С ловкостью, неожиданной в пожилом человеке, он спустился вниз по пожарной лестнице и юркнул в дверь корпуса.
Но не успел он пробежать и нескольких шагов, как прозвучала очередь из автомата. Второй даяк, умирая, сумел отомстить. Две или три пули попали в Чена.
Эти выстрелы явились как бы сигналом. Внезапно погас свет, Послышалась стрельба с северной башни. Ей отвечали откуда-то из-за водокачки.
Шел ночной бой – неожиданный, стремительный, жестокий.
А старый Чен полз и полз вверх по каменным ступенькам. Наконец уронил голову на холодный мрамор.
Лишь один шаг остался до верхней площадки. Двадцать шагов отделяли Чена от запертой лаборатории, в которой, привязанные к интегратору, Щеглов и Петерсон с надеждой прислушивались к звукам боя.
Но у каждого в жизни бывает последний рубеж, дальше которого продвинуться уже нельзя.
Глава XXII
Конец „Властелина мира“
С наблюдательного пункта – громадной секвойи, откуда был виден почти весь Гринхауз, – сообщили, что в расположении врага происходит нечто непонятное: слышалась приглушенная стрельба, а затем группа вооруженных людей провела по двору двух арестованных.
– Это Щеглов и Чен! – вскрикнул Лымарь. – Нужно немедленно начинать наступление. Их еще можно спасти!
Собственно, к штурму было все готово. В глубокой ложбине перед Гринхаузом было сосредоточено несколько сот бойцов; артиллеристы и минометчики заканчивали последние приготовления. Но все равно, приказ просачиваться в расположение врага отряд получил лишь с наступлением сумерек.
Один за другим, стараясь не выдать себя ни одним звуком, бойцы выходили из ложбины, ползли через кустарник и исчезали в отверстии колодца. Вентиль был закрыт полностью, но вода наполняла трубу почти до половины.
Что ждало этих отважных людей там, впереди?
Непобедимые в своей массе, партизаны в минуты передвижения по трубе и выхода из нее становились бессильными. Каждого из них могла встретить пуля или цепкие пальцы вражеских солдат. Но никто не уклонился от опасного и тяжелого задания.
Вместе со всеми пошел и Михаил Лымарь. Его не пускали, но он все же настоял на своем, ссылаясь прежде всего на то, что никто кроме него не знает товарища Щеглова.
Бывают минуты большого возбуждения, когда человек, совершив ряд поступков, позже не может вспомнить ничего, кроме самого главного. Сознание, направленное на выполнение задачи, обходит несущественное, не фиксирует деталей.
Именно так случилось с Лымарем.
Париме не позволили пойти в бой. Она проводила Михаила к выходу из ложбины, тщательно проверила, как прилажено у него оружие, зачем-то застегнула пуговицу на воротнике его гимнастерки, прильнула всем телом, прошептала по-малайски какую-то фразу, поцеловала и легонько подтолкнула в плечо:
– Иди!
Михаил хотел на миг задержать ее, сказать что-то очень теплое, очень хорошее, но девушка выскользнула из его объятий и скрылась в темноте.
Что она ему сказала?.. «Люблю?»… «Жду?»
Он этого не знал. Различные языки существуют как бы нарочно, чтобы люди не могли понимать друг друга. Но каждое слово на любом языке может звучать по-разному. Незначительное изменение в ударении, сила, тембр звука определяют не только содержание слова, но и отношение одного человека к другому. И эти оттенки воспринимаются не ухом, а сердцем.
Сердце Лымаря почувствовало: «Она любит! Любит по-настоящему, искренне, сильно».
И как же странно складывается судьба человека! Пришлось увидеть полмира, встречать красивых девушек, которые влюблялись в него, бомбардировали нежными письмами, а он оставался холодным и безразличным. А тут, на чужбине, встала па пути хрупкая смуглая Парима, назвала любимым, очаровала сердце и разум и сделалась самой дорогой в мире… Вот так приходит любовь – неведомыми, необъяснимыми тропками…
Худощавые, жилистые малайцы проскальзывали свободно, а ему, широкоплечему великану, приходилось туго. Он несколько раз хлебнул воды. Натирал шею коротко подвешенный автомат. Цеплялся за стены и тормозил продвижение мешок с патронами и гранатами. Путь казался необыкновенно длинным, прямо бесконечным. Но, к удивлению, все неприятное сразу же забылось.
Чьи-то сильные руки помогли ему встать на ноги. Блеснул луч фонарика, осветив вертикальную узкую лесенку. Человек в замасленном комбинезоне молча показал рукой, куда двигаться дальше.
И на дне резервуара, и на верхней площадке насосной станции было полно бойцов. Лучи фонаря, падая со двора через окно, не могли осветить темное помещение, но на мокрой одежде партизан переливались бесчисленные блестки. Стояла такая тишина, что даже звон капель воды, падающих в резервуар, казался громким.
На верхней площадке распоряжался пожилой китаец. Это, вероятно, и был мастер Чжоу, сообщник Чена.
– Чжоу? – шепотом спросил Лымарь. – Где товарищ Щеглов?
– Там, – Чжоу озабоченно махнул рукой в сторону большого, тускло освещенного здания. – Случилось несчастье, инженер Чеклоу в опасности.
– Значит, нужно начинать! – заволновался Лымарь.
– Нет, нет, нельзя!
Лымарь умолк и прижался лицом к стеклу.
Вот и пришлось побывать на территории загадочного, страшного Гринхауза. Где-то здесь уже много дней живет и борется Петр Сергеевич Щеглов. Его жизнь все время была в опасности, а сейчас висит на волоске… Он надеется на спасение со стороны партизан, он полон веры в победу. Но ему и в голову не приходят, что вместе с малайскими партизанами через несколько минут пойдет в бой и Михаил Лымарь, радист потопленной пиратами «Игарки».
По ступенькам здания, на которое указал Чжоу, быстро пробежал какой-то человек.
– Чжоу! – зашептал Лымарь. – Смотрите!
Но показывать было уже излишним. Там раздалась громкая очередь из автомата. Тотчас же началась беспорядочная стрельба откуда-то из-за насосной.
– Чжоу, свет! – крикнул командир группы. Грохнул взрыв. На Гринхауз упала темнота.
– Вперед!
Распахнулась дверь. Неудержимой лавиной высыпались бойцы, бежали за своими командирами в назначенные планом наступления стороны. Кто-то схватил Михаила за руку:
– За мной!
Чжоу, Лымарь, еще несколько человек помчались к лабораторному корпусу.
Сзади шел бой. А тут было совсем тихо.
На ступеньках корпуса лежали две темные фигуры. Лымарь швырнул туда гранату, а когда она разорвалась, бросился вперед.
– Стой! – крикнул Чжоу. – Опасно!
Он нащупал у двери кнопку, нажал ее, думая, что этим выключил защитную электросеть, и очень осторожно, ощупывая перед собой воздух стволом автомата, двинулся вверх по лестнице.
Но вот впереди послышался стон. Чжоу ускорил шаги, посветил фонариком и ахнул:
– Чен!.. Чен ранен!
Старый китаец поднял голову, прошептал:
– Направо… первая дверь… товарищ Чеклоу…
Громадными прыжками, позабыв об опасности, Лымарь побежал туда, дернул за ручку двери, но та даже не вздрогнула. Он начал бить каблуком – тоже безрезультатно.
– Гранату!
Лымарь выхватил из рук бойца гранату, привязал ее вместе со своей к двери. Осталось лишь выдернуть предохранительную чеку. Но сзади послышался голос Чжоу:
– Обождите!.. Чен, дорогой, где ключи?.. Ключи, ключи!
Старый китаец умирал. Он уже не мог издать ни единого звука, но ценой невероятного, последнего в жизни усилия расправил зажатые в кулак пальцы правой руки, и о мраморные ступени звякнула связка ключей.
– Товарищи, сюда!
И вот открыта стальная дверь. Луч фонарика выхватил из темноты большое странное сооружение под прозрачным колпаком. А у этого сооружения, накрепко привязанные к опорам, обрисовались инженер Щеглов и какой-то другой, незнакомый Лымарю, лысый коренастый человек.
– Быстрее! – крикнул Щеглов. – Быстрее!.. Немедленно дайте сигнал отступления! Через несколько минут эта крепость исчезнет с лица земли!
Три красные ракеты вырвались из-за насосной станции, крутыми дугами врезались в беззвездное мрачное небо, бросили на дома, на стены, па деревья тревожные багровые отблески. Три красные ракеты, а затем еще три – приказ о немедленном отступлении, стремительном отходе на прежние позиции.
Что случилось? Ведь захвачен почти весь Гринхауз – враг отстреливается лишь из одной башни.
Но приказ остается приказом.
И вот через главные ворота захваченной и добровольно отданной крепости быстрым шагом проходят молчаливые, подавленные бойцы. Идут, стараясь подавить стыд и обиду, несут нескольких убитых и тяжело раненных.
А впереди всех с мертвым Ченом на руках идет старый мастер Чжоу. Никто не увидит в темноте, как по щекам Чжоу катятся скупые суровые слезы. А если и увидят – пусть. Право на эти слезы дала свыше чем тридцатилетняя дружба, совместные страдания, совместная борьба.
Прощай, старый Чен!.. Прощай, друг!.. Ты не дожил до окончательного освобождения страны, ставшей для тебя второй родиной, но в будущей победе есть и твой вклад, и о тебе будут петь пантуны малайские матери, а в человеческой памяти ты навсегда останешься не старым и немощным, а молодым, сильным, красивым Ченом-Победителем.
Несет мертвого Чена его друг, старый мастер Чжоу…
А в той же колонне бьется, вырывается из рук Щеглова американский инженер Джек Петерсон:
– Пустите!.. Вы не имеете права!.. Я не могу оставить Гарри!.. В спальне Харвуда остались все рисунки интегратора!.. Пустите! – кричит он почти истерически. – Я успею!
Его слова тонут в мощном грохоте. Сзади, там, где в темноте остался Гринхауз, раскололось небо, разверзлась земля. Ослепительная вспышка взлетела к тучам, дернулась назад и взметнулась вновь, уже багрово-черная от дыма. Десятки тонн новейшей взрывчатки, газовая смесь в опустевших цистернах из-под горючего, напалмовые мины под главными объектами, – все взорвалось одновременно. Гринхауз – эта страшная крепость-лаборатория, обреченная с самого начала на уничтожение – перестал существовать, исчез, рассеялся.
Самовольно, без приказа, остановилась колонна. С облегчением вздохнула единой грудью: отступление было не напрасным. Значит, бой выигран?
Но через несколько минут вновь послышалась команда:
– Занять оборону!.. Минеры – к шоссе!.. Надеть каски и котелки!.. Быстрее!
Бой не кончился. Он лишь начинался.
Грохот взрыва прорвался сквозь рев мотора «излучателя».
На мгновенье притормозив машину, Харвуд взглянул в заднее броневое окошко и удовлетворенно качнул головой:
– Все!
Паркер не расслышал. Он сидел в уголке, согнувшись в три погибели, бледный, дрожащий, задыхаясь от запаха горючего и выхлопных газов, и мысленно прощался с жизнью. Право, он отдал бы половину состояния, лишь бы очутиться в своем роскошном особняке у Сентрал-Парка в Нью-Йорке.
– Все! – прокричал Харвуд, склонившись к его уху. – Гринхауз не существует!
Впереди лежала идеально ровная бетонированная автострада. Лучи фар не натыкались ни на одно живое существо. Но Харвуд не выключал интегратора. Безостановочно, один раз в секунду, вокруг броневой башенки вращалось кольцо с четырьмя зеркальными рефлекторами. Мощные пакеты волн сверхвысокой частоты вырывались из этих рефлекторов, неслись во все стороны, чтобы парализовать любую попытку причинить вред тому, кто стал «властелином мира».
«Смейся, паяц, – напевал Харвуд, посматривая на Паркера с пренебрежением, – над разбитой любовью…»
Но слишком рано было праздновать победу!
В ту ночь на автостраде дежурили все партизанские посты: не была исключена возможность того, что Харвуд вызовет в Гринхауз помощь из Сингапура.
Когда «излучатель» Харвуда, промчавшись по подземному туннелю, с мощным грохотом выскочил из кустов у Гринхауза и направился к автостраде, тотчас же по радио был послан приказ перехватить этот странный танк.
Первый пост у разрушенного моста Харвуду удалось проскочить. Но через несколько километров, на крутом повороте, перед «излучателем» грохнул взрыв, и на автостраду упало очень толстое дерево.
Харвуд затормозил так, что Паркера швырнуло вперед, прямо на рычаги. Он расквасил нос и завизжал:
– Что вы делаете?! Приказываю…
– Молчите! – огрызнулся Харвуд, уже не придерживаясь правил хорошего тона. – Дорога на Сингапур отрезана!
Он попробовал объехать это дерево, но несколько снарядов, упавших перед «излучателем», показали, что маневр не удастся.
Харвуд немедленно повернул назад: за мостом есть другая, хоть и не асфальтированная, но все же приличная дорога.
У моста повторилась та же история: взрыв мины, падение тяжелого дерева на автостраду, а затем выстрелы из пушки.
Дорога здесь проходила по взгорью. На крутые восточные склоны горы взобраться невозможно: там сплошной стеной высились джунгли. С западной стороны насыпь автострады спускалась к низкорослому кустарнику, который не мог быть препятствием для мощного гусеничного «излучателя». Но там, в долине реки, раскинулась трясина.
Не решаясь прорываться через болото, все еще надеясь на счастливый случай, Харвуд носился на «излучателе» по небольшому отрезку автострады, и с каждым рейсом это расстояние уменьшалось: партизаны сжимали кольцо, создавая новые преграды.
Вначале Харвуд не видел ни одного человека. Ему казалось, что против него на поединок вышли силы природы: падают деревья, пересекая путь, взрываются куски мертвой стали, заряженные такой же мертвой взрывчаткой. Это было страшно, однако оставалась надежда на то, что, если партизаны попробуют приблизиться, «излучатель» парализует их волю, заставит бежать без оглядки.
Но вот при свете фар на расстоянии в несколько сот метров Харвуд увидел людей, двигавшихся навстречу ему с круглыми коробками-минами в руках. Они шли неуверенной походкой, пошатывались, но шли!
Харвуд включил максимальное усиление. Это был предел «излучателя власти», – лучи такой мощности, которые должны были согнуть кого угодно.
Партизаны уже не могли идти. Они падали на шоссе, но все равно ползли, – ползли вперед со своими страшными минами.
И Харвуда охватил ужас. Он не заметил касок на головах малайцев, забыл, что даже тонкий слой металла задерживает значительную часть ультравысокочастотных колебаний. Но если бы Харвуд и вспомнил, это не придало бы ему храбрости. Привыкнув к холодным и безразличным машинам, поверив полностью в их могущество, он впервые столкнулся с людьми, которые готовы были встретить смерть непобежденными, смерть не во имя денег и славы, а во имя будущей жизни.
Его «излучатель» мчался прямо на них. Через несколько секунд они погибнут, взорвавшись на собственных минах. Неужели же они выдержат двойной натиск – разрушительных лучей и страха перед стальным гусеничным чудовищем?!
Не выдержал сам Харвуд.
Уже не в состоянии затормозить, повернуть «излучатель» назад, он резко дернул на себя левый рычаг управления.
С истошным завыванием, ломая по пути кустарники и небольшие деревья, «излучатель» ринулся влево, вниз по крутому склону. Напрасной была попытка остановить его стремительное движение. Разогнавшись в ложбине, машина подпрыгнула на одном из бугров как на трамплине, и, лязгая в воздухе гусеницами, поблескивая рефлекторами, в которых отражалось багряное зарево, пролетела метров десять и с размаху шмякнулась в упругую, липкую топь.
Мотор еще работал. Стальные траки двигались, устремлялись вперед. Но многотонная стальная махина, не трогаясь с места, начала погружаться в трясину.
– Вылезайте! Быстрее! – выкрикнул Харвуд, ухватив Паркера за воротник. Но миллионер лишь визжал, отбиваясь руками и ногами.
– Черт с вами! Подыхайте, старая обезьяна! – Харвуд схватил драгоценный портфель, пистолет, открыл крышку люка и вылез, высматривая местечко посуше и понадежней.
К болоту подбегали партизаны. На багряном фоне мрачного неба обрисовался силуэт высокого широкоплечего человека в странной каске. Это был один из тех, кто пересек Харвуду путь и выстоял перед интегратором.
Бешеная злоба охватила Харвуда. Он прицелился и выпустил в этот силуэт весь магазин своего пистолета. Человек пошатнулся и упал.
– Издохни! Издохни! – прошипел Харвуд. Он отшатнулся непроизвольно, так как мимо уха просвистела пуля, поскользнулся… и попал под один из кронштейнов вращающихся рефлекторов.
Несколько секунд, пока работал мотор, стальной рычаг тащил за собой Харвуда, сдирая с него кожу, ломая ребра.
Но Харвуд этой боли не ощутил. Сверхвысокочастотные колебания, сконцентрированный до высшей степени поток самых жесточайших страданий врезался в него, в своего создателя.
Ничто не могло остановить этот поток: конструкция «излучателя» была безукоризненной, и после остановки мотора резервные источники тока включились автоматически, а когда болото засосало первый интегратор, самостоятельно включился запасной.
Харвуд выл, хохотал, вопил, словно его резали живым на куски… А рядом в зловонной липкой жиже, начавшей заливать и верхнюю площадку «излучателя», молча барахтался мистер Паркер, бывший американский мультимиллионер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Но не успел он пробежать и нескольких шагов, как прозвучала очередь из автомата. Второй даяк, умирая, сумел отомстить. Две или три пули попали в Чена.
Эти выстрелы явились как бы сигналом. Внезапно погас свет, Послышалась стрельба с северной башни. Ей отвечали откуда-то из-за водокачки.
Шел ночной бой – неожиданный, стремительный, жестокий.
А старый Чен полз и полз вверх по каменным ступенькам. Наконец уронил голову на холодный мрамор.
Лишь один шаг остался до верхней площадки. Двадцать шагов отделяли Чена от запертой лаборатории, в которой, привязанные к интегратору, Щеглов и Петерсон с надеждой прислушивались к звукам боя.
Но у каждого в жизни бывает последний рубеж, дальше которого продвинуться уже нельзя.
Глава XXII
Конец „Властелина мира“
С наблюдательного пункта – громадной секвойи, откуда был виден почти весь Гринхауз, – сообщили, что в расположении врага происходит нечто непонятное: слышалась приглушенная стрельба, а затем группа вооруженных людей провела по двору двух арестованных.
– Это Щеглов и Чен! – вскрикнул Лымарь. – Нужно немедленно начинать наступление. Их еще можно спасти!
Собственно, к штурму было все готово. В глубокой ложбине перед Гринхаузом было сосредоточено несколько сот бойцов; артиллеристы и минометчики заканчивали последние приготовления. Но все равно, приказ просачиваться в расположение врага отряд получил лишь с наступлением сумерек.
Один за другим, стараясь не выдать себя ни одним звуком, бойцы выходили из ложбины, ползли через кустарник и исчезали в отверстии колодца. Вентиль был закрыт полностью, но вода наполняла трубу почти до половины.
Что ждало этих отважных людей там, впереди?
Непобедимые в своей массе, партизаны в минуты передвижения по трубе и выхода из нее становились бессильными. Каждого из них могла встретить пуля или цепкие пальцы вражеских солдат. Но никто не уклонился от опасного и тяжелого задания.
Вместе со всеми пошел и Михаил Лымарь. Его не пускали, но он все же настоял на своем, ссылаясь прежде всего на то, что никто кроме него не знает товарища Щеглова.
Бывают минуты большого возбуждения, когда человек, совершив ряд поступков, позже не может вспомнить ничего, кроме самого главного. Сознание, направленное на выполнение задачи, обходит несущественное, не фиксирует деталей.
Именно так случилось с Лымарем.
Париме не позволили пойти в бой. Она проводила Михаила к выходу из ложбины, тщательно проверила, как прилажено у него оружие, зачем-то застегнула пуговицу на воротнике его гимнастерки, прильнула всем телом, прошептала по-малайски какую-то фразу, поцеловала и легонько подтолкнула в плечо:
– Иди!
Михаил хотел на миг задержать ее, сказать что-то очень теплое, очень хорошее, но девушка выскользнула из его объятий и скрылась в темноте.
Что она ему сказала?.. «Люблю?»… «Жду?»
Он этого не знал. Различные языки существуют как бы нарочно, чтобы люди не могли понимать друг друга. Но каждое слово на любом языке может звучать по-разному. Незначительное изменение в ударении, сила, тембр звука определяют не только содержание слова, но и отношение одного человека к другому. И эти оттенки воспринимаются не ухом, а сердцем.
Сердце Лымаря почувствовало: «Она любит! Любит по-настоящему, искренне, сильно».
И как же странно складывается судьба человека! Пришлось увидеть полмира, встречать красивых девушек, которые влюблялись в него, бомбардировали нежными письмами, а он оставался холодным и безразличным. А тут, на чужбине, встала па пути хрупкая смуглая Парима, назвала любимым, очаровала сердце и разум и сделалась самой дорогой в мире… Вот так приходит любовь – неведомыми, необъяснимыми тропками…
Худощавые, жилистые малайцы проскальзывали свободно, а ему, широкоплечему великану, приходилось туго. Он несколько раз хлебнул воды. Натирал шею коротко подвешенный автомат. Цеплялся за стены и тормозил продвижение мешок с патронами и гранатами. Путь казался необыкновенно длинным, прямо бесконечным. Но, к удивлению, все неприятное сразу же забылось.
Чьи-то сильные руки помогли ему встать на ноги. Блеснул луч фонарика, осветив вертикальную узкую лесенку. Человек в замасленном комбинезоне молча показал рукой, куда двигаться дальше.
И на дне резервуара, и на верхней площадке насосной станции было полно бойцов. Лучи фонаря, падая со двора через окно, не могли осветить темное помещение, но на мокрой одежде партизан переливались бесчисленные блестки. Стояла такая тишина, что даже звон капель воды, падающих в резервуар, казался громким.
На верхней площадке распоряжался пожилой китаец. Это, вероятно, и был мастер Чжоу, сообщник Чена.
– Чжоу? – шепотом спросил Лымарь. – Где товарищ Щеглов?
– Там, – Чжоу озабоченно махнул рукой в сторону большого, тускло освещенного здания. – Случилось несчастье, инженер Чеклоу в опасности.
– Значит, нужно начинать! – заволновался Лымарь.
– Нет, нет, нельзя!
Лымарь умолк и прижался лицом к стеклу.
Вот и пришлось побывать на территории загадочного, страшного Гринхауза. Где-то здесь уже много дней живет и борется Петр Сергеевич Щеглов. Его жизнь все время была в опасности, а сейчас висит на волоске… Он надеется на спасение со стороны партизан, он полон веры в победу. Но ему и в голову не приходят, что вместе с малайскими партизанами через несколько минут пойдет в бой и Михаил Лымарь, радист потопленной пиратами «Игарки».
По ступенькам здания, на которое указал Чжоу, быстро пробежал какой-то человек.
– Чжоу! – зашептал Лымарь. – Смотрите!
Но показывать было уже излишним. Там раздалась громкая очередь из автомата. Тотчас же началась беспорядочная стрельба откуда-то из-за насосной.
– Чжоу, свет! – крикнул командир группы. Грохнул взрыв. На Гринхауз упала темнота.
– Вперед!
Распахнулась дверь. Неудержимой лавиной высыпались бойцы, бежали за своими командирами в назначенные планом наступления стороны. Кто-то схватил Михаила за руку:
– За мной!
Чжоу, Лымарь, еще несколько человек помчались к лабораторному корпусу.
Сзади шел бой. А тут было совсем тихо.
На ступеньках корпуса лежали две темные фигуры. Лымарь швырнул туда гранату, а когда она разорвалась, бросился вперед.
– Стой! – крикнул Чжоу. – Опасно!
Он нащупал у двери кнопку, нажал ее, думая, что этим выключил защитную электросеть, и очень осторожно, ощупывая перед собой воздух стволом автомата, двинулся вверх по лестнице.
Но вот впереди послышался стон. Чжоу ускорил шаги, посветил фонариком и ахнул:
– Чен!.. Чен ранен!
Старый китаец поднял голову, прошептал:
– Направо… первая дверь… товарищ Чеклоу…
Громадными прыжками, позабыв об опасности, Лымарь побежал туда, дернул за ручку двери, но та даже не вздрогнула. Он начал бить каблуком – тоже безрезультатно.
– Гранату!
Лымарь выхватил из рук бойца гранату, привязал ее вместе со своей к двери. Осталось лишь выдернуть предохранительную чеку. Но сзади послышался голос Чжоу:
– Обождите!.. Чен, дорогой, где ключи?.. Ключи, ключи!
Старый китаец умирал. Он уже не мог издать ни единого звука, но ценой невероятного, последнего в жизни усилия расправил зажатые в кулак пальцы правой руки, и о мраморные ступени звякнула связка ключей.
– Товарищи, сюда!
И вот открыта стальная дверь. Луч фонарика выхватил из темноты большое странное сооружение под прозрачным колпаком. А у этого сооружения, накрепко привязанные к опорам, обрисовались инженер Щеглов и какой-то другой, незнакомый Лымарю, лысый коренастый человек.
– Быстрее! – крикнул Щеглов. – Быстрее!.. Немедленно дайте сигнал отступления! Через несколько минут эта крепость исчезнет с лица земли!
Три красные ракеты вырвались из-за насосной станции, крутыми дугами врезались в беззвездное мрачное небо, бросили на дома, на стены, па деревья тревожные багровые отблески. Три красные ракеты, а затем еще три – приказ о немедленном отступлении, стремительном отходе на прежние позиции.
Что случилось? Ведь захвачен почти весь Гринхауз – враг отстреливается лишь из одной башни.
Но приказ остается приказом.
И вот через главные ворота захваченной и добровольно отданной крепости быстрым шагом проходят молчаливые, подавленные бойцы. Идут, стараясь подавить стыд и обиду, несут нескольких убитых и тяжело раненных.
А впереди всех с мертвым Ченом на руках идет старый мастер Чжоу. Никто не увидит в темноте, как по щекам Чжоу катятся скупые суровые слезы. А если и увидят – пусть. Право на эти слезы дала свыше чем тридцатилетняя дружба, совместные страдания, совместная борьба.
Прощай, старый Чен!.. Прощай, друг!.. Ты не дожил до окончательного освобождения страны, ставшей для тебя второй родиной, но в будущей победе есть и твой вклад, и о тебе будут петь пантуны малайские матери, а в человеческой памяти ты навсегда останешься не старым и немощным, а молодым, сильным, красивым Ченом-Победителем.
Несет мертвого Чена его друг, старый мастер Чжоу…
А в той же колонне бьется, вырывается из рук Щеглова американский инженер Джек Петерсон:
– Пустите!.. Вы не имеете права!.. Я не могу оставить Гарри!.. В спальне Харвуда остались все рисунки интегратора!.. Пустите! – кричит он почти истерически. – Я успею!
Его слова тонут в мощном грохоте. Сзади, там, где в темноте остался Гринхауз, раскололось небо, разверзлась земля. Ослепительная вспышка взлетела к тучам, дернулась назад и взметнулась вновь, уже багрово-черная от дыма. Десятки тонн новейшей взрывчатки, газовая смесь в опустевших цистернах из-под горючего, напалмовые мины под главными объектами, – все взорвалось одновременно. Гринхауз – эта страшная крепость-лаборатория, обреченная с самого начала на уничтожение – перестал существовать, исчез, рассеялся.
Самовольно, без приказа, остановилась колонна. С облегчением вздохнула единой грудью: отступление было не напрасным. Значит, бой выигран?
Но через несколько минут вновь послышалась команда:
– Занять оборону!.. Минеры – к шоссе!.. Надеть каски и котелки!.. Быстрее!
Бой не кончился. Он лишь начинался.
Грохот взрыва прорвался сквозь рев мотора «излучателя».
На мгновенье притормозив машину, Харвуд взглянул в заднее броневое окошко и удовлетворенно качнул головой:
– Все!
Паркер не расслышал. Он сидел в уголке, согнувшись в три погибели, бледный, дрожащий, задыхаясь от запаха горючего и выхлопных газов, и мысленно прощался с жизнью. Право, он отдал бы половину состояния, лишь бы очутиться в своем роскошном особняке у Сентрал-Парка в Нью-Йорке.
– Все! – прокричал Харвуд, склонившись к его уху. – Гринхауз не существует!
Впереди лежала идеально ровная бетонированная автострада. Лучи фар не натыкались ни на одно живое существо. Но Харвуд не выключал интегратора. Безостановочно, один раз в секунду, вокруг броневой башенки вращалось кольцо с четырьмя зеркальными рефлекторами. Мощные пакеты волн сверхвысокой частоты вырывались из этих рефлекторов, неслись во все стороны, чтобы парализовать любую попытку причинить вред тому, кто стал «властелином мира».
«Смейся, паяц, – напевал Харвуд, посматривая на Паркера с пренебрежением, – над разбитой любовью…»
Но слишком рано было праздновать победу!
В ту ночь на автостраде дежурили все партизанские посты: не была исключена возможность того, что Харвуд вызовет в Гринхауз помощь из Сингапура.
Когда «излучатель» Харвуда, промчавшись по подземному туннелю, с мощным грохотом выскочил из кустов у Гринхауза и направился к автостраде, тотчас же по радио был послан приказ перехватить этот странный танк.
Первый пост у разрушенного моста Харвуду удалось проскочить. Но через несколько километров, на крутом повороте, перед «излучателем» грохнул взрыв, и на автостраду упало очень толстое дерево.
Харвуд затормозил так, что Паркера швырнуло вперед, прямо на рычаги. Он расквасил нос и завизжал:
– Что вы делаете?! Приказываю…
– Молчите! – огрызнулся Харвуд, уже не придерживаясь правил хорошего тона. – Дорога на Сингапур отрезана!
Он попробовал объехать это дерево, но несколько снарядов, упавших перед «излучателем», показали, что маневр не удастся.
Харвуд немедленно повернул назад: за мостом есть другая, хоть и не асфальтированная, но все же приличная дорога.
У моста повторилась та же история: взрыв мины, падение тяжелого дерева на автостраду, а затем выстрелы из пушки.
Дорога здесь проходила по взгорью. На крутые восточные склоны горы взобраться невозможно: там сплошной стеной высились джунгли. С западной стороны насыпь автострады спускалась к низкорослому кустарнику, который не мог быть препятствием для мощного гусеничного «излучателя». Но там, в долине реки, раскинулась трясина.
Не решаясь прорываться через болото, все еще надеясь на счастливый случай, Харвуд носился на «излучателе» по небольшому отрезку автострады, и с каждым рейсом это расстояние уменьшалось: партизаны сжимали кольцо, создавая новые преграды.
Вначале Харвуд не видел ни одного человека. Ему казалось, что против него на поединок вышли силы природы: падают деревья, пересекая путь, взрываются куски мертвой стали, заряженные такой же мертвой взрывчаткой. Это было страшно, однако оставалась надежда на то, что, если партизаны попробуют приблизиться, «излучатель» парализует их волю, заставит бежать без оглядки.
Но вот при свете фар на расстоянии в несколько сот метров Харвуд увидел людей, двигавшихся навстречу ему с круглыми коробками-минами в руках. Они шли неуверенной походкой, пошатывались, но шли!
Харвуд включил максимальное усиление. Это был предел «излучателя власти», – лучи такой мощности, которые должны были согнуть кого угодно.
Партизаны уже не могли идти. Они падали на шоссе, но все равно ползли, – ползли вперед со своими страшными минами.
И Харвуда охватил ужас. Он не заметил касок на головах малайцев, забыл, что даже тонкий слой металла задерживает значительную часть ультравысокочастотных колебаний. Но если бы Харвуд и вспомнил, это не придало бы ему храбрости. Привыкнув к холодным и безразличным машинам, поверив полностью в их могущество, он впервые столкнулся с людьми, которые готовы были встретить смерть непобежденными, смерть не во имя денег и славы, а во имя будущей жизни.
Его «излучатель» мчался прямо на них. Через несколько секунд они погибнут, взорвавшись на собственных минах. Неужели же они выдержат двойной натиск – разрушительных лучей и страха перед стальным гусеничным чудовищем?!
Не выдержал сам Харвуд.
Уже не в состоянии затормозить, повернуть «излучатель» назад, он резко дернул на себя левый рычаг управления.
С истошным завыванием, ломая по пути кустарники и небольшие деревья, «излучатель» ринулся влево, вниз по крутому склону. Напрасной была попытка остановить его стремительное движение. Разогнавшись в ложбине, машина подпрыгнула на одном из бугров как на трамплине, и, лязгая в воздухе гусеницами, поблескивая рефлекторами, в которых отражалось багряное зарево, пролетела метров десять и с размаху шмякнулась в упругую, липкую топь.
Мотор еще работал. Стальные траки двигались, устремлялись вперед. Но многотонная стальная махина, не трогаясь с места, начала погружаться в трясину.
– Вылезайте! Быстрее! – выкрикнул Харвуд, ухватив Паркера за воротник. Но миллионер лишь визжал, отбиваясь руками и ногами.
– Черт с вами! Подыхайте, старая обезьяна! – Харвуд схватил драгоценный портфель, пистолет, открыл крышку люка и вылез, высматривая местечко посуше и понадежней.
К болоту подбегали партизаны. На багряном фоне мрачного неба обрисовался силуэт высокого широкоплечего человека в странной каске. Это был один из тех, кто пересек Харвуду путь и выстоял перед интегратором.
Бешеная злоба охватила Харвуда. Он прицелился и выпустил в этот силуэт весь магазин своего пистолета. Человек пошатнулся и упал.
– Издохни! Издохни! – прошипел Харвуд. Он отшатнулся непроизвольно, так как мимо уха просвистела пуля, поскользнулся… и попал под один из кронштейнов вращающихся рефлекторов.
Несколько секунд, пока работал мотор, стальной рычаг тащил за собой Харвуда, сдирая с него кожу, ломая ребра.
Но Харвуд этой боли не ощутил. Сверхвысокочастотные колебания, сконцентрированный до высшей степени поток самых жесточайших страданий врезался в него, в своего создателя.
Ничто не могло остановить этот поток: конструкция «излучателя» была безукоризненной, и после остановки мотора резервные источники тока включились автоматически, а когда болото засосало первый интегратор, самостоятельно включился запасной.
Харвуд выл, хохотал, вопил, словно его резали живым на куски… А рядом в зловонной липкой жиже, начавшей заливать и верхнюю площадку «излучателя», молча барахтался мистер Паркер, бывший американский мультимиллионер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21