Много дней, изолированный от основных сил 6-й армии, он вел тяжелые оборонительные бои, заняв круговую оборону. Только через неделю после переброски на плацдарм новых пехотных дивизий удалось в упорных кровопролитных боях сломить сопротивление противника и восстановить связь с танковым корпусом. VIII армейский корпус прикрыл северный фланг в районе между Волгой и Доном. В приказе по армии этот участок был назван «сухопутным мостом».
Полевой штаб VIII армейского корпуса следовал непосредственно за наступающими дивизиями. Квартирмейстер со своим штабом тоже переправился через Дон и разместился в палатках невдалеке от только что наведенного моста у Песковатки. Мост ночью являлся мишенью советской авиации. Это привело к роковым последствиям для штаба снабжения. В конце августа, поздно ночью, адъютант VIII армейского корпуса доложил мне по телефону, что час назад авиабомба попала в палатку, в которой квартирмейстер собрал на совещание офицеров своего штаба. Квартирмейстер и несколько офицеров убиты, остальные тяжело или легко ранены. Корпус просит срочно дать замену, так как иначе снабжение окажется под угрозой.
Прежде чем сообщить об этом по телефону Паулюсу и Шмидту, я поручил нашим связистам соединить меня с адъютантом группы армий «Б». Не успел я информировать обоих наших генералов, как телефон зазвонил снова. Вызывали из группы армий. Дежурный офицер принял донесение и срочное требование о пополнении. Затребованные офицеры прибыли на другой день.
Но этим дело не ограничилось. Русские без передышки атаковали VIII армейский корпус. Большие потери были понесены в боях южнее Котлубани. LI армейский корпус также доносил о возраставших потерях. Он должен был прикрывать правый фланг XIV танкового корпуса, атаковать Сталинград в направлении Россошка – Гумрак. Однако корпус медленно продвигался вперед. Контратаки Красной Армии со стороны долины реки Россошки заставили корпус на много дней перейти к обороне. То же самое происходило и с 71-й пехотной дивизией; она, правда, 25 августа форсировала Дон у Калача, но тут же застряла. Не достигла своей цели и 4-я танковая армия, которая должна была овладеть южной частью Сталинграда. «В течение десяти дней, с 23 августа по 2 сентября, войска Сталинградского фронта предприняли ряд ожесточенных контратак с задачей уничтожить прорвавшуюся к Волге вражескую группировку. Для решения этой задачи привлекались вновь прибывающие дивизии (правда, малочисленные и не вполне подготовленные для боя), а также изыскивались силы и средства путем возможного маневра. Для отражения этих контрударов противник вынужден был повернуть значительные силы на север.
Нашим частям не раз удавалось «закрыть ворота» прорыва. Однако всякий раз противник вновь организовывал атаки превосходящими силами, наносил с различных направлений удары, поддержанные огромной массой артиллерии, танков и авиации, добиваясь восстановления положения. 10 суток отчаянно напряженных боев, к сожалению, не привели нас к более или менее ощутимому результату: для прочного закрепления достигнутых успехов, а тем более для ликвидации опасного клина, вбитого врагом в нашу оборону, явно не хватало сил.
Однако вражеские войска, несмотря на свое явное преимущество в танках, пехоте и особенно в авиации, не смогли пробиться к Сталинграду», – свидетельствует А. И. Еременко. («Сталинград», М., 1961, стр. 152).
Генерал фон Виттерсгейм смещен
Советские войска сражались за каждую пядь земли. Почти неправдоподобным показалось нам донесение генерала танковых войск фон Виттерсгейма, командира XIV танкового корпуса. Пока его корпус вынужден был драться в окружении, оттуда поступали скудные известия. Теперь же генерал сообщил, что соединения Красной Армии контратакуют, опираясь на поддержку всего населения Сталинграда, проявляющего исключительное мужество. Это выражается не только в строительстве оборонительных укреплений и не только в том, что заводы и большие здания превращены в крепости. Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в окоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонившись над рулем разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели.
Генерал фон Виттерсгейм предложил командующему 6-й армии отойти от Волги. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город. Паулюс отверг его предложение, так как оно находилось в противоречии с приказом группы армий «Б» и верховного командования. Между обоими генералами возникли серьезные разногласия. Паулюс считал, что генерал, который сомневается в окончательном успехе, не пригоден для того, чтобы командовать в этой сложной обстановке. Он предложил Главному командованию сухопутных сил сместить генерала фон Виттерсгейма и назвал в качестве его преемника генерал-лейтенанта Хубе, который командовал 16-й танковой дивизией. Это предложение было принято.
Уже на следующий день из Генерального штаба сухопутных сил было получено письмо к генералу фон Виттерсгейму в запечатанном конверте. Мне было дано поручение вылететь на «физелер-шторхе» на командный пункт танкового корпуса и передать пакет генералу под расписку.
Виттерсгейм находился вместе со своим начальником штаба в штабном автобусе, который стоял в степи. Я впервые встретился с генералом. Это был высокий стройный человек, сдержанный, прекрасно владеющий собой. В его волосах уже пробивалась седина. Сохраняя самообладание, он взял у меня письмо, уселся в углу машины и вскрыл конверт.
Я занял место у входа, подле начальника штаба. Перед моим вылетом Паулюс рассказал мне, что фон Виттерсгейм и его начштаба держатся одной и той же точки зрения. Что сейчас происходило в душе генерала? Мы не осмеливались оглянуться. Но он сам подошел к нам твердым шагом.
– Вот, Адам, расписка в получении письма.
Он заметил мое смущение и добавил:
– Не всегда приятно быть адъютантом армии.
Видимо, он овладел собой. Его голос не выдавал волнения. Обратившись к своему начальнику штаба, он сказал:
– Вызовите генерала Хубе, пусть он явится ко мне сегодня же.
Когда я, попрощавшись, вышел из штабного автобуса, фон Виттерсгейм крикнул мне вдогонку:
– Передайте привет генералу Паулюсу!
«Физелер-шторх» стоял тут же. Пилот включил мотор, раздался нарастающий гул пропеллера, который вращался все быстрей и быстрей, поднимая пыль и клочья травы. После короткого разбега мы оторвались от земли и полетели обратно к командному пункту армии. Меня обуревали противоречивые чувства и мысли, но все же я был согласен с Паулюсом. Конечно же, он не действовал легкомысленно, когда предложил отстранить фон Виттерсгейма. Ведь Виттерсгейм сомневался в успехе. Подобная точка зрения была для Паулюса неприемлема, так как он считал, что обеим наступающим армиям удастся овладеть Сталинградом.
Но вот мы пересекли Дон. Самолет стал приземляться и подкатил к южной окраине Голубинского, где обосновался новый командный пункт.
Явившись к Паулюсу, я вручил ему расписку Виттерсгейма и передал от него привет.
– Как он принял известие, Адам?
– Генерал молча прочел письмо. Он, как будто ничего не случилось, приказал начальнику штаба вызвать Хубе на командный пункт. Его выдержка произвела на меня большое впечатление. Что ждет в дальнейшем Виттерсгейма, господин генерал?
– Он получит, вероятно, другое назначение. В общем, ведь он способный генерал, ему только здесь изменили нервы. Не могу же я приостановить наступление, потому что первое наступление танкового корпуса на город захлебнулось. С Хубе у нас не будет никаких трудностей. Он смелый и решительный человек, идеальный танковый командир. Впрочем, положение корпуса по-прежнему опасное. LI армейский корпус, который должен был помочь танкистам, наткнулся на сильное сопротивление русских и уже много дней скован. Завтра я еду вместе с генералом фон Зейдлицем в 295-ю пехотную дивизию. Хорошо, если бы и вы присоединились к нам. Эта дивизия понесла чувствительные потери. Надо подумать, как их возместить.
– Разумеется, я поеду с вами, господин генерал.
Наступление захлебнулось
В штабной комнате меня ждали срочные бумаги. Я быстро просмотрел их, раздал сотрудникам и отправился к начальнику оперативного отдела, чтобы ознакомиться с новой обстановкой.
Он сообщил мне, что со вчерашнего дня никаких существенных изменений не произошло. На севере русские непрерывно атакуют в междуречье. VIII армейский и XIV танковый корпус ведут упорные оборонительные бои. LI армейский корпус скован. В таком же положении 71-я пехотная дивизия. 4-я воздушная армия начиная с 23 августа непрерывно бомбардирует город. Сталинград – сплошное море огня. Густые черные клубы дыма свидетельствуют о том, что бомбы попали в нефтяные цистерны. 4-я танковая армия переместила направление главного удара на левый фланг и, таким образом, наносит удар по глубокому флангу противостоящего нам противника. Будем надеяться, что эта атака изменит положение.
Я сверил свои данные с оперативной картой, внес необходимые поправки и возвратился к себе. Ночи стали холодные, и несколько дней назад я переехал из палатки в дом на южной окраине Голубинского. Медленно возвращался я к себе. Уже было поздно. Почти полная луна заливала своим молочным светом одноэтажные побеленные домики и живописные сады чистенькой казацкой станицы. Приблизительно посредине было расположено единственное двухэтажное здание – школа, в которой разместился начальник инженерной службы армии со своим штабом. Отсюда дорога шла к высокому берегу и дальше вливалась в магистраль, которая тянулась вдоль Дона на юг, мимо Калача, к станции Чир и оттуда к станции Нижне-Чирской.
Голубинский находился в центре между Калачом на юге и Песковаткой на севере. Если мы хотели на легковой машине или мотоцикле отправиться в дивизии Волжского фронта, то надо было сначала ехать по шоссе через придонские холмы, вдоль Дона до понтонных мостов.
После наступления темноты на этом магистральном шоссе начиналось особенно оживленное движение. Гул моторов нарушал тишину нашего командного пункта. Вдруг я услышал, как кто-то бранится, призывая на помощь всех святых. Невдалеке мелькнул тонкий луч карманного фонарика. Вероятно, опять какая-то авария, подумал я. В этот час это было неприятно. Регулярно в десять часов вечера появлялся русский «дежурный летчик» со своей «швейной машиной». «Швейной машиной» немецкие солдаты прозвали советский самолет ПО-2.
С небольшой высоты пилот маленького биплана сбрасывал с борта бомбы на замеченные им цели. Совсем недавно в результате этого налета был тяжело ранен молоденький офицер нашего штаба, не считавший нужным укрыться в окопчике. И сегодня самолет прибыл согласно расписанию. Голубинский он на этот раз оставил в покое. Вероятно, внимание пилота привлекли огни на шоссе. Донесся взрыв.
Навстречу мне шел офицер в стальном шлеме; это был дежурный офицер, который проверял ночные караулы на выходах из города, у дома командующего и перед штабными службами. Он отрапортовал мне.
– Все в порядке? – спросил я.
– Так точно, господин полковник, никаких жалоб. «Швейная машина» на этот раз нас пощадила. Надо приучить солдат тщательно соблюдать маскировку.
– Но на шоссе, видимо, бомба упала. Будем надеяться, что там не произошло ничего серьезного.
– Скоро узнаю. Комендант штаба ждет возвращения машины, которая доставила отпускников на станцию Чир.
– Пошлите на шоссе связного мотоциклиста из нашей дежурной команды. Может быть, нужна медицинская помощь. Доложите мне, если случилось что-нибудь чрезвычайное.
– Слушаюсь, господин полковник!
На другое утро около шести часов я поехал по придонскому шоссе к мосту у Песковатки. Там находился VIII армейский корпус. Уже много дней соединения Красной Армии обрушивались на его дивизии. Потери убитыми и ранеными быстро возрастали. Командир корпуса генерал артиллерии Гейтц встретил меня словами:
– Вы должны нам помочь пополнением, и притом немедленно. Если русские будут нам так досаждать, мы не сможем обеспечить успешную оборону, хотя мы все делаем, чтобы уменьшить потери, укрепляя по крайней мере наши позиции.
– Мы делаем все, что в наших силах, господин генерал. Но пока мало чего достигли, – ответил я и рассказал ему о моем полете в Винницу.
– Плохие перспективы. Ничего не остается, как прочесать штабы и тыловые части.
Паулюс поручил мне проехать из Песковатки на командный пункт 295-й пехотной дивизии. Он сам собирался туда полететь на «физелер-шторхе». Я простился с генералом Гейтцем и двинулся по направлению к Сталинграду.
Примерно через полчаса я увидел командный пункт в степи. Там стояли два «физелер-шторха» и несколько автомобилей. Паулюс уже был там и беседовал с командиром LI армейского корпуса генералом фон Зейдлицем, командиром дивизии генерал-лейтенантом Вутманом и каким-то генералом авиации, которого я видел впервые. То был генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-й воздушной армией; входившие в ее состав соединения бомбардировщиков и истребителей поддерживали наступление на Сталинград. Об их деятельности свидетельствовали густые черные облака дыма, которые после 23 августа закрывали горизонт. С командного пункта 295-й пехотной дивизии я впервые увидел, как эти клубы дыма подымаются в небо. Сам город был скрыт возвышенностью. Поражал контраст между красотой природы и разрушениями войны.
В этот прекрасный день позднего лета вся местность купалась в солнечных лучах. Но с запада, сопровождаемые проворными истребителями, беспрерывно неслись эскадрильи бомбардировщиков – они сбрасывали свой смертоносный груз на город; это сопровождалось оглушительным грохотом и облаками дыма.
– И это весь день так, – сказал офицер-сапер, – от города, вероятно, мало что осталось. Надо полагать, что падающие градом бомбы уничтожают все живое.
Паулюс наблюдал несколько минут это ужасающее зрелище… Затем он приказал командиру дивизии доложить о ходе наступления.
– За последние дни мы очень медленно продвигаемся вперед. Русские ожесточенно сражаются. Они используют каждый бугорок для обороны и ни одной пяди не отдают без боя. Наши потери растут с каждым шагом, который мы делаем по направлению к Сталинграду. Наш наступательный порыв иссякает.
Во время доклада генерала Вутмана я стоял поодаль с офицером связи дивизии.
Этот офицер дополнил сообщение своего командира, заметив:
– Большие потери действуют угнетающе на солдат. Люди приуныли, они не ожидали такого упорного сопротивления. Они думали, что через несколько дней окажутся в городе и наконец смогут отдохнуть. Но теперь большинство солдат считает весьма сомнительным, что мы вообще когда-нибудь возьмем Сталинград. Нам приходится серьезно бороться с подобными настроениями.
Дивизия подошла к Дону, насчитывая примерно 13 тысяч человек. После нескольких дней боев сохранилась едва ли половина ее состава. Даже генерал фон Зейдлиц, который был известен как суровый и бесстрашный военачальник, не скрывал своей тревоги по поводу дальнейших перспектив наступления.
Еще утром, во время беседы с генералом Гейтцем, у меня возникла мысль, что надо снова полететь в ставку Гитлера. Стало ясно, что нет другого выхода. Паулюс согласился с этим предложением.
После того как и генерал-майор Шмидт одобрил мое предложение, я с командного пункта по телефону попросил управление кадров в Виннице принять меня на другой же день. Начальник моей канцелярии старший фельдфебель Кюппер подготовил для меня обзор по личному составу всех дивизий. К этому он присовокупил донесения артиллерийских частей и частей связи о численности имеющихся у них кандидатов на офицерские должности. Почти 200 человек не могли получить повышения по службе из-за недостатка штатных должностей. Я предложил примерно 80 из них направить для переподготовки на пехотные курсы близ фронта. Паулюс и Шмидт были с этим согласны. К ходатайству о разрешении организовать такие курсы, подписанному командующим армией, была приложена программа обучения и переподготовки, составленная мною совместно с начальником оперативного отдела.
Случаю было угодно, чтобы в тот же день вместе с текущей почтой прибыло распоряжение направить меня во второй половине сентября на лечение в санаторий Фалькенштейн (Таунус). Шмидт заворчал, когда прочел бумагу:
– Они могли бы выбрать более подходящий момент для вашего лечения. Переговорите завтра в управлении кадров относительно вашего заместителя. Надо, чтобы он как можно раньше был командирован сюда для ознакомления с делами, иначе вы не сможете отправиться в назначенный срок.
После ужина зять Паулюса зондерфюрер барон фон Кутченбах, переводчик штаба армии, попросил меня с ним побеседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Полевой штаб VIII армейского корпуса следовал непосредственно за наступающими дивизиями. Квартирмейстер со своим штабом тоже переправился через Дон и разместился в палатках невдалеке от только что наведенного моста у Песковатки. Мост ночью являлся мишенью советской авиации. Это привело к роковым последствиям для штаба снабжения. В конце августа, поздно ночью, адъютант VIII армейского корпуса доложил мне по телефону, что час назад авиабомба попала в палатку, в которой квартирмейстер собрал на совещание офицеров своего штаба. Квартирмейстер и несколько офицеров убиты, остальные тяжело или легко ранены. Корпус просит срочно дать замену, так как иначе снабжение окажется под угрозой.
Прежде чем сообщить об этом по телефону Паулюсу и Шмидту, я поручил нашим связистам соединить меня с адъютантом группы армий «Б». Не успел я информировать обоих наших генералов, как телефон зазвонил снова. Вызывали из группы армий. Дежурный офицер принял донесение и срочное требование о пополнении. Затребованные офицеры прибыли на другой день.
Но этим дело не ограничилось. Русские без передышки атаковали VIII армейский корпус. Большие потери были понесены в боях южнее Котлубани. LI армейский корпус также доносил о возраставших потерях. Он должен был прикрывать правый фланг XIV танкового корпуса, атаковать Сталинград в направлении Россошка – Гумрак. Однако корпус медленно продвигался вперед. Контратаки Красной Армии со стороны долины реки Россошки заставили корпус на много дней перейти к обороне. То же самое происходило и с 71-й пехотной дивизией; она, правда, 25 августа форсировала Дон у Калача, но тут же застряла. Не достигла своей цели и 4-я танковая армия, которая должна была овладеть южной частью Сталинграда. «В течение десяти дней, с 23 августа по 2 сентября, войска Сталинградского фронта предприняли ряд ожесточенных контратак с задачей уничтожить прорвавшуюся к Волге вражескую группировку. Для решения этой задачи привлекались вновь прибывающие дивизии (правда, малочисленные и не вполне подготовленные для боя), а также изыскивались силы и средства путем возможного маневра. Для отражения этих контрударов противник вынужден был повернуть значительные силы на север.
Нашим частям не раз удавалось «закрыть ворота» прорыва. Однако всякий раз противник вновь организовывал атаки превосходящими силами, наносил с различных направлений удары, поддержанные огромной массой артиллерии, танков и авиации, добиваясь восстановления положения. 10 суток отчаянно напряженных боев, к сожалению, не привели нас к более или менее ощутимому результату: для прочного закрепления достигнутых успехов, а тем более для ликвидации опасного клина, вбитого врагом в нашу оборону, явно не хватало сил.
Однако вражеские войска, несмотря на свое явное преимущество в танках, пехоте и особенно в авиации, не смогли пробиться к Сталинграду», – свидетельствует А. И. Еременко. («Сталинград», М., 1961, стр. 152).
Генерал фон Виттерсгейм смещен
Советские войска сражались за каждую пядь земли. Почти неправдоподобным показалось нам донесение генерала танковых войск фон Виттерсгейма, командира XIV танкового корпуса. Пока его корпус вынужден был драться в окружении, оттуда поступали скудные известия. Теперь же генерал сообщил, что соединения Красной Армии контратакуют, опираясь на поддержку всего населения Сталинграда, проявляющего исключительное мужество. Это выражается не только в строительстве оборонительных укреплений и не только в том, что заводы и большие здания превращены в крепости. Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в окоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонившись над рулем разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели.
Генерал фон Виттерсгейм предложил командующему 6-й армии отойти от Волги. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город. Паулюс отверг его предложение, так как оно находилось в противоречии с приказом группы армий «Б» и верховного командования. Между обоими генералами возникли серьезные разногласия. Паулюс считал, что генерал, который сомневается в окончательном успехе, не пригоден для того, чтобы командовать в этой сложной обстановке. Он предложил Главному командованию сухопутных сил сместить генерала фон Виттерсгейма и назвал в качестве его преемника генерал-лейтенанта Хубе, который командовал 16-й танковой дивизией. Это предложение было принято.
Уже на следующий день из Генерального штаба сухопутных сил было получено письмо к генералу фон Виттерсгейму в запечатанном конверте. Мне было дано поручение вылететь на «физелер-шторхе» на командный пункт танкового корпуса и передать пакет генералу под расписку.
Виттерсгейм находился вместе со своим начальником штаба в штабном автобусе, который стоял в степи. Я впервые встретился с генералом. Это был высокий стройный человек, сдержанный, прекрасно владеющий собой. В его волосах уже пробивалась седина. Сохраняя самообладание, он взял у меня письмо, уселся в углу машины и вскрыл конверт.
Я занял место у входа, подле начальника штаба. Перед моим вылетом Паулюс рассказал мне, что фон Виттерсгейм и его начштаба держатся одной и той же точки зрения. Что сейчас происходило в душе генерала? Мы не осмеливались оглянуться. Но он сам подошел к нам твердым шагом.
– Вот, Адам, расписка в получении письма.
Он заметил мое смущение и добавил:
– Не всегда приятно быть адъютантом армии.
Видимо, он овладел собой. Его голос не выдавал волнения. Обратившись к своему начальнику штаба, он сказал:
– Вызовите генерала Хубе, пусть он явится ко мне сегодня же.
Когда я, попрощавшись, вышел из штабного автобуса, фон Виттерсгейм крикнул мне вдогонку:
– Передайте привет генералу Паулюсу!
«Физелер-шторх» стоял тут же. Пилот включил мотор, раздался нарастающий гул пропеллера, который вращался все быстрей и быстрей, поднимая пыль и клочья травы. После короткого разбега мы оторвались от земли и полетели обратно к командному пункту армии. Меня обуревали противоречивые чувства и мысли, но все же я был согласен с Паулюсом. Конечно же, он не действовал легкомысленно, когда предложил отстранить фон Виттерсгейма. Ведь Виттерсгейм сомневался в успехе. Подобная точка зрения была для Паулюса неприемлема, так как он считал, что обеим наступающим армиям удастся овладеть Сталинградом.
Но вот мы пересекли Дон. Самолет стал приземляться и подкатил к южной окраине Голубинского, где обосновался новый командный пункт.
Явившись к Паулюсу, я вручил ему расписку Виттерсгейма и передал от него привет.
– Как он принял известие, Адам?
– Генерал молча прочел письмо. Он, как будто ничего не случилось, приказал начальнику штаба вызвать Хубе на командный пункт. Его выдержка произвела на меня большое впечатление. Что ждет в дальнейшем Виттерсгейма, господин генерал?
– Он получит, вероятно, другое назначение. В общем, ведь он способный генерал, ему только здесь изменили нервы. Не могу же я приостановить наступление, потому что первое наступление танкового корпуса на город захлебнулось. С Хубе у нас не будет никаких трудностей. Он смелый и решительный человек, идеальный танковый командир. Впрочем, положение корпуса по-прежнему опасное. LI армейский корпус, который должен был помочь танкистам, наткнулся на сильное сопротивление русских и уже много дней скован. Завтра я еду вместе с генералом фон Зейдлицем в 295-ю пехотную дивизию. Хорошо, если бы и вы присоединились к нам. Эта дивизия понесла чувствительные потери. Надо подумать, как их возместить.
– Разумеется, я поеду с вами, господин генерал.
Наступление захлебнулось
В штабной комнате меня ждали срочные бумаги. Я быстро просмотрел их, раздал сотрудникам и отправился к начальнику оперативного отдела, чтобы ознакомиться с новой обстановкой.
Он сообщил мне, что со вчерашнего дня никаких существенных изменений не произошло. На севере русские непрерывно атакуют в междуречье. VIII армейский и XIV танковый корпус ведут упорные оборонительные бои. LI армейский корпус скован. В таком же положении 71-я пехотная дивизия. 4-я воздушная армия начиная с 23 августа непрерывно бомбардирует город. Сталинград – сплошное море огня. Густые черные клубы дыма свидетельствуют о том, что бомбы попали в нефтяные цистерны. 4-я танковая армия переместила направление главного удара на левый фланг и, таким образом, наносит удар по глубокому флангу противостоящего нам противника. Будем надеяться, что эта атака изменит положение.
Я сверил свои данные с оперативной картой, внес необходимые поправки и возвратился к себе. Ночи стали холодные, и несколько дней назад я переехал из палатки в дом на южной окраине Голубинского. Медленно возвращался я к себе. Уже было поздно. Почти полная луна заливала своим молочным светом одноэтажные побеленные домики и живописные сады чистенькой казацкой станицы. Приблизительно посредине было расположено единственное двухэтажное здание – школа, в которой разместился начальник инженерной службы армии со своим штабом. Отсюда дорога шла к высокому берегу и дальше вливалась в магистраль, которая тянулась вдоль Дона на юг, мимо Калача, к станции Чир и оттуда к станции Нижне-Чирской.
Голубинский находился в центре между Калачом на юге и Песковаткой на севере. Если мы хотели на легковой машине или мотоцикле отправиться в дивизии Волжского фронта, то надо было сначала ехать по шоссе через придонские холмы, вдоль Дона до понтонных мостов.
После наступления темноты на этом магистральном шоссе начиналось особенно оживленное движение. Гул моторов нарушал тишину нашего командного пункта. Вдруг я услышал, как кто-то бранится, призывая на помощь всех святых. Невдалеке мелькнул тонкий луч карманного фонарика. Вероятно, опять какая-то авария, подумал я. В этот час это было неприятно. Регулярно в десять часов вечера появлялся русский «дежурный летчик» со своей «швейной машиной». «Швейной машиной» немецкие солдаты прозвали советский самолет ПО-2.
С небольшой высоты пилот маленького биплана сбрасывал с борта бомбы на замеченные им цели. Совсем недавно в результате этого налета был тяжело ранен молоденький офицер нашего штаба, не считавший нужным укрыться в окопчике. И сегодня самолет прибыл согласно расписанию. Голубинский он на этот раз оставил в покое. Вероятно, внимание пилота привлекли огни на шоссе. Донесся взрыв.
Навстречу мне шел офицер в стальном шлеме; это был дежурный офицер, который проверял ночные караулы на выходах из города, у дома командующего и перед штабными службами. Он отрапортовал мне.
– Все в порядке? – спросил я.
– Так точно, господин полковник, никаких жалоб. «Швейная машина» на этот раз нас пощадила. Надо приучить солдат тщательно соблюдать маскировку.
– Но на шоссе, видимо, бомба упала. Будем надеяться, что там не произошло ничего серьезного.
– Скоро узнаю. Комендант штаба ждет возвращения машины, которая доставила отпускников на станцию Чир.
– Пошлите на шоссе связного мотоциклиста из нашей дежурной команды. Может быть, нужна медицинская помощь. Доложите мне, если случилось что-нибудь чрезвычайное.
– Слушаюсь, господин полковник!
На другое утро около шести часов я поехал по придонскому шоссе к мосту у Песковатки. Там находился VIII армейский корпус. Уже много дней соединения Красной Армии обрушивались на его дивизии. Потери убитыми и ранеными быстро возрастали. Командир корпуса генерал артиллерии Гейтц встретил меня словами:
– Вы должны нам помочь пополнением, и притом немедленно. Если русские будут нам так досаждать, мы не сможем обеспечить успешную оборону, хотя мы все делаем, чтобы уменьшить потери, укрепляя по крайней мере наши позиции.
– Мы делаем все, что в наших силах, господин генерал. Но пока мало чего достигли, – ответил я и рассказал ему о моем полете в Винницу.
– Плохие перспективы. Ничего не остается, как прочесать штабы и тыловые части.
Паулюс поручил мне проехать из Песковатки на командный пункт 295-й пехотной дивизии. Он сам собирался туда полететь на «физелер-шторхе». Я простился с генералом Гейтцем и двинулся по направлению к Сталинграду.
Примерно через полчаса я увидел командный пункт в степи. Там стояли два «физелер-шторха» и несколько автомобилей. Паулюс уже был там и беседовал с командиром LI армейского корпуса генералом фон Зейдлицем, командиром дивизии генерал-лейтенантом Вутманом и каким-то генералом авиации, которого я видел впервые. То был генерал-полковник фон Рихтгофен, командующий 4-й воздушной армией; входившие в ее состав соединения бомбардировщиков и истребителей поддерживали наступление на Сталинград. Об их деятельности свидетельствовали густые черные облака дыма, которые после 23 августа закрывали горизонт. С командного пункта 295-й пехотной дивизии я впервые увидел, как эти клубы дыма подымаются в небо. Сам город был скрыт возвышенностью. Поражал контраст между красотой природы и разрушениями войны.
В этот прекрасный день позднего лета вся местность купалась в солнечных лучах. Но с запада, сопровождаемые проворными истребителями, беспрерывно неслись эскадрильи бомбардировщиков – они сбрасывали свой смертоносный груз на город; это сопровождалось оглушительным грохотом и облаками дыма.
– И это весь день так, – сказал офицер-сапер, – от города, вероятно, мало что осталось. Надо полагать, что падающие градом бомбы уничтожают все живое.
Паулюс наблюдал несколько минут это ужасающее зрелище… Затем он приказал командиру дивизии доложить о ходе наступления.
– За последние дни мы очень медленно продвигаемся вперед. Русские ожесточенно сражаются. Они используют каждый бугорок для обороны и ни одной пяди не отдают без боя. Наши потери растут с каждым шагом, который мы делаем по направлению к Сталинграду. Наш наступательный порыв иссякает.
Во время доклада генерала Вутмана я стоял поодаль с офицером связи дивизии.
Этот офицер дополнил сообщение своего командира, заметив:
– Большие потери действуют угнетающе на солдат. Люди приуныли, они не ожидали такого упорного сопротивления. Они думали, что через несколько дней окажутся в городе и наконец смогут отдохнуть. Но теперь большинство солдат считает весьма сомнительным, что мы вообще когда-нибудь возьмем Сталинград. Нам приходится серьезно бороться с подобными настроениями.
Дивизия подошла к Дону, насчитывая примерно 13 тысяч человек. После нескольких дней боев сохранилась едва ли половина ее состава. Даже генерал фон Зейдлиц, который был известен как суровый и бесстрашный военачальник, не скрывал своей тревоги по поводу дальнейших перспектив наступления.
Еще утром, во время беседы с генералом Гейтцем, у меня возникла мысль, что надо снова полететь в ставку Гитлера. Стало ясно, что нет другого выхода. Паулюс согласился с этим предложением.
После того как и генерал-майор Шмидт одобрил мое предложение, я с командного пункта по телефону попросил управление кадров в Виннице принять меня на другой же день. Начальник моей канцелярии старший фельдфебель Кюппер подготовил для меня обзор по личному составу всех дивизий. К этому он присовокупил донесения артиллерийских частей и частей связи о численности имеющихся у них кандидатов на офицерские должности. Почти 200 человек не могли получить повышения по службе из-за недостатка штатных должностей. Я предложил примерно 80 из них направить для переподготовки на пехотные курсы близ фронта. Паулюс и Шмидт были с этим согласны. К ходатайству о разрешении организовать такие курсы, подписанному командующим армией, была приложена программа обучения и переподготовки, составленная мною совместно с начальником оперативного отдела.
Случаю было угодно, чтобы в тот же день вместе с текущей почтой прибыло распоряжение направить меня во второй половине сентября на лечение в санаторий Фалькенштейн (Таунус). Шмидт заворчал, когда прочел бумагу:
– Они могли бы выбрать более подходящий момент для вашего лечения. Переговорите завтра в управлении кадров относительно вашего заместителя. Надо, чтобы он как можно раньше был командирован сюда для ознакомления с делами, иначе вы не сможете отправиться в назначенный срок.
После ужина зять Паулюса зондерфюрер барон фон Кутченбах, переводчик штаба армии, попросил меня с ним побеседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55