Осторожно забили колья и установили их и, разбавляя собственной водой, превратили снег вокруг них в кашицу. Колья вмерзли мгновенно и прочно. Через пару минут мы убедились, что колья держат надежно.
Оставленные перила позднее оказали нам большую услугу. После катастрофы, во время урагана в лагере IV, они помогли нам вернуться к жизни.
Сейчас я еще не знал, какое значение они будут иметь для нас через несколько дней. В то время, когда Пазанг и Аджиба улучшали путь по стене, я спускался в лагерь III.В верхней части склон был крутой и трудный. Все мое внимание было обращено на кошки и снег. Если я добьюсь их надежного сцепления, то буду идти уверенно и через несколько минут смогу быть в лагере. Как бы мне этого ни хотелось, но в данный момент я не мог радоваться успеху, а должен был сосредоточить все свое внимание на острых стальных зубьях кошек и на снеге.
Наконец, склон стал положе. По хорошим следам я шел к лагерю. Шерпы, наблюдавшие за нашей работой на нижней части стены, но ничего не знавшие о том, что мы делали выше, бежали ко мне навстречу: «Вы нашли путь?» Они так же, как и европейцы, хорошо знали, что «проблемой» Чо-Ойю является ледопад и что, преодолев это препятствие, мы солидно приблизимся к вершине.
«Роста хей? (Есть дорога?) – как часто мне приходилось отвечать шерпам на этот вопрос. Иногда я говорил – „да“, иногда – „нет“, но в памяти этот ответ превратился во второстепенный, и осталась только радость от дружеского расположения шерпов.
На этот раз я мог ответить: – «Да, дорога есть».
Анг Ньима преподнес мне кружку горячего чая. Я устало пил, пока Гиальцен снимал кошки с моих ботинок. Палатки установлены, было бы разумно сразу залезать в теплый спальный мешок и отдохнуть. Но я опьянел от чувства радости, завтра мы поднимемся до 7000 метров, а послезавтра Пазанг и я будем стоять на вершине! Я еще не осмеливался об этом думать, но хорошее настроение шерпов подсказывало мне, что и они думают о том же.
Ветер утих, и я мог полностью насладиться чарующим видом Тибета. Я присел к шерпам, грея руки о горячую чашку чая и наблюдая, как искренне и сердечно радуются они нашему успеху. Анг Ньима смотрел на меня влажными глазами. Ему сегодня не нужно было беспокоиться о качестве приготовленного чая, и мне казалось, что это слезы радости.
Возвратились Пазанг и Аджиба. Они тщательно вырубали каждую ступеньку, подготавливая путь, ведущий к цели. Шерпы бросились к ним, сняли с них веревки и кошки и сунули в руки кружки горячего чая. Пазанг и Аджиба, усталые и гордые, стояли перед нами, возможно, даже слишком самонадеянные. Но я вспоминаю бесконечные часы, когда я ждал их возвращения год назад в долине реки Ягдула. У нас тогда были варианты восхождения на две вершины, но оставалось слишком мало продуктов, чтобы совершить оба эти восхождения. Мы разделились, чтобы сэкономить время и разведать пути. Я разведывал подход к «Вершине между двумя озерами», они же ушли на север. Я вернулся раньше и ждал их. Я видел крутой, разорванный и опасный обвалами ледопад, через который они должны были найти путь.
Сейчас, видя их усталыми и гордыми, похожими на двух гладиаторов на арене, я снова почувствовал к ним ту же любовь, заботу и привязанность. Я даже пожалел, что сейчас мы находимся на пути к большой цели и, в случае удачи, наш успех не останется личным достижением, как в прошлом году, а будет достоянием общественности и пищей для газет.
Возможно, что Пазанг и Аджиба потому и были такими смелыми, что стремились к этому. Возможно, они стремились больше к громкой славе, чем к личному переживанию счастья победы. Я запутался в этих мыслях, и мне стало грустно.
Но нет, в отношении Аджибы нельзя было сомневаться. Он будет пытаться подняться на любую вершину, и чем она труднее, тем лучше; эта страсть – часть его жизни. К славе он равнодушен. Получив хороший отзыв о работе в экспедиции, он был доволен и этим.
– А как Пазанг?…
– А как я?…
Веселый разговор шерпов прервал мои размышления: путь был готов, завтра установим лагерь IV и послезавтра… Мы походили на группу смелых, и я бы сказал беззаботных, заговорщиков, не ломающих своей головы над сложными проблемами.
У нас было три палатки, и я имел отдельную палатку – очень большое удобство. То был прекрасный вечер ожиданий.
Я едва ли мог забыть пережитое из-за каких-либо волнений. Тем не менее, следующий день – 4 октября – я помню смутно. В памяти встает цепь отдельных эпизодов, но ничего цельного.
Видимо, обморожение, полученное двумя днями позже, и шок, вызванный близостью смерти, повлияли на мою память. Это можно понять, так как смерть, ходившая вокруг нас в лагере IV, не проявила того веселого лихачества, которое мы, сами смелые, ожидали от нее, а действовала медленно, давая время для размышления.
Естественно, что это была не истинная смерть, иначе я бы не мог сейчас писать. Но для меня это была смерть, ибо для смерти не хватало еще немного – усталости и безразличия – пары, которая всегда готова оказать услугу смерти. Но в каждом из нас нашлись силы преодолеть все усиливающуюся усталость, поднять чувство ответственности, и мы вышли победителями из жестокой борьбы с разбушевавшимися силами природы.
Не исключена возможность, что у читателя создастся впечатление, будто я хвастаюсь воспоминаниями о катастрофе. Нет, я только пытаюсь уяснить себе, как этот день мог выпасть из моей памяти.
Возможно, я и не без удовольствия вспоминаю часы страшного урагана в лагере IV. Не из-за героизма (ситуация была далеко не героической) и даже не от избытка чувств, хотя я никогда не смогу забыть пепельно-серые лица шерпов, а просто вспоминаю потому, что эти мгновения, овеянные тенью потустороннего мира, не имеют ничего общего с повседневной жизнью.
Во всяком случае у меня осталось весьма неопределенное представление о дне 4 октября. В своем дневнике я нахожу следующую запись:
«4.10. Один занимаю палатку. Хочу сделать последние приготовления к выходу. На рассвете при ураганном ветре, подобного я еще никогда не переживал, безуспешно пытаемся снять все три палатки. Залезаем обратно. Лежим как рыбы в сети или мертвые под простыней. Безоблачное небо и целый день ураганный ветер. Пришли два шерпа из лагеря II. Когда ветер хватает полотно палатки, кажется, что их грубо хватает великан. Я никогда еще не видел контакта таких гигантских сил природы и красоты ландшафта».
Эти записи дневника достаточно понятны и приведены без исправления. Несмотря на это, я почти ничего не помню об этом дне.
Возможно, что для меня был слишком напряженным подъем в лагерь III. Сепп, который физически значительно сильнее меня, был вынужден вернуться. Гельмут оставался далеко внизу, а я, видимо, переоценил свои физические возможности. Но хочу честно признаться, что я этого не заметил и у меня не было честолюбивого чувства. Я ходил в том темпе, который был мне по силам.
В этот, исчезнувший из моей памяти день я написал письмо Гельмуту, который организовывал где-то внизу (я не мог знать где) транспортировку грузов.
«Лагерь III.
Мои дорогие, вчера мы установили здесь, на высоте 6500 метров, лагерь III. Путь через ледопад найден. Хотели установить сегодня на высоте 7200 метров лагерь IV, но сильная пурга, все стойки палаток сломаны, лежим без движения.
Нам нужны продукты, бензин и остальные палатки. Через два-три дня решается все. Приходите наверх, если чувствуете себя хорошо.
Всего хорошего, дорогие! Ваш Г.
P. S. Только что получили твое (Гельмута) сообщение за № 3. Здесь, в связи с сильным ветром, транспортировка грузов сильно затруднена.
Несколько шерпов-кули, которые транспортируют нам грузы, очень страдают от холода, дай им из резерва шерстяные носки и чулки.
Приветствую Вас обоих, Г.»
О том, что делали Сепп и Гельмут, которые тоже должны были идти на вершину, если бы первый штурм не провалился, я расскажу несколько позже. Сейчас хочу рассказать о головной группе.
5 октября погода была хорошая: как обычно, безоблачное небо и сильный холодный ветер. Мы хотели подняться к площадке для лагеря IV на высоту 7000 метров. Кроме старых друзей с прошлого года – Пазанга, Аджибы и Гиальцена, с нами шли Анг Ньима и Пемба Бутар.
Перила, оставленные на ледопаде, оказали нам ценную помощь. Выше ледопада передвигались без веревки. Подъем был не сложный, в основном приходилось бороться против разреженного воздуха и усталости, охватывавшей нас, как теплая вода в ванне. Но мы знали, что нам нужно идти вверх и вверх, если мы хотим завтра попытаться успешно подняться на вершину.
Этот день и подъем к лагерю очень четко сохранились в моей памяти. Я отчетливо представляю себе все места отдыха, где мы после преодоления очередных двадцати или пятидесяти метров высоты молча и безразлично падали в снег. Никто из нас не говорил: мы не только устали, но и были опустошены скоростью подъема и нервным трепетом ожидания предстоящего успеха. Пазанг и я несли легкие рюкзаки, так как на следующий день мы должны были делать попытку подняться на вершину; остальные шерпы несли тяжелые грузы, необходимые для штурма восьмитысячника.
Но когда мы лежали рядом в снегу, разницы между нами двумя, собиравшимися покорить вершину, и остальными не чувствовалось. Возможно, что ответственность за предстоящее восхождение давила на наши с Пазангом плечи так же, как дополнительный груз на плечи шерпов.
Я с благодарностью вспоминаю этот день: вспоминаю счастье усталости и чувство, что делал все, как нужно, вспоминаю величественное безмолвие, не нарушенное человеком до нас, прекрасную дружбу с шерпами, поднимавшимися к безоблачному холодному серому небу так, будто там, вверху, находилась их родина.
В четыре часа дня на высоте 7000 метров разбили две палатки – лагерь IV. Гиальцен и Пемба Бутар помогали нам в этой тяжелой работе. Ветер усиливался. Они поспешно спустились в лагерь III. Подняться на такую высоту с грузом – хорошее достижение для обоих молодых шерпов. Я наблюдал, как они почти бегом бросились в обратный путь и восхищался ими.
Казалось бы, что спуск в лагерь III очень простой, его должны облегчить наши следы и перила на ледопаде, но их отделял от лагеря III перепад высоты в четыреста метров, а солнце уже скоро зайдет; но все равно у меня было чувство, что они оба благополучно доберутся до лагеря III. Я знал Гиальцена и был уверен в его альпинистских способностях.
Теперь мы вчетвером находились на высоте 7000 метров: Пазанг и я – в одной палатке, Аджиба и Анг Ньима, которые должны были исполнять обязанности спасательного отряда и страховать нас, ожидая нашего возвращения с вершины – в другой. Лучшую группу трудно себе представить; единственным слабым звеном был, вероятно, я.
Я думал, что Пазанг и я поднимемся на вершину завтра; это была бы третья по высоте вершина, на которую вступила нога человека. Пока Анг Ньима готовил ужин и глубокие ущелья тонули в вечерней мгле, Пазанг говорил: – «Легкая гора, завтра – вершина». – «Да, – ответил я, – завтра – вершина». Я верил в это. – «Что мы потом будем делать? – спросил Пазанг, – мы имеем еще очень много времени». – «Тогда мы попытаем счастье на другой очень высокой вершине, возможно Лхоцзе», – ответил я.
Это был, конечно, праздный хвастливый разговор, но мы считали себя вправе так говорить. Если бы на следующий день погода была хорошей, мы, наверное, достигли бы вершины. Когда две недели спустя мы успешно поднялись на вершину, то вышли с того же места, а ведь мы были очень уставшими.
Действительно, скромное молчание было бы более уместным, чем этот спесивый разговор. Но до сих пор мы поднимались, как в Альпах на четырехтысячник. С погодой нам также в основном везло. Почему же нам завтра не стоять на вершине?
Вечер был неуютный. Наши палатки стояли на склоне, не защищенные от сильного ветра, бросающего на них густые облака снега и куски льда. Вначале я думал установить их узкой обтекаемой частью к ветру, но выравнивание площадки на крутом склоне потребовало бы большой напряженной работы. Снег здесь был не такой, как на ледопаде, где сверху была твердая корка, а под ней зернистый снег, здесь снег был твердый, как лед.
Да, это неуютный вечер. Но, вероятно, таким и должен был быть вечер на высоте 7000 метров. Оснований для беспокойства не было.
Когда я залез в палатку, то не мог заставить себя снова выйти, чтобы сфотографировать лагерь IV. «Сделаю завтра, – думал я, – когда спустимся с вершины: обе палатки будут видны на снегу, как темные жемчужины, а на заднем плане будут ледник Нангпа-Ла, коричнево-черные хребты Тибета и вечернее небо».
На этой высоте часто бывает бессонница. Она ослабляет физически и напрягает нервы. Если принять снотворное, то возникает опасность, что утром, когда потребуется вся энергия, будет хотеться спать. Новозеландский альпинист Лоу очень сильно почувствовал это на Эвересте.
Мне в этом отношении повезло. Когда после целого дня работы я лег рядом с Пазангом в свой спальный мешок, то почувствовал, что усталость одолевает меня. Я не успел подумать о том, что дыхание на этой высоте не является уже привычкой, а становится трудной задачей, как начал засыпать. Раньше, во время ночевок на меньших высотах, у меня были случаи, когда я просыпался от удушья и нехватки воздуха, так как во сне забывал дышать глубоко, примерно так, как при медосмотре. Рядом слышалось равномерное дыхание Пазанга, он, видимо, уже спал.
Несмотря на уединенность лагеря и на то, что эту ночь мы проводили в большем удалении от живого мира, чем когда-либо, я чувствовал себя в безопасности. Рядом со мной Пазанг, тут же Аджиба и Анг Ньима. Я пытался лучше сформулировать свои мысли о доверии и теплоте чувств к этим прекрасным людям, моим друзьям, но усталость унесла эти мысли, как река уносит срубленные деревья со своих берегов.
В эту ночь у меня не было сновидений, но пробуждение было плохим сном, мои мысли судорожно цеплялись за надежду, что это только дурной сон. Но я слышал рядом стоны Пазанга – значит это не сон. Невидимая сила придавила полотно палатки к моему лицу и задерживала дыхание. Вокруг стоял невероятный шум и свист ветра. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, в чем дело.
Пурга вырвала растяжки палаток и сломала стойки. Ощупью нашел Пазанга: он стонал, может быть во сне, может быть, от предчувствия приближающейся катастрофы. Как широко я не открывал глаза, я не видел луча дневного света. Значит, сейчас еще ночь.
К большому беспокойству оснований не было: нас двое, и наши рюкзаки достаточно тяжелы, чтобы придавить палатку. Ветер нас не сдует. Я придвинулся к краю палатки с целью уменьшить площадь ее дна, поднимаемую ветром, освободил лицо от полотна и снова заснул. Нет, не стоит беспокоиться. Часто после ночной пурги бывает хороший, спокойный день.
Когда дневной свет пробился сквозь полотно палатки, пурга усилилась. Я не знаю, спал ли я это время или только дремал. Но сейчас наступил день, и нужно было принимать какое-то решение. Я не имел права находиться в полузабытьи между сном и явью, между жизнью и смертью: это было бы слишком безответственно.
Сквозь полотно палатки солнце светило золотистыми жизнеобещающими лучами – странный контраст с ледяным ураганом, угрожающим сбросить нас со склона.
Я потряс Пазанга.
– Ждать? Вниз? – спросил он спросонья. Я не знал. Я также не знал утро сейчас или вечер? Провели ли мы день в нашей заваленной снегом палатке или солнце только что взошло и нам еще предстоит пережить этот день, заполненный ураганом.
– Посмотрим, – ответил я.
Мы попытались выползти из палатки. Оказывается, это не так просто. Ветер прижал полотно к нашим телам и швырял нас из стороны в сторону.
Когда я, наконец, выбрался из палатки, то с удивлением увидел, что солнце находится на востоке. Оно взошло, примерно, два часа назад. Теперь я ориентировался во времени – день еще не прошел, сейчас не вечер, и мы не можем не принимать никакого решения. Сейчас не ночь, позволяющая позорно ожидать; нужно действовать.
Небо было безоблачно, но мы его не всегда видели. Временами нас окутывали снежные вихри. Ураган с огромной силой, какой мне еще не приходилось видеть, хлестал по снежному склону. Гельмут, наблюдавший ураган снизу, установил с помощью инструментов, что скорость ветра достигала 120 км в час. По всей видимости температура была 30 – 35° ниже нуля. Но самое удивительное то, что над нами было безоблачное синее небо.
Я сидел в снегу рядом с Пазангом, мы не могли стоять, так как ветер мог сбросить нас со склона.
Палатка, где находились Анг Ньима и Аджиба, тоже была завалена. Под прижатым полотном ясно вырисовывались их скорчившиеся тела. Мы их разбудили. Фигуры ожили и выползли к нам.
Вчетвером мы сидели на корточках перед заваленными палатками и пристально смотрели на разбушевавшуюся, как в аду, стихию. Мы не могли разговаривать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Оставленные перила позднее оказали нам большую услугу. После катастрофы, во время урагана в лагере IV, они помогли нам вернуться к жизни.
Сейчас я еще не знал, какое значение они будут иметь для нас через несколько дней. В то время, когда Пазанг и Аджиба улучшали путь по стене, я спускался в лагерь III.В верхней части склон был крутой и трудный. Все мое внимание было обращено на кошки и снег. Если я добьюсь их надежного сцепления, то буду идти уверенно и через несколько минут смогу быть в лагере. Как бы мне этого ни хотелось, но в данный момент я не мог радоваться успеху, а должен был сосредоточить все свое внимание на острых стальных зубьях кошек и на снеге.
Наконец, склон стал положе. По хорошим следам я шел к лагерю. Шерпы, наблюдавшие за нашей работой на нижней части стены, но ничего не знавшие о том, что мы делали выше, бежали ко мне навстречу: «Вы нашли путь?» Они так же, как и европейцы, хорошо знали, что «проблемой» Чо-Ойю является ледопад и что, преодолев это препятствие, мы солидно приблизимся к вершине.
«Роста хей? (Есть дорога?) – как часто мне приходилось отвечать шерпам на этот вопрос. Иногда я говорил – „да“, иногда – „нет“, но в памяти этот ответ превратился во второстепенный, и осталась только радость от дружеского расположения шерпов.
На этот раз я мог ответить: – «Да, дорога есть».
Анг Ньима преподнес мне кружку горячего чая. Я устало пил, пока Гиальцен снимал кошки с моих ботинок. Палатки установлены, было бы разумно сразу залезать в теплый спальный мешок и отдохнуть. Но я опьянел от чувства радости, завтра мы поднимемся до 7000 метров, а послезавтра Пазанг и я будем стоять на вершине! Я еще не осмеливался об этом думать, но хорошее настроение шерпов подсказывало мне, что и они думают о том же.
Ветер утих, и я мог полностью насладиться чарующим видом Тибета. Я присел к шерпам, грея руки о горячую чашку чая и наблюдая, как искренне и сердечно радуются они нашему успеху. Анг Ньима смотрел на меня влажными глазами. Ему сегодня не нужно было беспокоиться о качестве приготовленного чая, и мне казалось, что это слезы радости.
Возвратились Пазанг и Аджиба. Они тщательно вырубали каждую ступеньку, подготавливая путь, ведущий к цели. Шерпы бросились к ним, сняли с них веревки и кошки и сунули в руки кружки горячего чая. Пазанг и Аджиба, усталые и гордые, стояли перед нами, возможно, даже слишком самонадеянные. Но я вспоминаю бесконечные часы, когда я ждал их возвращения год назад в долине реки Ягдула. У нас тогда были варианты восхождения на две вершины, но оставалось слишком мало продуктов, чтобы совершить оба эти восхождения. Мы разделились, чтобы сэкономить время и разведать пути. Я разведывал подход к «Вершине между двумя озерами», они же ушли на север. Я вернулся раньше и ждал их. Я видел крутой, разорванный и опасный обвалами ледопад, через который они должны были найти путь.
Сейчас, видя их усталыми и гордыми, похожими на двух гладиаторов на арене, я снова почувствовал к ним ту же любовь, заботу и привязанность. Я даже пожалел, что сейчас мы находимся на пути к большой цели и, в случае удачи, наш успех не останется личным достижением, как в прошлом году, а будет достоянием общественности и пищей для газет.
Возможно, что Пазанг и Аджиба потому и были такими смелыми, что стремились к этому. Возможно, они стремились больше к громкой славе, чем к личному переживанию счастья победы. Я запутался в этих мыслях, и мне стало грустно.
Но нет, в отношении Аджибы нельзя было сомневаться. Он будет пытаться подняться на любую вершину, и чем она труднее, тем лучше; эта страсть – часть его жизни. К славе он равнодушен. Получив хороший отзыв о работе в экспедиции, он был доволен и этим.
– А как Пазанг?…
– А как я?…
Веселый разговор шерпов прервал мои размышления: путь был готов, завтра установим лагерь IV и послезавтра… Мы походили на группу смелых, и я бы сказал беззаботных, заговорщиков, не ломающих своей головы над сложными проблемами.
У нас было три палатки, и я имел отдельную палатку – очень большое удобство. То был прекрасный вечер ожиданий.
Я едва ли мог забыть пережитое из-за каких-либо волнений. Тем не менее, следующий день – 4 октября – я помню смутно. В памяти встает цепь отдельных эпизодов, но ничего цельного.
Видимо, обморожение, полученное двумя днями позже, и шок, вызванный близостью смерти, повлияли на мою память. Это можно понять, так как смерть, ходившая вокруг нас в лагере IV, не проявила того веселого лихачества, которое мы, сами смелые, ожидали от нее, а действовала медленно, давая время для размышления.
Естественно, что это была не истинная смерть, иначе я бы не мог сейчас писать. Но для меня это была смерть, ибо для смерти не хватало еще немного – усталости и безразличия – пары, которая всегда готова оказать услугу смерти. Но в каждом из нас нашлись силы преодолеть все усиливающуюся усталость, поднять чувство ответственности, и мы вышли победителями из жестокой борьбы с разбушевавшимися силами природы.
Не исключена возможность, что у читателя создастся впечатление, будто я хвастаюсь воспоминаниями о катастрофе. Нет, я только пытаюсь уяснить себе, как этот день мог выпасть из моей памяти.
Возможно, я и не без удовольствия вспоминаю часы страшного урагана в лагере IV. Не из-за героизма (ситуация была далеко не героической) и даже не от избытка чувств, хотя я никогда не смогу забыть пепельно-серые лица шерпов, а просто вспоминаю потому, что эти мгновения, овеянные тенью потустороннего мира, не имеют ничего общего с повседневной жизнью.
Во всяком случае у меня осталось весьма неопределенное представление о дне 4 октября. В своем дневнике я нахожу следующую запись:
«4.10. Один занимаю палатку. Хочу сделать последние приготовления к выходу. На рассвете при ураганном ветре, подобного я еще никогда не переживал, безуспешно пытаемся снять все три палатки. Залезаем обратно. Лежим как рыбы в сети или мертвые под простыней. Безоблачное небо и целый день ураганный ветер. Пришли два шерпа из лагеря II. Когда ветер хватает полотно палатки, кажется, что их грубо хватает великан. Я никогда еще не видел контакта таких гигантских сил природы и красоты ландшафта».
Эти записи дневника достаточно понятны и приведены без исправления. Несмотря на это, я почти ничего не помню об этом дне.
Возможно, что для меня был слишком напряженным подъем в лагерь III. Сепп, который физически значительно сильнее меня, был вынужден вернуться. Гельмут оставался далеко внизу, а я, видимо, переоценил свои физические возможности. Но хочу честно признаться, что я этого не заметил и у меня не было честолюбивого чувства. Я ходил в том темпе, который был мне по силам.
В этот, исчезнувший из моей памяти день я написал письмо Гельмуту, который организовывал где-то внизу (я не мог знать где) транспортировку грузов.
«Лагерь III.
Мои дорогие, вчера мы установили здесь, на высоте 6500 метров, лагерь III. Путь через ледопад найден. Хотели установить сегодня на высоте 7200 метров лагерь IV, но сильная пурга, все стойки палаток сломаны, лежим без движения.
Нам нужны продукты, бензин и остальные палатки. Через два-три дня решается все. Приходите наверх, если чувствуете себя хорошо.
Всего хорошего, дорогие! Ваш Г.
P. S. Только что получили твое (Гельмута) сообщение за № 3. Здесь, в связи с сильным ветром, транспортировка грузов сильно затруднена.
Несколько шерпов-кули, которые транспортируют нам грузы, очень страдают от холода, дай им из резерва шерстяные носки и чулки.
Приветствую Вас обоих, Г.»
О том, что делали Сепп и Гельмут, которые тоже должны были идти на вершину, если бы первый штурм не провалился, я расскажу несколько позже. Сейчас хочу рассказать о головной группе.
5 октября погода была хорошая: как обычно, безоблачное небо и сильный холодный ветер. Мы хотели подняться к площадке для лагеря IV на высоту 7000 метров. Кроме старых друзей с прошлого года – Пазанга, Аджибы и Гиальцена, с нами шли Анг Ньима и Пемба Бутар.
Перила, оставленные на ледопаде, оказали нам ценную помощь. Выше ледопада передвигались без веревки. Подъем был не сложный, в основном приходилось бороться против разреженного воздуха и усталости, охватывавшей нас, как теплая вода в ванне. Но мы знали, что нам нужно идти вверх и вверх, если мы хотим завтра попытаться успешно подняться на вершину.
Этот день и подъем к лагерю очень четко сохранились в моей памяти. Я отчетливо представляю себе все места отдыха, где мы после преодоления очередных двадцати или пятидесяти метров высоты молча и безразлично падали в снег. Никто из нас не говорил: мы не только устали, но и были опустошены скоростью подъема и нервным трепетом ожидания предстоящего успеха. Пазанг и я несли легкие рюкзаки, так как на следующий день мы должны были делать попытку подняться на вершину; остальные шерпы несли тяжелые грузы, необходимые для штурма восьмитысячника.
Но когда мы лежали рядом в снегу, разницы между нами двумя, собиравшимися покорить вершину, и остальными не чувствовалось. Возможно, что ответственность за предстоящее восхождение давила на наши с Пазангом плечи так же, как дополнительный груз на плечи шерпов.
Я с благодарностью вспоминаю этот день: вспоминаю счастье усталости и чувство, что делал все, как нужно, вспоминаю величественное безмолвие, не нарушенное человеком до нас, прекрасную дружбу с шерпами, поднимавшимися к безоблачному холодному серому небу так, будто там, вверху, находилась их родина.
В четыре часа дня на высоте 7000 метров разбили две палатки – лагерь IV. Гиальцен и Пемба Бутар помогали нам в этой тяжелой работе. Ветер усиливался. Они поспешно спустились в лагерь III. Подняться на такую высоту с грузом – хорошее достижение для обоих молодых шерпов. Я наблюдал, как они почти бегом бросились в обратный путь и восхищался ими.
Казалось бы, что спуск в лагерь III очень простой, его должны облегчить наши следы и перила на ледопаде, но их отделял от лагеря III перепад высоты в четыреста метров, а солнце уже скоро зайдет; но все равно у меня было чувство, что они оба благополучно доберутся до лагеря III. Я знал Гиальцена и был уверен в его альпинистских способностях.
Теперь мы вчетвером находились на высоте 7000 метров: Пазанг и я – в одной палатке, Аджиба и Анг Ньима, которые должны были исполнять обязанности спасательного отряда и страховать нас, ожидая нашего возвращения с вершины – в другой. Лучшую группу трудно себе представить; единственным слабым звеном был, вероятно, я.
Я думал, что Пазанг и я поднимемся на вершину завтра; это была бы третья по высоте вершина, на которую вступила нога человека. Пока Анг Ньима готовил ужин и глубокие ущелья тонули в вечерней мгле, Пазанг говорил: – «Легкая гора, завтра – вершина». – «Да, – ответил я, – завтра – вершина». Я верил в это. – «Что мы потом будем делать? – спросил Пазанг, – мы имеем еще очень много времени». – «Тогда мы попытаем счастье на другой очень высокой вершине, возможно Лхоцзе», – ответил я.
Это был, конечно, праздный хвастливый разговор, но мы считали себя вправе так говорить. Если бы на следующий день погода была хорошей, мы, наверное, достигли бы вершины. Когда две недели спустя мы успешно поднялись на вершину, то вышли с того же места, а ведь мы были очень уставшими.
Действительно, скромное молчание было бы более уместным, чем этот спесивый разговор. Но до сих пор мы поднимались, как в Альпах на четырехтысячник. С погодой нам также в основном везло. Почему же нам завтра не стоять на вершине?
Вечер был неуютный. Наши палатки стояли на склоне, не защищенные от сильного ветра, бросающего на них густые облака снега и куски льда. Вначале я думал установить их узкой обтекаемой частью к ветру, но выравнивание площадки на крутом склоне потребовало бы большой напряженной работы. Снег здесь был не такой, как на ледопаде, где сверху была твердая корка, а под ней зернистый снег, здесь снег был твердый, как лед.
Да, это неуютный вечер. Но, вероятно, таким и должен был быть вечер на высоте 7000 метров. Оснований для беспокойства не было.
Когда я залез в палатку, то не мог заставить себя снова выйти, чтобы сфотографировать лагерь IV. «Сделаю завтра, – думал я, – когда спустимся с вершины: обе палатки будут видны на снегу, как темные жемчужины, а на заднем плане будут ледник Нангпа-Ла, коричнево-черные хребты Тибета и вечернее небо».
На этой высоте часто бывает бессонница. Она ослабляет физически и напрягает нервы. Если принять снотворное, то возникает опасность, что утром, когда потребуется вся энергия, будет хотеться спать. Новозеландский альпинист Лоу очень сильно почувствовал это на Эвересте.
Мне в этом отношении повезло. Когда после целого дня работы я лег рядом с Пазангом в свой спальный мешок, то почувствовал, что усталость одолевает меня. Я не успел подумать о том, что дыхание на этой высоте не является уже привычкой, а становится трудной задачей, как начал засыпать. Раньше, во время ночевок на меньших высотах, у меня были случаи, когда я просыпался от удушья и нехватки воздуха, так как во сне забывал дышать глубоко, примерно так, как при медосмотре. Рядом слышалось равномерное дыхание Пазанга, он, видимо, уже спал.
Несмотря на уединенность лагеря и на то, что эту ночь мы проводили в большем удалении от живого мира, чем когда-либо, я чувствовал себя в безопасности. Рядом со мной Пазанг, тут же Аджиба и Анг Ньима. Я пытался лучше сформулировать свои мысли о доверии и теплоте чувств к этим прекрасным людям, моим друзьям, но усталость унесла эти мысли, как река уносит срубленные деревья со своих берегов.
В эту ночь у меня не было сновидений, но пробуждение было плохим сном, мои мысли судорожно цеплялись за надежду, что это только дурной сон. Но я слышал рядом стоны Пазанга – значит это не сон. Невидимая сила придавила полотно палатки к моему лицу и задерживала дыхание. Вокруг стоял невероятный шум и свист ветра. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, в чем дело.
Пурга вырвала растяжки палаток и сломала стойки. Ощупью нашел Пазанга: он стонал, может быть во сне, может быть, от предчувствия приближающейся катастрофы. Как широко я не открывал глаза, я не видел луча дневного света. Значит, сейчас еще ночь.
К большому беспокойству оснований не было: нас двое, и наши рюкзаки достаточно тяжелы, чтобы придавить палатку. Ветер нас не сдует. Я придвинулся к краю палатки с целью уменьшить площадь ее дна, поднимаемую ветром, освободил лицо от полотна и снова заснул. Нет, не стоит беспокоиться. Часто после ночной пурги бывает хороший, спокойный день.
Когда дневной свет пробился сквозь полотно палатки, пурга усилилась. Я не знаю, спал ли я это время или только дремал. Но сейчас наступил день, и нужно было принимать какое-то решение. Я не имел права находиться в полузабытьи между сном и явью, между жизнью и смертью: это было бы слишком безответственно.
Сквозь полотно палатки солнце светило золотистыми жизнеобещающими лучами – странный контраст с ледяным ураганом, угрожающим сбросить нас со склона.
Я потряс Пазанга.
– Ждать? Вниз? – спросил он спросонья. Я не знал. Я также не знал утро сейчас или вечер? Провели ли мы день в нашей заваленной снегом палатке или солнце только что взошло и нам еще предстоит пережить этот день, заполненный ураганом.
– Посмотрим, – ответил я.
Мы попытались выползти из палатки. Оказывается, это не так просто. Ветер прижал полотно к нашим телам и швырял нас из стороны в сторону.
Когда я, наконец, выбрался из палатки, то с удивлением увидел, что солнце находится на востоке. Оно взошло, примерно, два часа назад. Теперь я ориентировался во времени – день еще не прошел, сейчас не вечер, и мы не можем не принимать никакого решения. Сейчас не ночь, позволяющая позорно ожидать; нужно действовать.
Небо было безоблачно, но мы его не всегда видели. Временами нас окутывали снежные вихри. Ураган с огромной силой, какой мне еще не приходилось видеть, хлестал по снежному склону. Гельмут, наблюдавший ураган снизу, установил с помощью инструментов, что скорость ветра достигала 120 км в час. По всей видимости температура была 30 – 35° ниже нуля. Но самое удивительное то, что над нами было безоблачное синее небо.
Я сидел в снегу рядом с Пазангом, мы не могли стоять, так как ветер мог сбросить нас со склона.
Палатка, где находились Анг Ньима и Аджиба, тоже была завалена. Под прижатым полотном ясно вырисовывались их скорчившиеся тела. Мы их разбудили. Фигуры ожили и выползли к нам.
Вчетвером мы сидели на корточках перед заваленными палатками и пристально смотрели на разбушевавшуюся, как в аду, стихию. Мы не могли разговаривать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23