги у нас там остались, большие папины долги… А ты мне о порче и заговорах!
Алексей достал сигарету и закурил прямо в избе:
– Храмыч, а ты бы мог за бабло кого-нибудь замочить?
– Ты что, убийство предлагаешь? Я не убийца…
– Расслабься, просто вопрос. – Алешка затянулся и пустил большие кольца дыма. – А вот я кого-нибудь бы с удовольствием заколбасил. Прикинь, Храм, коптил какой-нибудь чел землю – опаньки, и уже на том свете воздух портит. Думает себе, чё к чему, а это ты его в профилакторий отправил! Прикольно!
– Ну ты и дрянь! – Храмов оттолкнул Балабанова и пошел к выходу. Уже на пороге обернулся. – Запомни, Балабан, у тебя клоп не на жопе, а на сердце выколот!
Лицо Алешки исказилось болезненной гримасой, и он со слезами кинулся к бабушке.
Матрена Емельяновна, проводив тяжелым взглядом Ивана, тихонько шептала на ухо внуку:
– Не плачь, Алешенька, не плачь. Вот увидишь, мы отомстим. Мы им всем отомстим. Всему этому проклятому городу…
Она ласково гладила его по длинным немытым волосам, словно дитя, целовала в голову, но с каждым мгновением на суровом, почерневшем лице проявлялись глубокие старческие борозды морщин…
Дождавшись, когда убаюканный лаской Алешка снова уснул, Матрена накинула на плечи душегрейку, с трудом надвинула на распухшие узловатые ноги резиновые колоши, взяла со стола кухонный нож и вышла из избы.
Медленно, не оглядываясь, старуха шла по весеннему пробуждавшемуся лесу, бормоча под нос нечто из вывернутых наизнанку слов. Спустившись в лог и подойдя к журчащему ручью, старуха взмутила его палкой, бороздя против течения дно острыми сучьями. Затем воткнула нож в середину потока, принялась нашептывать на воду:
– Не пухом земля, не жизнью вода, не в радость ветер… огонь по крови, песок по костям, яд по сердцу… и как тебе, так и всем…
Закончив читать заговор, вытащила из кармана окровавленный лоскут и зацепила в него со дна ручья горсть липкой жижи.
Вернувшись в избу, взяла с топчана маленькую подушку, на которой совсем недавно лежал Иван. Стараясь ее не встряхнуть, осторожно вошла в узкую, заваленную старьем клеть, вытащила из прогнившего деревянного ящика связанные стопкой пожелтевшие газеты и выпотрошила в него из наволочки слежавшееся куриное перо. Сделав пальцами ямку, осторожно закопала в нее сочащийся бурой влагой, сложенный «узелком» тряпичный плат.
Вымыв в рукомойнике руки, вытерла их насухо застиранным, самотканым рушником и пошла будить стонущего во сне Алешку.
Глава 11
КОНЕЦ СВЕТА
Стремительно покинув хутор, расстроенный и разозленный, Иван долго бесцельно бродил по угасающим немировским окраинам, бывшим некогда многолюдными и славившимися зажиточными мещанами. Теперь, смотря на покосившиеся двухэтажные дома, снизу – кирпичные, сверху – деревянные, с узкими прорезями смотрящих из подвала окон, было трудно представить некогда существующие здесь трактиры, булочные, цирюльни, аптеки, даже магазины с модной петербургской одеждой. Все растворилось во времени и сгинуло, оставив после себя следы кладбищенской безнадежности…
Теперь эти улицы и дома безраздельно принадлежали спившемуся, бомжеватому люду и расплодившимся стаям бездомных собак да крысам. Такова была историческая правда жизни уездного города Богоявленска, некогда гремевшего на всю округу сельскими ярмарками, производством церковной утвари и богатством непокорных купцов-староверов.
На узких, заваленных мусором улочках, между разрушающимися, с разбитыми стеклами, домами с каждым шагом все явственнее ощущался тяготевший над городом злой рок. Скорее, даже проклятие, ниспосланное людям за отступничество и намеренное противопоставление Божьему миру – непримиримой вражды. Вспоминая рассказ Снегова об эпидемии 1918 года, Иван на мгновение закрыл глаза: «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными…»
Выйдя из немировских окраин, некогда бывших центром Богоявленска, Иван наткнулся взглядом на большой рекламный щит, где огненными буквами было написано: «С сегодняшнего дня начинается «Конец Света»! – на раскинувшихся во все полотно серых крыльях нетопыря. А под буквами, словно опавшие листья от возмущенного воздуха, кружились искаженные, переполненные смятением лица.
Иван подошел ближе к афише и прочитал стилизованный под древние письмена текст: «Веками в своих одиноких кельях монахи переписывали слова страшного пророчества о том, что в конце тысячелетия Сатана восстанет из ада, чтобы основать на земле новое Царство зла и вечного мрака. Ужасное пророчество, в которое боялись поверить, сбылось: князь тьмы вырвался из заточения в поисках избранницы, рожденной под знаком Ока Господня. Время уже повернуло вспять, отсчитывая мгновения до рокового финала…»
Пошарив по карманам куртки и насчитав в них двадцать рублей мелочью, Иван поспешил, чтобы не опоздать на дневной сеанс.
Всю дорогу к кинотеатру ему почему-то вспоминался допотопный балабановский хутор, изменявшаяся на глазах Матрена и странное убранство ее избы, никак не соответствующее жилищу деревенской старухи, а напоминавшее домашний музей провинциального энтузиаста. В этот момент Немиров показался ему окраиной Вселенной, одним из тайных пятен Земли, где заканчивался прежний мир и открывались врата в иное измерение, в котором не действуют прежние логические связи и рациональные объяснения происходящего…
Кинотеатр «Факел», построенный по следам первого фестиваля молодежи и студентов в Москве, даже в своей архитектуре запечатлел политический курс партии на борьбу с колониализмом в странах третьего мира. Возведенный на холме в виде Парфенона, советский храм «важнейшего из искусств» был украшен гипсовыми барельефами освобождающихся из цепей рабов и гигантскими колоннами в виде пылающих факелов. Некогда величественное здание никогда не ремонтировалось и со временем пришло в упадок. Мальчишки из рогаток поразбивали статуям головы. Отштукатуренные шлакоблочные стены давно осыпались сами. А на огромных пылающих колоннах пестрели надписи, сделанные всеми поколениями жителей за прошедшие сорок лет. К тому времени, когда Храмовы приехали в Немиров, кинотеатр «Факел» напоминал не величественный Парфенон Эллады, а поверженный немецкий Рейхстаг…
Желающих посмотреть «Конец Света» оказалось всего трое. И киномеханик, раздосадованно посмотрев на посетителей, махнул рукой:
– Не, ребята, раз публики нема, то и кина не будет!
– Это почему не будет? – возмутился Иван. – Раз в афише сеанс указан, фильм должен идти по расписанию.
– Тебе что, больше всех надо? Видишь, зрители уже разошлись, экран потух, а киношник до вечера в драбадан бухой. Так что, братишка, суши весла.
Иван ответил стихами:
И моя душа смеясь уходит
По песку в костюме моряка.
Он с сожалением посмотрел на афишу с Шварценеггером и собрался уходить, складывая в карман зажатую в руке мелочь.
– Постой-ка, братишка, – ни с того, ни с сего киномеханик переменил прежнее решение и дружелюбно протянул руку. – Меня Кириллом Артамоновым зовут. Те, кто знает поближе, – Артамоном. А ты кто будешь?
– Храмов Иван.
– Ну, что, Храм, будем знакомы?! Пошли кино смотреть, раз пришел.
В большом обшарпанном холле стены все еще сохраняли мозаичные панно, повествующие о борьбе народов против колонизаторов.
– Проектор гонять не стану. Для таких дел у меня видак имеется. Да не дрейфь! Моряк салаги не обидит!
– Сколько за просмотр? У меня только двадцать рублей, как на билет дневного сеанса. Хватит?
– За счет заведения, – Кирилл кивнул на мозаичных рабов с разбитыми цепями и устремившихся к сияющему в небесах серпу и молоту. – У нас тут последний остров свободы, равенства, братства и Че Гевары. А революция, братишка, денег не признает, так что иди и наслаждайся пережитками военного коммунизма!
Кирилл открыл обклеенную киношными постерами дверь каптерки, включил свет и, словно впервые, с удовольствием оглядел маленькое, заваленное всяким хламом пространство:
– Как тебе директорский кабинет? – он не без гордости подвел Ивана к стене, на которой висела винтовка Мосина с прицепленным на проволоку ржавым трехгранным штыком. – Настоящая, точь-в-точь, как из «Человека с ружьем». Я ее, дорогушу, в 1993 году из музея революции выменял на ящик паленой водки. Представляешь, вместе с патронами!
– Неужели так просто что-то заполучить из музея? Тем более, огнестрельное оружие… Там же учет, опись экспонатов…
– Скажешь, учет! Плюс инвентаризация всей страны! – Артамонов рассмеялся и с удовольствием развалился в старом «профсоюзном» кресле. – Музей ликвидировали, экспонаты пропили, красные флаги взамен скатертей бабки на картошку выменяли. Книги, шинели, солдатские каски во вторсырье свезли, а фотографии, письма, грамоты и прочую память республики Советов выкинули к едреной матери. Прямиком на помойку!
– Как же люди? Коммунисты бывшие… Просто промолчали? – Иван присел на массивный, обтянутый кожей стул.
– Стульчик, кстати, из кабинета райкомовского секретаря Пронина. Он и теперь нехило устроился, надрывается директором мясокомбината. Так что такие стульчики для его постаревшего зада твердоваты, да и «бумер» в этом плане поприятней «волжаны» райкомовской. Вот и кумекай, нахрена ему теперь Советская власть с ее музеями, флагами и торжественными заседаниями к очередной годовщине, – киномеханик вытащил из маленького холодильника запотевшую бутылку пива. – Хочешь? Холодненькое!
– Я не пью… От чая бы не отказался.
– Чаю, так чаю, – Кирилл сунул кипятильник в заполненную на две трети водой литровую банку. – А что насчет людей, так их никто спрашивать и не собирался. У нас во все времена народ безмолвствует. Так, между прочим, сам Пушкин написал.
Дождавшись первых пузырьков, он щедро сыпанул в воду заварки и накрыл банку помятой брошюрой. Достал с полки пакет сушек и начатую банку варенья из черной смородины:
– Тебе, братишка, рановато без закуски чифирь употреблять. Зато с ним кино много жизненней покажется, да и сюжет прочувствуешь куда лучше!
* * *
– Ну и как тебе фильм? – Кирилл затянулся сигаретой и пустил густую струю дыма. – Впечатляет?
– Ничего подобного просто не видел… – Иван протер вспотевший лоб и, переведя дух, отглотнул из кружки уже помутневшую заварку. – Добро, зло, дружба, предательство, судьба, случай… Все перемешано и в то же время настолько обнажено, даже жутко становится…
– Что ты хотел, миллениум на дворе! Несознательные бабушки пугали нас, самых счастливых на свете детей, пионеров: мол, в двухтысячном году грядет апокалипсис. То бишь конец света, по-русски. – Кирилл усмехнулся и, посмотрев на опустевшую бутылку пива, отглотнул из кружки Ивана. – Вот мы и дождались заветной двойки с тремя нулями. Значит, сатана где-то среди нас. И «кончина мира» не за горами!
– Знаешь, – Иван серьезно посмотрел Кириллу в глаза. – Я в это верю… Для меня апокалипсис начался осенью 1999 года.
– Ты, похоже, все-таки больной на голову… – поперхнулся Артамонов и, прокашлявшись, поставил пустую кружку на стол. – Но мне нравятся такие безбашенные пацаны… В этом поганом городишке либо на иглу надо садиться, либо в отрыв уходить. Я, к примеру, люблю на стакан приседать. Оттого и торчу здесь, потому что, как только появятся деньги, сразу ударюсь в запой…
– Прошлой осенью у меня отец умер, и я с мамой в Немиров переехал, – словно не услышал слов киномеханика Иван. – Здесь творится черт знает что, а местные делают вид, что все в порядке. Они словно не замечают, что город сходит с ума…
– А я-то гадаю, что в тебе не так, – Кирилл раскурил новую сигарету. – Значит, сам не тутошний. Наверное, многое в нашем Богоявленске удивляет?
– Так заметно? Вот уже полгода живу в Немирове, а к его условиям притереться никак не могу. – Храмов нервно покрутил кружку, разглядывая, как скользят по эмали оставшиеся на дне чаинки. – Когда сюда ехали, думал быстро освоиться…
– Быстро только белки, оттого и мелки. – Кирилл взял с полки помятую брошюру, которой накрывал заваривавшийся чай, и протянул Храмову. – Возьми. На досуге полистаешь…
На замусоленной глянцевой обложке был изображен пожелтевший от времени череп, над которым, словно нимб, парил черный круг, пересеченный по диагонали ровными белыми линиями, увенчанными на концах трезубцами. Внизу красными пляшущими буквами, зачем-то несколько раз обведенными ручкой, значилось: «Магия Вуду. Путь духов».
– Бери, бери. Это именно то, что ты хотел знать о нашем городе, но о чем никто не захотел тебе рассказать. Я эту книжонку в кинозале нашел, а как почитал, так здорово мозги прочистил и на происходящее в Немирове взглянул совсем по-другому. Раньше, когда в школе учился, здесь не так жили. Оттого многие теперь и врубиться не могут, что сейчас вокруг них происходит.
– Вуду… – Иван повертел в руках брошюру. – Это же африканское колдовство… При чем тут жизнь в Немирове?
– Может, африканское, может, американское, – многозначительно сказал киномеханик. – Ты «Сердце ангела» смотрел? Или, вот, еще лучше, фильмец такой был реальный, назывался «Змей и радуга»?
– Как-то не довелось… У нас в семье смотреть американские фильмы считалось дурным тоном: примитивный сюжет, плоский юмор. Одним словом, массовая культура. – Иван подумал, что напрасно сказал об этом киноману. – Просто у нас принято читать классику…
– Значит, братишка, ты по-крупному в этой жизни пролетел! Жаль, что у меня этих кассет нету… Попасть в Немиров, ничего не зная про Вуду! Это ж его вторая родина в СССР, ну как Нью-Орлеан в Штатах!
– Слушай, Кирилл, представляешь, я поначалу тебе даже поверил…. Мне доводилось слышать о странных этнографических пристрастиях директора школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25