Ее взгляд был прикован к почтальону.
Что нужно Жофике от отца Шути Сюч?
– Когда ты виделась с Дорой? – спросила вдруг Марта Сабо.
Жофика пришла в ужас. Учительница смотрела куда-то поверх ее головы и спокойно играла ножом для разрезания бумаг.
Марта, делая вид, что не смотрит на Жофику, наблюдала за ней. Так. Теперь она размышляет над тем, как бы ответить на вопрос. Правду сказать она не может, лгать не будет. Пока еще не известно, почему она не может сказать правды. Но это выяснится. Ведь все всегда становится известным.
– Недавно, – наконец ответила Жофика на ее вопрос.
– Они уехали, – продолжала Марта Сабо. – В понедельник, во второй половине дня. Ты знаешь об этом?
– Знаю.
Да, она об этом знала. И знала не только об этом, ей кое-что еще известно, например что уехала одна Вики, а Дора непонятно почему находится здесь и скрывается у Понграца.
Теперь девочка неожиданно повернулась к ней спиной: вошел отец Шути. Он выгрузил из своей сумки пачку писем и целую связку "Кёзневелеш".
– Можно мне идти? – спросила Жофика.
Раньше Жофи не посмела бы обратиться первой, она отлично знает, что разговор может прервать только учитель. Но почему она так следит за почтальоном? От кого ждет письма? О чем ей должны написать? А может, это для Доры? Ну, конечно. Дора показываться не может, что-то мешает ей жить дома, поэтому она спряталась у старика. Но в чем дело?
– Да, можешь идти.
И Марта Сабо стала рыться на столе в бумагах. Жофи вышла вместе с почтальоном. Быстро подойдя к дверям, Марта посмотрела им вслед. Жофи некоторое время молчала, затем, видимо собравшись с духом, спросила о чем-то у отца Шути Сюч. Письмоносец в ответ покачал головой. Жофи не стала спускаться вместе с ним. Она продолжала стоять, прижав к щекам руки и – провожая почтальона взглядом. Почувствовав вдруг, что за ней следят, она резко обернулась и, увидев Марту, стремглав понеслась вниз по лестнице.
В полдень в учительскую зашел Хидаш. Он сильно загорел. Рассказывал, что часто бывает на острове. Но все время казалось, что Хидаш никак не решается сказать о чем-то главном. Марта Сабо видела, с каким трудом он подбирал нужные слова. Она теперь наблюдала за ним с тем же вниманием, с каким недавно следила за своей ученицей. Вот дурачок! Разве он обязан отчитываться перед ней? Когда он наконец выпалил, что в августе будет его свадьба, Марта Сабо дружески пожала ему руку и пожелала большого счастья. Хидаш тут же удалился. Похоже было, что он зашел просто для того, чтобы облегчить душу. Вот чудак! Он как будто оправдывается перед ней. Зачем? Кто она ему?
Зазвонил телефон, Марта слышала, как секретарша сказала: "Подождите, пожалуйста!" Звонила жена Калмана Халлера. Она требовала, чтобы ее племянница, которая находится сейчас в школе, немедленно принесла ей портфель мужа. Мать Жофи обещала, что дочь утром, по пути в школу, занесет портфель. А портфеля все нет.
Марта попросила передать жене Халлера, что сейчас же выяснит, в чем дело. Нет, она не собирается подходить к телефону, еще не хватало сейчас выслушивать жалобы Като. Она снова позвонила Секею и велела снова послать к ней Жофику.
На этот раз Жофику не пришлось ждать. Она почти тут же появилась в дверях. Но теперь лицо у нее было замкнутое и испуганное, как обычно в начале учебного года. Казалось, кто-то стер с него выражение уверенности и спокойствия, каким светилось оно в тот момент, когда каменщик бросил ей свой подарок – грушу. Теперь Жофи боялась.
– Тебе звонили насчет какого-то портфеля. Ты знаешь, что это за портфель?
Девочка кивнула.
– Говорят, ты должна была сегодня отнести его на место.
– Да, должна была.
– А почему не сделала этого?
Жофи долго молчала, затем сказала, что побоялась сдать портфель в музей, так как там ее мог увидеть дядя Калман.
– Но ведь ты не в музей должна была отнести его, а к тете своей.
Нет, Жофи не хотела отдавать портфель тете. Нельзя.
– Это нельзя? Почему?
– Нельзя.
Марта вспомнила вдруг Като – свою одноклассницу. Недоверчивая, любопытная, она могла выворачивать сумки подруг и читать найденные там письма, умела подслушивать за дверью учительской во время совещаний и подглядывала в щелочку, как целуется ее брат со своей невестой Юдит Папп. Да. Като. Но что в том портфеле, который, по мнению Жофики, не должен попасть к Като?
Марта Сабо просто не знала, на что решиться.
– Принеси портфель сюда, в учительскую, твой дядя сам заберет его отсюда. Я позвоню ему.
Жофи убежала и тотчас же вернулась. Тяжело дыша, она положила портфель перед Мартой на стол. Да, вокруг этого портфеля какая-то тайна. Тайна Жофи. Тайна Калмана.
Девочка облегченно вздохнула.
– Только дяде Калману, больше никому! – повторила она несколько раз.
Когда дверь за ней затворилась, Марта открыла портфель. Она увидела в нем непромокаемую куртку, бритвенный прибор, зубную щетку. В боковом отделении нашла зачетную книжку и копию диплома на звание доктора, выданного после защиты в Академии наук имени Петера Пазманя диссертации на тему "Золотые монеты Венгрии", Тут же лежал иностранный матрикул – экзаменационная книжка Перуджинского университета, где Халлер в течение двух семестров занимался на факультете истории искусств. Среди документов был конверт и в нем двести австрийских шиллингов.
Она снова заглянула в присланное из совета письмо. "В понедельник, 22-го числа, в пять часов дня…" Вдруг перед глазами ее всплыло лицо привратницы дома номер девять. Она спокойно ела помидоры у ворот, когда Марта, задыхаясь от быстрой ходьбы, спросила, дома ли Виктория Вадас. "Сегодня в пять часов они уехали на какой-то машине, – сказала привратница. – Хоть бы совсем не возвращались!"
Марта Сабо закрыла портфель. Теперь она знала, почему Жофика в понедельник в пять часов дня захлопнула дверь хранилища, знала, почему Дора Гергей в понедельник ночью поселилась у Иштвана Понграца!
Перед тем как уйти домой, она позвонила Калману Халлеру. Его не оказалось. Он ушел в крепость. На вопрос, что ему передать, Марта ответила: "Спасибо, ничего". Секретарше она поручила созвониться с Като. Хотя Жофики сейчас в школе нет, надо позаботиться о том, чтобы портфель в кратчайший срок был возвращен хозяину.
Придя домой, Марта наспех кое-что сварила себе, но есть совсем не хотелось. Опершись на подоконник, она внимательно смотрела на улицу. Като. Марианна. Халлер. Жофика и дядя Пишта. Вики и Дора. Ну как же ты будешь решать судьбы детей, когда их жизнь так тесно связана с жизнью взрослых? Надо сначала изменить жизнь взрослых. Но как взяться за это дело, какое она имеет право вмешиваться, да и кто станет слушать ее вообще? Правда, на совещаниях ее слушают. Но это совещания. Там бывает самое большее сорок человек. Может быть, надо писать об этом? Что писать – статьи, брошюры, книги?
Кто-то поздоровался с ней.
Это Яни Борбей, он как раз проезжал мимо на своем велосипеде. Когда-то Марта и его учила. Она помнит Яни тщедушненьким белобрысым мальчуганом. Его не слышно было и не видно. Говорил он редко, лишь тогда, когда знал что-нибудь наверняка. Да, очень редко говорил. Потом устроился на почте и теперь работает разносчиком телеграмм. В классе его прозвали Бубу.
– Жарко, – заметил Бубу и слез с велосипеда. – Не угостите водой?
Марта дождалась, пока струя воды стала холодной, затем налила стакан и подала парню. Бубу сообщил, что у него осталась одна телеграмма, но доставить ее он не сможет, так как адресат уехал. Придется вернуть на почту. Еще полчаса – и он сдаст свою маленькую сумку другому. На этом его рабочий день окончен.
– Больше всего возни с недоставленными телеграммами, – пожаловался он Марте. – Отправитель недоволен, жалуется в газету, и в один прекрасный день появляется заметка, что почта-де неисправно работает. А куда я должен доставить телеграмму, если человек уехал на дачу? Уехал – ну и правильно сделал. Имей я возможность вырваться из этого раскаленного котла, я бы тоже выехал. По мне, пусть отдыхает себе, только бы адрес оставил.
Бубу подъехал со стороны площади. В каком доме он побывал? Пока пьет, книжка его лежит на подоконнике. Марта склонилась к раскрытой книге и увидела телеграмму. Теперь все ясно. Не удивительно, что ему не удалось доставить телеграмму. Это была телеграмма для Доры.
– Тебе не придется возвращать ее на телеграф, – сказала она неожиданно Бубу. – Можешь оставить ее здесь, у меня.
Вдруг вся кровь прилила к ее лицу. Ей показалось, будто от этого клочка бумаги зависела жизнь Доры. "Сдает помаленьку тетя Марта, – подумал Бубу. – Видно, жару плохо стала переносить. Но с какой стати оставлять ей телеграмму, что пришла на имя Гергей?"
– Видишь ли, адресат живет тут, в школе, с тех пор как ее сестра уехала. Если ты можешь оставить мне телеграмму, то я сама передам ее.
Бубу согласился. Уж кто-кто, а тетя Марта наверняка знает, что можно и чего нельзя. По крайней мере он избавится от этой телеграммы. А то четвертый раз приезжает уже сюда с ней. Вот тут надо расписаться. Так. Бубу попрощался и напоследок попросил Марту непременно вручить телеграмму, иначе ему здорово попадет.
О, она все прекрасно понимает, пусть не беспокоится.
Учительница-то, оказывается, любопытна. Вот он никогда не раскрывает чужие телеграммы. Правда, она даже деньги имеет право принимать вместо адресата, потому что Сабо замещает директора. И к тому же эта телеграмма для ее ученицы. Вот она ее и раскрыла. Что это с ней – голову склонила, может, плохо или просто задумалась? Что же там написано, в той телеграмме? Впрочем, слава богу, его это уже не касается.
Марта Сабо вновь запечатала телеграмму и вышла на раскаленную улицу. Надо спешить. Там внизу ждут эту телеграмму. Хорошо бы проскользнуть незамеченной. Всякая встреча, в особенности с Секеем, нежелательна. О Секее вообще придется поговорить с директором: он завистливый, ленивый, бестолковый человек, к тому же не любит детей. Привыкли всегда и по всякому поводу ругать Понграца, а Секей и рад.
Она подкралась к двери с занавешенными стеклами и остановилась. Из комнаты слышен был разговор, рокотал голос Понграца. Марта Сабо сунула телеграмму за ручку двери. Голоса в комнате умолкли. Видимо, там услыхали шум. Воцарилось молчание.
Никогда в жизни она еще не бежала так, как теперь из этого коридора. Она должна была во что бы то ни стало успеть уйти, исчезнуть до того момента, когда старик подковыляет к двери, откроет ее и выглянет, чтобы узнать, кто же подходил. Когда Понграц наконец открыл дверь, в коридоре уже никого не было, но к его ногам упал легкий белый квадратик. Без очков он ничего не мог разобрать, но когда Дора вырвала бумагу у него из рук, старик прочел по ее лицу, что телеграмма, кто бы ее ни принес сюда, адресована не ему. Рука Доры так дрожала, что она не могла вскрыть ее, потом положила на стол и стала разглядывать со всех сторон. Доре было всего одиннадцать лет, и ей еще никогда не приходилось получать телеграммы.
И куда только запропастились эти проклятые очки? Куда швырнул он их с перепугу, когда услыхал, что кто-то подслушивает за дверью? Как назло, когда надо, не найдешь. Ах, вот они, голубчики.
– Постой же, не так открывается! – рявкнул Понграц на Дору.
Еще одна недотепа нашлась. Вертит, перекладывает с места на место, нет того, чтобы разорвать заклейку. Итак: «Доре Гергей». Слава богу, хоть фамилия отыскалась. Гергей – еще куда ни шло. Его отца звали Гергеем Понграцем. И откуда пигалице пишут? Вена. А где эта самая Вена? Девчонка губы втянула, стоит как истукан. Нет, кажись, живая: ишь как стрельнула глазами. Заморгала. Гляди-ка, сама не знает, плакать или смеяться. Все перечитывает эту никчемную бумажонку: «Прости меня, попробуй пристроиться у мамы. Вики».
22
Секей неистовствовал.
Добозиха уехала в Балатонфюред. Понграц на бюллетене, а ты один за всех отдувайся. В совет пойти – еще ладно, но тащиться по такой жаре в нумизматический музей, потом в институт – это уже слишком! Срочно! Подумаешь – срочно! Гонять – это она, заместительница, умеет. Беги сюда, слетай туда. Пусть Понграц теперь позлится, уж больно ему хорошо живется: он себе топает по комнате да отлеживается, а две пигалицы обхаживают его. Узнал бы, какие он, Секей, бумажки несет. Во всех одно и то же написано: «1957 № 303. Дело о нарушении дисциплины ученицей шестого класса Жофией Надь».
Срочно? Все же он к Понграцу успеет заглянуть – надо устроить ему парочку веселых минут. Ничего себе помощницу подобрал. Порядочная, видно, эта Жофия Надь дрянь, если даже летом приходится учителям с ней возиться. Хотя в самый раз для Понграца. В одну прекрасную ночь она еще перережет ему горло. Вообще неплохо поосмотреться у старика, вынюхать, где он прячет ту, вторую, что в ночь на вторник завели к нему.
Ну не дурак ли этот Понграц? Сначала снял свою вывеску "Просьба не стучать", теперь снова вывесил. Жаль. Он бы сейчас так стукнул, что и мертвец встал бы из могилы. Секей распахнул дверь. Старик был один. Занавеска на окне отодвинута, на вешалке только картуз да плащ Понграца. Чернявой девчонки нет и следа. Видно, он ее уже сплавил. Понграц насторожился. Секей редко переступает его порог, а если уж зайдет, то жди рассказа, как родич его тоже сломал лодыжку да так хромым и остался до смерти.
– Вам-то хорошо, – начал Секей, положив на стол книгу доставки. – Лежите себе тут, прохлаждаетесь, захотели – вздремнули. Ну, как нога?
Понграц пробормотал в ответ что-то невнятное.
– Зато другим приходится в такую жару быть на побегушках. Нет человеку никакого покоя. Марта-то все подгоняет. Говорит, срочно доставь эти бумажки, а что толку в них!
Старый Пишта не заглянул в книгу, хотя Секей подсунул ее под самый нос старика.
– Не видно что-то чернявенькой. Или вы куда-нибудь ее отослали?
Этот чего-то мудрит, подумал Понграц, он все одно, что вестник Иова: неспроста, ох, неспроста пришел он сюда! Секей и парнем такой же был, только тогда и радовался, если мог принести кому-нибудь злую весть. Когда упала бомба, он, Понграц, стоял у черного хода. Бомба швырнула его волной оземь, да с такой силой, что у него изо рта и из носа пошла кровь. Потом он еще плохо слышал. Когда пришел в себя, над ним сидел Секей и брызгал его водой. "Надобно бы, говорит, сходить в большое убежище, там, видно, беда". Сам глаза в сторону, будто жалеет его. Только Понграц знал, что ему никого не жалко. Пополз он к убежищу, бежать не мог – колено разбил, когда упал во время взрыва. Да если и мог бы – все равно напрасно: хоть на крыльях лети к убежищу, ни одной там души уже не было в живых…
Ежели этого Секея интересует черномазая, то может искать ее. Нет здесь больше Доры – улетучилась со всеми монатками. Говорит, домой хочу пробраться. Даже взяла у него связку запасных ключей, что он хранил у себя на тот случай, если кто-нибудь из дежурных потеряет свои. Обещала вернуть, и пока что он верит ей. Только не увидали бы у нее тех ключей, а то ему здорово может нагореть из-за этой разбойницы.
Так что ушла, пусть теперь ищут. Да, недолго гостила она тут, за два дня нагостилась. Так и не поведала, какая беда приключилась с ней, и спасибо-то не сказала за приют. Поглядела на него своими черными глазищами, схватила свой рюкзак – только ее и видели. Ну и слава богу, по крайней мере опять тишина. Скажи-ка, такая маленькая, а такая недоверчивая. Да разве бы он, хоть натвори она тут что-нибудь, выдал ее? Конечно, нет. Сказала бы, мол, убежала из дому на пару дней, – и все тут. Так нет; и что еще за номер с телеграммой? Вики какая-то посылает! Вики! Ну и имечко, второго такого не сыщешь на всей земле. Хотя есть же "Дора"! Семейка, нечего сказать!
Понграц снова буркнул что-то. Если Секею очень хочется услышать "да", так пусть воображает, что услышал.
– А не мешало бы вам удержать ее пока при себе. Вторая-то вряд ли вернется сюда. Или, может, вы это знали, потому и зазвали к себе черненькую?
Почему это недотепа не приходит больше сюда? Она всегда являлась в срок, аккуратно, даже после того случая. Чего Секей уставился на него своими холодными глазами, как будто он, Понграц, виноват, что Марча полюбила Имре. На Секея она плевать хотела. До сих пор никак не успокоится, уж от доченьки и костей-то не осталось! А что была за красавица! Но что поделаешь, кроме своего Имре, никого не признавала.
– Глядите, как бы голова у вас не треснула, – заметил он Секею, – уж больно много знаете. Это может вам повредить.
Секей сделал вид, что не понял его.
– Она не говорила вам, что натворила? Надеюсь, хоть не крала. Вы ее частенько посылаете в кладовую, так ведь и я отвечаю за имущество, не дай бог, пропадет оттуда что, уж не знаю, кто и платить будет.
За кого же этот рыжеглазый – чтоб ему ни дна, ни покрышки – принимает Жофи? Нашел вора! Уж ему-то, если на то пошло, стоит помолчать. Пусть-ка ответит, почему зимой в его комнате жарища, а в классах дети мерзнут? Только спросишь его, так он с самой невинной миной начнет доказывать, что в классах тяга плохая, что уголь некачественный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Что нужно Жофике от отца Шути Сюч?
– Когда ты виделась с Дорой? – спросила вдруг Марта Сабо.
Жофика пришла в ужас. Учительница смотрела куда-то поверх ее головы и спокойно играла ножом для разрезания бумаг.
Марта, делая вид, что не смотрит на Жофику, наблюдала за ней. Так. Теперь она размышляет над тем, как бы ответить на вопрос. Правду сказать она не может, лгать не будет. Пока еще не известно, почему она не может сказать правды. Но это выяснится. Ведь все всегда становится известным.
– Недавно, – наконец ответила Жофика на ее вопрос.
– Они уехали, – продолжала Марта Сабо. – В понедельник, во второй половине дня. Ты знаешь об этом?
– Знаю.
Да, она об этом знала. И знала не только об этом, ей кое-что еще известно, например что уехала одна Вики, а Дора непонятно почему находится здесь и скрывается у Понграца.
Теперь девочка неожиданно повернулась к ней спиной: вошел отец Шути. Он выгрузил из своей сумки пачку писем и целую связку "Кёзневелеш".
– Можно мне идти? – спросила Жофика.
Раньше Жофи не посмела бы обратиться первой, она отлично знает, что разговор может прервать только учитель. Но почему она так следит за почтальоном? От кого ждет письма? О чем ей должны написать? А может, это для Доры? Ну, конечно. Дора показываться не может, что-то мешает ей жить дома, поэтому она спряталась у старика. Но в чем дело?
– Да, можешь идти.
И Марта Сабо стала рыться на столе в бумагах. Жофи вышла вместе с почтальоном. Быстро подойдя к дверям, Марта посмотрела им вслед. Жофи некоторое время молчала, затем, видимо собравшись с духом, спросила о чем-то у отца Шути Сюч. Письмоносец в ответ покачал головой. Жофи не стала спускаться вместе с ним. Она продолжала стоять, прижав к щекам руки и – провожая почтальона взглядом. Почувствовав вдруг, что за ней следят, она резко обернулась и, увидев Марту, стремглав понеслась вниз по лестнице.
В полдень в учительскую зашел Хидаш. Он сильно загорел. Рассказывал, что часто бывает на острове. Но все время казалось, что Хидаш никак не решается сказать о чем-то главном. Марта Сабо видела, с каким трудом он подбирал нужные слова. Она теперь наблюдала за ним с тем же вниманием, с каким недавно следила за своей ученицей. Вот дурачок! Разве он обязан отчитываться перед ней? Когда он наконец выпалил, что в августе будет его свадьба, Марта Сабо дружески пожала ему руку и пожелала большого счастья. Хидаш тут же удалился. Похоже было, что он зашел просто для того, чтобы облегчить душу. Вот чудак! Он как будто оправдывается перед ней. Зачем? Кто она ему?
Зазвонил телефон, Марта слышала, как секретарша сказала: "Подождите, пожалуйста!" Звонила жена Калмана Халлера. Она требовала, чтобы ее племянница, которая находится сейчас в школе, немедленно принесла ей портфель мужа. Мать Жофи обещала, что дочь утром, по пути в школу, занесет портфель. А портфеля все нет.
Марта попросила передать жене Халлера, что сейчас же выяснит, в чем дело. Нет, она не собирается подходить к телефону, еще не хватало сейчас выслушивать жалобы Като. Она снова позвонила Секею и велела снова послать к ней Жофику.
На этот раз Жофику не пришлось ждать. Она почти тут же появилась в дверях. Но теперь лицо у нее было замкнутое и испуганное, как обычно в начале учебного года. Казалось, кто-то стер с него выражение уверенности и спокойствия, каким светилось оно в тот момент, когда каменщик бросил ей свой подарок – грушу. Теперь Жофи боялась.
– Тебе звонили насчет какого-то портфеля. Ты знаешь, что это за портфель?
Девочка кивнула.
– Говорят, ты должна была сегодня отнести его на место.
– Да, должна была.
– А почему не сделала этого?
Жофи долго молчала, затем сказала, что побоялась сдать портфель в музей, так как там ее мог увидеть дядя Калман.
– Но ведь ты не в музей должна была отнести его, а к тете своей.
Нет, Жофи не хотела отдавать портфель тете. Нельзя.
– Это нельзя? Почему?
– Нельзя.
Марта вспомнила вдруг Като – свою одноклассницу. Недоверчивая, любопытная, она могла выворачивать сумки подруг и читать найденные там письма, умела подслушивать за дверью учительской во время совещаний и подглядывала в щелочку, как целуется ее брат со своей невестой Юдит Папп. Да. Като. Но что в том портфеле, который, по мнению Жофики, не должен попасть к Като?
Марта Сабо просто не знала, на что решиться.
– Принеси портфель сюда, в учительскую, твой дядя сам заберет его отсюда. Я позвоню ему.
Жофи убежала и тотчас же вернулась. Тяжело дыша, она положила портфель перед Мартой на стол. Да, вокруг этого портфеля какая-то тайна. Тайна Жофи. Тайна Калмана.
Девочка облегченно вздохнула.
– Только дяде Калману, больше никому! – повторила она несколько раз.
Когда дверь за ней затворилась, Марта открыла портфель. Она увидела в нем непромокаемую куртку, бритвенный прибор, зубную щетку. В боковом отделении нашла зачетную книжку и копию диплома на звание доктора, выданного после защиты в Академии наук имени Петера Пазманя диссертации на тему "Золотые монеты Венгрии", Тут же лежал иностранный матрикул – экзаменационная книжка Перуджинского университета, где Халлер в течение двух семестров занимался на факультете истории искусств. Среди документов был конверт и в нем двести австрийских шиллингов.
Она снова заглянула в присланное из совета письмо. "В понедельник, 22-го числа, в пять часов дня…" Вдруг перед глазами ее всплыло лицо привратницы дома номер девять. Она спокойно ела помидоры у ворот, когда Марта, задыхаясь от быстрой ходьбы, спросила, дома ли Виктория Вадас. "Сегодня в пять часов они уехали на какой-то машине, – сказала привратница. – Хоть бы совсем не возвращались!"
Марта Сабо закрыла портфель. Теперь она знала, почему Жофика в понедельник в пять часов дня захлопнула дверь хранилища, знала, почему Дора Гергей в понедельник ночью поселилась у Иштвана Понграца!
Перед тем как уйти домой, она позвонила Калману Халлеру. Его не оказалось. Он ушел в крепость. На вопрос, что ему передать, Марта ответила: "Спасибо, ничего". Секретарше она поручила созвониться с Като. Хотя Жофики сейчас в школе нет, надо позаботиться о том, чтобы портфель в кратчайший срок был возвращен хозяину.
Придя домой, Марта наспех кое-что сварила себе, но есть совсем не хотелось. Опершись на подоконник, она внимательно смотрела на улицу. Като. Марианна. Халлер. Жофика и дядя Пишта. Вики и Дора. Ну как же ты будешь решать судьбы детей, когда их жизнь так тесно связана с жизнью взрослых? Надо сначала изменить жизнь взрослых. Но как взяться за это дело, какое она имеет право вмешиваться, да и кто станет слушать ее вообще? Правда, на совещаниях ее слушают. Но это совещания. Там бывает самое большее сорок человек. Может быть, надо писать об этом? Что писать – статьи, брошюры, книги?
Кто-то поздоровался с ней.
Это Яни Борбей, он как раз проезжал мимо на своем велосипеде. Когда-то Марта и его учила. Она помнит Яни тщедушненьким белобрысым мальчуганом. Его не слышно было и не видно. Говорил он редко, лишь тогда, когда знал что-нибудь наверняка. Да, очень редко говорил. Потом устроился на почте и теперь работает разносчиком телеграмм. В классе его прозвали Бубу.
– Жарко, – заметил Бубу и слез с велосипеда. – Не угостите водой?
Марта дождалась, пока струя воды стала холодной, затем налила стакан и подала парню. Бубу сообщил, что у него осталась одна телеграмма, но доставить ее он не сможет, так как адресат уехал. Придется вернуть на почту. Еще полчаса – и он сдаст свою маленькую сумку другому. На этом его рабочий день окончен.
– Больше всего возни с недоставленными телеграммами, – пожаловался он Марте. – Отправитель недоволен, жалуется в газету, и в один прекрасный день появляется заметка, что почта-де неисправно работает. А куда я должен доставить телеграмму, если человек уехал на дачу? Уехал – ну и правильно сделал. Имей я возможность вырваться из этого раскаленного котла, я бы тоже выехал. По мне, пусть отдыхает себе, только бы адрес оставил.
Бубу подъехал со стороны площади. В каком доме он побывал? Пока пьет, книжка его лежит на подоконнике. Марта склонилась к раскрытой книге и увидела телеграмму. Теперь все ясно. Не удивительно, что ему не удалось доставить телеграмму. Это была телеграмма для Доры.
– Тебе не придется возвращать ее на телеграф, – сказала она неожиданно Бубу. – Можешь оставить ее здесь, у меня.
Вдруг вся кровь прилила к ее лицу. Ей показалось, будто от этого клочка бумаги зависела жизнь Доры. "Сдает помаленьку тетя Марта, – подумал Бубу. – Видно, жару плохо стала переносить. Но с какой стати оставлять ей телеграмму, что пришла на имя Гергей?"
– Видишь ли, адресат живет тут, в школе, с тех пор как ее сестра уехала. Если ты можешь оставить мне телеграмму, то я сама передам ее.
Бубу согласился. Уж кто-кто, а тетя Марта наверняка знает, что можно и чего нельзя. По крайней мере он избавится от этой телеграммы. А то четвертый раз приезжает уже сюда с ней. Вот тут надо расписаться. Так. Бубу попрощался и напоследок попросил Марту непременно вручить телеграмму, иначе ему здорово попадет.
О, она все прекрасно понимает, пусть не беспокоится.
Учительница-то, оказывается, любопытна. Вот он никогда не раскрывает чужие телеграммы. Правда, она даже деньги имеет право принимать вместо адресата, потому что Сабо замещает директора. И к тому же эта телеграмма для ее ученицы. Вот она ее и раскрыла. Что это с ней – голову склонила, может, плохо или просто задумалась? Что же там написано, в той телеграмме? Впрочем, слава богу, его это уже не касается.
Марта Сабо вновь запечатала телеграмму и вышла на раскаленную улицу. Надо спешить. Там внизу ждут эту телеграмму. Хорошо бы проскользнуть незамеченной. Всякая встреча, в особенности с Секеем, нежелательна. О Секее вообще придется поговорить с директором: он завистливый, ленивый, бестолковый человек, к тому же не любит детей. Привыкли всегда и по всякому поводу ругать Понграца, а Секей и рад.
Она подкралась к двери с занавешенными стеклами и остановилась. Из комнаты слышен был разговор, рокотал голос Понграца. Марта Сабо сунула телеграмму за ручку двери. Голоса в комнате умолкли. Видимо, там услыхали шум. Воцарилось молчание.
Никогда в жизни она еще не бежала так, как теперь из этого коридора. Она должна была во что бы то ни стало успеть уйти, исчезнуть до того момента, когда старик подковыляет к двери, откроет ее и выглянет, чтобы узнать, кто же подходил. Когда Понграц наконец открыл дверь, в коридоре уже никого не было, но к его ногам упал легкий белый квадратик. Без очков он ничего не мог разобрать, но когда Дора вырвала бумагу у него из рук, старик прочел по ее лицу, что телеграмма, кто бы ее ни принес сюда, адресована не ему. Рука Доры так дрожала, что она не могла вскрыть ее, потом положила на стол и стала разглядывать со всех сторон. Доре было всего одиннадцать лет, и ей еще никогда не приходилось получать телеграммы.
И куда только запропастились эти проклятые очки? Куда швырнул он их с перепугу, когда услыхал, что кто-то подслушивает за дверью? Как назло, когда надо, не найдешь. Ах, вот они, голубчики.
– Постой же, не так открывается! – рявкнул Понграц на Дору.
Еще одна недотепа нашлась. Вертит, перекладывает с места на место, нет того, чтобы разорвать заклейку. Итак: «Доре Гергей». Слава богу, хоть фамилия отыскалась. Гергей – еще куда ни шло. Его отца звали Гергеем Понграцем. И откуда пигалице пишут? Вена. А где эта самая Вена? Девчонка губы втянула, стоит как истукан. Нет, кажись, живая: ишь как стрельнула глазами. Заморгала. Гляди-ка, сама не знает, плакать или смеяться. Все перечитывает эту никчемную бумажонку: «Прости меня, попробуй пристроиться у мамы. Вики».
22
Секей неистовствовал.
Добозиха уехала в Балатонфюред. Понграц на бюллетене, а ты один за всех отдувайся. В совет пойти – еще ладно, но тащиться по такой жаре в нумизматический музей, потом в институт – это уже слишком! Срочно! Подумаешь – срочно! Гонять – это она, заместительница, умеет. Беги сюда, слетай туда. Пусть Понграц теперь позлится, уж больно ему хорошо живется: он себе топает по комнате да отлеживается, а две пигалицы обхаживают его. Узнал бы, какие он, Секей, бумажки несет. Во всех одно и то же написано: «1957 № 303. Дело о нарушении дисциплины ученицей шестого класса Жофией Надь».
Срочно? Все же он к Понграцу успеет заглянуть – надо устроить ему парочку веселых минут. Ничего себе помощницу подобрал. Порядочная, видно, эта Жофия Надь дрянь, если даже летом приходится учителям с ней возиться. Хотя в самый раз для Понграца. В одну прекрасную ночь она еще перережет ему горло. Вообще неплохо поосмотреться у старика, вынюхать, где он прячет ту, вторую, что в ночь на вторник завели к нему.
Ну не дурак ли этот Понграц? Сначала снял свою вывеску "Просьба не стучать", теперь снова вывесил. Жаль. Он бы сейчас так стукнул, что и мертвец встал бы из могилы. Секей распахнул дверь. Старик был один. Занавеска на окне отодвинута, на вешалке только картуз да плащ Понграца. Чернявой девчонки нет и следа. Видно, он ее уже сплавил. Понграц насторожился. Секей редко переступает его порог, а если уж зайдет, то жди рассказа, как родич его тоже сломал лодыжку да так хромым и остался до смерти.
– Вам-то хорошо, – начал Секей, положив на стол книгу доставки. – Лежите себе тут, прохлаждаетесь, захотели – вздремнули. Ну, как нога?
Понграц пробормотал в ответ что-то невнятное.
– Зато другим приходится в такую жару быть на побегушках. Нет человеку никакого покоя. Марта-то все подгоняет. Говорит, срочно доставь эти бумажки, а что толку в них!
Старый Пишта не заглянул в книгу, хотя Секей подсунул ее под самый нос старика.
– Не видно что-то чернявенькой. Или вы куда-нибудь ее отослали?
Этот чего-то мудрит, подумал Понграц, он все одно, что вестник Иова: неспроста, ох, неспроста пришел он сюда! Секей и парнем такой же был, только тогда и радовался, если мог принести кому-нибудь злую весть. Когда упала бомба, он, Понграц, стоял у черного хода. Бомба швырнула его волной оземь, да с такой силой, что у него изо рта и из носа пошла кровь. Потом он еще плохо слышал. Когда пришел в себя, над ним сидел Секей и брызгал его водой. "Надобно бы, говорит, сходить в большое убежище, там, видно, беда". Сам глаза в сторону, будто жалеет его. Только Понграц знал, что ему никого не жалко. Пополз он к убежищу, бежать не мог – колено разбил, когда упал во время взрыва. Да если и мог бы – все равно напрасно: хоть на крыльях лети к убежищу, ни одной там души уже не было в живых…
Ежели этого Секея интересует черномазая, то может искать ее. Нет здесь больше Доры – улетучилась со всеми монатками. Говорит, домой хочу пробраться. Даже взяла у него связку запасных ключей, что он хранил у себя на тот случай, если кто-нибудь из дежурных потеряет свои. Обещала вернуть, и пока что он верит ей. Только не увидали бы у нее тех ключей, а то ему здорово может нагореть из-за этой разбойницы.
Так что ушла, пусть теперь ищут. Да, недолго гостила она тут, за два дня нагостилась. Так и не поведала, какая беда приключилась с ней, и спасибо-то не сказала за приют. Поглядела на него своими черными глазищами, схватила свой рюкзак – только ее и видели. Ну и слава богу, по крайней мере опять тишина. Скажи-ка, такая маленькая, а такая недоверчивая. Да разве бы он, хоть натвори она тут что-нибудь, выдал ее? Конечно, нет. Сказала бы, мол, убежала из дому на пару дней, – и все тут. Так нет; и что еще за номер с телеграммой? Вики какая-то посылает! Вики! Ну и имечко, второго такого не сыщешь на всей земле. Хотя есть же "Дора"! Семейка, нечего сказать!
Понграц снова буркнул что-то. Если Секею очень хочется услышать "да", так пусть воображает, что услышал.
– А не мешало бы вам удержать ее пока при себе. Вторая-то вряд ли вернется сюда. Или, может, вы это знали, потому и зазвали к себе черненькую?
Почему это недотепа не приходит больше сюда? Она всегда являлась в срок, аккуратно, даже после того случая. Чего Секей уставился на него своими холодными глазами, как будто он, Понграц, виноват, что Марча полюбила Имре. На Секея она плевать хотела. До сих пор никак не успокоится, уж от доченьки и костей-то не осталось! А что была за красавица! Но что поделаешь, кроме своего Имре, никого не признавала.
– Глядите, как бы голова у вас не треснула, – заметил он Секею, – уж больно много знаете. Это может вам повредить.
Секей сделал вид, что не понял его.
– Она не говорила вам, что натворила? Надеюсь, хоть не крала. Вы ее частенько посылаете в кладовую, так ведь и я отвечаю за имущество, не дай бог, пропадет оттуда что, уж не знаю, кто и платить будет.
За кого же этот рыжеглазый – чтоб ему ни дна, ни покрышки – принимает Жофи? Нашел вора! Уж ему-то, если на то пошло, стоит помолчать. Пусть-ка ответит, почему зимой в его комнате жарища, а в классах дети мерзнут? Только спросишь его, так он с самой невинной миной начнет доказывать, что в классах тяга плохая, что уголь некачественный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32