Интуитивно он понял, что находится неподалеку от «зоны», в которой можно будет укрыться до утра от возможной встречи с патрулем. Еще со слов Балабанова он усвоил, что никто из милиционеров по вечерам в «зону» не сунется. И не только потому, что за «свободную зону» они получали свой ежемесячный процент, но и само приближение к ней блюстителям «закона и порядка» могло дорогого стоить. Дороги и подъезды к «зоне» основательно «заминированы» искореженной арматурой и вкопанными чугунными трубами. Да и визит в детсадовские развалины в любой момент мог обернуться жестоким уличным боем с летящими кирпичами и бутылками с немировским напалмом, который местные умельцы бодяжили из бензина и хозяйственного мыла.
Возле «зоны» Ивана жестко окрикнули и, осветив с ног до головы фонарем, разрешили пройти… В эту ночь народа тусовалось совсем немного. Возле одинокого костра на не самом престижном первом этаже сидела группа немировских сквотеров. Те, кого не пустили учиться в десятый класс и которые так никуда и не уехали, предпочитая вести вольный образ жизни, торгуя наркотиками или стараясь по дешевке выменять у пенсионеров иконы богоявленских монахов, за которые перекупщики из Перми всегда охотно платили.
– Ребята, я посижу с вами у костра? – негромко спросил Иван, пытаясь определить, кто у них старший. – Мне до утра где-то перекантоваться надо.
– Что, мамка небось нового папку привела, а тебя за порог выставила? – маленький, конопатый парнишка в сшитой из кожаных кусков черной куртке испытующе уставился на Ивана. – Дело житейское, у многих такая проблема. Паханы наши от спирта давно в половые демократы записались, а вот с матушками дело обстоит куда интереснее. Им, понимаешь, земной любви надо!
Компания у костра рассмеялась.
– Я от милицейского патруля убежал, – пояснил Иван. – Не хотелось бы опять этой ночью встретиться с ними.
– К козлогвардейцам только попадись! Упакуют так, что сразу хоть ногами вперед в расфасовку. И мама родная не узнает, – рассмеялся конопатый, протягивая Ивану выпитую да половины литровую бутылку водки. – Держи-ка белинского, замахни сколько дыхалка позволит, полегчает…
Иван принял бутылку и, повертев в руках, сделал большой глоток.
– Меня Иваном зовут, – сказал он, переведя дыхание.
– Наверное, ждешь, что в ответ прозвучит «очень приятно»?!
Сквотеры рассмеялись и, переняв у него бутылку, пустили ее по кругу.
– У нас не в пионеры принимают, чтобы метрикой у костра трясти, – сыронизировал конопатый. – У каждого свое погоняло. Меня можешь называть Драме. Я в барабанщики податься хочу…
– Чего ж до сих пор не подался? Здесь пару лет посидишь, так за милую душу ментам постукивать станешь!
– Не в меру борзой юноша, – заметил сидящий напротив здоровяк. – Может, поучим?
– Пусть живет, – радушно сказал конопатый Драме. – С таким языком и без нас в два счета где-нибудь попадет под раздачу. Там и огребется… – Глотнул водки и снова протянул бутылку Ивану. – Ты смотри, пионер, осторожней будь да по ночам не бартыжься. Говорят, Огун на майские приедет, а значит, и кипеш поднимется…
Иван снова глотнул водки и затянулся заботливо поданной Драмсом сигаретой.
– Кто такой Огун? – пьянея, спросил Иван. – Тот, что «огу-огу» говорит?
Сквотеры переглянулись, но шутку поддержать не решились.
– Огун – очень конкретный чел, под которым весь наш Зажопинск ходит и без чьего ведома даже бзднуть не решается, – зло ответил конопатый. – Только мы в его дела не лезем, у нас с его сектой чисто бизнес: наркотики взяли, бабки отдали. На большее не заморачиваемся. Да и тебе не советуем…
Иван потянулся за почти опустевшей бутылкой и, теряя равновесие, неуклюже рухнул на свистящие жаром древесные угли.
– Эй, чувак! – конопатый подскочил к нему и неожиданно сильным для своего роста рывком откинул от костра. – Ну, загрузил лишку, так жмуриться от этого совсем не надо!
Иван улыбнулся, нелепо покрутил перед глазами обожженными руками и провалился в тяжелое, наполненное яркими пляшущими шарами беспамятство…
В полупьяном бреду мерещился бредущий по ночному Немирову доктор Фауст, одетый в больничный халат. Поблескивая в темноте начищенным медным тромбоном, он был не персонажем трагедии, а напоминал отставшего музыканта из похоронного оркестра.
На мощенной, залитой одиноким лунным светом улице Павших Красногвардейцев Фауст пританцовывал, совсем некстати вторя в такт своим движениям выдвижением изрядно побитой кулисы. Нелепо надувал щеки, выводя однообразное «бу-бу-бу», затем останавливался на каждом перекрестке, театрально разыгрывая сцену заплутавшего путника. Фауст старательно оглядываясь по сторонам, вглядываясь из-под руки в беспроглядную ночь:
Переклички стай совиных
Отзываются в долинах.
Слышен, далью повторенный,
Хохот филина бессонный.
По-гадючьи, змей проворней,
Расползлись под нами корни,
А над нами, пальцы скрючив,
Виснет путаница сучьев…
Уже светало, когда раскинувшийся на бетонном полу Иван очнулся от нестерпимого холода и донимавшей дворняги, пытавшейся лизать его обожженные ладони. Пересев с покрытого сбитой штукатуркой пола на низенькую скамейку, сколоченную из подоконника, посмотрел на саднившие ладони, затем на порванные брюки и испачканную сажей куртку. Готовый бомж! И гримировать не надо… В поисках платка Иван осторожно просунул в карман куртки обожженные пальцы – холодная, успокаивающая боль кастетная сталь сама попросилась в руку. Он вытащил извивавшегося бесконечными восьмерками змея и обратился к нему, как к живому: «За тебя, змей, точно бы на милицейский учет поставили, не сбеги тогда из УАЗика…» С сожалением посмотрел на кастет и уже замахнулся, чтобы подальше забросить опасную реликвию, как услышал внутри себя чужие мысли, ледяные и отточенные, как жала: «Так сбежал и невредимым остался…»
Глава 16
ВЛАДЫКИ ПЕРЕКРЕСТКОВ
Ранним воскресным утром в комнату Снегова постучали. Сергей Олегович встал с кровати, по многолетней привычке быстро надел костюм и только затем открыл дверь.
На пороге, с глазами, полными слез, стояла Елизавета Андреевна Храмова в накинутом поверх шелкового халатика плаще и с чистым листом бумаги в руках.
– Ваня пропал! – без спроса она прошла в комнату и, не обращая внимания на замешательство соседа, присела за стол. – Сергей Олегович, поможете мне написать заявление в милицию?
– Ни в коем случае! – Снегов выглянул в коридор и, убедившись что их не подслушивают, закрыл дверь. – Писать заявление в милицию совершенно нельзя!
– Это почему же?! Ребенок не ночевал дома! Может, с ним случилась беда!
– Какая уж тут беда, дома не ночевал? – Снегов подошел к тумбочке и включил чайник. – Ванечка уже большой, и вам надо с пониманием относиться к его растущей самостоятельности. Наверняка с новыми друзьями загулялся допоздна. Вот выспится и придет сам!
– Вы ничего не понимаете…
– Нет, это вы, милая, ничего не понимаете! Напишете заявление в милицию, и что дальше? Они все равно только через трое суток розыск начнут, а заявление ваше прямиком в школу перенаправят. А там этому случаю весьма обрадуются.
– Чему же тут радоваться? У людей горе!
– Вот горю и обрадуются. Уж поверьте мне, как бывшему учителю. Разве не вы говорили, что Ваню хотят исключить из школы за поведение?
– Говорила, – опустила глаза Елизавета Андреевна, – только это же не повод…
– Еще какой повод! – Сергей Олегович вытащил из пачки папиросу, но, передумав, вернул ее обратно. – Сами судите, как это выглядит со стороны: – мать не справляется с воспитанием сына, не может контролировать его поведение во внеучебное время настолько, что вынуждена обращаться за помощью в милицию.
– Получается, я хотела написать на Ванечку донос?
– Донос не донос, – Сергей Олегович выставил на стол круглые лимонные конфеты, – но проблем после такой бумаги у вас прибавилось бы точно. Серьезных проблем!
– Господи, что же нам теперь делать? Ну, как мне в такой ситуации поступить?!
– Для начала успокоиться, затем попить чай. И плащик ваш не мешало бы на вешалку повесить.
Елизавета Андреевна сняла плащ и, проходя мимо зеркала, поправила волосы. Заметив на себе пристальный взгляд Снегова, смутилась:
– Не могу, чтобы растрепанной выглядеть… Хуже, чем мертвой…
– Елизавета Андреевна, – не обращая внимание на смущение соседки, спокойно продолжил Снегов, – ответьте, только начистоту, по какой причине вы переехали в Немиров?
– Что тут сказать… – она сжала в ладонях горячий стакан с чаем, согревая побледневшие от нервного напряжения пальцы. – Муж перед смертью взял большие кредиты, но не в банке, а у людей с не совсем чистой репутацией. Я, как могла, уговаривала не иметь дел с криминалом. Да только он уперся, говорил, что более выгодного предложения даже в мечтах трудно представить. А тут еще и заказ от крупной фирмы подвернулся. Никита уверял, что после того, как переоснастит их новыми компьютерами, то сразу и кредит без проблем погасит.
– И что же случилось дальше?
– Дальше случилось самое невероятное, что может произойти в жизни… Сердечный приступ, инфаркт, внезапная смерть. На рыбалке, куда он любил выезжать по выходным.
Снегов все-таки вытащил из пачки папиросу и принялся ее гильзой выбивать по столу азбуку Морзе:
– Вы считаете, что на самом деле это было убийство?
– Нет, что вы! Никаких признаков… Даже самых малейших намеков… Просто внезапная, нелепая смерть, в которую никому не хочется верить…
– Значит, вы все-таки не поверили, – Сергей Олегович прошелся по комнате. – Слишком как-то все взаимосвязано получается. И невероятно выгодный заказ на поставки компьютеров, который почему-то доверяют небольшой фирме. И взятые под честное слово большие деньги. И внезапная смерть без видимых причин, обставленная так, что комар носа не подточит. Кстати, кто нашел тело вашего мужа?
– Мы с Ваней… Ванечка сразу хотел ехать с ним, но я уговорила сходить со мной в театр, а потом внезапно нагрянуть к папе. Место рыбалки нам хорошо известно, не один год туда на пикники выезжали, – Елизавета Андреевна заплакала. – Не прояви я свой бабский эгоизм, ничего и не случилось бы… Все бы осталось, как и прежде…
– Вы, Елизавета Андреевна, должны понять, что «как прежде» больше никогда не будет. Теперь важнее, что станет дальше. И прежде всего, с вашим сыном. – Сергей Олегович смял в пепельнице так и не раскуренную папиросу. – Как я понимаю, вы решили спрятаться здесь от долгов мужа?
– И да, и нет, – нервно передернула плечами она. – Частично долги мы погасили. Отдали нашу квартиру и машину. Накопления были кое-какие. Но этого все равно оказалось недостаточно. Вы же знаете сами, на оставшуюся часть долга постоянно набегает высокий процент… Друг мужа и предложил нам временно укрыться здесь, чтобы не дразнить судьбу. Борис так объяснил, что специально искать не станут, но если станем глаза мозолить…
– Значит, друг семьи Борис уверил, что сможет решить вопрос вашего долга криминалу? – Сергей Олегович размял в пальцах новую папиросу.
– Да… Борис человек странный, но все-таки он был другом Никиты…
– И все-таки, почему именно Немиров? В конце концов, вам можно было из Перми уехать куда угодно, хотя бы в соседний Свердловск. Насколько я знаю, прекрасный город, и у пермского криминала там нет никакого влияния. Так что никак не пойму, зачем добровольно соваться в немировскую глушь?
– После смерти мужа я как бы сама умерла, не понимала, что делаю. Всеми делами занимался Борис… Он-то и предложил переехать сюда… Сказал, что еще по советским временам знаком с нынешнем директором мясокомбината Прониным.
– То есть вы считаете, что Борис действовал из лучших побуждений, из желания помочь семье почившего друга. – Сергей Олегович глубоко затянулся и задумался. – Кстати, как фамилия Бориса?
– У него особенная, редкая фамилия – Заря… – Елизавета Андреевна смущенно улыбнулась. – Вы такой не слышали?
– Никогда. – Сергей Олегович подошел к окну и, дохнув на него табачным дымом, начертил на мутной, немытой поверхности стекла восходящее из-за горизонта солнце.
* * *
Иван обрадовался, когда по возвращении в коммуналку не застал матери дома. Раздевшись, быстро прошмыгнул в узкий «стакан» стоячей душевой, смывать с себя грязь и вонь прошедшей немировской ночи. Горячие струи приятно обняли уставшее тело, обвиваясь вокруг живыми яростными змейками, снимающими незримую чешую ощущений и воспоминаний. Иван прополоскал с зубной пастой рот и усмехнулся: еще совсем недавно не таким представлялось ему первое похмелье. Романтически красивым, в духе «Евгения Онегина», когда, возвращаясь под утро с дружеской пирушки, устав от вина и поэзии, от восторженных разговоров о любви… Он сплюнул белую пену и выключил душ.
В комнате, пошарив по полкам кладовки, нашел пару стерильных бинтов в упаковке, доставшихся по наследству вместе с комнатой. Поблагодарив про себя неведомых хозяев, перебинтовав обожженные ладони, Иван вытащил из-под матраса подаренную Артамоновым брошюру и завалился на кровать.
Раскрыв брошюру, он стал читать вступительное слово безымянного автора.
«Порой кажется, что в современном городе идут уличные бои или происходят непрекращающиеся тюремные разборки: убийства, насилие, обман соседствуют с толстенными решетками, металлическими дверями, видеослежкой и мрачными, агрессивными, заискивающими или безучастными рабскими лицами. В этом мире законы писаны только для горстки богатых и знаменитых…»
Действительно, как будто читаешь воззвание какого-нибудь Лумумбы на борьбу с колониальным игом!.. Он встал с кровати, достал начатую пачку печенья и стал читать дальше.
«Наш мир совсем не такой, каким его преподносят с экранов телевизоров или газетных страниц. Мир намного страшнее, злее и подлее, он губит лучших и прославляет ничтожных. Если не верите, оглянитесь вокруг. И если у вас после этого найдется хоть капля здравого смысла, то вы без сожаления станете использовать его по своему хотению!»
Почему-то вспомнился странный аспирант из вчерашнего «димедрольного» сна…
«Достойно заработать, сделать карьеру, добиться уважения в современном обществе человеку, вышедшему из социальных низов, стало невозможно, какими бы великолепными данными он не обладал. Тяжелый низкооплачиваемый труд, унижения, пьянство, наркомания, отсутствие жизненных перспектив – вот удел миллионов современных рабов…»
Он и не заметил, как от пачки печенья осталась лишь хрустящая пустая обертка. С сожалением стряхнул в рот оставшиеся крошки и понял, что никакой еды, кроме сахара, в доме не осталось.
«Люди всегда различались между собой: правитель или слуга, воин или пленный, торговец или наймит, хозяин или вор, свободный или раб. Кем бы ты ни был, запомни – переход к желаемому возможен, но требует исключительных способностей, собственных действий или чужой протекции. Поэтому побеждает или совершенный, или подлейший, или тот, у кого есть могущественные покровители. Но вне конкуренции над ними всегда находился тот, чьим сердцем владеет ЛОА…»
Повертевшись на кровати, Иван твердо решил, что только дочитает вступительное слово и сразу пойдет искать маму. «Наверное, перепугалась за меня», – мелькнуло в голове. Но тут же пришли другие, словно чужие мысли: «Ничего страшного! Пусть привыкает. Не все же время прятаться под материнской юбкой!» Подумал – и тут же испугался холодных, безучастных, безжалостных слов…
Стараясь отогнать навязчивые мысли, все-таки решил завершить начатое чтение и разобраться, почему странный немировский киномеханик называл вуду властью ужаснее фашистской. Ивану показался забавным этот удивительный человек, черпающий мудрость из кинофильмов, рассуждающий о справедливости и продающий наркоту, твердящий о тупой обывательской среде и напивающийся до скотского состояния. Просто-таки персонаж из хулиганского кино, случайно сошедший со своего замусоленного, прохудившегося экрана…
«Вуду – это честная и справедливая религия, основанная на одержимости духами, которые действуют с верными по принципу «ты мне, я тебе». Поэтому вуду взамен морали предпочитает силу, а вместо умозрительного благолепия – реальную выгоду. Истинного последователя вуду можно назвать бизнесменом, потому что за проводимыми им ритуалами и жертвоприношениями стоит стремление получить то, что он хочет, здесь и сейчас. Хочешь иметь деньги, секс, власть над другими людьми? Тогда обратись к вуду и стань одержимым ЛОА. Или ты все еще надеешься отыскать причину неудач в себе?»
Уже на пороге комнаты Иван столкнулся с возбужденной, заплаканной матерью и выглядывающим из-за ее спины Снеговым в старомодной фетровой шляпе.
– Ванечка! А я… а мы… – запричитала Елизавета Андреевна, бросившись обнимать сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Возле «зоны» Ивана жестко окрикнули и, осветив с ног до головы фонарем, разрешили пройти… В эту ночь народа тусовалось совсем немного. Возле одинокого костра на не самом престижном первом этаже сидела группа немировских сквотеров. Те, кого не пустили учиться в десятый класс и которые так никуда и не уехали, предпочитая вести вольный образ жизни, торгуя наркотиками или стараясь по дешевке выменять у пенсионеров иконы богоявленских монахов, за которые перекупщики из Перми всегда охотно платили.
– Ребята, я посижу с вами у костра? – негромко спросил Иван, пытаясь определить, кто у них старший. – Мне до утра где-то перекантоваться надо.
– Что, мамка небось нового папку привела, а тебя за порог выставила? – маленький, конопатый парнишка в сшитой из кожаных кусков черной куртке испытующе уставился на Ивана. – Дело житейское, у многих такая проблема. Паханы наши от спирта давно в половые демократы записались, а вот с матушками дело обстоит куда интереснее. Им, понимаешь, земной любви надо!
Компания у костра рассмеялась.
– Я от милицейского патруля убежал, – пояснил Иван. – Не хотелось бы опять этой ночью встретиться с ними.
– К козлогвардейцам только попадись! Упакуют так, что сразу хоть ногами вперед в расфасовку. И мама родная не узнает, – рассмеялся конопатый, протягивая Ивану выпитую да половины литровую бутылку водки. – Держи-ка белинского, замахни сколько дыхалка позволит, полегчает…
Иван принял бутылку и, повертев в руках, сделал большой глоток.
– Меня Иваном зовут, – сказал он, переведя дыхание.
– Наверное, ждешь, что в ответ прозвучит «очень приятно»?!
Сквотеры рассмеялись и, переняв у него бутылку, пустили ее по кругу.
– У нас не в пионеры принимают, чтобы метрикой у костра трясти, – сыронизировал конопатый. – У каждого свое погоняло. Меня можешь называть Драме. Я в барабанщики податься хочу…
– Чего ж до сих пор не подался? Здесь пару лет посидишь, так за милую душу ментам постукивать станешь!
– Не в меру борзой юноша, – заметил сидящий напротив здоровяк. – Может, поучим?
– Пусть живет, – радушно сказал конопатый Драме. – С таким языком и без нас в два счета где-нибудь попадет под раздачу. Там и огребется… – Глотнул водки и снова протянул бутылку Ивану. – Ты смотри, пионер, осторожней будь да по ночам не бартыжься. Говорят, Огун на майские приедет, а значит, и кипеш поднимется…
Иван снова глотнул водки и затянулся заботливо поданной Драмсом сигаретой.
– Кто такой Огун? – пьянея, спросил Иван. – Тот, что «огу-огу» говорит?
Сквотеры переглянулись, но шутку поддержать не решились.
– Огун – очень конкретный чел, под которым весь наш Зажопинск ходит и без чьего ведома даже бзднуть не решается, – зло ответил конопатый. – Только мы в его дела не лезем, у нас с его сектой чисто бизнес: наркотики взяли, бабки отдали. На большее не заморачиваемся. Да и тебе не советуем…
Иван потянулся за почти опустевшей бутылкой и, теряя равновесие, неуклюже рухнул на свистящие жаром древесные угли.
– Эй, чувак! – конопатый подскочил к нему и неожиданно сильным для своего роста рывком откинул от костра. – Ну, загрузил лишку, так жмуриться от этого совсем не надо!
Иван улыбнулся, нелепо покрутил перед глазами обожженными руками и провалился в тяжелое, наполненное яркими пляшущими шарами беспамятство…
В полупьяном бреду мерещился бредущий по ночному Немирову доктор Фауст, одетый в больничный халат. Поблескивая в темноте начищенным медным тромбоном, он был не персонажем трагедии, а напоминал отставшего музыканта из похоронного оркестра.
На мощенной, залитой одиноким лунным светом улице Павших Красногвардейцев Фауст пританцовывал, совсем некстати вторя в такт своим движениям выдвижением изрядно побитой кулисы. Нелепо надувал щеки, выводя однообразное «бу-бу-бу», затем останавливался на каждом перекрестке, театрально разыгрывая сцену заплутавшего путника. Фауст старательно оглядываясь по сторонам, вглядываясь из-под руки в беспроглядную ночь:
Переклички стай совиных
Отзываются в долинах.
Слышен, далью повторенный,
Хохот филина бессонный.
По-гадючьи, змей проворней,
Расползлись под нами корни,
А над нами, пальцы скрючив,
Виснет путаница сучьев…
Уже светало, когда раскинувшийся на бетонном полу Иван очнулся от нестерпимого холода и донимавшей дворняги, пытавшейся лизать его обожженные ладони. Пересев с покрытого сбитой штукатуркой пола на низенькую скамейку, сколоченную из подоконника, посмотрел на саднившие ладони, затем на порванные брюки и испачканную сажей куртку. Готовый бомж! И гримировать не надо… В поисках платка Иван осторожно просунул в карман куртки обожженные пальцы – холодная, успокаивающая боль кастетная сталь сама попросилась в руку. Он вытащил извивавшегося бесконечными восьмерками змея и обратился к нему, как к живому: «За тебя, змей, точно бы на милицейский учет поставили, не сбеги тогда из УАЗика…» С сожалением посмотрел на кастет и уже замахнулся, чтобы подальше забросить опасную реликвию, как услышал внутри себя чужие мысли, ледяные и отточенные, как жала: «Так сбежал и невредимым остался…»
Глава 16
ВЛАДЫКИ ПЕРЕКРЕСТКОВ
Ранним воскресным утром в комнату Снегова постучали. Сергей Олегович встал с кровати, по многолетней привычке быстро надел костюм и только затем открыл дверь.
На пороге, с глазами, полными слез, стояла Елизавета Андреевна Храмова в накинутом поверх шелкового халатика плаще и с чистым листом бумаги в руках.
– Ваня пропал! – без спроса она прошла в комнату и, не обращая внимания на замешательство соседа, присела за стол. – Сергей Олегович, поможете мне написать заявление в милицию?
– Ни в коем случае! – Снегов выглянул в коридор и, убедившись что их не подслушивают, закрыл дверь. – Писать заявление в милицию совершенно нельзя!
– Это почему же?! Ребенок не ночевал дома! Может, с ним случилась беда!
– Какая уж тут беда, дома не ночевал? – Снегов подошел к тумбочке и включил чайник. – Ванечка уже большой, и вам надо с пониманием относиться к его растущей самостоятельности. Наверняка с новыми друзьями загулялся допоздна. Вот выспится и придет сам!
– Вы ничего не понимаете…
– Нет, это вы, милая, ничего не понимаете! Напишете заявление в милицию, и что дальше? Они все равно только через трое суток розыск начнут, а заявление ваше прямиком в школу перенаправят. А там этому случаю весьма обрадуются.
– Чему же тут радоваться? У людей горе!
– Вот горю и обрадуются. Уж поверьте мне, как бывшему учителю. Разве не вы говорили, что Ваню хотят исключить из школы за поведение?
– Говорила, – опустила глаза Елизавета Андреевна, – только это же не повод…
– Еще какой повод! – Сергей Олегович вытащил из пачки папиросу, но, передумав, вернул ее обратно. – Сами судите, как это выглядит со стороны: – мать не справляется с воспитанием сына, не может контролировать его поведение во внеучебное время настолько, что вынуждена обращаться за помощью в милицию.
– Получается, я хотела написать на Ванечку донос?
– Донос не донос, – Сергей Олегович выставил на стол круглые лимонные конфеты, – но проблем после такой бумаги у вас прибавилось бы точно. Серьезных проблем!
– Господи, что же нам теперь делать? Ну, как мне в такой ситуации поступить?!
– Для начала успокоиться, затем попить чай. И плащик ваш не мешало бы на вешалку повесить.
Елизавета Андреевна сняла плащ и, проходя мимо зеркала, поправила волосы. Заметив на себе пристальный взгляд Снегова, смутилась:
– Не могу, чтобы растрепанной выглядеть… Хуже, чем мертвой…
– Елизавета Андреевна, – не обращая внимание на смущение соседки, спокойно продолжил Снегов, – ответьте, только начистоту, по какой причине вы переехали в Немиров?
– Что тут сказать… – она сжала в ладонях горячий стакан с чаем, согревая побледневшие от нервного напряжения пальцы. – Муж перед смертью взял большие кредиты, но не в банке, а у людей с не совсем чистой репутацией. Я, как могла, уговаривала не иметь дел с криминалом. Да только он уперся, говорил, что более выгодного предложения даже в мечтах трудно представить. А тут еще и заказ от крупной фирмы подвернулся. Никита уверял, что после того, как переоснастит их новыми компьютерами, то сразу и кредит без проблем погасит.
– И что же случилось дальше?
– Дальше случилось самое невероятное, что может произойти в жизни… Сердечный приступ, инфаркт, внезапная смерть. На рыбалке, куда он любил выезжать по выходным.
Снегов все-таки вытащил из пачки папиросу и принялся ее гильзой выбивать по столу азбуку Морзе:
– Вы считаете, что на самом деле это было убийство?
– Нет, что вы! Никаких признаков… Даже самых малейших намеков… Просто внезапная, нелепая смерть, в которую никому не хочется верить…
– Значит, вы все-таки не поверили, – Сергей Олегович прошелся по комнате. – Слишком как-то все взаимосвязано получается. И невероятно выгодный заказ на поставки компьютеров, который почему-то доверяют небольшой фирме. И взятые под честное слово большие деньги. И внезапная смерть без видимых причин, обставленная так, что комар носа не подточит. Кстати, кто нашел тело вашего мужа?
– Мы с Ваней… Ванечка сразу хотел ехать с ним, но я уговорила сходить со мной в театр, а потом внезапно нагрянуть к папе. Место рыбалки нам хорошо известно, не один год туда на пикники выезжали, – Елизавета Андреевна заплакала. – Не прояви я свой бабский эгоизм, ничего и не случилось бы… Все бы осталось, как и прежде…
– Вы, Елизавета Андреевна, должны понять, что «как прежде» больше никогда не будет. Теперь важнее, что станет дальше. И прежде всего, с вашим сыном. – Сергей Олегович смял в пепельнице так и не раскуренную папиросу. – Как я понимаю, вы решили спрятаться здесь от долгов мужа?
– И да, и нет, – нервно передернула плечами она. – Частично долги мы погасили. Отдали нашу квартиру и машину. Накопления были кое-какие. Но этого все равно оказалось недостаточно. Вы же знаете сами, на оставшуюся часть долга постоянно набегает высокий процент… Друг мужа и предложил нам временно укрыться здесь, чтобы не дразнить судьбу. Борис так объяснил, что специально искать не станут, но если станем глаза мозолить…
– Значит, друг семьи Борис уверил, что сможет решить вопрос вашего долга криминалу? – Сергей Олегович размял в пальцах новую папиросу.
– Да… Борис человек странный, но все-таки он был другом Никиты…
– И все-таки, почему именно Немиров? В конце концов, вам можно было из Перми уехать куда угодно, хотя бы в соседний Свердловск. Насколько я знаю, прекрасный город, и у пермского криминала там нет никакого влияния. Так что никак не пойму, зачем добровольно соваться в немировскую глушь?
– После смерти мужа я как бы сама умерла, не понимала, что делаю. Всеми делами занимался Борис… Он-то и предложил переехать сюда… Сказал, что еще по советским временам знаком с нынешнем директором мясокомбината Прониным.
– То есть вы считаете, что Борис действовал из лучших побуждений, из желания помочь семье почившего друга. – Сергей Олегович глубоко затянулся и задумался. – Кстати, как фамилия Бориса?
– У него особенная, редкая фамилия – Заря… – Елизавета Андреевна смущенно улыбнулась. – Вы такой не слышали?
– Никогда. – Сергей Олегович подошел к окну и, дохнув на него табачным дымом, начертил на мутной, немытой поверхности стекла восходящее из-за горизонта солнце.
* * *
Иван обрадовался, когда по возвращении в коммуналку не застал матери дома. Раздевшись, быстро прошмыгнул в узкий «стакан» стоячей душевой, смывать с себя грязь и вонь прошедшей немировской ночи. Горячие струи приятно обняли уставшее тело, обвиваясь вокруг живыми яростными змейками, снимающими незримую чешую ощущений и воспоминаний. Иван прополоскал с зубной пастой рот и усмехнулся: еще совсем недавно не таким представлялось ему первое похмелье. Романтически красивым, в духе «Евгения Онегина», когда, возвращаясь под утро с дружеской пирушки, устав от вина и поэзии, от восторженных разговоров о любви… Он сплюнул белую пену и выключил душ.
В комнате, пошарив по полкам кладовки, нашел пару стерильных бинтов в упаковке, доставшихся по наследству вместе с комнатой. Поблагодарив про себя неведомых хозяев, перебинтовав обожженные ладони, Иван вытащил из-под матраса подаренную Артамоновым брошюру и завалился на кровать.
Раскрыв брошюру, он стал читать вступительное слово безымянного автора.
«Порой кажется, что в современном городе идут уличные бои или происходят непрекращающиеся тюремные разборки: убийства, насилие, обман соседствуют с толстенными решетками, металлическими дверями, видеослежкой и мрачными, агрессивными, заискивающими или безучастными рабскими лицами. В этом мире законы писаны только для горстки богатых и знаменитых…»
Действительно, как будто читаешь воззвание какого-нибудь Лумумбы на борьбу с колониальным игом!.. Он встал с кровати, достал начатую пачку печенья и стал читать дальше.
«Наш мир совсем не такой, каким его преподносят с экранов телевизоров или газетных страниц. Мир намного страшнее, злее и подлее, он губит лучших и прославляет ничтожных. Если не верите, оглянитесь вокруг. И если у вас после этого найдется хоть капля здравого смысла, то вы без сожаления станете использовать его по своему хотению!»
Почему-то вспомнился странный аспирант из вчерашнего «димедрольного» сна…
«Достойно заработать, сделать карьеру, добиться уважения в современном обществе человеку, вышедшему из социальных низов, стало невозможно, какими бы великолепными данными он не обладал. Тяжелый низкооплачиваемый труд, унижения, пьянство, наркомания, отсутствие жизненных перспектив – вот удел миллионов современных рабов…»
Он и не заметил, как от пачки печенья осталась лишь хрустящая пустая обертка. С сожалением стряхнул в рот оставшиеся крошки и понял, что никакой еды, кроме сахара, в доме не осталось.
«Люди всегда различались между собой: правитель или слуга, воин или пленный, торговец или наймит, хозяин или вор, свободный или раб. Кем бы ты ни был, запомни – переход к желаемому возможен, но требует исключительных способностей, собственных действий или чужой протекции. Поэтому побеждает или совершенный, или подлейший, или тот, у кого есть могущественные покровители. Но вне конкуренции над ними всегда находился тот, чьим сердцем владеет ЛОА…»
Повертевшись на кровати, Иван твердо решил, что только дочитает вступительное слово и сразу пойдет искать маму. «Наверное, перепугалась за меня», – мелькнуло в голове. Но тут же пришли другие, словно чужие мысли: «Ничего страшного! Пусть привыкает. Не все же время прятаться под материнской юбкой!» Подумал – и тут же испугался холодных, безучастных, безжалостных слов…
Стараясь отогнать навязчивые мысли, все-таки решил завершить начатое чтение и разобраться, почему странный немировский киномеханик называл вуду властью ужаснее фашистской. Ивану показался забавным этот удивительный человек, черпающий мудрость из кинофильмов, рассуждающий о справедливости и продающий наркоту, твердящий о тупой обывательской среде и напивающийся до скотского состояния. Просто-таки персонаж из хулиганского кино, случайно сошедший со своего замусоленного, прохудившегося экрана…
«Вуду – это честная и справедливая религия, основанная на одержимости духами, которые действуют с верными по принципу «ты мне, я тебе». Поэтому вуду взамен морали предпочитает силу, а вместо умозрительного благолепия – реальную выгоду. Истинного последователя вуду можно назвать бизнесменом, потому что за проводимыми им ритуалами и жертвоприношениями стоит стремление получить то, что он хочет, здесь и сейчас. Хочешь иметь деньги, секс, власть над другими людьми? Тогда обратись к вуду и стань одержимым ЛОА. Или ты все еще надеешься отыскать причину неудач в себе?»
Уже на пороге комнаты Иван столкнулся с возбужденной, заплаканной матерью и выглядывающим из-за ее спины Снеговым в старомодной фетровой шляпе.
– Ванечка! А я… а мы… – запричитала Елизавета Андреевна, бросившись обнимать сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25