- Нужно было сказать - людей, которые не хотят, чтобы их убивали мятежники. Но те, кого сейчас убивают войска, обучались убивать мятежников, - он пристально посмотрел на Адама. - Прошу прощения. Я цепляюсь за эту тему, как будто болячку расчесываю. Все очень просто: вышел новый закон о воинской повинности, и народ взбунтовался, поскольку не желает идти в армию. Поэтому они разгромили призывные пункты, убили всех чернокожих, каких смогли найти, сожгли сиротский приют для цветных и прикончили бы самих сирот, если бы, по счастью, не переключились на солдат и полицейских, не начали грабить и жечь город. Но...
Он замолчал и вдруг рассеянно отвернулся.
- Что - но? - спросил Адам.
- Да то, что война будет проиграна, если не ввести всеобщую мобилизацию. Видишь ли... - он снова замолчал, прислушиваясь к раскатам грома. - Видишь ли, герои давно повышены в чине до лейтенантов, генералов, или кого там еще... Или, - добавил он, - мертвы.
Он достал сигару, обрезал кончик и чуть было не сунул в рот, но вовремя спохватился:
- Ох, - воскликнул он, вспыхнув от глубокого, даже чрезмерного раскаяния. - Ох, извини! Виноват, - и протянул гостю портсигар. - Угощайся.
- Нет, спасибо, - сказал Адам.
Аарон Блауштайн зажег сигару, зажмурился и с наслаждением затянулся.
- А когда герои мертвы, - заговорил он вновь, - то надо же каким-то образом пополнять ряды. Хотя бы и простыми смертными. Которые предпочитают сидеть по домам, делать деньги и спать со своими женами.
Он раскурил сигару, сделал шаг, другой, прикрыл веки и выпустил дым через нос.
- Да, - сказал он, открывая глаза и глядя сверху на Адама. - Только всеобщая мобилизация может нас спасти. Мобилизация и...
Он запнулся и шагнул к Адаму.
- На каком корабле ты прибыл? - спросил он.
- "Эльмира". Английский корабль. Но плыли мы из Бремерхафена.
- Много они привезли?
- Много... чего?
- Ну, ты знаешь, - нетерпеливо ответил Аарон Блауштайн. - Людей, которые будут умирать за свободу, - и на мгновение уголки его губ опустились, как будто от боли.
Fur die Freiheit, fur die Freiheit: слова зазвенели в голове Адама, вернулись боль и предательство - все, что он испытал в то раннее утро на палубе "Эльмиры", даже стыд. Взгляд его упал на левую ногу. Он обнаружил, что она, независимо от его воли, даже как бы независимо от его тела, уползает, как больное животное, чтобы спрятаться под чехол кресла.
Потом он ощутил, что Аарон Блауштайн тоже глядит на нее.
- Прости меня, - сказал старик. - Ведь ты сын своего отца. Кажется, я понимаю, почему ты приехал. И что произошло. Они... заметили...
Он замолчал. Адам кивнул, не в силах поднять на него глаза. Потом справился с собой.
- Да, - сказал он. - Это из-за отца. Я приехал воевать. Но они... - он помедлил, и вдруг резко выставил ногу, чтобы её было видно. - Они заметили мое уродство.
- Это был несчастный случай? - спросил Аарон Блауштайн с неожиданной настойчивостью. - Или ты такой с рождения?
- С рождения, - сказал Адам, стараясь не отводить взгляда от этих темных горящих глаз.
- С рождения, - сказал старик. - Всегда что-то дается с рождения. Судьба. Характер. Даже, - он помедлил, - даже жизнь.
Он выпрямился, расправил плечи, как будто, несмотря на свой возраст и хрупкое телосложение, принял привычную для военного стойку. И взглянул на ногу.
- Даже несмотря на это, - сказал он, - солдат из тебя получился бы более надежный, чем из большинства тех, кого они взяли. Отупевшие от пьянства ирландцы и толстобрюхие немцы. Да, те самые немцы, которых Наполеон раскидал, как пучки соломы. Что же, южане их точно так же раскидают. Знаешь, что у немцев хорошо получается? Грабить и драпать - так янки говорят!
Он пожал плечами и продолжал:
- Но только на них и можно рассчитывать, раз уж так случилось, что не всякий янки желает попасть в герои. Убивая - пусть даже и немцев мятежники истощают свои силы. На это уходит время, солдаты и порох. А немцы все прибывают и прибывают.
Снова громыхнуло, и в стекло забарабанил дождь. Штора вздулась бугром и шарахнулась в комнату от порыва ветра. Аарон Блауштайн подошел к окну. Отдернул штору.
- Сюда угодили булыжником, - пояснил он. - Мы загородили дыру фанерой, но её сдуло.
Он нагнулся, прилаживая фанерку на место.
- Булыжником? - переспросил Адам.
- Да, когда штурмовали дом.
- Кто?
- Чернь, - он ещё дальше отодвинул штору. За шторой, у стены, стояли винтовки. - Некоторые мои служащие, - сказал он, - защищали нас. Даже не пришлось просить, они принесли с собой оружие. Среди них были ирландцы. Человек, которого они застрелили на крыльце дома, думаю, тоже был ирландцем. Смех, да и только.
Он помолчал и добавил:
- Хватило одного выстрела. Толпа отправилась на поиски более легкой добычи.
Он отпустил штору, убедился, что его заплатка держится, и вернулся к Адаму.
- А знаешь, - сказал он, - это как-то бодрит - когда на твой дом нападают только потому, что ты богат. А не потому, что ты богатый еврей. Даже ради одного этого стоило преодолевать такие трудности, чтобы попасть в Америку.
Вдруг он показался Адаму страшно усталым, лицо ещё больше побледнело. Он сел.
- Я не был таким злым, - он поглядел на свою сигару, теперь погасшую, но не стал разжигать её. - Большинство этих негодяев тоже эмигрировали в Америку. Но не разбогатели. Знаешь, всегда найдется причина. Вот что такое История - это причина всего. Потому-то она и смогла заменить Бога. Ведь Бог - тоже причина. Просто, - он сухо и коротко засмеялся. - Просто Богу надоело вечно брать вину на себя. Вот и решил он на время переложить вину на плечи Истории.
Он рассмеялся под мерцающей люстрой.
Потом перестал смеяться.
- Ничего смешного, - брюзгливо пожаловался он, - не вижу ничего смешного в моих словах.
Затем продолжал бесцветным голосом:
- Эти несчастные, бунтовщики, которые так поступали с чернокожими, они являются частью причины, частью Истории. О, да!
Адам почувствовал дурноту, как будто обед был несвежим. В горле появился металлический привкус. Аарон Блауштайн смотрел ему в лицо.
- Да, тебя потрясло то, что ты увидел. Ты сошел с корабля и ступил на землю Америки, и увидел... то, что увидел. Но послушай, одно всегда является частью другого. Ты знал об этом?
Адам помотал головой.
- Такое знание тяжко дается, сынок, - говорил старик с бесконечным состраданием. - Но ты научишься. Только выучившись этому, можно жить. Только так. Все, что рождено Историей - и даже эта мука - рождено исключительно потому, что одно - это всегда часть другого. Да, сынок, - он помолчал. - Даже добро. Да, сынок, я убедительно прошу тебя не отчаиваться. Попытайся - мы должны пытаться - понять причину. Те, кто делал это с чернокожими, у них была своя причина. У людей всегда имеется причина. Вот в чем беда-то. Ты знал об этом?
Адам неотрывно смотрел на Аарона Блауштайна и не знал ровным счетом ничего. Он видел, как вдалеке шевелятся губы старика, из далекого далека звучал его голос.
- ...ехали за свободой и надеждой, - говорил голос, - а теперь их предают, хватают и посылают умирать за чернокожих. Поэтому они убивают черных и...
Адам смотрел, как движутся губы. Если он будет смотреть, как движутся губы, он не услышит слов. Но он услышал.
- ... за свободой и надеждой, но не разбогатели. Вот почему они кричали: "Долой богачей!" Потому что у богачей есть триста долларов, а если у тебя есть триста долларов, ты можешь откупиться от призыва и остаться дома, и богатеть дальше.
Аарон Блауштайн засмеялся. Потом смех умолк.
- Да, - сказал он. - Все теперь богатеют. А ты не знал? - он помолчал. - Все, кого не убили.
Он резко поднялся с кресла. Адам увидел, как тонкие белые пальцы мнут, ломают погасшую сигару.
- Но некоторые верят, - сказал он невнятно. - Некоторые верят. Такие как ты. С твоей увечной ногой.
Он замолчал. Адам слышал, как он дышит.
- Да, - сказал Аарон Блауштайн, когда дыхание выровнялось. - Но земля вертится. Люди богатеют. Я становлюсь богаче.
Он помолчал.
- Ты слышал о Ченслорсвилле16?
Адам покачал головой.
- Эти проклятые - Богом проклятые, толстопузые немчишки - сломались. Темнело, и южане - распроклятые мятежники - выскочили из леса. Они начали контрнаступление, и немцы сломались.
Он швырнул распотрошенную, изломанную сигару на красный ковер и поглядел на нее.
- Мой сын был убит, - глухо сказал он. И сел.
Отдышался и заговорил:
- Мой сын попал в корпус Говарда. Немцы сломались и пропустили противника с фланга, - он помолчал, потом снова заговорил, ещё тише. Прошло два месяца. Моя жена не пережила смерти Стефана. И я не думал, что переживу.
Он глядел на истерзанную сигару на красном ковре.
- Ты знаешь, - он поднял на Адама темные, умоляющие глаза. - Я не могу умереть.
Он встал с кресла. Он дрожал, как в ознобе.
- Да плевать мне теперь на них! - сказал он. - Они убивают на улицах. Они вешают негров. Они богатеют. Они богохульствуют, совокупляются, прелюбодействуют. Да пусть хоть передохнут все эти южане с северянами. Тьфу! Плевать на них... - он поднял правую руку, тонкую, костлявую, белую, дрожащую под сверкающей громадной люстрой из горного хрусталя, в которой мерцало множество маленьких газовых рожков.
- Наплевать! - выкрикнул он. - Пусть хоть язва египетская, хоть жесточайший геморрой! Будь проклята эта земля! Где мой сын?
Он стоял, содрогаясь под блеском хрусталя. Рука его медленно опустилась.
- Нет... нет, - сказал он. - Прости. Не знаю, что со мной, - он аккуратно достал портсигар, закурил другую сигару. Затянулся, глубоко вдохнул дым. Внимательно оглядел сигару.
- Это очень дорогие сигары, - сказал он.
- Да, - сказал Адам. Нужно было что-нибудь сказать, поскольку Аарон Блауштайн смотрел прямо на него.
- Знаешь, что такое История? - спросил Аарон Блауштайн.
- Нет, - ответил Адам.
- Это мука смертная, через которую должны пройти люди. Чтобы свершилось то, что свершилось бы и без этого.
Он расхохотался под сверкающей люстрой.
- Не знаю, что со мной такое, - раздраженно сказал он. Шагнул к Адаму и спросил, глядя на него сверху: - Знаешь, чей на тебе сюртук?
Адам понял. Понял мгновенно, и ужас сковал его, как лед.
- Смотрю, как ты сидишь в этом сюртуке, - сказал старик и запнулся. Потом продолжал: - Я не суеверен. И в Бога не верую. Но я верю, что это Бог послал мне тебя.
Он глядел на Адама сверху вниз испытующим взглядом.
- И знаешь для чего?
- Нет, - с трудом выговорил Адам.
- Чтобы ты стал моим сыном, - сказал Аарон Блауштайн.
В эту минуту вместо худого старика с белым, как мел, лицом и темными горящими глазами Адам увидел своего отца. Но не сломленного, умирающего на кушетке в сумеречной комнате в Баварии, а волшебным образом восставшего над болью и душевной смутой, чтобы приветствовать сына в час его торжества. Глаза Адама наполнились слезами, поплыла в их блеске, затуманилась фигура в черном.
- Даже это, - указывая на ботинок Адама, говорил Аарон Блауштайн, поглощенный своей мечтой.
Адам посмотрел на ботинок.
- Даже это - знак, - говорил старик.
Адам глядел на ботинок. Это мой ботинок, подумал он. Я его создал.
- Знак того, что ты послан Господом, - говорил голос из далекого далека.
Адам почувствовал на себе тысячу тонких, как паутина, нитей, они затягивались, душили его. Казалось, он больше не сможет вздохнуть.
- Это знак, - говорил далекий голос, - что тебя у меня не отнимут. Они не возьмут тебя для своей войны. Ты останешься со мной. В моем доме. О, сын мой! - вскричал он и с этими словами рухнул на колени перед Адамом, уронив сигару, и потянулся к ботинку, как будто хотел прикоснуться к чему-то страшно хрупкому и драгоценному.
Адам сидел погруженный в бездумье, не отрывая взгляда от сигары на полу. Он видел, как красный ковер вокруг горящего кончика сигары стал коричневым, потом почернел. Видел, как поднимается дым от ковра, смешиваясь с голубоватым дымком сигары. Он следил за красным мерцанием чернеющих нитей ткани, по мере того как огонь пожирал их и отделял одну от другой.
И вдруг у него в голове прозвучал голос Старого Якоба из Баварии: ... носить его и даже умереть в нем. Вот что говорил голос внутри его головы, во тьме. С пулей в теле, говорил голос. Но ботинок все равно останется моим, говорил голос.
Адам резко встал с кресла. Он отдернул левую ногу, отшатнувшись от старика, стоящего на коленях, и впечатал ботинок в сигару, в дымящееся пятно на ковре.
- Чего вы от меня хотите? - спросил он старика.
Старик, так и не поднявшийся с колен, посмотрел на него снизу вверх.
- Я хочу надеяться, что не умру от горя, - сказал он и склонил голову, как будто стыдясь своего признания.
- Мне тоже от вас кое-что нужно, - сказал Адам, удивляясь, насколько отчужденно и сурово прозвучал его голос. - Кое-что поважнее.
- Что же?
- Вы богаты, - проговорил Адам, окинув взглядом мрамор, полированное дерево, позолоту и сверкающее стекло. - У вас есть власть. Есть влияние. Вы можете это сделать.
- Что сделать, сын мой?
- Не называйте меня своим сыном. Вы слышали, о чем я прошу вас? - он подождал, и видя, что Аарон Блауштайн не отвечает, сказал: - Я хочу попасть в армию. И вы должны это устроить.
Аарон Блауштайн поднялся, ослабевший, и стоял перед ним.
- Я могу маршировать! - сказал Адам. - Глядите! - он сделал три уверенных шага по комнате, ловко развернулся и обнаружил, что Аарон Блауштайн грустно качает головой.
- Нет, - сказал старик. - Это не в моей власти, - и указал на ботинок.
- Ну и ладно, - резко сказал Адам, отступая. - Пойду пешком. До Виргинии. Я должен быть там. Когда мой отец шел на баррикады, никто не разглядывал его ботинки. Ему дали мушкет. В Растатте ему дали мушкет в руки.
Он подошел и встал, сердитый, перед стариком.
- Думаете, я приехал сюда, чтобы разбогатеть? - спросил он.
- Нет, ты приехал не для того, чтобы разбогатеть, - сказал Аарон Блауштайн.
- Тогда для чего?
Старик погрузился в раздумье.
- Если ты должен ехать, - медленно проговорил он, - я мог бы устроить это. Но никто не даст тебе в руки мушкет. Да... - он помолчал. - Да, я мог бы это устроить, дело в том...
- Я не могу ехать на ваши деньги, - прервал его Адам. - Разве вы не понимаете?
Аарон Блауштайн смотрел на него долго и внимательно.
- Сынок, - сказал он и запнулся.
- Позволь называть тебя сыном, - сказал он, помолчав. - Позволь ощутить это слово на языке, даже если твое сердце остается глухо к нему.
- Это не потому, что сердце мое к нему глухо, это потому...
Аарон Блауштайн поднял руку с неожиданной властностью.
- Ты поедешь, - сказал он. - Я придумал, как тебе...
- Только не на ваши деньги, - прервал его Адам.
- Нет, - сказал старик. - На свои, которые ты заработаешь. Но не у меня. Деньги небольшие, но на жизнь хватит. И чтобы добраться до Виргинии хватит.
Подавшись вперед, Адам положил ладонь на его исхудалую руку. И ощутил, что плоти почти не осталось на кости.
- Вы должны понять, - взмолился он. - Прошу вас, поймите, почему мне необходимо поехать.
- Кажется, я понимаю, - сказал Аарон Блауштайн. - Понимаю.
Он помолчал.
- Но знаешь ли ты - ты сам - знаешь ли наверняка, почему тебе это так необходимо? - он покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ведь как раз для этого тебе и нужно ехать - чтобы понять, для чего тебе это. Ибо... вспышка волнения на миг осветила его лицо, - да будет тебе известно, что единственный способ узнать, зачем ты совершаешь какой-то поступок - это совершить его. Только так, наверное, человек и может познать то, что ему знать необходимо.
Он безучастно отвернулся. Сделал шаг, другой. Вдруг колени его подломились, и он без сил рухнул в кресло. Он тяжело дышал.
- Я старый человек, - наконец выговорил он. - И не знаю того, что мне необходимо знать.
Голова его безвольно откинулась на мягкую спинку кресла, глаза закрылись.
- Знаю только, что Стефан, мой сын, умер.
И добавил:
- Я должен был знать, что если ты останешься, ты не заменишь мне сына. Это будет возможно только если ты уедешь. Потому что Стефан уехал.
Глава 6
Адам спрыгнул с большого фургона, и фургон медленно покатил дальше.
Известняковая пыль дороги белым налетом покрыла траву, фенхель и щавель. Над припорошенной мелом зеленью пламенели ярко оранжевые цветки тубероз. Бабочка - тигриного, черного с золотом окраса - свешивала с цветка раздвоенный, как у ласточки, хвост. Утопая ботинками в белой пыли, Адам смотрел, как мерно вспыхивают под солнцем её крылья, открываясь и захлопываясь. Послеполуденное солнце слепило. Воздух стоял не шелохнувшись. Он был почти убежден, что в этом недвижном воздухе можно ощутить щекой даже невесомое, нежное, бархатистое дуновение от медленных, томных взмахов этих крыльев.
Он услышал приглушенный пылью хруст гравия под железными ободами колес второго фургона. Первый - большой - фургон величаво двигался вверх по склону в пятидесяти ярдах от него, белый парусиновый верх сверкал на солнце. Второй фургон поравнялся с Адамом и остановился. Адам поставил на подножку здоровую ногу.
- Сказал тебе сойти, а? - спросил негр-возница.
- Да, - ответил Адам и вскочил на подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Он замолчал и вдруг рассеянно отвернулся.
- Что - но? - спросил Адам.
- Да то, что война будет проиграна, если не ввести всеобщую мобилизацию. Видишь ли... - он снова замолчал, прислушиваясь к раскатам грома. - Видишь ли, герои давно повышены в чине до лейтенантов, генералов, или кого там еще... Или, - добавил он, - мертвы.
Он достал сигару, обрезал кончик и чуть было не сунул в рот, но вовремя спохватился:
- Ох, - воскликнул он, вспыхнув от глубокого, даже чрезмерного раскаяния. - Ох, извини! Виноват, - и протянул гостю портсигар. - Угощайся.
- Нет, спасибо, - сказал Адам.
Аарон Блауштайн зажег сигару, зажмурился и с наслаждением затянулся.
- А когда герои мертвы, - заговорил он вновь, - то надо же каким-то образом пополнять ряды. Хотя бы и простыми смертными. Которые предпочитают сидеть по домам, делать деньги и спать со своими женами.
Он раскурил сигару, сделал шаг, другой, прикрыл веки и выпустил дым через нос.
- Да, - сказал он, открывая глаза и глядя сверху на Адама. - Только всеобщая мобилизация может нас спасти. Мобилизация и...
Он запнулся и шагнул к Адаму.
- На каком корабле ты прибыл? - спросил он.
- "Эльмира". Английский корабль. Но плыли мы из Бремерхафена.
- Много они привезли?
- Много... чего?
- Ну, ты знаешь, - нетерпеливо ответил Аарон Блауштайн. - Людей, которые будут умирать за свободу, - и на мгновение уголки его губ опустились, как будто от боли.
Fur die Freiheit, fur die Freiheit: слова зазвенели в голове Адама, вернулись боль и предательство - все, что он испытал в то раннее утро на палубе "Эльмиры", даже стыд. Взгляд его упал на левую ногу. Он обнаружил, что она, независимо от его воли, даже как бы независимо от его тела, уползает, как больное животное, чтобы спрятаться под чехол кресла.
Потом он ощутил, что Аарон Блауштайн тоже глядит на нее.
- Прости меня, - сказал старик. - Ведь ты сын своего отца. Кажется, я понимаю, почему ты приехал. И что произошло. Они... заметили...
Он замолчал. Адам кивнул, не в силах поднять на него глаза. Потом справился с собой.
- Да, - сказал он. - Это из-за отца. Я приехал воевать. Но они... - он помедлил, и вдруг резко выставил ногу, чтобы её было видно. - Они заметили мое уродство.
- Это был несчастный случай? - спросил Аарон Блауштайн с неожиданной настойчивостью. - Или ты такой с рождения?
- С рождения, - сказал Адам, стараясь не отводить взгляда от этих темных горящих глаз.
- С рождения, - сказал старик. - Всегда что-то дается с рождения. Судьба. Характер. Даже, - он помедлил, - даже жизнь.
Он выпрямился, расправил плечи, как будто, несмотря на свой возраст и хрупкое телосложение, принял привычную для военного стойку. И взглянул на ногу.
- Даже несмотря на это, - сказал он, - солдат из тебя получился бы более надежный, чем из большинства тех, кого они взяли. Отупевшие от пьянства ирландцы и толстобрюхие немцы. Да, те самые немцы, которых Наполеон раскидал, как пучки соломы. Что же, южане их точно так же раскидают. Знаешь, что у немцев хорошо получается? Грабить и драпать - так янки говорят!
Он пожал плечами и продолжал:
- Но только на них и можно рассчитывать, раз уж так случилось, что не всякий янки желает попасть в герои. Убивая - пусть даже и немцев мятежники истощают свои силы. На это уходит время, солдаты и порох. А немцы все прибывают и прибывают.
Снова громыхнуло, и в стекло забарабанил дождь. Штора вздулась бугром и шарахнулась в комнату от порыва ветра. Аарон Блауштайн подошел к окну. Отдернул штору.
- Сюда угодили булыжником, - пояснил он. - Мы загородили дыру фанерой, но её сдуло.
Он нагнулся, прилаживая фанерку на место.
- Булыжником? - переспросил Адам.
- Да, когда штурмовали дом.
- Кто?
- Чернь, - он ещё дальше отодвинул штору. За шторой, у стены, стояли винтовки. - Некоторые мои служащие, - сказал он, - защищали нас. Даже не пришлось просить, они принесли с собой оружие. Среди них были ирландцы. Человек, которого они застрелили на крыльце дома, думаю, тоже был ирландцем. Смех, да и только.
Он помолчал и добавил:
- Хватило одного выстрела. Толпа отправилась на поиски более легкой добычи.
Он отпустил штору, убедился, что его заплатка держится, и вернулся к Адаму.
- А знаешь, - сказал он, - это как-то бодрит - когда на твой дом нападают только потому, что ты богат. А не потому, что ты богатый еврей. Даже ради одного этого стоило преодолевать такие трудности, чтобы попасть в Америку.
Вдруг он показался Адаму страшно усталым, лицо ещё больше побледнело. Он сел.
- Я не был таким злым, - он поглядел на свою сигару, теперь погасшую, но не стал разжигать её. - Большинство этих негодяев тоже эмигрировали в Америку. Но не разбогатели. Знаешь, всегда найдется причина. Вот что такое История - это причина всего. Потому-то она и смогла заменить Бога. Ведь Бог - тоже причина. Просто, - он сухо и коротко засмеялся. - Просто Богу надоело вечно брать вину на себя. Вот и решил он на время переложить вину на плечи Истории.
Он рассмеялся под мерцающей люстрой.
Потом перестал смеяться.
- Ничего смешного, - брюзгливо пожаловался он, - не вижу ничего смешного в моих словах.
Затем продолжал бесцветным голосом:
- Эти несчастные, бунтовщики, которые так поступали с чернокожими, они являются частью причины, частью Истории. О, да!
Адам почувствовал дурноту, как будто обед был несвежим. В горле появился металлический привкус. Аарон Блауштайн смотрел ему в лицо.
- Да, тебя потрясло то, что ты увидел. Ты сошел с корабля и ступил на землю Америки, и увидел... то, что увидел. Но послушай, одно всегда является частью другого. Ты знал об этом?
Адам помотал головой.
- Такое знание тяжко дается, сынок, - говорил старик с бесконечным состраданием. - Но ты научишься. Только выучившись этому, можно жить. Только так. Все, что рождено Историей - и даже эта мука - рождено исключительно потому, что одно - это всегда часть другого. Да, сынок, - он помолчал. - Даже добро. Да, сынок, я убедительно прошу тебя не отчаиваться. Попытайся - мы должны пытаться - понять причину. Те, кто делал это с чернокожими, у них была своя причина. У людей всегда имеется причина. Вот в чем беда-то. Ты знал об этом?
Адам неотрывно смотрел на Аарона Блауштайна и не знал ровным счетом ничего. Он видел, как вдалеке шевелятся губы старика, из далекого далека звучал его голос.
- ...ехали за свободой и надеждой, - говорил голос, - а теперь их предают, хватают и посылают умирать за чернокожих. Поэтому они убивают черных и...
Адам смотрел, как движутся губы. Если он будет смотреть, как движутся губы, он не услышит слов. Но он услышал.
- ... за свободой и надеждой, но не разбогатели. Вот почему они кричали: "Долой богачей!" Потому что у богачей есть триста долларов, а если у тебя есть триста долларов, ты можешь откупиться от призыва и остаться дома, и богатеть дальше.
Аарон Блауштайн засмеялся. Потом смех умолк.
- Да, - сказал он. - Все теперь богатеют. А ты не знал? - он помолчал. - Все, кого не убили.
Он резко поднялся с кресла. Адам увидел, как тонкие белые пальцы мнут, ломают погасшую сигару.
- Но некоторые верят, - сказал он невнятно. - Некоторые верят. Такие как ты. С твоей увечной ногой.
Он замолчал. Адам слышал, как он дышит.
- Да, - сказал Аарон Блауштайн, когда дыхание выровнялось. - Но земля вертится. Люди богатеют. Я становлюсь богаче.
Он помолчал.
- Ты слышал о Ченслорсвилле16?
Адам покачал головой.
- Эти проклятые - Богом проклятые, толстопузые немчишки - сломались. Темнело, и южане - распроклятые мятежники - выскочили из леса. Они начали контрнаступление, и немцы сломались.
Он швырнул распотрошенную, изломанную сигару на красный ковер и поглядел на нее.
- Мой сын был убит, - глухо сказал он. И сел.
Отдышался и заговорил:
- Мой сын попал в корпус Говарда. Немцы сломались и пропустили противника с фланга, - он помолчал, потом снова заговорил, ещё тише. Прошло два месяца. Моя жена не пережила смерти Стефана. И я не думал, что переживу.
Он глядел на истерзанную сигару на красном ковре.
- Ты знаешь, - он поднял на Адама темные, умоляющие глаза. - Я не могу умереть.
Он встал с кресла. Он дрожал, как в ознобе.
- Да плевать мне теперь на них! - сказал он. - Они убивают на улицах. Они вешают негров. Они богатеют. Они богохульствуют, совокупляются, прелюбодействуют. Да пусть хоть передохнут все эти южане с северянами. Тьфу! Плевать на них... - он поднял правую руку, тонкую, костлявую, белую, дрожащую под сверкающей громадной люстрой из горного хрусталя, в которой мерцало множество маленьких газовых рожков.
- Наплевать! - выкрикнул он. - Пусть хоть язва египетская, хоть жесточайший геморрой! Будь проклята эта земля! Где мой сын?
Он стоял, содрогаясь под блеском хрусталя. Рука его медленно опустилась.
- Нет... нет, - сказал он. - Прости. Не знаю, что со мной, - он аккуратно достал портсигар, закурил другую сигару. Затянулся, глубоко вдохнул дым. Внимательно оглядел сигару.
- Это очень дорогие сигары, - сказал он.
- Да, - сказал Адам. Нужно было что-нибудь сказать, поскольку Аарон Блауштайн смотрел прямо на него.
- Знаешь, что такое История? - спросил Аарон Блауштайн.
- Нет, - ответил Адам.
- Это мука смертная, через которую должны пройти люди. Чтобы свершилось то, что свершилось бы и без этого.
Он расхохотался под сверкающей люстрой.
- Не знаю, что со мной такое, - раздраженно сказал он. Шагнул к Адаму и спросил, глядя на него сверху: - Знаешь, чей на тебе сюртук?
Адам понял. Понял мгновенно, и ужас сковал его, как лед.
- Смотрю, как ты сидишь в этом сюртуке, - сказал старик и запнулся. Потом продолжал: - Я не суеверен. И в Бога не верую. Но я верю, что это Бог послал мне тебя.
Он глядел на Адама сверху вниз испытующим взглядом.
- И знаешь для чего?
- Нет, - с трудом выговорил Адам.
- Чтобы ты стал моим сыном, - сказал Аарон Блауштайн.
В эту минуту вместо худого старика с белым, как мел, лицом и темными горящими глазами Адам увидел своего отца. Но не сломленного, умирающего на кушетке в сумеречной комнате в Баварии, а волшебным образом восставшего над болью и душевной смутой, чтобы приветствовать сына в час его торжества. Глаза Адама наполнились слезами, поплыла в их блеске, затуманилась фигура в черном.
- Даже это, - указывая на ботинок Адама, говорил Аарон Блауштайн, поглощенный своей мечтой.
Адам посмотрел на ботинок.
- Даже это - знак, - говорил старик.
Адам глядел на ботинок. Это мой ботинок, подумал он. Я его создал.
- Знак того, что ты послан Господом, - говорил голос из далекого далека.
Адам почувствовал на себе тысячу тонких, как паутина, нитей, они затягивались, душили его. Казалось, он больше не сможет вздохнуть.
- Это знак, - говорил далекий голос, - что тебя у меня не отнимут. Они не возьмут тебя для своей войны. Ты останешься со мной. В моем доме. О, сын мой! - вскричал он и с этими словами рухнул на колени перед Адамом, уронив сигару, и потянулся к ботинку, как будто хотел прикоснуться к чему-то страшно хрупкому и драгоценному.
Адам сидел погруженный в бездумье, не отрывая взгляда от сигары на полу. Он видел, как красный ковер вокруг горящего кончика сигары стал коричневым, потом почернел. Видел, как поднимается дым от ковра, смешиваясь с голубоватым дымком сигары. Он следил за красным мерцанием чернеющих нитей ткани, по мере того как огонь пожирал их и отделял одну от другой.
И вдруг у него в голове прозвучал голос Старого Якоба из Баварии: ... носить его и даже умереть в нем. Вот что говорил голос внутри его головы, во тьме. С пулей в теле, говорил голос. Но ботинок все равно останется моим, говорил голос.
Адам резко встал с кресла. Он отдернул левую ногу, отшатнувшись от старика, стоящего на коленях, и впечатал ботинок в сигару, в дымящееся пятно на ковре.
- Чего вы от меня хотите? - спросил он старика.
Старик, так и не поднявшийся с колен, посмотрел на него снизу вверх.
- Я хочу надеяться, что не умру от горя, - сказал он и склонил голову, как будто стыдясь своего признания.
- Мне тоже от вас кое-что нужно, - сказал Адам, удивляясь, насколько отчужденно и сурово прозвучал его голос. - Кое-что поважнее.
- Что же?
- Вы богаты, - проговорил Адам, окинув взглядом мрамор, полированное дерево, позолоту и сверкающее стекло. - У вас есть власть. Есть влияние. Вы можете это сделать.
- Что сделать, сын мой?
- Не называйте меня своим сыном. Вы слышали, о чем я прошу вас? - он подождал, и видя, что Аарон Блауштайн не отвечает, сказал: - Я хочу попасть в армию. И вы должны это устроить.
Аарон Блауштайн поднялся, ослабевший, и стоял перед ним.
- Я могу маршировать! - сказал Адам. - Глядите! - он сделал три уверенных шага по комнате, ловко развернулся и обнаружил, что Аарон Блауштайн грустно качает головой.
- Нет, - сказал старик. - Это не в моей власти, - и указал на ботинок.
- Ну и ладно, - резко сказал Адам, отступая. - Пойду пешком. До Виргинии. Я должен быть там. Когда мой отец шел на баррикады, никто не разглядывал его ботинки. Ему дали мушкет. В Растатте ему дали мушкет в руки.
Он подошел и встал, сердитый, перед стариком.
- Думаете, я приехал сюда, чтобы разбогатеть? - спросил он.
- Нет, ты приехал не для того, чтобы разбогатеть, - сказал Аарон Блауштайн.
- Тогда для чего?
Старик погрузился в раздумье.
- Если ты должен ехать, - медленно проговорил он, - я мог бы устроить это. Но никто не даст тебе в руки мушкет. Да... - он помолчал. - Да, я мог бы это устроить, дело в том...
- Я не могу ехать на ваши деньги, - прервал его Адам. - Разве вы не понимаете?
Аарон Блауштайн смотрел на него долго и внимательно.
- Сынок, - сказал он и запнулся.
- Позволь называть тебя сыном, - сказал он, помолчав. - Позволь ощутить это слово на языке, даже если твое сердце остается глухо к нему.
- Это не потому, что сердце мое к нему глухо, это потому...
Аарон Блауштайн поднял руку с неожиданной властностью.
- Ты поедешь, - сказал он. - Я придумал, как тебе...
- Только не на ваши деньги, - прервал его Адам.
- Нет, - сказал старик. - На свои, которые ты заработаешь. Но не у меня. Деньги небольшие, но на жизнь хватит. И чтобы добраться до Виргинии хватит.
Подавшись вперед, Адам положил ладонь на его исхудалую руку. И ощутил, что плоти почти не осталось на кости.
- Вы должны понять, - взмолился он. - Прошу вас, поймите, почему мне необходимо поехать.
- Кажется, я понимаю, - сказал Аарон Блауштайн. - Понимаю.
Он помолчал.
- Но знаешь ли ты - ты сам - знаешь ли наверняка, почему тебе это так необходимо? - он покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ведь как раз для этого тебе и нужно ехать - чтобы понять, для чего тебе это. Ибо... вспышка волнения на миг осветила его лицо, - да будет тебе известно, что единственный способ узнать, зачем ты совершаешь какой-то поступок - это совершить его. Только так, наверное, человек и может познать то, что ему знать необходимо.
Он безучастно отвернулся. Сделал шаг, другой. Вдруг колени его подломились, и он без сил рухнул в кресло. Он тяжело дышал.
- Я старый человек, - наконец выговорил он. - И не знаю того, что мне необходимо знать.
Голова его безвольно откинулась на мягкую спинку кресла, глаза закрылись.
- Знаю только, что Стефан, мой сын, умер.
И добавил:
- Я должен был знать, что если ты останешься, ты не заменишь мне сына. Это будет возможно только если ты уедешь. Потому что Стефан уехал.
Глава 6
Адам спрыгнул с большого фургона, и фургон медленно покатил дальше.
Известняковая пыль дороги белым налетом покрыла траву, фенхель и щавель. Над припорошенной мелом зеленью пламенели ярко оранжевые цветки тубероз. Бабочка - тигриного, черного с золотом окраса - свешивала с цветка раздвоенный, как у ласточки, хвост. Утопая ботинками в белой пыли, Адам смотрел, как мерно вспыхивают под солнцем её крылья, открываясь и захлопываясь. Послеполуденное солнце слепило. Воздух стоял не шелохнувшись. Он был почти убежден, что в этом недвижном воздухе можно ощутить щекой даже невесомое, нежное, бархатистое дуновение от медленных, томных взмахов этих крыльев.
Он услышал приглушенный пылью хруст гравия под железными ободами колес второго фургона. Первый - большой - фургон величаво двигался вверх по склону в пятидесяти ярдах от него, белый парусиновый верх сверкал на солнце. Второй фургон поравнялся с Адамом и остановился. Адам поставил на подножку здоровую ногу.
- Сказал тебе сойти, а? - спросил негр-возница.
- Да, - ответил Адам и вскочил на подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24