Только маленькие крысята. И белая крыса, их родная мать. У этой матери было узкое худое лицо. И глаза какие-то сумрачные. Так что это была, во всяком случае, не Лариса, нечего и корзинку вытряхивать! Еще одна старушка продавала беленьких хомяков. Но среди этих хомяков, хоть они издали и похожи, никак не могло быть Ларисы. Если бы она туда влезла, хомяки бы подняли такой крик, что с другого конца сквера услышишь. Избави Боже даже подумать о Ларисе дурное, особенно – сейчас, когда она вдруг пропала, но этими хомячками она бы полакомилась. Это уж точно!
А Ларисы все не было.
Продавали двух белых болонок. И белую ангорскую кошку с голубыми глазами. Но при чем тут болонки и кошка?
Николай Митрофанович, который очень переживал, вдруг предложил Асе купить крысенка. Там, в корзинке, один такой симпатяга!
– Зачем? – Ася так на него взглянула. Сухими глазами.
Николай Митрофанович и сам смутился.
– Ну, просто. Понравился мне.
Ася даже ничего не ответила на это бестактное предложение, хоть и сделанное, безусловно, по доброте души. А Богданов серьезно объяснил:
– Разве крысенок заменит Лариску?
Николай Митрофанович поспешно сказал, что он и думать такое не мог подумать.
А Ларисы все не было.
Ася шла напролом сквозь колючий кустарник и глотала сухие слезы. Неизвестно, что это такое, но такое бывает.
– Аська! Ну, наконец-то! – вдруг крикнул кто-то.
И выхватил ее из кустарника. И поднял высоко. И прижал к себе. Ася близко увидела папины глаза и как у него дрожат губы. Но тут же он поставил ее обратно на землю и сказал:
– Никогда тебе не прощу!
Он давно уже по этому скверу бегает. Знает, что они с Богдановым здесь. Фингала уже нашел, он в такси. А их с Богдановым никак не может поймать.
Он только не понимает, как можно уйти из дому без спросу, уехать на другой конец города и даже не оставить записки. Это у папы не укладывается в голове!
– Мы же Сеню искать…
Хорошо, что папа сообразил.
Вспомнил, как Ася к нему вчера подговаривалась, что он утром делает, нет ли у него в воскресенье съемки. А то бы они поехали, например, на собачий рынок и вдруг бы нашли Сенатора. Но папа сказал, что ночью долго будет печатать и должен завтра выспаться. Когда выспится, тогда поглядим. А маме пусть Ася даже не заикается, чтобы маме куда-то ехать. Нечего маму дергать! Поэтому Ася и записку не написала, чтоб никого не дергать и они спокойно бы выспались.
– Ну, спасибо за такую заботу! – закричал гневно папа.
Пока сообразили, куда они с Богдановым делись, папа с мамой все улицы в округе обегали. Все дворы! Все квартиры поставили на ноги! Богданова-мама все глаза себе выплакала! Ей же поневоле пришлось сказать. Вдруг они у Богдановых? Папа прежде всего туда побежал. Их нет. И никто не видел. Вдруг Фингал попал под машину? Или бы Ася сломала ногу? Или Богданов бы неудачно упал с дерева? Папа видел, как они лазают. Лазайте на здоровье! Но чтобы вот так без спросу уехать…
Папа все говорил, но Ася уже не слышала.
Она вдруг обомлела. Из-за отворота папиной куртки вдруг показался нос. Потом показались усы. И вдруг вылезла вся голова.
– Лара! – крикнула Ася как ненормальная. – Нюрочка!
– А-а-а, – папа небрежно затолкал ее обратно под куртку. И даже по носу щелкнул, чтоб сидела и не высовывалась. – Спасибо, Ларису тут встретил. Трусит по дорожке. Ну, значит – вы здесь.
– Дай мне, – попросила Ася. – Мы же ее потеряли. Я уж думала, никогда ее не увижу. Дай мне Ларочку…
– Потом, – отмахнулся папа. – В такси. Не так-то просто ее потерять, никому еще не удавалось. Где, кстати, Вадим? Ехать надо! Там мамы с ума уже сходят. Каждого поодиночке еще лови!
Но Богданов и Николай Митрофанович сами уже подходили.
– Лариса нашлась! – закричала им Ася.
Они сразу подбежали.
Потом папа долго благодарил Николая Митрофановича. А Николай Митрофанович зачем-то долго благодарил папу. И еще они долго трясли друг другу руки. И записывали телефоны каким-то огрызком.
И хотя уже попрощались, Николай Митрофанович со своей Эммой проводил их до такси. И махал рукой, когда они поехали. Ася с Богдановым тоже махали. А Фингал тыкался носом в стекло и все норовил облизать Ларису. Тоже был рад, что она нашлась.
Папа дорогой весело говорил с шофером. А Асе с Богдановым, когда они спрашивали, отвечал очень кратко и даже сухо. Хотя Ася, например, спрашивала, как эта улица, по которой они сейчас едут, называлась раньше. И кому этот памятник, что сейчас мелькнул? Но даже такие вопросы его не смягчили.
Ася своего папу знает. Обиделся. Будет теперь молчать. Очень долго отходит! С этим. его недостатком – тут Ася вздохнула – приходится им с мамой все время мириться.
Наконец доехали.
Будто они ужасно долго не были дома. Богданова-мама так и кинулась навстречу Богданову, словно он возвратился откуда-нибудь из джунглей и привез ей в подарок бриллиантовое колье:
– Сынок! Сынок!
Почему-то сегодня она называла его «сынок», а не «ирод». И сразу Богданова увела домой.
Мама сначала очень сердилась. Но она отходчивая. Быстро отошла и сказала, что благородные порывы многое искупают, хоть Ася с Богдановым Сенатора все равно не нашли, а всем вокруг основательно потрепали нервы.
А папа с Асей так до вечера и не разговаривал. Целое воскресенье. Даже не поцеловал потом на ночь.
Творческий кризис
Мама придумала что-то новое:
– Решено – я в школу пойду!
– Кому ты там нужна? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
Маленькая, она утонула в кресле. Асе сбоку видно только блестящий глаз, тонкий нос, сигарету и круглые кольца дыма, которые плывут вверх. У Валентины Васильевны был знакомый жонглер. Он собирал эти кольца и жонглировал ими в цирке. Бросал, как обручи, вверх и потом ловил. Однажды жонглер промахнулся – одно кольцо упало прямо на арену и разорвалось с таким треском, что во всем цирке полопались лампочки. Воздушным гимнастам, которые выступали после этого жонглера, пришлось работать под куполом в абсолютной темноте.
Больше ни у кого Ася таких красивых колец не видела.
– Как это «кому нужна»? – удивляется мама. – Детей буду учить. Единственное благородное дело, остальное – фуфло.
Ася представила.
Мама стоит у доски, как Нина Максимовна. «Контрольный диктант», – объявила мама. Класс схватил ручки, ждет. «Щенок был изящен и кривоног, – мама уже диктует. Асе позавчера диктовала, Ася помнит. – На брюхе его хозяина торчала во всклокоченной шерсти улыбающаяся блоха. Но блоха ли это была? Ха-ха! Собралось громоздкое жюри. Все сели на бюро коленками назад, открыли парашюты и стали читать брошюры. А над душистой крапивницей висел оранжевый балдахин из яичницы». Таких слов в классе, конечно, не проходили. Все хохочут, бросили ручки. Богданов вообще на парте лежит.
Вдруг вошла завуч. «Что тут происходит?» – «Диктант, что же еще? – удивилась мама. – На трубе сидит комарик, ковыряет ножкой в ухе, проклинает земной шарик, потому что пусто в брюхе». -»Значит, пора обедать», – догадалась завуч. И сразу объявила большую перемену. У нее на шее, оказывается, колокольчик. Так звенит! Мама несется по коридору в буфет на своей пишущей машинке. Занимать очередь! Все цепляются за эту машинку, чтобы тоже ехать, запрыгивают на клавиши, как на табуретки. И такая свалка! Никто не знает, на какую букву ему запрыгивать: с которой имя начинается или, может, фамилия? Буква «Э» вообще отказала, она заедает. «С этим классом нету сладу, дайте классу шоколаду, – весело кричит мама. – Шоколаду и какао! Мяу!» А завуч, похожая на таксу из двадцать шестой квартиры, весело бежит сзади и звонит в колокольчик…
Нет, мама не сможет. Она серьезно говорить не умеет, все – шуточки. Ребята не будут слушаться…
– И чему ты будешь учить? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна. Круглые кольца плывут над ней вверх.
– Самому благородному. Русской литературе!
– И кто тебя возьмет?
– В школу-то? Преподавателей не хватает. Почему – не возьмут?
– Возьми тебя, – смеется Валентина Васильевна. – А ты потом и напишешь! Мало ли что ты потом напишешь?!
– Ничего я не напишу, – обижается мама. – Я больше писать не буду. У меня, между прочим, диплом с правом преподавания.
– Ну, если с правом, – смеется Валентина Васильевна. – Тогда непременно возьмут. Через месяц выгонят. С треском!
– Почему? – обижается мама.
– Ты план урока не сможешь составить, – объясняет Валентина Васильевна. – Не владеешь методикой.
Мама сразу скисла. Ясно, что она не владеет. Надо бы поглядеть в словаре, что такое «методика», но сейчас не хочется.
– Ну, в издательство к вам пойду, – придумала мама.
– Кем? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
– Редактором, – решила мама.
– Ты? – удивилась Валентина Васильевна. Сама, между прочим, работает там редактором. – Ты все рукописи переписывать будешь. Переделывать под себя. А надо работать с авторами, чтобы они сами свои рукописи переделывали. Нет, это не для тебя.
– Для тебя только, – обиделась мама.
– Я-то все могу, – засмеялась Валентина Васильевна. – Я такая!
Она раньше работала наездницей в цирке. Скакала на белой лошади в золотом платье, и золотые волосы развевались. Теперь-то у нее волосы рыжие, она их хной красит. Но мама помнит, что были золотые. Валентина Васильевна летела на белой лошади по арене, словно по воздуху, и бросала в зрительный зал воздушные поцелуи и белые лилии, влажные от росы. Вообще-то, она бросала бутоны. Но в зрительном зале, от человеческого тепла, эти бутоны сразу же расцветали и высоко поднимались на своих длинных стеблях.
Но вдруг там попалась одна лилия с колючками. Одна! Такая нелепая случайность! И маленькая девочка вдруг об нее укололась. Вскрикнула! Никогда под руку артистам нельзя кричать. Она громко вскрикнула, лошадь сбилась, ритм потеряла, и Валентина Васильевна грохнулась головой об барьер. У нее золотые искры из глаз посыпались. Ну, это ничего. А главное, что она сломала ногу и эта нога неправильно потом срослась.
Пришлось Валентине Васильевне бросить цирк и пойти работать редактором в издательство. Она и сейчас хромает.
Сколько Ася помнит себя, она эту историю всегда знала. И всегда смотрела на Валентину Васильевну особенными глазами. Представляла, как она летит на своей белой лошади по арене, словно по воздуху. На даче тоже лилии есть. Ася искала, чтобы с колючками. Не нашла! Недавно спросила Валентину Васильевну: «Вам колючая лилия еще когда-нибудь попадалась?» – «Колючая? Лилия? – не поняла Валентина Васильевна. – Лилии колючие не бывают». -»Ну, как тогда». -»Когда?» Уже забыла. Пришлось ей про нее же рассказывать.
Валентина Васильевна так хохотала, у нее даже сигарета потухла. Она в цирке, оказывается, никогда не работала. Забыла уж, когда там была! В детстве! На лошади никогда ни сидела. Не знает, с какого бока на нее залезать! Она всегда сидела только в своем издательстве. Ничего, кроме рукописей, не видела. Причем – чужих! А нога у нее неправильно срослась, это верно. Валентину Васильевну велосипед сшиб на Садовой, когда она шла домой из Публичной библиотеки. В центре города! В наше время! И велосипед! Это, действительно, нелепый случай.
Значит, мама все выдумала.
Опять! Вечно эта мама выдумывает. Ася даже не удержалась: «Снова ты наврала. Никакая она не наездница». -»И ты поверила?» – удивилась мама. Интересно! Что же, ей никогда не верить? Все-таки – мама. «Да не мне, – засмеялась мама. – Валентине Васильевне ты поверила? А чертики? -»Какие чертики?» Запутала Асю. «Ну, у нее в глазах, – объяснила мама. – Ты разве не заметила, как у нее чертики скакали в глазах, когда она отказывалась?» Нет, Ася не заметила. А надо всегда человеку смотреть в глаза! Глаза-то уж не солгут. «Зачем же она тогда отказывалась?» – «Тяжело, наверное, вспоминать», – объяснила мама. Больно вспоминать о своем славном прошлом и знать, что это уже только прошлое. Это же так понятно. Вот почему Валентина Васильевна отказалась. «Правда?» – спросила Ася. «Еще какая!» – серьезно сказала мама.
А у самой глаза темные. И что-то там скачет в хитрой их глубине. Не поймешь, чертики или нет…
– Что-что, а с авторами я умею работать, – говорит Валентина Васильевна. И дым над нею кругами. – Со всякими. Научилась.
– Ты все умеешь, – кивает мама. – Если бы тебя верблюд тогда в пустыне не сбросил, ты б далеко, конечно, пошла.
Здрасьте, теперь – верблюд!
– Высоко с верблюда лететь, – размечталась мама. – Особенно – если через голову. Когда он вдруг свои мохнатые коленки подломит. Вдруг потянется за колючкой. Хорошо, хоть камней нет в пустыне, один чистый песок на тысячи верст кругом…
– Ты мне зубы не заговаривай, – смеется Валентина Васильевна. – Я за рукописью пришла. Как вполне официальное лицо, хоть и по дружбе. Вот и давай мне рукопись, уже срок.
Мама сама знает, что срок, но если ей нечего давать!
– А ты работай, не ленись, – говорит Валентина Васильевна.
Мама еще раз повторяет – нет рукописи. И, по-видимому, не будет. У мамы такое ощущение, что больше она уже никогда ни строчки не напишет. Не знает – что, как, зачем. Так пусто внутри, даже страшно! И чем больше мама над своей пишущей машинкой сидит и на чистый лист смотрит, тем ей страшнее. Видимо, просто-напросто исписалась, это, как. известно, бывает, не она – первая…
– А ты без толку не сиди, – советует Валентина Васильевна. – Встань, разомнись. Сбегай в театр. Походи по улицам. В очереди постой. Посмотри, как люди живут.
Но мама уже никуда не может ходить. Ей стыдно людям смотреть в глаза. Потому что все эти люди честно делают свое дело, а мама делать свое не может. Ей даже на вещи уже стыдно смотреть! Вон хоть на этот стул. Какой он крепкий! Удобный! Основательный! Даже, может, красивый! Кто-то его, значит, отлично сработал. Мастерски! А мама свое дело делать не может. Видимо, это не ее дело. Надо правде смотреть в глаза. Мама уже самой себе опротивела. И всем она опротивела. Папе. Асе.
– За нас, пожалуйста, не расписывайся, – кричит папа из коридора. Он там возится со своими карточками, но все слышит.
– Не опротивела! – сердится Ася.
– Видишь, еще не всем, – смеется Валентина Васильевна.
Ей легко смеяться! Она свое дело умеет делать. Она в жизни – на месте. А посидела бы в маминой шкуре! Нет, мама больше не хочет себя обманывать. Она должна найти для себя какой-то выход. Не будет же она вечно без дела сидеть? Возможно, она, например, завтра пойдет водить трамвай…
– Ага, до трамвая дошло, – обрадовалась Валентина Васильевна.
Она давно ждет, когда дойдет до трамвая. Жалко, что у Валентины Васильевны нету магнитофона. Все как-то не купить…
– Зачем он тебе? – удивилась мама.
– Чтобы тебя на этот магнитофон записать, – объяснила Валентина Васильевна. – И тебе же давать послушать. Тогда бы ты сама убедилась, чего ты болтаешь. И в тех самых, главное, выражениях!
– Как это? – мама не поняла.
Сколько Валентина Васильевна маму помнит, мама так всегда говорит. Перед каждой новой повестью. Что она исписалась. Что у нее в голове – ни одной мысли. А потом эти мысли прекрасным образом как-то все же к маме приходят и рукопись она сдает в срок. Каждый раз одно и то же! Как только маме не надоест!
– Выходит, я, по-твоему, притворяюсь? – обиделась мама.
– Что ты! Что ты! – замахала Валентина Васильевна… Даже дым над ней сбился. – Ни в коем случае!
Просто пора бы уже привыкнуть, что так всегда бывает. Это как с гриппом! Прыгаешь, поешь, веселишься. А на самом деле ты уже болен. Это скрытый период болезни! Так и у мамы. Когда маме так уж безумно кажется, что она ничего не может, значит на самом деле – внутри, бессознательно, неизвестно как – она уже именно работает. Это скрытый период работы! Период психа, если так можно выразиться…
– Спасибо, – говорит мама. – Весьма лестное объяснение.
Уж чего лестного! И с гриппом сравнила. И с психом. Ася бы, может, обиделась.
– Я уж сколько раз объяснял! – кричит папа из коридора.
Увы, мама знает, что все не так. Она себя знает. Может, когда-нибудь она что-нибудь подобное и говорила, мама не помнит. Но раньше было другое дело! А так, как сейчас, у мамы никогда не было…
– Обычный творческий кризис, – смеется Валентина Васильевна. – После кризиса как раз будет небывалый подъем.
Но мама даже не улыбнулась. Нет, она себе отдает отчет. И не нужно ее переубеждать, это напрасный труд.
– Я и не собираюсь, – говорит Валентина Васильевна. Снова ей смешно! А вот посидела бы в маминой шкуре! – Просто интересуюсь, когда будет рукопись. Она в плане стоит.
– Толку-то, что она стоит. Ее никогда не будет.
– А надо, чтобы была!
Еще маме грозит! Кольца свои вверх пускает. Они все равно из дыма. Никакой жонглер ими все равно не смог бы жонглировать, чтоб подкидывать и ловить. Дунь посильней, они и рассыплются.
– Садись и пиши!
Еще маме, главное, приказывает! Мама про себя лучше знает.
– Она же сказала, что она не будет, – вдруг вмешалась Ася – Мама же вам сказала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
А Ларисы все не было.
Продавали двух белых болонок. И белую ангорскую кошку с голубыми глазами. Но при чем тут болонки и кошка?
Николай Митрофанович, который очень переживал, вдруг предложил Асе купить крысенка. Там, в корзинке, один такой симпатяга!
– Зачем? – Ася так на него взглянула. Сухими глазами.
Николай Митрофанович и сам смутился.
– Ну, просто. Понравился мне.
Ася даже ничего не ответила на это бестактное предложение, хоть и сделанное, безусловно, по доброте души. А Богданов серьезно объяснил:
– Разве крысенок заменит Лариску?
Николай Митрофанович поспешно сказал, что он и думать такое не мог подумать.
А Ларисы все не было.
Ася шла напролом сквозь колючий кустарник и глотала сухие слезы. Неизвестно, что это такое, но такое бывает.
– Аська! Ну, наконец-то! – вдруг крикнул кто-то.
И выхватил ее из кустарника. И поднял высоко. И прижал к себе. Ася близко увидела папины глаза и как у него дрожат губы. Но тут же он поставил ее обратно на землю и сказал:
– Никогда тебе не прощу!
Он давно уже по этому скверу бегает. Знает, что они с Богдановым здесь. Фингала уже нашел, он в такси. А их с Богдановым никак не может поймать.
Он только не понимает, как можно уйти из дому без спросу, уехать на другой конец города и даже не оставить записки. Это у папы не укладывается в голове!
– Мы же Сеню искать…
Хорошо, что папа сообразил.
Вспомнил, как Ася к нему вчера подговаривалась, что он утром делает, нет ли у него в воскресенье съемки. А то бы они поехали, например, на собачий рынок и вдруг бы нашли Сенатора. Но папа сказал, что ночью долго будет печатать и должен завтра выспаться. Когда выспится, тогда поглядим. А маме пусть Ася даже не заикается, чтобы маме куда-то ехать. Нечего маму дергать! Поэтому Ася и записку не написала, чтоб никого не дергать и они спокойно бы выспались.
– Ну, спасибо за такую заботу! – закричал гневно папа.
Пока сообразили, куда они с Богдановым делись, папа с мамой все улицы в округе обегали. Все дворы! Все квартиры поставили на ноги! Богданова-мама все глаза себе выплакала! Ей же поневоле пришлось сказать. Вдруг они у Богдановых? Папа прежде всего туда побежал. Их нет. И никто не видел. Вдруг Фингал попал под машину? Или бы Ася сломала ногу? Или Богданов бы неудачно упал с дерева? Папа видел, как они лазают. Лазайте на здоровье! Но чтобы вот так без спросу уехать…
Папа все говорил, но Ася уже не слышала.
Она вдруг обомлела. Из-за отворота папиной куртки вдруг показался нос. Потом показались усы. И вдруг вылезла вся голова.
– Лара! – крикнула Ася как ненормальная. – Нюрочка!
– А-а-а, – папа небрежно затолкал ее обратно под куртку. И даже по носу щелкнул, чтоб сидела и не высовывалась. – Спасибо, Ларису тут встретил. Трусит по дорожке. Ну, значит – вы здесь.
– Дай мне, – попросила Ася. – Мы же ее потеряли. Я уж думала, никогда ее не увижу. Дай мне Ларочку…
– Потом, – отмахнулся папа. – В такси. Не так-то просто ее потерять, никому еще не удавалось. Где, кстати, Вадим? Ехать надо! Там мамы с ума уже сходят. Каждого поодиночке еще лови!
Но Богданов и Николай Митрофанович сами уже подходили.
– Лариса нашлась! – закричала им Ася.
Они сразу подбежали.
Потом папа долго благодарил Николая Митрофановича. А Николай Митрофанович зачем-то долго благодарил папу. И еще они долго трясли друг другу руки. И записывали телефоны каким-то огрызком.
И хотя уже попрощались, Николай Митрофанович со своей Эммой проводил их до такси. И махал рукой, когда они поехали. Ася с Богдановым тоже махали. А Фингал тыкался носом в стекло и все норовил облизать Ларису. Тоже был рад, что она нашлась.
Папа дорогой весело говорил с шофером. А Асе с Богдановым, когда они спрашивали, отвечал очень кратко и даже сухо. Хотя Ася, например, спрашивала, как эта улица, по которой они сейчас едут, называлась раньше. И кому этот памятник, что сейчас мелькнул? Но даже такие вопросы его не смягчили.
Ася своего папу знает. Обиделся. Будет теперь молчать. Очень долго отходит! С этим. его недостатком – тут Ася вздохнула – приходится им с мамой все время мириться.
Наконец доехали.
Будто они ужасно долго не были дома. Богданова-мама так и кинулась навстречу Богданову, словно он возвратился откуда-нибудь из джунглей и привез ей в подарок бриллиантовое колье:
– Сынок! Сынок!
Почему-то сегодня она называла его «сынок», а не «ирод». И сразу Богданова увела домой.
Мама сначала очень сердилась. Но она отходчивая. Быстро отошла и сказала, что благородные порывы многое искупают, хоть Ася с Богдановым Сенатора все равно не нашли, а всем вокруг основательно потрепали нервы.
А папа с Асей так до вечера и не разговаривал. Целое воскресенье. Даже не поцеловал потом на ночь.
Творческий кризис
Мама придумала что-то новое:
– Решено – я в школу пойду!
– Кому ты там нужна? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
Маленькая, она утонула в кресле. Асе сбоку видно только блестящий глаз, тонкий нос, сигарету и круглые кольца дыма, которые плывут вверх. У Валентины Васильевны был знакомый жонглер. Он собирал эти кольца и жонглировал ими в цирке. Бросал, как обручи, вверх и потом ловил. Однажды жонглер промахнулся – одно кольцо упало прямо на арену и разорвалось с таким треском, что во всем цирке полопались лампочки. Воздушным гимнастам, которые выступали после этого жонглера, пришлось работать под куполом в абсолютной темноте.
Больше ни у кого Ася таких красивых колец не видела.
– Как это «кому нужна»? – удивляется мама. – Детей буду учить. Единственное благородное дело, остальное – фуфло.
Ася представила.
Мама стоит у доски, как Нина Максимовна. «Контрольный диктант», – объявила мама. Класс схватил ручки, ждет. «Щенок был изящен и кривоног, – мама уже диктует. Асе позавчера диктовала, Ася помнит. – На брюхе его хозяина торчала во всклокоченной шерсти улыбающаяся блоха. Но блоха ли это была? Ха-ха! Собралось громоздкое жюри. Все сели на бюро коленками назад, открыли парашюты и стали читать брошюры. А над душистой крапивницей висел оранжевый балдахин из яичницы». Таких слов в классе, конечно, не проходили. Все хохочут, бросили ручки. Богданов вообще на парте лежит.
Вдруг вошла завуч. «Что тут происходит?» – «Диктант, что же еще? – удивилась мама. – На трубе сидит комарик, ковыряет ножкой в ухе, проклинает земной шарик, потому что пусто в брюхе». -»Значит, пора обедать», – догадалась завуч. И сразу объявила большую перемену. У нее на шее, оказывается, колокольчик. Так звенит! Мама несется по коридору в буфет на своей пишущей машинке. Занимать очередь! Все цепляются за эту машинку, чтобы тоже ехать, запрыгивают на клавиши, как на табуретки. И такая свалка! Никто не знает, на какую букву ему запрыгивать: с которой имя начинается или, может, фамилия? Буква «Э» вообще отказала, она заедает. «С этим классом нету сладу, дайте классу шоколаду, – весело кричит мама. – Шоколаду и какао! Мяу!» А завуч, похожая на таксу из двадцать шестой квартиры, весело бежит сзади и звонит в колокольчик…
Нет, мама не сможет. Она серьезно говорить не умеет, все – шуточки. Ребята не будут слушаться…
– И чему ты будешь учить? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна. Круглые кольца плывут над ней вверх.
– Самому благородному. Русской литературе!
– И кто тебя возьмет?
– В школу-то? Преподавателей не хватает. Почему – не возьмут?
– Возьми тебя, – смеется Валентина Васильевна. – А ты потом и напишешь! Мало ли что ты потом напишешь?!
– Ничего я не напишу, – обижается мама. – Я больше писать не буду. У меня, между прочим, диплом с правом преподавания.
– Ну, если с правом, – смеется Валентина Васильевна. – Тогда непременно возьмут. Через месяц выгонят. С треском!
– Почему? – обижается мама.
– Ты план урока не сможешь составить, – объясняет Валентина Васильевна. – Не владеешь методикой.
Мама сразу скисла. Ясно, что она не владеет. Надо бы поглядеть в словаре, что такое «методика», но сейчас не хочется.
– Ну, в издательство к вам пойду, – придумала мама.
– Кем? – доброжелательно интересуется Валентина Васильевна.
– Редактором, – решила мама.
– Ты? – удивилась Валентина Васильевна. Сама, между прочим, работает там редактором. – Ты все рукописи переписывать будешь. Переделывать под себя. А надо работать с авторами, чтобы они сами свои рукописи переделывали. Нет, это не для тебя.
– Для тебя только, – обиделась мама.
– Я-то все могу, – засмеялась Валентина Васильевна. – Я такая!
Она раньше работала наездницей в цирке. Скакала на белой лошади в золотом платье, и золотые волосы развевались. Теперь-то у нее волосы рыжие, она их хной красит. Но мама помнит, что были золотые. Валентина Васильевна летела на белой лошади по арене, словно по воздуху, и бросала в зрительный зал воздушные поцелуи и белые лилии, влажные от росы. Вообще-то, она бросала бутоны. Но в зрительном зале, от человеческого тепла, эти бутоны сразу же расцветали и высоко поднимались на своих длинных стеблях.
Но вдруг там попалась одна лилия с колючками. Одна! Такая нелепая случайность! И маленькая девочка вдруг об нее укололась. Вскрикнула! Никогда под руку артистам нельзя кричать. Она громко вскрикнула, лошадь сбилась, ритм потеряла, и Валентина Васильевна грохнулась головой об барьер. У нее золотые искры из глаз посыпались. Ну, это ничего. А главное, что она сломала ногу и эта нога неправильно потом срослась.
Пришлось Валентине Васильевне бросить цирк и пойти работать редактором в издательство. Она и сейчас хромает.
Сколько Ася помнит себя, она эту историю всегда знала. И всегда смотрела на Валентину Васильевну особенными глазами. Представляла, как она летит на своей белой лошади по арене, словно по воздуху. На даче тоже лилии есть. Ася искала, чтобы с колючками. Не нашла! Недавно спросила Валентину Васильевну: «Вам колючая лилия еще когда-нибудь попадалась?» – «Колючая? Лилия? – не поняла Валентина Васильевна. – Лилии колючие не бывают». -»Ну, как тогда». -»Когда?» Уже забыла. Пришлось ей про нее же рассказывать.
Валентина Васильевна так хохотала, у нее даже сигарета потухла. Она в цирке, оказывается, никогда не работала. Забыла уж, когда там была! В детстве! На лошади никогда ни сидела. Не знает, с какого бока на нее залезать! Она всегда сидела только в своем издательстве. Ничего, кроме рукописей, не видела. Причем – чужих! А нога у нее неправильно срослась, это верно. Валентину Васильевну велосипед сшиб на Садовой, когда она шла домой из Публичной библиотеки. В центре города! В наше время! И велосипед! Это, действительно, нелепый случай.
Значит, мама все выдумала.
Опять! Вечно эта мама выдумывает. Ася даже не удержалась: «Снова ты наврала. Никакая она не наездница». -»И ты поверила?» – удивилась мама. Интересно! Что же, ей никогда не верить? Все-таки – мама. «Да не мне, – засмеялась мама. – Валентине Васильевне ты поверила? А чертики? -»Какие чертики?» Запутала Асю. «Ну, у нее в глазах, – объяснила мама. – Ты разве не заметила, как у нее чертики скакали в глазах, когда она отказывалась?» Нет, Ася не заметила. А надо всегда человеку смотреть в глаза! Глаза-то уж не солгут. «Зачем же она тогда отказывалась?» – «Тяжело, наверное, вспоминать», – объяснила мама. Больно вспоминать о своем славном прошлом и знать, что это уже только прошлое. Это же так понятно. Вот почему Валентина Васильевна отказалась. «Правда?» – спросила Ася. «Еще какая!» – серьезно сказала мама.
А у самой глаза темные. И что-то там скачет в хитрой их глубине. Не поймешь, чертики или нет…
– Что-что, а с авторами я умею работать, – говорит Валентина Васильевна. И дым над нею кругами. – Со всякими. Научилась.
– Ты все умеешь, – кивает мама. – Если бы тебя верблюд тогда в пустыне не сбросил, ты б далеко, конечно, пошла.
Здрасьте, теперь – верблюд!
– Высоко с верблюда лететь, – размечталась мама. – Особенно – если через голову. Когда он вдруг свои мохнатые коленки подломит. Вдруг потянется за колючкой. Хорошо, хоть камней нет в пустыне, один чистый песок на тысячи верст кругом…
– Ты мне зубы не заговаривай, – смеется Валентина Васильевна. – Я за рукописью пришла. Как вполне официальное лицо, хоть и по дружбе. Вот и давай мне рукопись, уже срок.
Мама сама знает, что срок, но если ей нечего давать!
– А ты работай, не ленись, – говорит Валентина Васильевна.
Мама еще раз повторяет – нет рукописи. И, по-видимому, не будет. У мамы такое ощущение, что больше она уже никогда ни строчки не напишет. Не знает – что, как, зачем. Так пусто внутри, даже страшно! И чем больше мама над своей пишущей машинкой сидит и на чистый лист смотрит, тем ей страшнее. Видимо, просто-напросто исписалась, это, как. известно, бывает, не она – первая…
– А ты без толку не сиди, – советует Валентина Васильевна. – Встань, разомнись. Сбегай в театр. Походи по улицам. В очереди постой. Посмотри, как люди живут.
Но мама уже никуда не может ходить. Ей стыдно людям смотреть в глаза. Потому что все эти люди честно делают свое дело, а мама делать свое не может. Ей даже на вещи уже стыдно смотреть! Вон хоть на этот стул. Какой он крепкий! Удобный! Основательный! Даже, может, красивый! Кто-то его, значит, отлично сработал. Мастерски! А мама свое дело делать не может. Видимо, это не ее дело. Надо правде смотреть в глаза. Мама уже самой себе опротивела. И всем она опротивела. Папе. Асе.
– За нас, пожалуйста, не расписывайся, – кричит папа из коридора. Он там возится со своими карточками, но все слышит.
– Не опротивела! – сердится Ася.
– Видишь, еще не всем, – смеется Валентина Васильевна.
Ей легко смеяться! Она свое дело умеет делать. Она в жизни – на месте. А посидела бы в маминой шкуре! Нет, мама больше не хочет себя обманывать. Она должна найти для себя какой-то выход. Не будет же она вечно без дела сидеть? Возможно, она, например, завтра пойдет водить трамвай…
– Ага, до трамвая дошло, – обрадовалась Валентина Васильевна.
Она давно ждет, когда дойдет до трамвая. Жалко, что у Валентины Васильевны нету магнитофона. Все как-то не купить…
– Зачем он тебе? – удивилась мама.
– Чтобы тебя на этот магнитофон записать, – объяснила Валентина Васильевна. – И тебе же давать послушать. Тогда бы ты сама убедилась, чего ты болтаешь. И в тех самых, главное, выражениях!
– Как это? – мама не поняла.
Сколько Валентина Васильевна маму помнит, мама так всегда говорит. Перед каждой новой повестью. Что она исписалась. Что у нее в голове – ни одной мысли. А потом эти мысли прекрасным образом как-то все же к маме приходят и рукопись она сдает в срок. Каждый раз одно и то же! Как только маме не надоест!
– Выходит, я, по-твоему, притворяюсь? – обиделась мама.
– Что ты! Что ты! – замахала Валентина Васильевна… Даже дым над ней сбился. – Ни в коем случае!
Просто пора бы уже привыкнуть, что так всегда бывает. Это как с гриппом! Прыгаешь, поешь, веселишься. А на самом деле ты уже болен. Это скрытый период болезни! Так и у мамы. Когда маме так уж безумно кажется, что она ничего не может, значит на самом деле – внутри, бессознательно, неизвестно как – она уже именно работает. Это скрытый период работы! Период психа, если так можно выразиться…
– Спасибо, – говорит мама. – Весьма лестное объяснение.
Уж чего лестного! И с гриппом сравнила. И с психом. Ася бы, может, обиделась.
– Я уж сколько раз объяснял! – кричит папа из коридора.
Увы, мама знает, что все не так. Она себя знает. Может, когда-нибудь она что-нибудь подобное и говорила, мама не помнит. Но раньше было другое дело! А так, как сейчас, у мамы никогда не было…
– Обычный творческий кризис, – смеется Валентина Васильевна. – После кризиса как раз будет небывалый подъем.
Но мама даже не улыбнулась. Нет, она себе отдает отчет. И не нужно ее переубеждать, это напрасный труд.
– Я и не собираюсь, – говорит Валентина Васильевна. Снова ей смешно! А вот посидела бы в маминой шкуре! – Просто интересуюсь, когда будет рукопись. Она в плане стоит.
– Толку-то, что она стоит. Ее никогда не будет.
– А надо, чтобы была!
Еще маме грозит! Кольца свои вверх пускает. Они все равно из дыма. Никакой жонглер ими все равно не смог бы жонглировать, чтоб подкидывать и ловить. Дунь посильней, они и рассыплются.
– Садись и пиши!
Еще маме, главное, приказывает! Мама про себя лучше знает.
– Она же сказала, что она не будет, – вдруг вмешалась Ася – Мама же вам сказала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16