Разумеется, я спросил, куда направляется мой попутчик.
– В Фалькенштейн, – отвечал он, – я там лечусь. Надо полагать, господин полковник, что вы едете туда же.
– Вы угадали, мой юный друг.
Лейтенант встал и отрекомендовался, я тоже назвал себя.
– Теперь я знаю, господин полковник, кто вы. Вы были преподавателем тактики. Фольц часто о вас рассказывал.
– Надеюсь, ничего плохого.
– Конечно же, нет! Он рассказывал и о вашем сыне Гейнце, который, к несчастью, тоже погиб во Франции. Я его ровесник.
Я молча взглянул на него. Он тотчас же переменил тему разговора.
– Следующая станция – Кронберг, господин полковник. Там мы и выйдем. От вокзала еще час ходу до Фалькенштейна.
– Я заказал через главного врача машину. Поедем вместе.
Шофер ждал меня на перроне. Сунув мой чемодан в багажник, мы отправились в путь. На фоне неба резко выделялись темные контуры гор Таунуса. Золотой диск солнца стоял уже довольно низко над горизонтом. Полной грудью вдыхал я ароматный горный воздух. Воздух родины. Как часто бродил я здесь раньше с веселой компанией, с полным рюкзаком за спиной… Особенно любил я дорогу по гребню гор от Наугейма к Нейвиду на Рейне вдоль Димеса, старых римских пограничных укреплений, сторожевые башни и замки которого еще всюду можно было распознать.

На лечении в Фалькенштейне

Мы мчались к курорту Фалькенштейн. Дом отдыха находился на окраине, у самого леса. Сквозь распахнутые ворота машина подъехала прямо к большому зданию с широким крыльцом. Здесь была контора. Слева и справа от нее стояли вновь выстроенные корпуса поменьше. Вокруг раскинулся сад, где еще сохранились в своем великолепии осенние цветы.
– Приехали, – сказал мой попутчик. – Если разрешите, я завтра вам все здесь покажу. А теперь нам надо подняться вверх, в контору. Вас ждут.
На крыльце стоял офицер, как выяснилось, полковой врач. Это был главный врач дома отдыха. Он сердечно меня приветствовал. В уютно обставленном вестибюле меня приняла изящная медицинская сестра. Врач простился со мной, сказав:
– Пройдите сначала в вашу комнату, господин полковник. Когда вы немного освежитесь, сестра проводит вас в приемный покой. Затем мы встретимся с вами в столовой за ужином. Тогда я вас и познакомлю с другими нашими гостями.
Вместе с сестрой я спустился в подвал. Перед нами открылся длинный освещенный коридор.
– Что здесь такое? – спросил я.
Девушка, улыбаясь, ответила:
– Так устроены все наши дома для отдыхающих; вы, вероятно, заметили, что по обе стороны стоят три дома, так вот, они соединены этим тоннелем с главным зданием. Здесь находятся ванны и процедурные. Утром вы можете в пижаме и купальном халате пройти прямо в ванную.
– Да, это действительно очень удобно.
– Еще несколько ступенек наверх, и мы на месте, – сказала сестра.
Вскоре я оказался в большой светлой комнате, которая была хорошо и со вкусом обставлена. Мой багаж уже принесли. Через полуоткрытую дверь я вышел на балкон.
Смеркалось. Над лесом опустилась легкая дымка. Стояла чудесная тишина. Мне трудно было освоиться с мыслью, что еще существует такая красота, когда каждую секунду в 2500 километрах к востоку отсюда калечат и кромсают сотни человеческих тел, где гром орудий и грохот разрывающихся снарядов заглушают стоны раненых и хрипение умирающих. Тихо притворив дверь, я возвратился в комнату. Сестра незаметно вышла.
Мне как раз хватило получаса для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и выполнить все формальности, связанные с регистрацией. А гонг уже звал к ужину. В столовой собрались все отдыхающие, когда я зашел вместе с врачом. По моей просьбе меня посадили за одним столом с дюссельдорфским лейтенантом. Другим моим соседом по столу был обер-лейтенант Якоби, молодой берлинец. Он тоже потерял ногу, но умудрился сохранить присущий ему юмор.
Вскоре я совсем акклиматизировался. Мы ежедневно совершали небольшие прогулки в лесу или сидели в парке под ласковыми лучами осеннего солнца. Дни отдыха проходили бы вполне беззаботно, не будь одной темы – темы Сталинграда.
Каждый день я с нетерпением ожидал сводки вермахта. Каждый день в ней упоминалось название этого города. Но того, что я хотел бы услышать: «Сталинград пал» – в сводке не было. Когда недели через две все еще не пришло желанное известие, моя тревога усилилась. К моему удивлению, все мои собеседники, даже жители деревни, относились с большим доверием к генералу Паулюсу.
– Он-то справится. Тогда, надо надеяться, война скоро кончится, – сказал мне старый крестьянин, с которым я часто разговаривал.
Однако сам Паулюс в конце сентября в ответ на посланную ему открытку написал мне: «Все еще по-прежнему».

Франкфуртские впечатления

Уже на другой день после моего приезда в Фалькенштейн меня навестили жена и дочь. К сожалению, радость свидания была отравлена – моя теща была при смерти. Она уже долгое время лежала парализованная в санатории близ Дармштадта. Я имел возможность еще повидать ее за несколько дней до того, как она закрыла глаза навеки.
После ее кончины моя жена и дочь поселились в Фалькенштейне на все время моего лечения.
Вместе с ними и обоими молодыми офицерами я поехал однажды во Франкфурт. Обер-лейтенант Якоби предложил пойти в кино. Вероятно, он хотел отвлечь меня от мыслей о Сталинграде. А чтобы чувствовать себя свободнее, мы все трое надели штатское платье. При первом своем посещении жена привезла мне все необходимое.
Главный врач дал нам отпуск на целый день. В экипаже, запряженном лошадьми, мы ехали до вокзала в Кронберге.
– Точно прогулка за город, – заметила, смеясь, моя жена, – почти как десять лет назад, когда мы в экипаже 3-й кавалерийской дивизии ездили из Веймара в Тифурт, Бельведер, Бад Берка или на Этесберг. Как хорошо было тогда!
Из окна поезда мы наблюдали за работой на полях. Уборка картофеля была в полном разгаре. Повсюду работали женщины и дети, кое-где старики. Впрочем, нет, здесь были и молодые люди, военнопленные-французы. Главное бремя работы лежало на плечах женщин. Они таскали мешки весом в центнер к повозкам, они шли за плугом, в который были запряжены упрямые волы, и подгоняли военнопленных, которые часто понятия не имели о сельском хозяйстве.
Как раз когда мы сошли на центральном вокзале во Франкфурте, туда прибыл поезд с отпускниками. С волнением протискивались женщины и дети сквозь заграждения. Первые группы солдат, нагруженные туго набитыми заплечными мешками и всякими вещами, вышли из вагонов. Офицеры тащили тяжелые чемоданы. Этот поезд с отпускниками мог прибыть только из Франции или Бельгии. Чего только не привезли с собой папаши, мужья и сыновья. Мысль об этом, несомненно, усиливала радость встречи, о которой говорили радостные восклицания, объятия и слезы. Четырнадцать дней отпуска были четырнадцатью днями праздника! Где уж тут подумать о том, что эти красивые, редкие вещицы, купленные за обесцененные оккупационные деньги, были, так сказать, легально украдены у французов или бельгийцев…
Иное зрелище представляли собой сцены прощания на другом перроне. На щите я прочел слова: Франкфурт-на-Майне – Дрезден – Краков. То был поезд, который шел на Восточный фронт. И здесь солдаты держали за руку своих жен или матерей, пришедших с детьми. Молча стояли они у ограждения. У многих женщин катились слезы по бледным щекам. Вернется ли он? – спрашивали они себя. Не в последний ли раз мы видим его дорогое лицо? И что тогда? Зачем нужна была нам эта война?
Украдкой я бросил взгляд на мою жену. И у нее в уголках глаз поблескивали слезинки. Я знал, что она думает о нашем единственном сыне Гейнце, который два года назад погиб во Франции. Мысли о нем, естественно, перекликались с мыслями обо мне. Через несколько дней она снова будет стоять на этом вокзале и смотреть вслед поезду, увозящему меня на восток. Какая ждет меня судьба?
Она вздохнула:
– Сколько страданий и бедствий уже принесла нам эта злосчастная война, а конца все не видно.
Мы прогуливались по Кайзерштрассе. Как и две недели назад, в дни моего приезда, в толпе преобладали серые шинели. Но сегодня мне бросилось в глаза, что попадается и немало коричневых и черных мундиров; это были амтслейтеры и блоклейтеры, молодчики из охранных отрядов и эсэсовцы.
– Здесь даже камни и стены имеют уши, – прошептала жена. – Одно критическое замечание, слишком громко сказанное, и все – тебя могут тут же арестовать. Во Франкфурте это особенно остро чувствуется. Ты должен быть здесь очень осторожен.
– Не потому ли ты так пуглива и скупа на слова? – спросил я.
– Ты ведь сам мне всегда внушал: будь осторожна! Нынче не очень церемонятся с инакомыслящими.
С обоими офицерами, которым из-за протезов трудно было шагать по улицам, мы условились встретиться за обедом в ресторане «Франкфуртер хоф». Было уже за полдень, когда мы туда пришли. Прежде здесь не всегда удавалось найти свободное место, а сейчас было занято только несколько столиков. Наши спутники уже нас ждали. За соседним столом сидели двое мужчин и две женщины, по-видимому, супружеские пары; как мне показалось, им было под пятьдесят. Я бы не обратил на них особенного внимания, если бы не услышал, что за их столом прозвучало слово «Сталинград». До меня доносились обрывки разговора: «Наш сын писал… офицер… очень тяжелые бои… большие потери, русские не сдают без боя ни одного метра земли… Город – груда развалин». У одной из женщин, вероятно матери того, кто писал письма, на глазах стояли слезы. Муж погладил ее по руке: «Не волнуйся, мать, ведь он еще жив».
После обеда мы отправились в кино. В этом кинотеатре у «Эшенгеймер турм» шел какой-то незначительный фильм. Я давно забыл его название, да и вообще нас главным образом интересовала кинохроника. У нас было еще много времени, и мы пошли в кино пешком. Я с тревогой поглядывал на обер-лейтенанта Якоби, у него что-то не ладилось с протезом. Но Якоби задорно рассмеялся, когда я предложил идти немного медленнее.
В кассе кинотеатра мы достали только пять мест в ложе. Билеты на послеобеденные сеансы почти всегда распродавались, зато вечером кинотеатры пустовали. Это объяснялось тем, что тогда англо-американские летчики днем еще не совершали налеты на Франкфурт.
Сеанс начался с кинохроники. То были кадры с восточного театра военных действий, показали нам и пылающий Сталинград. Как на плацу для учения, немецкие солдаты быстро двигались вперед. Как на учебной стрельбе, они делали несколько выстрелов, а вражеские солдаты спасались бегством. Ну и ну! Где же это снимали? Зрители – среди них было много раненых солдат – заерзали, раздались свистки, смех, восклицания: «Вранье!» Да, это было уже слишком. Тягость кровопролитных боев просто-напросто скрывали, лживо извращая истину. В темном зрительном зале еще громче зазвучали возмущенные возгласы и ругательства. Вдруг поднялась какая-то возня: кого-то выводили из ряда, в котором он сидел, затем вытолкали в боковой проход. Охранные отряды занялись своим делом. Раздались отдельные протестующие голоса.
Потом наступила мертвая тишина. Страх взял верх над правдой.
В раздумье вышел я из кинотеатра со своими спутниками.
Дни в Фалькенштейне пронеслись мгновенно. Ванны, лесной воздух, покой и общение с близкими – все это придало мне новые силы. Однако врач не был доволен результатами лечения и предложил продлить курс. Я отказался. Паулюс писал, что ждет меня в назначенный срок. Таким образом, пришлось заканчивать отпуск. 16 октября я провел с женой, дочерью и новыми друзьями последние минуты на перроне Франкфуртского вокзала. Прощальный взмах руки из окна вагона – и поезд тронулся. В Берлине я сел в курьерский поезд, шедший в Винницу, а оттуда вылетел на самолете в Голубинский.

Ничтожные результаты, большие потери

Мой заместитель приехал за мной на аэродром. Уже по пути в Голубинский я узнал о переменах в штабе, происшедших за время моего отсутствия. Мой друг Фельтер был перемещен на пост начальника штаба армейского корпуса за пределами нашей армии. Были также заменены обер-квартирмейстер, начальник разведывательного отдела и начальник санитарной службы армии.
Зато на Сталинградском фронте никаких существенных перемен не произошло. Только на северной окраине города немецким дивизиям удалось оттеснить части Красной Армии с западного выступа над Орловкой, взять тракторный завод и пробиться к Волге. Вокруг заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь» шли ожесточенные бои. Наши потери снова возросли. Они не могли даже приблизительно быть восполнены прибывшими несколькими маршевыми батальонами.
Сначала я представился генерал-майору Шмидту. Во время беседы он проявил присущий ему оптимизм. Но, показывая на оперативной карте сложившуюся обстановку, и он не скрыл разочарования. В городе мы топтались на месте. Нельзя было предвидеть, когда закончатся эти изматывающие бои. Противник почти непрерывно атаковал наши дивизии между Доном и Волгой.
Вслед за этим я направился к Паулюсу. Ему уже сообщили о моем приезде. Первый вопрос, заданный мне после моего рапорта, был следующий:
– Что вы скажете по поводу снятия Гальдера? Я об этом до сих пор вообще не слышал. Крайне удивленный, я спросил:
– А когда был уволен генерал-полковник Гальдер, господин генерал?
– Уже 24 сентября. Его преемником стал генерал пехоты Цейцлер.
Очевидно, Паулюс принял близко к сердцу эти перемены в генеральном штабе. Он долгое время работал вместе с Гальдером, был его заместителем и высоко его ценил.
– Известно ли вам, почему Гальдер снят с поста, господин генерал?
– Разумеется, нет. Правда, мне помнится, что Гальдер многократно в моем присутствии возражал Гитлеру и высказывал собственное мнение… Но расскажите теперь вы, какие у вас впечатления от Германии и как вы отдохнули.
Я пробыл у Паулюса долго. Он не прерывал меня. Я рассказал ему и о том, что мне много раз довелось слышать в Германии: «Командующий 6-й армией быстро справится с русскими, тогда войне придет конец».
Паулюс устало улыбнулся.
– Это было бы хорошо, Адам, но пока мы от этого очень далеки. Главное командование по-прежнему относится пренебрежительно к нашим предупреждениям относительно северного фланга. Между тем положение стало сейчас еще серьезнее. Несколько дней назад я получил от 44-й пехотной дивизии тревожные донесения о положении в северной излучине Дона. Происходит переброска больших групп советских войск с востока на запад, они концентрируют части на этом участке. О том же сообщает 376-я пехотная дивизия. Видимо, противник готовится нанести удар с глубоким охватом нашего фланга. А у меня нет сил, которые я мог бы противопоставить смертельной угрозе. Наши дивизии истекают кровью в Сталинграде. Главное командование сухопутных сил, с одной стороны, не разрешает мне приостановить наступление на город, а с другой – не дает затребованные мною три новые боеспособные дивизии. Нам дали только пять саперных батальонов, как будто они в состоянии взять город.
С горечью произнес Паулюс последние слова. Лицо его теперь подергивалось сильнее обычного. Еще до моей встречи с генералом обер-лейтенант Циммерман сказал мне мимоходом, что ему не нравится общее самочувствие Паулюса. Дает себя знать болезнь желудка.
Тревожные известия следовали одно за другим. Со смешанным чувством простился я с Паулюсом. Офицер, замещавший меня во время отпуска, уже ждал меня в штабе, и я намеревался тотчас же приступить к своим обязанностям.

Художник-баталист и «Сталинградская медаль»

Все было готово для передачи дел. Почта, поступившая из генерального штаба, была за время моего отсутствия сложена в одну папку. Она интересовала меня в первую очередь. Поэтому я просил подполковника вкратце информировать меня устно. Подробно изучить дела я решил в ближайшие дни.
– Начнем с курьезов, – сказал подполковник. – На прошлой неделе ставка прислала к нам известного лейпцигского художника-баталиста. Он собирается сделать зарисовки, а потом запечатлеть Сталинградскую битву на большом полотне. Мы его послали к генералу фон Зейдлицу, который лучше всех может познакомить его с участками, где шли самые оживленные бои. Художник хочет сделать наброски для гигантской картины, которую он по заказу Гитлера напишет в своей лейпцигской мастерской.
– Можем ли мы взять на себя ответственность за риск, который ему угрожает на фронте? – спросил я.
– Художник уже немолодой человек, носит походную серую шинель. Он усердно работает. Вероятно, вы познакомитесь с ним во время поездки в LI армейский корпус, – ответил подполковник.
– Ладно, что там у вас еще? – поторопил его я.
– Когда вы по дороге с аэродрома рассказывали мне о впечатлениях на родине, я вспомнил одно недавно поступившее распоряжение ставки фюрера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55