Однажды, когда все останется позади, мне доставит огромное удовольствие покупать для тебя хорошие вещи в Америке. Но это наш секрет, и его пока следует хранить. Теперь послушай. Я попытаюсь объяснить тебе то, чего ты не знаешь, но о чем, будучи довольно сообразительной, уже успела догадаться сегодня ночью.
Я удивленно уставилась на него:
– Вы имеете в виду Альбера и Габриель? Возможно, я смогу понять вашу снисходительность к Альберу, но к Габриель... – Я невольно содрогнулась. – Дядя Морис, я не могу понять, почему вы позволяете этой ужасной женщине оставаться подле вас.
– У меня нет выбора.
– Значит, она... они каким-то образом держат вас в руках? Но что Габриель имела в виду... что она хотела со мной сделать? Я была... в ужасе...
Он тихо засмеялся:
– Ну, они с Альбером просто отослали бы тебя в Америку, Дениза. Завтра же, если бы смогли. Они были против твоего приезда с самого начала.
– Но почему?
Отправить меня обратно в Америку? Да я сразу же согласилась бы, с радостью, если бы они прямо сказали мне об этом. Однако, глядя в зловеще сверкавшие глаза Габриель и видя ледяное спокойствие Альбера, я испытала ужас и ожидала от них чего-то худшего. И теперь, вспомнив подслушанный разговор в библиотеке, я в это еще больше верила.
– Они просто ревнуют, – пожал плечами дядя. – Боятся, что ты сможешь лишить их привилегий, которыми они здесь пользуются. Сельских жителей в Шатеньере вообще возмущают любые перемены. За две сотни лет они и сами мало изменились. В течение многих веков жизнь здесь была очень тяжелой, а переехав в поместье, крестьяне забыли о горестях и хотят, чтобы так оставалось и впредь. – Он напряженно взглянул на меня. – Но это мои проблемы, Дениза, и я намерен с ними справиться самостоятельно. Я имею в виду, что, вырвавшись отсюда с твоей помощью и уехав в Америку, я, естественно, не оставлю их без средств к существованию.
– Вырваться... из-под того давления, которое они на вас оказывают?
Он кивнул, внимательно глядя на меня.
– Но, – прошептала я, – не могу понять, как они могут вас остановить? После того, что вы сделали для них и для всей Франции?
– Это правда. Я действительно заслужил имя одного из героических лидеров Сопротивления, – медленно сказал дядя. – Но когда-то я, как и многие другие, был неизвестен. Франция была разделена... фактически их было две: Франция Виши и Франция де Голля. Петен подстрекал нас сотрудничать с немцами, де Голль убеждал направить оружие против них. – Он пожал плечами. – Кому было верить? Кто тогда знал, что будет лучше для Франции?
– Мой дедушка знал, – сказала я. – Де Голль.
– Но твой дед жил не во Франции, Дениза. Как и де Голль. Для нас же, для тех, кто остался здесь, все выглядело по-другому.
– И все же, – решительно заявила я, вспоминая, что рассказывал мне дед о дяде Морисе, – я не могу поверить, что вы приняли сторону Виши и предали Францию.
Я была удивлена, когда дядя саркастически улыбнулся:
– Какую Францию, Дениза?
– Есть только одна Франция, не Петена и не де Голля. Просто Франция, дядя Морис.
Он кивнул и нахмурился:
– Ты умная девочка. Отлично, тогда суди сама. В Шатеньере мы были ближе к Виши, не имеет значения, какие сомнения таились в душе каждого из нас. После падения Франции здесь остался только один отряд маки, возглавляемый очень решительным человеком, которого я не могу назвать даже тебе. Он пришел ко мне в Везон и попросил сформировать партизанский отряд в деревне. С ним были двое из его людей и Габриель. Я сказал ему, что это невозможно, что крестьяне никогда не примут в этом участия, потому что поддерживают Виши. Они меня сразу же предали бы.
– Люди из Везона? – ужаснулась я.
Он кивнул:
– Это просто, Дениза. Они предпочитали остаться в живых и спасти своих сыновей и дочерей под властью Виши, вместо того чтобы голодать и умирать в горах. Тогда лидер маки попросил меня присоединиться к нему лично. Это было нелегкое решение – согласиться на предательство своих людей и смерть за дело, в которое я тогда не верил. Но если бы я сказал "нет"... У маки были в руках ружья, и они были бы дураками, если бы оставили за своей спиной в живых того, кто отказался к ним присоединиться и мог их выдать.
– Но вы же не сделали этого!
– Выслушай меня до конца. Я тогда не знал, что маки уже поговорили с некоторыми людьми в деревне. Например, со старшим братом Анри Клоэта. Когда он сказал им "нет" при встрече возле мельницы, они просто убили его.
– Это ужасно! – воскликнула я.
– Была война... – Дядя пожал плечами и продолжил: – Но тогда я не знал об этом и попросил немного времени, чтобы проверить настроение людей, которым доверял. Я сказал, чтобы они вернулись на следующую ночь в это же время. И поскольку маки считали меня важным человеком, готовым пойти за ними со своими людьми или без них, они согласились.
– И они вернулись?
– Да. Они вернулись. Но первыми пришли немцы, чтобы расследовать смерть бедняги Клоэта, подозревая, что это сделал партизанский лидер.
Они пришли ко мне и сказали, что заберут меня в управление гестапо для допроса и наказания как предполагаемого члена отряда. Кто-то из деревенских накануне ночью видел партизан, направлявшихся в сторону фермы, и, видимо, донес об этом. Так что...
– Да? – недоверчиво спросила я, глядя на него.
– Немцы были не одни, Дениза. С ними был французский офицер из Виши. Он тоже угрожал мне и требовал, чтобы я сказал правду. Мы жили небольшой общиной, и Клоэт был одним из нас, а партизаны были чужаками. И я сказал правду, Дениза, подчинившись приказу французского офицера. Совершенную правду, ни больше пи меньше. Немцы устроили засаду, и партизаны угодили в нее ночью на ферме. Все были убиты, за исключением Габриель Бреман. В темноте и неразберихе ей удалось ускользнуть. Она убежала на север и присоединилась к другому отряду, который возглавлял Альбер. Он стал ее любовником. Маки Альбера двинулись дальше на север. После этого в Шатеньере больше не было партизанских отрядов, пока через год я не создал свой. Тогда во Франции было много подобных небольших групп, действовавших в одиночку. Но вскоре де Голль начал отправлять на континент своих бойцов и сбрасывать оружие, и мы стали координировать свои действия. До конца войны я больше не видел Габриель Бреман, но в тюрьме встретил Альбера...
– Я знаю, – прошептала я. – В Германии. Он сказал мне об этом.
– Это все. Вот почему я... терплю Габриель и Альбера. Они знают. А подобные поступки во Франции не прощают. Я стяжал славу лидера маки, награжден орденами, завоевал уважение всех французов – и всего этого я лишусь, если Габриель и Альбер разболтают о моем прошлом. Моя жизнь зависит от них. Я буду опозорен, возможно, заключен в тюрьму, лишен состояния, которое однажды надеялся оставить тебе.
– Не знаю, что и сказать... – в замешательстве пробормотала я. – Все это случилось так давно... Потом вы, не щадя себя, сражались за Францию и многое для нее сделали!
Он внезапно встал.
– Суди меня, если хочешь, Дениза. Я в твоих руках. Теперь ты знаешь столько же, сколько Габриель и Альбер, и я так же в твоей власти, как и в их, ты понимаешь это?
– Я не скажу ничего, что могло бы вам навредить, – пробормотала я, ужаснувшись при мысли об опасности, которая нависла над дядей.
Он кивнул, как будто ничего другого от меня и не ждал.
– Видишь, как сильно я тебе доверяю, – заметил он, – говоря об этом с тобой? Но и ты должна мне доверять, Дениза. Ладно, посмотрим, что будет дальше. А пока – спокойной ночи. Постарайся уснуть. Я прикажу не будить тебя завтра рано.
– Спокойной ночи, дядя Морис.
Я смотрела ему вслед, пока он не закрыл за собой дверь. Ожерелье на покрытой синяками шее казалось мне теперь тяжелым и холодным грузом.
Глава 7
Я проснулась от настойчивого стука в дверь и в страхе, который все еще, как последний клочок густого тумана, окутывал мой мозг после событий прошлой ночи, вскочила с кровати.
– Кто там? – крикнула я.
– Габриель. Я принесла вам поднос с завтраком.
Я нащупала ногой тапочки и накинула халат. Боль в горле, от которой я часто просыпалась ночью, прошла, но синяки, оставленные пальцами дяди Мориса, были ясно видны на белой коже шеи. Я схватила стул и оттащила его от двери. Вошла Габриель и презрительно посмотрела на него: – Итак, значит, теперь ты строишь баррикады?
Видимо, она решила перейти на "ты" без моего согласия. Я в очередной раз почувствовала раздражение. Но этой ночью, ложась спать, я обещала себе больше не враждовать с Габриель, чтобы не подвергать опасности дядю Мориса, поэтому заставила себя улыбнуться и взять у нее поднос.
– Вы женщина, Габриель. Когда вы были в моем возрасте, разве не заставили бы вас подобные ночные события найти способ закрыть дверь своей спальни?
– Я не была такой слабой и глупой, как ты, – фыркнула она. – Я в этом уверена. Думаешь, стул остановит того, кто полон решимости войти?
– Возможно, нет. Но мысль о том, что стул стоит там, помогла мне уснуть.
– Тьфу! – проворчала Габриель. – Какими глупыми бывают юные девушки! Но может статься, внутри этой хорошенькой головки ум интриганки? Поэтому-то ты и помирилась с месье прошлой ночью, а? И теперь мы все – друзья?
– Я хотела бы, чтоб так было, – ответила я. – И готова попробовать. А вы?
– Ты готова, да? – Она подозрительно посмотрела на меня. – Почему? Что здесь произошло ночью после того, как мы покинули вас?
Я пожала плечами:
– Что могло произойти между дядей Морисом и мной? Он извинился за то, что причинил мне боль. Я извинилась за то, что моя глупость вывела его из душевного равновесия. Мы договорились забыть об этом. Вот и все.
– Он тебя подкупил! – Ее черные глаза презрительно блеснули. – Ты ведь любишь красивые вещи, а? Платья? Драгоценности?
– Драгоценности? – Я засмеялась. – Какая девушка их не любит? Вы как-то вспоминали о том времени, когда были моложе. Только не говорите, что не любили тогда красивых вещей!
– Это было время войны. Тяжелое время. Но я понимаю, о чем ты толкуешь. – Она кивнула, напряженно изучая меня. – А я говорю о том, что человеку, которого можно подкупить, нельзя доверять. Месье, наверное, преподнес тебе подарок? А? И теперь ты надеешься на большее, поэтому и пытаешься ублажить меня?
Тут уж я потеряла всякое терпение.
– Я признаю безнадежность своих попыток установить добрые отношения! – раздраженно выпалила я. – Все, чего я пыталась добиться, – это сделать свое пребывание в замке необременительным для нас обеих. Вас, кажется, возмущает одно мое присутствие здесь, хотя я не сделала ничего, за что вы вправе меня невзлюбить. Это, конечно, ваше дело, но в таком случае держитесь от меня подальше. По крайней мере, обоюдное неудобство не продлится слишком долго.
Габриель бросила на меня странный задумчивый взгляд:
– Ты раздумала оставаться в поместье? Намерена вернуться обратно в Америку?
– Там люди гораздо дружелюбнее, чем здесь.
– Да? И когда же ты уезжаешь?
Мне потребовалось большое усилие, чтобы не вспылить в ответ. Она зашла слишком далеко! Но я вспомнила о дяде Морисе и сжала зубы.
– Поскольку вы дали мне почувствовать себя здесь нежеланной гостьей, я завтра же закажу билет на самолет!
Габриель кивнула и засмеялась, выражение удовлетворения появилось в ее подлых глазах.
– Перекладываешь ответственность на бедную Габриель? Отлично. У меня широкие плечи, я могу это вынести. А у тебя есть характер! Возможно, при других обстоятельствах мы могли бы поладить друг с другом. Теперь, когда я знаю, что ты не собираешься здесь оставаться навсегда, я постараюсь быть с тобой полюбезнее, пока ты будешь у нас гостить. А ты перестанешь считать меня наглой прислугой, забывающей о своем месте. Ни ты, ни кто другой не вправе учить меня жить. Так что ешь свой завтрак, а я пока впущу сюда немного света и воздуха.
Экономка большими шагами прошла к окну и раздвинула занавески. Яркий солнечный свет заполнил комнату, напоминая о том, первом дне моего пребывания здесь, когда она сделала то же самое и я увидела массовое убийство голубей.
– Если мой дядя сегодня практикуется в стрельбе, вам не стоит беспокоиться, Габриель, – поспешно сказала я.
Она засмеялась:
– Ты и здесь одержала победу, а? Видишь грифов? Голубей сегодня на лужайке гораздо больше, чем обычно. Лабрус с утра хорошенько накормил их зерном. Ты не слышишь, как они воркуют внизу?
Она наблюдала за мной, когда я изумленно посмотрела в сторону окна, внезапно услышав оживленное воркование на лужайке.
– Они не боятся? – удивленно спросила я.
– Они никогда не боялись, – с презрением ответила она. – По крайней мере, до тех пор, пока не становилось уже слишком поздно для страха.
Любопытство побудило меня осторожно подойти к окну. Лужайка внизу была заполнена белыми голубями. Одни из них с жадность продолжали поедать зерно, причем без последствий, в отличие от прошлого раза. Я невольно взглянула вверх, ища грифов. Ни одного черного пятна, парящего над замком, ни одного стервятника, сидящего на дереве или на каменной стене!
– Где же грифы? – спросила я удивленно.
– Я-то думала, это тебя обрадует. Их здесь нет. Они хорошо покормились в другом месте. Взгляни вон туда.
Я перевела взгляд на виноградники, где работали деревенские, и заметила у кромки леса неровную линию черных точек, усыпавших ветки деревьев. Птицы сидели неподвижно. Я поежилась и отвернулась.
– Кто-то покормил их там, наверху?
– Да, твой дядя и Альбер поднимались туда этим утром. Наверное, они подстрелили свинью или оленя, а может, волка. Разрезали кое-где шкуру, чтобы птицам было легче есть. К ночи ничего не останется, кроме костей, которые потом растащат волки. Они обожают костный мозг. – Глаза Габриель сверкнули. – А может, хозяин с Альбером убили пару волков и одного спрятали в пещере, чтобы покормить птиц и завтра. Ну что, мадемуазель? Грифы по-прежнему едят, а чувствительная натура мадемуазель не задета, а? Я помню время, когда хозяин не был таким деликатным с другими.
Она усмехнулась и ушла. После этого я почувствовала себя значительно лучше, с удовольствием поела и выпила кофе. За окном день искрился солнечными лучами, как шампанское. В полях за работой пели деревенские. Я приняла душ и оделась, с облегчением думая об Этьене Метье и Везоне. Сегодня утром даже человек, который жил странной жизнью особого агента французского правительства, казался приятной личностью по сравнению с обитателями Замка грифов.
Я давно простила беднягу Пьера Бурже, а о Мадлен у меня были только хорошие воспоминания. Мне захотелось опять поехать в Везон, но я поздно встала сегодня, к тому же мне нужно было сходить в деревню, чтобы позвонить в посольство и все разузнать для дяди Мориса. Но мысли мои летели в Везон, как утешение. Большей частью, как я вынуждена была себе втайне признаться, они касались Этьена, его дружелюбных глаз и красивого загорелого лица.
Я вспомнила, как он умолял меня попозировать ему, и понадеялась, что он приедет в Токсен, хотя и сомневалась, что дядя позволит ему повидать меня, не говоря уж о том, чтобы остаться в замке.
Натянув свитер с высоким горлом, я вытащила рубины из своей дорожной сумки, куда положила футляр, и надела, снова невольно залюбовавшись ими. Они действительно были великолепны. Многие девушки предпочитают бриллианты, но я решила, что меня вполне устраивают рубины. Во всяком случае, такие, как эти. В свете дня они мягко мерцали и казались густо-красными на фоне золотой оправы. Даже на моем белом простом свитере они выглядели прекрасно, и я с неохотой сняла их и вновь спрятала в сумку. Да, не стоит сомневаться в щедрости моего дяди, сделавшего мне такой королевский подарок.
Внезапно я услышала шум мотора приближавшегося автомобиля и чье-то пение.
– Tiens voila du boudin... – выводил приятный мужской голос, почти заглушавший гул мотора. – Есть кровяная колбаса, кровяная колбаса. Для эльзасцев, швейцарцев и лотарингцев...
Я подошла к окну и выглянула. От ворот в сторону замка медленно взбирался по дороге древний грузовик. Вот он проехал под моим окном и направился к кухне. Его кузов полностью был загружен овощами, фруктами, мешками с зерном и мукой, под мешковиной виднелись очертания окороков и кусков бекона. На заднем дворе машина остановилась, и из кабины вылез певец. Он был без головного убора, рукава его рубашки, закатанные по локоть, открывали коричневые от загара руки. Этьен Метье!
Увидев его вновь, я ощутила неожиданную бурную радость. Веселая песенка, видимо, предназначалась мне, чтобы привлечь мое внимание. Я высунулась из окна и помахала ему рукой. Он сразу увидел меня, и улыбка тут же изменила его лицо, сделав его почти мальчишеским.
– Доброе утро, мадемуазель! – крикнул он весело. – Надеюсь, вы хорошо проводите каникулы? Разве не восхитительный сегодня день? Какое освещение для портрета, а? И эти горы, и виноградники, это место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Я удивленно уставилась на него:
– Вы имеете в виду Альбера и Габриель? Возможно, я смогу понять вашу снисходительность к Альберу, но к Габриель... – Я невольно содрогнулась. – Дядя Морис, я не могу понять, почему вы позволяете этой ужасной женщине оставаться подле вас.
– У меня нет выбора.
– Значит, она... они каким-то образом держат вас в руках? Но что Габриель имела в виду... что она хотела со мной сделать? Я была... в ужасе...
Он тихо засмеялся:
– Ну, они с Альбером просто отослали бы тебя в Америку, Дениза. Завтра же, если бы смогли. Они были против твоего приезда с самого начала.
– Но почему?
Отправить меня обратно в Америку? Да я сразу же согласилась бы, с радостью, если бы они прямо сказали мне об этом. Однако, глядя в зловеще сверкавшие глаза Габриель и видя ледяное спокойствие Альбера, я испытала ужас и ожидала от них чего-то худшего. И теперь, вспомнив подслушанный разговор в библиотеке, я в это еще больше верила.
– Они просто ревнуют, – пожал плечами дядя. – Боятся, что ты сможешь лишить их привилегий, которыми они здесь пользуются. Сельских жителей в Шатеньере вообще возмущают любые перемены. За две сотни лет они и сами мало изменились. В течение многих веков жизнь здесь была очень тяжелой, а переехав в поместье, крестьяне забыли о горестях и хотят, чтобы так оставалось и впредь. – Он напряженно взглянул на меня. – Но это мои проблемы, Дениза, и я намерен с ними справиться самостоятельно. Я имею в виду, что, вырвавшись отсюда с твоей помощью и уехав в Америку, я, естественно, не оставлю их без средств к существованию.
– Вырваться... из-под того давления, которое они на вас оказывают?
Он кивнул, внимательно глядя на меня.
– Но, – прошептала я, – не могу понять, как они могут вас остановить? После того, что вы сделали для них и для всей Франции?
– Это правда. Я действительно заслужил имя одного из героических лидеров Сопротивления, – медленно сказал дядя. – Но когда-то я, как и многие другие, был неизвестен. Франция была разделена... фактически их было две: Франция Виши и Франция де Голля. Петен подстрекал нас сотрудничать с немцами, де Голль убеждал направить оружие против них. – Он пожал плечами. – Кому было верить? Кто тогда знал, что будет лучше для Франции?
– Мой дедушка знал, – сказала я. – Де Голль.
– Но твой дед жил не во Франции, Дениза. Как и де Голль. Для нас же, для тех, кто остался здесь, все выглядело по-другому.
– И все же, – решительно заявила я, вспоминая, что рассказывал мне дед о дяде Морисе, – я не могу поверить, что вы приняли сторону Виши и предали Францию.
Я была удивлена, когда дядя саркастически улыбнулся:
– Какую Францию, Дениза?
– Есть только одна Франция, не Петена и не де Голля. Просто Франция, дядя Морис.
Он кивнул и нахмурился:
– Ты умная девочка. Отлично, тогда суди сама. В Шатеньере мы были ближе к Виши, не имеет значения, какие сомнения таились в душе каждого из нас. После падения Франции здесь остался только один отряд маки, возглавляемый очень решительным человеком, которого я не могу назвать даже тебе. Он пришел ко мне в Везон и попросил сформировать партизанский отряд в деревне. С ним были двое из его людей и Габриель. Я сказал ему, что это невозможно, что крестьяне никогда не примут в этом участия, потому что поддерживают Виши. Они меня сразу же предали бы.
– Люди из Везона? – ужаснулась я.
Он кивнул:
– Это просто, Дениза. Они предпочитали остаться в живых и спасти своих сыновей и дочерей под властью Виши, вместо того чтобы голодать и умирать в горах. Тогда лидер маки попросил меня присоединиться к нему лично. Это было нелегкое решение – согласиться на предательство своих людей и смерть за дело, в которое я тогда не верил. Но если бы я сказал "нет"... У маки были в руках ружья, и они были бы дураками, если бы оставили за своей спиной в живых того, кто отказался к ним присоединиться и мог их выдать.
– Но вы же не сделали этого!
– Выслушай меня до конца. Я тогда не знал, что маки уже поговорили с некоторыми людьми в деревне. Например, со старшим братом Анри Клоэта. Когда он сказал им "нет" при встрече возле мельницы, они просто убили его.
– Это ужасно! – воскликнула я.
– Была война... – Дядя пожал плечами и продолжил: – Но тогда я не знал об этом и попросил немного времени, чтобы проверить настроение людей, которым доверял. Я сказал, чтобы они вернулись на следующую ночь в это же время. И поскольку маки считали меня важным человеком, готовым пойти за ними со своими людьми или без них, они согласились.
– И они вернулись?
– Да. Они вернулись. Но первыми пришли немцы, чтобы расследовать смерть бедняги Клоэта, подозревая, что это сделал партизанский лидер.
Они пришли ко мне и сказали, что заберут меня в управление гестапо для допроса и наказания как предполагаемого члена отряда. Кто-то из деревенских накануне ночью видел партизан, направлявшихся в сторону фермы, и, видимо, донес об этом. Так что...
– Да? – недоверчиво спросила я, глядя на него.
– Немцы были не одни, Дениза. С ними был французский офицер из Виши. Он тоже угрожал мне и требовал, чтобы я сказал правду. Мы жили небольшой общиной, и Клоэт был одним из нас, а партизаны были чужаками. И я сказал правду, Дениза, подчинившись приказу французского офицера. Совершенную правду, ни больше пи меньше. Немцы устроили засаду, и партизаны угодили в нее ночью на ферме. Все были убиты, за исключением Габриель Бреман. В темноте и неразберихе ей удалось ускользнуть. Она убежала на север и присоединилась к другому отряду, который возглавлял Альбер. Он стал ее любовником. Маки Альбера двинулись дальше на север. После этого в Шатеньере больше не было партизанских отрядов, пока через год я не создал свой. Тогда во Франции было много подобных небольших групп, действовавших в одиночку. Но вскоре де Голль начал отправлять на континент своих бойцов и сбрасывать оружие, и мы стали координировать свои действия. До конца войны я больше не видел Габриель Бреман, но в тюрьме встретил Альбера...
– Я знаю, – прошептала я. – В Германии. Он сказал мне об этом.
– Это все. Вот почему я... терплю Габриель и Альбера. Они знают. А подобные поступки во Франции не прощают. Я стяжал славу лидера маки, награжден орденами, завоевал уважение всех французов – и всего этого я лишусь, если Габриель и Альбер разболтают о моем прошлом. Моя жизнь зависит от них. Я буду опозорен, возможно, заключен в тюрьму, лишен состояния, которое однажды надеялся оставить тебе.
– Не знаю, что и сказать... – в замешательстве пробормотала я. – Все это случилось так давно... Потом вы, не щадя себя, сражались за Францию и многое для нее сделали!
Он внезапно встал.
– Суди меня, если хочешь, Дениза. Я в твоих руках. Теперь ты знаешь столько же, сколько Габриель и Альбер, и я так же в твоей власти, как и в их, ты понимаешь это?
– Я не скажу ничего, что могло бы вам навредить, – пробормотала я, ужаснувшись при мысли об опасности, которая нависла над дядей.
Он кивнул, как будто ничего другого от меня и не ждал.
– Видишь, как сильно я тебе доверяю, – заметил он, – говоря об этом с тобой? Но и ты должна мне доверять, Дениза. Ладно, посмотрим, что будет дальше. А пока – спокойной ночи. Постарайся уснуть. Я прикажу не будить тебя завтра рано.
– Спокойной ночи, дядя Морис.
Я смотрела ему вслед, пока он не закрыл за собой дверь. Ожерелье на покрытой синяками шее казалось мне теперь тяжелым и холодным грузом.
Глава 7
Я проснулась от настойчивого стука в дверь и в страхе, который все еще, как последний клочок густого тумана, окутывал мой мозг после событий прошлой ночи, вскочила с кровати.
– Кто там? – крикнула я.
– Габриель. Я принесла вам поднос с завтраком.
Я нащупала ногой тапочки и накинула халат. Боль в горле, от которой я часто просыпалась ночью, прошла, но синяки, оставленные пальцами дяди Мориса, были ясно видны на белой коже шеи. Я схватила стул и оттащила его от двери. Вошла Габриель и презрительно посмотрела на него: – Итак, значит, теперь ты строишь баррикады?
Видимо, она решила перейти на "ты" без моего согласия. Я в очередной раз почувствовала раздражение. Но этой ночью, ложась спать, я обещала себе больше не враждовать с Габриель, чтобы не подвергать опасности дядю Мориса, поэтому заставила себя улыбнуться и взять у нее поднос.
– Вы женщина, Габриель. Когда вы были в моем возрасте, разве не заставили бы вас подобные ночные события найти способ закрыть дверь своей спальни?
– Я не была такой слабой и глупой, как ты, – фыркнула она. – Я в этом уверена. Думаешь, стул остановит того, кто полон решимости войти?
– Возможно, нет. Но мысль о том, что стул стоит там, помогла мне уснуть.
– Тьфу! – проворчала Габриель. – Какими глупыми бывают юные девушки! Но может статься, внутри этой хорошенькой головки ум интриганки? Поэтому-то ты и помирилась с месье прошлой ночью, а? И теперь мы все – друзья?
– Я хотела бы, чтоб так было, – ответила я. – И готова попробовать. А вы?
– Ты готова, да? – Она подозрительно посмотрела на меня. – Почему? Что здесь произошло ночью после того, как мы покинули вас?
Я пожала плечами:
– Что могло произойти между дядей Морисом и мной? Он извинился за то, что причинил мне боль. Я извинилась за то, что моя глупость вывела его из душевного равновесия. Мы договорились забыть об этом. Вот и все.
– Он тебя подкупил! – Ее черные глаза презрительно блеснули. – Ты ведь любишь красивые вещи, а? Платья? Драгоценности?
– Драгоценности? – Я засмеялась. – Какая девушка их не любит? Вы как-то вспоминали о том времени, когда были моложе. Только не говорите, что не любили тогда красивых вещей!
– Это было время войны. Тяжелое время. Но я понимаю, о чем ты толкуешь. – Она кивнула, напряженно изучая меня. – А я говорю о том, что человеку, которого можно подкупить, нельзя доверять. Месье, наверное, преподнес тебе подарок? А? И теперь ты надеешься на большее, поэтому и пытаешься ублажить меня?
Тут уж я потеряла всякое терпение.
– Я признаю безнадежность своих попыток установить добрые отношения! – раздраженно выпалила я. – Все, чего я пыталась добиться, – это сделать свое пребывание в замке необременительным для нас обеих. Вас, кажется, возмущает одно мое присутствие здесь, хотя я не сделала ничего, за что вы вправе меня невзлюбить. Это, конечно, ваше дело, но в таком случае держитесь от меня подальше. По крайней мере, обоюдное неудобство не продлится слишком долго.
Габриель бросила на меня странный задумчивый взгляд:
– Ты раздумала оставаться в поместье? Намерена вернуться обратно в Америку?
– Там люди гораздо дружелюбнее, чем здесь.
– Да? И когда же ты уезжаешь?
Мне потребовалось большое усилие, чтобы не вспылить в ответ. Она зашла слишком далеко! Но я вспомнила о дяде Морисе и сжала зубы.
– Поскольку вы дали мне почувствовать себя здесь нежеланной гостьей, я завтра же закажу билет на самолет!
Габриель кивнула и засмеялась, выражение удовлетворения появилось в ее подлых глазах.
– Перекладываешь ответственность на бедную Габриель? Отлично. У меня широкие плечи, я могу это вынести. А у тебя есть характер! Возможно, при других обстоятельствах мы могли бы поладить друг с другом. Теперь, когда я знаю, что ты не собираешься здесь оставаться навсегда, я постараюсь быть с тобой полюбезнее, пока ты будешь у нас гостить. А ты перестанешь считать меня наглой прислугой, забывающей о своем месте. Ни ты, ни кто другой не вправе учить меня жить. Так что ешь свой завтрак, а я пока впущу сюда немного света и воздуха.
Экономка большими шагами прошла к окну и раздвинула занавески. Яркий солнечный свет заполнил комнату, напоминая о том, первом дне моего пребывания здесь, когда она сделала то же самое и я увидела массовое убийство голубей.
– Если мой дядя сегодня практикуется в стрельбе, вам не стоит беспокоиться, Габриель, – поспешно сказала я.
Она засмеялась:
– Ты и здесь одержала победу, а? Видишь грифов? Голубей сегодня на лужайке гораздо больше, чем обычно. Лабрус с утра хорошенько накормил их зерном. Ты не слышишь, как они воркуют внизу?
Она наблюдала за мной, когда я изумленно посмотрела в сторону окна, внезапно услышав оживленное воркование на лужайке.
– Они не боятся? – удивленно спросила я.
– Они никогда не боялись, – с презрением ответила она. – По крайней мере, до тех пор, пока не становилось уже слишком поздно для страха.
Любопытство побудило меня осторожно подойти к окну. Лужайка внизу была заполнена белыми голубями. Одни из них с жадность продолжали поедать зерно, причем без последствий, в отличие от прошлого раза. Я невольно взглянула вверх, ища грифов. Ни одного черного пятна, парящего над замком, ни одного стервятника, сидящего на дереве или на каменной стене!
– Где же грифы? – спросила я удивленно.
– Я-то думала, это тебя обрадует. Их здесь нет. Они хорошо покормились в другом месте. Взгляни вон туда.
Я перевела взгляд на виноградники, где работали деревенские, и заметила у кромки леса неровную линию черных точек, усыпавших ветки деревьев. Птицы сидели неподвижно. Я поежилась и отвернулась.
– Кто-то покормил их там, наверху?
– Да, твой дядя и Альбер поднимались туда этим утром. Наверное, они подстрелили свинью или оленя, а может, волка. Разрезали кое-где шкуру, чтобы птицам было легче есть. К ночи ничего не останется, кроме костей, которые потом растащат волки. Они обожают костный мозг. – Глаза Габриель сверкнули. – А может, хозяин с Альбером убили пару волков и одного спрятали в пещере, чтобы покормить птиц и завтра. Ну что, мадемуазель? Грифы по-прежнему едят, а чувствительная натура мадемуазель не задета, а? Я помню время, когда хозяин не был таким деликатным с другими.
Она усмехнулась и ушла. После этого я почувствовала себя значительно лучше, с удовольствием поела и выпила кофе. За окном день искрился солнечными лучами, как шампанское. В полях за работой пели деревенские. Я приняла душ и оделась, с облегчением думая об Этьене Метье и Везоне. Сегодня утром даже человек, который жил странной жизнью особого агента французского правительства, казался приятной личностью по сравнению с обитателями Замка грифов.
Я давно простила беднягу Пьера Бурже, а о Мадлен у меня были только хорошие воспоминания. Мне захотелось опять поехать в Везон, но я поздно встала сегодня, к тому же мне нужно было сходить в деревню, чтобы позвонить в посольство и все разузнать для дяди Мориса. Но мысли мои летели в Везон, как утешение. Большей частью, как я вынуждена была себе втайне признаться, они касались Этьена, его дружелюбных глаз и красивого загорелого лица.
Я вспомнила, как он умолял меня попозировать ему, и понадеялась, что он приедет в Токсен, хотя и сомневалась, что дядя позволит ему повидать меня, не говоря уж о том, чтобы остаться в замке.
Натянув свитер с высоким горлом, я вытащила рубины из своей дорожной сумки, куда положила футляр, и надела, снова невольно залюбовавшись ими. Они действительно были великолепны. Многие девушки предпочитают бриллианты, но я решила, что меня вполне устраивают рубины. Во всяком случае, такие, как эти. В свете дня они мягко мерцали и казались густо-красными на фоне золотой оправы. Даже на моем белом простом свитере они выглядели прекрасно, и я с неохотой сняла их и вновь спрятала в сумку. Да, не стоит сомневаться в щедрости моего дяди, сделавшего мне такой королевский подарок.
Внезапно я услышала шум мотора приближавшегося автомобиля и чье-то пение.
– Tiens voila du boudin... – выводил приятный мужской голос, почти заглушавший гул мотора. – Есть кровяная колбаса, кровяная колбаса. Для эльзасцев, швейцарцев и лотарингцев...
Я подошла к окну и выглянула. От ворот в сторону замка медленно взбирался по дороге древний грузовик. Вот он проехал под моим окном и направился к кухне. Его кузов полностью был загружен овощами, фруктами, мешками с зерном и мукой, под мешковиной виднелись очертания окороков и кусков бекона. На заднем дворе машина остановилась, и из кабины вылез певец. Он был без головного убора, рукава его рубашки, закатанные по локоть, открывали коричневые от загара руки. Этьен Метье!
Увидев его вновь, я ощутила неожиданную бурную радость. Веселая песенка, видимо, предназначалась мне, чтобы привлечь мое внимание. Я высунулась из окна и помахала ему рукой. Он сразу увидел меня, и улыбка тут же изменила его лицо, сделав его почти мальчишеским.
– Доброе утро, мадемуазель! – крикнул он весело. – Надеюсь, вы хорошо проводите каникулы? Разве не восхитительный сегодня день? Какое освещение для портрета, а? И эти горы, и виноградники, это место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18