Иногда возникало: а не взять ли ее к нам, все-таки Москва, вот
окончит школу, поступит в институт, не ездить же электричкой из Бала-
шихи. Тему эту начинал Лев, понятное дело, для приличия, но разговор
повисал в воздухе. Школу Света окончила, в институт поступила, оказа-
лось, что и ездить не так сложно: из Балашихи пустили автобус до мет-
ро...
Своих детей они так и не завели.
Была еще одна тема, не то чтобы запретная, но все же достаточно бо-
лезненная или, скажем так, настолько деликатная, чтобы ее всуе не ка-
саться: Левина книга - цель и венец всей его, а теперь уж и их общей
жизни. Временами Лев все же рабон тал - писал, нельзя сказать, что он
так и пролежал все годы на диване. Писал - хотя и лежа, но и великий
наш Пушкин тоже, как известно, любил сочинять в горизонтальном положе-
нии. Катя, надо отдать ей должное, с пониманьем и даже трепетом отно-
силась к творческому труду, понимая всю его исключительную особен-
ность. Это осталось у нее на всю жизнь. Иногда Лев сам, без ее расс-
просов, заговаривал о заветной книге, случалось, и читал ей готовые
страницы, чаще рассказывал задуманное, всегда находя в ней восторжен-
ного слушателя. В книге был, между прочим, подмосковный текстильный
городок, куда судьба забросила героя; фабрика с ветхим оборудованием,
еще времен хозяев Алексеевых; трехэтажные кирпичные корпуса-общежития,
казармы, как они назывались еще с тех времен. Хозяева Алексеевы были
те самые, из которых вышел великий артист Станиславский, и дальше ав-
тор прочерчивал историю МХАТа, горькую участь русской интеллигенции
при новой уже власти: боялись, ненавидели и служили.
Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может
увидеть свет в напечатанном виде. И больше того: написанные страницы
требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим
шутить не приходится, случается, изымают даже копирку. В другое время
Лев не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким прияте-
лям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти,
наверняка пустил бы по кругу. Но сейчас, в его ситуации, это значило
бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, прини-
мал его как должное, да и пользовался, чего уж там, всеми его выгода-
ми, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
После очередного творческого приступа подворачивалась халтура, ка-
кой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Ль-
ва Яковлевича стали привечать в издательствах), потом наступала пора
увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами, потом вдруг впадал
в отчаяние: жизнь не удалась. Ночами в темноте он прижимался к ней,
обнимал ее плотно и говорил, говорил ей все, в чем мог признаться
только себе, себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину
потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы преда-
ет эти тайны. Ей, Кате, были вверены все потаенные мысли, сомнения,
слезы, вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал,
уткнувшись лбом в ее шею, обвив ее руками, словно ища защиты, и она,
освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
Наутро, оставив его в постели, она поднималась, наспех завтракала,
гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, на-
чинался ее рабочий день.
6
"Чем отличается троллейбус от трамвая? - рассуждал когда-то Иван
Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и
отклониться - метр влево, метр вправо. Будь как троллейбус, - напутс-
твовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
Вокруг еще оставались, курсировали, и в немалом числе, люди-трам-
ваи. Но времена менялись. Это был уже тот период в жизни общества,
когда на смену защитному френчу и фуражке пришел цивильный кос-
тюм-тройка, а к нему галстук и шляпа, а по зиме пыжиковая шапка, у
женщин норковая. У женщин же соответственно жакет, белая блузка с кру-
жевами, гладкая юбка, туфли-лодочки, косметика в осторожных пределах,
все в меру. Не синий чулок, не Надежда Константиновна, но и не эстрад-
ная дива.
Почему, можете ли вы объяснить, форма одежды, фактор галстука и
шляпы или, скажем, наличия или отсутствия бороды и усов приобретает
историческое значение в жизни государства? Представьте себе бороду
Карла Маркса или бородку Владимира Ильича у вождей эпохи сороковых или
тех же шестидесятых-семидесятых годов! В чем тут секрет?
Жакет секретаря райкома был, таким образом, не прихотью личного
вкуса, но строгой исторической нормой, которой ты должна соответство-
вать, как самой должности.
Люди-троллейбусы жили по своим законам, как и их предшественники.
Конечно, никакого коммунизма никто из них не исповедовал, никакого
Маркса-Энгельса сроду не читал, это были всего лишь названия, ярлыки,
псевдонимы чего-то, что было просто властью одних людей над другими.
Екатерина Дмитриевна была достаточно умна, чтобы не строить на этот
счет никаких иллюзий. Маркса и Энгельса она тоже не читала, хотя Лев
утверждал, что старики были прекрасные полемисты, и принес откуда-то
"Анти-Дюринг". Вникать было, конечно же, трудновато.
Как и предсказывал Иван Иванович, Катя постепенно перемещалась из
кабинета в кабинет, все выше и выше, как поется в песне, - и как раз
потому, тут он тоже был прав, что не прилагала к этому никаких особых
усилий, жила как все, не выделяясь, не отличаясь, не вступая в зону
интриг и, следовательно, риска, то есть не будучи опасной.
И тут, в самый раз, ее приметили наверху.
Это был момент в ее жизни, о котором Екатерина Дмитриевна не расп-
ространялась, и даже сам Лев узнал о нем много позднее, - с некоторых
пор она перестала рассказывать все, проведя как бы некоторую границу
между службой и домом. Итак, однажды Екатерина Дмитриевна оказалась на
совещании в Кремле, в составе довольно узком, у важного лица, одного
из тех, кто управлял страной. Человек этот, как считалось, был храни-
телем чистоты партийных рядов, чему соответствовала аскетическая худо-
ба и болезненный блеск глаз. В отличие от своих коллег, в то время уже
не чуждых эпикурейства, человек этот не расставался с защитной фураж-
кой и лишь после долгих уговоров и чуть ли не специальных постановле-
ний (так говорили) сменил ее на мягкую шляпу, принятую в коллективном
руководстве. Вот это-то лицо и удостоило своим благосклонным вниманием
скромного районного второго секретаря с пучком на затылке. "Задержи-
тесь", - было сказано Екатерине Дмитриевне в конце совещания, и минут
сорок после этого, дело неслыханное, они проговорили с глазу на глаз в
просторном кабинете. Был подан чай с баранками - знак особого располо-
жения. Вопросы касались положения в районе, роста партийных рядов и
тому подобных материй. Екатерина Дмитриевна отвечала конкретно, как ее
учили, ощущая между тем внимательный, пронизывающий, откровенный,
влажный мужской взгляд хозяина кабинета и время от времени теряясь от
этого взгляда. Вот, собственно, и все, что позволило себе важное лицо,
ничего более, метр в сторону, в данном случае влево. На прощанье хозя-
ин кабинета - то ли в знак партийного доверия, то ли все же что-то
подразумевая, записал на бумажном квадратике номер телефона и со сло-
вами: "Звони, если что" - отпустил гостью. Об этих квадратин ках - с
целью экономии бумаги - и бисерном почерке важного лица ходили леген-
ды, и вот Екатерина Дмитриевна вышла из кабинета обладательницей дра-
гоценной реликвии.
Минуло полгода, встреча в кремлевском кабинете, казалось, отошла в
прошлое, и вдруг об Екатерине Дмитриевне вспомнили и произвели ее в
депутаты - с чего бы это? - а вскоре перевели на работу в горком.
"Кто-то тебя пасет!" - заметил не без зависти бывший, теперь уже быв-
ший Катин начальник. Екатерина Дмитриевна, как и полагалось, лишь ус-
мехнулась в ответ загадочно. В этом кругу не принято было высказывать
радость по случаю назначения или обиду, если тебя обошли. Подобная
несдержанность, бывало, дорого обходилась все тем же обиженным: их и
вовсе вышвыривали, как карьеристов, партия карьеристов не жаловала...
Теперь Екатерина Дмитриевна занимала уже большой кабинет в горкоме
- с приемной и комнатой отдыха, с помощником и секретарем, с двухсмен-
ной машиной, то есть не с одним, а двумя шоферами, что было признаком
высокого положения и вызывало особую зависть тех, у кого один шофер.
Но, видит бог, она никого не подсиживала, не суетилась, и не избыток
энергии, не телодвижения, а скорее отсутствие оных возносило ее вверх
силой самого потока, волной, на которой она всего лишь старалась дер-
жаться.
Дома оставался Лев с его недописанным романом.
7
"Конь о четырех ногах и тот спотыкается" - говаривал Иван Иванович
Гусев. И еще на эту тему: "Никогда не знаешь, где и на чем посколь-
знешься". К чему бы это? Лишь много позднее ей пришлось оценить муд-
рость такого, странного на первый взгляд, предостережения.
А пока что она с головой ушла в новую работу, во многом непонятную
и интересную: теперь ее бросили на идеологию и культуру. Так это и на-
зывалось в просторечии: бросили, - а почему именно ее, об этом можно
было только гадать. Не иначе, здесь требовался сейчас не столько "Ан-
ти-Дюринг", сколько женское обаяние и женская обходительность, так, по
крайней мере, объяснял Лев. Или, скажем так, дипломатичность, то есть
способность что-то с чем-то примирить, или даже скорее кого-то с
кем-то, и выслушать обе стороны, да так, чтобы каждой из них оставить
шанс. В герметической, непроницаемой тишине кабинета все звало к уми-
ротворению, было им наполнено, дышало им: неслышные движения, плавные
голоса, ласковые мелодии телефонов. Сама хозяйка с красивым лицом и
грудью, оттопыривающей строгий в обтяжку жакет, казалась олицетворени-
ем покоя, взгляд ее был внимателен и чуть насмешлив, речь не лишена
юмора, память на имена-отчества приводила в изумление...
Она осваивалась в новой роли.
В один из первых дней она допытывалась у Льва: кто такие правые и
кто левые? Лев разъяснял популярно: левые - те, что за свободу и прог-
ресс, правые - наоборот. Она кивала: так-так, - видимо, обдумывая, как
обходиться с теми и другими, чтобы держать равновесие, а как иначе?
К новому назначению жены Лев отнесся на этот раз серьезно, не шу-
тил, как раньше, по поводу номенклатурных благ. Тут уж нужно было
что-нибудь одно: если насмешничать, то и не пользоваться, а Лев, хоть
и не раскатывал в жениной машине, ездил на своей, но ездил, случалось,
и за продуктами в ихний магазинчик, - туда если знаете, за кино "Удар-
ник", - да и что-то еще перепадало, не говоря уж о деньгах, которые
все-таки были нужны. Комплексов на этот счет у него не было, ханжества
тем более, и слава богу, но подшучивать тоже ни к чему.
Тем более что на такой должности можно сделать немало полезного -
как раз в плане поддержки всего честного и свободного. И в этом смысле
хорошо, что - Катя. А ну поставили бы какого-нибудь долдона с четырьмя
классами, тоскующего по Сталину!
Было интересно. Кате выпало познакомиться с людьми, чьи лица она
раньше видела только по телевизору. Писатели, академики, режиссеры,
артисты - все они, по крайней мере большинство, оказывались людьми
приветливыми и симпатичными, хоть порой и с причудами. Обе стороны - и
консерваторы, и защитники прогресса - были, например, на удивленье
едины в том, что касалось почетных званий и наград, и равно обижались,
когда почему-либо оказывались обойденными. Ей в этом кабинете они яв-
лялись такими, какими друг друга не знали; чувствовалось, что они хо-
тят здесь понравиться, и Екатерина Дмитриевна отвечала тем же. Удив-
ленье и восторг перед чудом сочинения слов и фраз все еще жили в ней.
Сама Екатерина Дмитриевна была не в ладах с пером и бумагой, доклады
ей писали помощники, а правил и переписывал - втайне, конечно, - Лев
Яковлевич вечером дома.
Они старались понравиться, потому что от этого для них что-то зави-
село - так, по крайней мере, казалось им самим. На самом деле, конеч-
но, от нее мало что зависело, вот что характерно. Метр влево, метр
вправо. Троллейбус строго держал маршрут, не отклоняясь более положен-
ного и все же маневрируя. Где можно, Екатерина Дмитриевна шла навстре-
чу просьбам, допускала послабления и в результате прослыла деятелем
либерального толка. (Тут недавно один драматург, известный моралист, в
своих воспоминаниях особо отметил Екатерину Дмитриевну в связи с тем,
что она когда-то, будучи при должности, помогла ему, оказывается, съ-
ездить в Японию, распорядившись в том числе насчет валюты. За такие
милости, как видите, можно полюбить начальство на всю жизнь.)
Неприятности грянули, как всегда, в момент, когда их не ждешь.
Споткнулась Екатерина Дмитриевна вот уж поистине на ровном месте, и,
увы, не без участия Льва, хотя и косвенного.
В кругу Левиных старых друзей был некто Вася С., художник-авангар-
дист, прославившийся когда-то на той самой знаменитой выставке в Мане-
же, которую посетил Хрущев. Вася был одним из тех, на кого обрушил Ни-
кита свой гнев, обозвав всех "пидарасами". С тех пор Вася остепенился,
занялся книжной графикой, даже, говорят, разбогател. Вчерашние гони-
мые, как это у нас бывает, оказались в итоге в выигрыше, по крайней
мере, Вася, как обиженный, вскоре же получил хорошую мастерскую, о чем
всем рассказывал. И вот уж годы спустя он надумал съездить туристом за
границу, и тут случилась осечка: оказалось, он все еще невыездной.
Компетентные органы, надо понимать, оставались во власти рутины, нужен
был чей-то мощный толчок. Лев избегал обращаться к жене с подобными
просьбами, но на этот раз дело было уж куда как ясное. "Пусть он мне
позвонит", - разрешила Катя, и на следующий день Вася был принят; го-
ворили, правда, на "вы". Еще через два дня он благополучно улетел с
группой в Мюнхен, а на десятый день группа вернулась в Москву без Ва-
си.
Жил Вася холостяком. В его однокомнатной квартире были обнаружены
непотраченные деньги, в холодильнике сыр и колбаса. Похоже, что Вася
собирался вернуться, но в последний момент решил попытать счастья в
Мюнхене. О сыре и колбасе он, очевидно, не подумал, об Екатерине Дмит-
риевне и ее поручительстве - тем более.
Было два неприятных разговора, один из них - в очень высоком каби-
нете. Здесь были употреблены слова, значение которых понятно лишь пос-
вященным: п о д с т а в и т ь с я, з а с в е т и т ь с я и о т м ы т ь
с я. Каждый из этих глаголов имел непосредственное отношение к проис-
шедшему: подставилась, конечно же, она, Екатерина Дмитриевна; засвети-
лась - она же; и ей же предстояло отмыться, то есть, на простом языке,
снять или загладить вину. Был помянут - впервые - и муж Лев Яковлевич
с его сомнительной компанией (вот что означало: засветиться). "Иди ра-
ботай", - сказано было на прощанье. Тут тоже был свой шифр. Ей как бы
отпускали грех, но - до поры. Екатерина Дмитриевна была достаточно ис-
кушена в тонкостях и знаках аппаратной жизни, чтобы понять намек. В ее
собственном сейфе тоже хранились такого рода документы: на кого-то пи-
сали жены, кто-то по пьянке угодил в вытрезвитель, у кого-то были
проблемы с таможней - мало ли что накапливается за годы работы, не
всему же давать ход, но совсем неплохо, когда человек знает, что
где-то он засветился, это держит его в напряжении, что совсем не вред-
но для дела. А уж в какой момент вытащить бумажку, решать руководству.
Екатерина Дмитриевна продержалась на своем посту еще месяца три,
после чего была отправлена в отставку без объяснения причин и, конеч-
но, с переводом на другую работу, как это обычно делалось в то гуман-
ное время. Она кинулась к высокому покровителю, воспользовавшись -
единственный раз - телефоном, записанным на бумажном квадратике. Пок-
ровитель поднял трубку сам, она назвалась. "А что случилось?" Она объ-
яснила. "Так в чем проблема? На другую работу? Ну и хорошо. Работу
время от времени надо менять, продлевает жизнь, японские ученые уста-
новили. Так что давай. Успеха".
Не надо было звонить. Она уже не управляла своими поступками. Пер-
вый раз в жизни.
Лев Яковлевич, вернувшись от приятеля, застал дома необычную карти-
ну. Катя лежала в темноте, не зажигая света, и голоса не подала. "Ты
где? - переспросил он. - Катя! Что с тобой? Заболела?"
Он уже знал обо всем, накануне проговорили весь вечер, пришли к вы-
воду:
1 2 3 4 5 6 7