В стойбище Локэ все так породнились за многие годы, что не было ни одного человека, чей младший родственник не собирался бы в этот день в школу.
Инэнли вел за руку своего маленького племянника, ставшего ему сыном. Мальчик явно важничал и едва поворачивал шею, глядя на других. Он держал в руках школьный портфель с никелированными замками, в которых отражалось солнце. У каждого школьника был такой портфель – это постарался Ринтытегин.
– Как тебя зовут? – спросил Праву мальчика.
– Инэнликэй, – ответил тот, потупя глаза.
– Учиться идет, – как важную новость, объявил Инэнли. – Мы с ним договорились: всему, чему он научится в школе, будет обучать меня.
– Это правильно, – похвалила добрые намерения малыша Росмунта. При этом посмотрела на мужа. – Научился – научи другого.
Коравье повторил, как бы для Инэнли, но в действительности обращаясь к жене:
– Через несколько дней откроем школу для взрослых. Все, кто хочет, могут учиться грамоте… Даже женщины.
Возле школы, украшенной флагами, стояла толпа. Детей разделили на две группы – старшую и младшую.
Учителя Андрей Васильевич Емрытагин и Валентин Александрович Личко вышли на крыльцо. Валентин Александрович держал в руках медный колокольчик.
– Зачем колокольчик? – тихо спросила у Праву Росмунта. – На шею детям будут вешать? Как оленям?
– Нет, – улыбаясь, ответил Праву. – Когда учитель зазвонит – значит, детям нужно заходить в классы – комнаты, где идет обучение грамоте.
– А голосом нельзя? – спросила Росмунта.
– Таков школьный обычай, – объяснил Праву.
Валентин Александрович поднял над головой колокольчик и зазвонил. Все притихли. Кто-то заметил:
– Хороший звонок. Громкий!
– Тумгытури Тумгытури – товарищи.

, – начал по-чукотски Валентин Александрович. – Сегодня во всей нашей стране самый счастливый день для детворы – начало учебного года. В этот день дети разных народов входят в классы, чтобы начать многолетний путь к знаниям. И вы, маленькие жители стойбища Локэ, тоже сегодня идете в школу. Скоро вы станете грамотными людьми…
Валентин Александрович хотел было взмахнуть колокольчиком, но тут Коравье крикнул:
– И я хочу сказать слово!
Он поднялся на крыльцо.
– Жители стойбища Локэ! Это великое счастье – быть грамотным человеком! Я не могу назвать себя большим знатоком этого дела, но то, что написано печатными буквами на нашем родном языке, я разумею… Я читаю газету, из которой узнаю все новости, какие не может сообщить устно даже самый знающий и добросовестный вестник. Я приобретаю мысли, которые мне помогают жить правильно… Если бы я еще знал русский язык, моему бы счастью не было конца! Вот так! Я все сказал!
Коравье отошел в сторону, вытирая со лба обильно выступивший пот. Отдуваясь, он подошел к Праву и сказал:
– Кажется, я немного прихвастнул…
– Ты очень хорошо говорил, Коравье, – заверил его Праву. – Очень правильно.
Валентин Александрович зазвонил в колокольчик, и дети потянулись в широкие школьные двери.
Родители долго не расходились. Некоторые даже пытались заглянуть в окна, чтобы увидеть своего ребенка, но Коравье хозяйским возгласом навел порядок:
– Не заглядывайте! Не надо смущать детей!
Когда кончились занятия второй смены, в школу пустили всех желающих. Школьники сами объясняли родителям назначение незнакомых предметов.
Рунмын водил пальцами по черной школьной доске и удивлялся, что она не пачкает. Женщины совали носы в чернильницы, перебирали на больших счетах круглые костяшки.
– Я думал, что все будет гораздо труднее и сложнее, – признался Праву Валентину Александровичу. – Не такие уж консерваторы мои соплеменники – вот чему надо радоваться!
– А какую речь сказал Коравье! Я-то думал, что он ваш давнишний работник! – подхватил Валентин Александрович.
– Держите во всем с ним связь, советуйтесь с ним, – сказал Праву.
Когда Праву вышел от учителя, стойбище уже стихло. Яркие отблески от костров кидались в темноту ночи. Где-то лаяли собаки.
Праву постоял, подставив лицо прохладному ветру, прислушиваясь к далеким голосам. Вдруг до него донеслись звуки песни. Откуда могла прийти в тундру русская песня?..
Ночи уже стали темными. Солнце рано уходило за горизонт, и тотчас на землю спускался холод, сковывал льдом лужицы. Ноги Праву, обутые в легкие ботинки, больно стукались о затвердевшие кочки. Песня становилась все ближе, и только теперь Праву догадался, что это играет патефон в яранге Коравье.
У Коравье сидели Инэнли, Ирвыпин и Лелельгын. По всему было видно, что они ждали Праву.
– Мы хотим попросить применить силу власти к Арэнкаву и Мивиту, – обратился к нему Коравье. – Они опять где-то достали дурную веселящую воду и грозятся расправиться со всеми, кто пустил детей в школу.
– Мы слышали, что есть такие дома, куда запирают дурных людей, – сказал Инэнли. – Нельзя ли Арэнкава и Мивита отправить туда, чтобы они образумились?
– Давайте спокойно обсудим положение, – сказал Праву, подсаживаясь к ним. – Вы сами сегодня видели, что почти все люди на вашей стороне. Получился настоящий праздник, и, кроме этих двух, выживших из ума от неумеренного потребления дурной веселящей воды, никто не ругал школу и учителей. В стойбище много сильных мужчин, которые могут защитить любого от Арэнкава и Мивита. Подумайте, прежде чем обращаться к власти с просьбой заточить двух старых людей в сумрачный дом… Проснутся, и головы у них прояснятся. На что им теперь надеяться – их сила кончилась.
– Может быть, это так, – осторожно согласился Ирвыпин.
– Тебе лучше знать, как нужно делать, – добавил Инэнли.
– И верно: нас теперь много, и не к лицу нам бояться, – заявил Коравье.
Впервые в жизни Праву наблюдал наступление зимы в тундре, вдали от морского побережья. В сентябре стояла ненастная погода с холодными дождями. Пастухи удивлялись, что долго нет снега. Спускавшийся по ночам на землю мороз сковывал льдом лужи. Грязь, вывороченная гусеницами тракторов, твердела как камень.
Но вот однажды утром, выглянув в окно, Праву увидел, что все кругом запорошено снегом.
Сергей Володькин тащил с реки ведра. В них со звоном бились льдинки.
– Пришлось топором прорубать лед, – сообщил он вышедшему на улицу Праву.
– Хорошо! – воскликнул Праву, вдыхая полной грудью пахнущий снегом воздух.
– На лыжах можно ходить, – сказал Сергей Володькин, меряя носком сапога глубину снега.
Позавтракав, Праву сразу же отправился в контору. Пришло время осуществить давнюю мечту: выехать на тракторе в оленеводческие бригады. Вместе с ним поедут Сергей Володькин, Наташа Вээмнэу. Самоходная красная яранга!
Но в это утро разговор о поездке пришлось отложить: из института Академии наук прилетели этнографы.
Они вошли в контору правления, облаченные в неуклюжие меховые одежды, которые шьются для командированных. Охотник или пастух такую одежду не наденет. Праву не сразу узнал в них ученых, которым в свое время сдавал зачеты и экзамены.
– Здравствуйте, Николай… Простите, по отчеству вас не знаю, – протягивая руку, сказал доцент Смоляк, известный исследователь так называемых палеоазиатских народов.
– Николай Павлович, – сказал Праву. – Очень рад вас видеть в нашем Торвагыргыне…
Геллерштейн не дал им поговорить: увел гостей устраиваться.
– Мы скоро вернемся, – сказал Смоляк и поспешил за товарищем.
Когда за ними закрылась дверь, колхозный счетовод Нина Ротваль призналась:
– Впервые вижу настоящих ученых!
Вернулся озабоченный Геллерштейн.
– Как вы думаете, Николай Павлович, может быть, дать им отдельную комнату?
– Я думаю, надо, – сказал Праву. – Всё же ученые у нас не часто бывают.
– Я поставлю новые пружинные кровати, – сказал Геллерштейн.
Смоляк со спутником пришли уже переодетыми.
– Какой поселок вырос здесь! – с восхищением сказал Смоляк.
– Выстроили за одно лето, – похвастался Праву. – Весной тут стоял маленький лагерь геологов, всего несколько домиков.
Праву не удержался и с увлечением стал рассказывать, как строился колхозный поселок. Ученые вежливо слушали.
– Все, о чем вы нам так горячо рассказываете, – сухо сказал Смоляк, когда Праву умолк, – безусловно любопытно. Это, так сказать, яркие свидетельства новой Чукотки. Но в настоящее время нас интересует другое: стойбище Локэ. Ради этого неизвестного науке племени мы проделали нелегкий путь. Надеемся, что колхоз поможет нам. Мой коллега должен произвести антропологические измерения.
– Простите, – сдерживаясь, мягко заговорил Праву. – Но вы не совсем правильно информированы. Стойбище Локэ, которое вы называете неизвестным науке племенем чукчей, лишь небольшая группа оленеводов.
– Информация шла, в основном, от вас, Николай Павлович, – заметил Смоляк. – Вот ваше письмо… Кроме того, мы располагаем дополнительными сведениями, что в этом племени сохранился культ вождя, соединившего в себе функции верховного жреца и руководителя в житейских делах…
– Ничего подобного. Локэ был просто хитрым, но вполне современным человеком. Он умер, и другого вождя там нет. А мое письмо – это ошибка.
– У меня складывается впечатление, – вмешался спутник Смоляка, – что вы против нашей поездки в стойбище? Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного. Просто мы открыли там школу. В стойбище, которое совсем недавно было оторвано от всего мира. Люди еще не совсем нам верят. И вот представьте, вы приезжаете и начинаете выспрашивать у них о недавнем прошлом, которое они хотят забыть. Начнете обмерять их. Даже обыкновенный медицинский осмотр никому не доставляет удовольствия, а тут антропологические измерения… Я прошу вас не ездить туда.
Праву чувствовал, что не привел убедительных доводов, и жалел, что рядом нет Ринтытегина, который умеет говорить убедительно и ясно, не заботясь о красивой одежде для своих мыслей.
И, как бы торопясь к нему на помощь, в коридоре послышался громкий голос Ринтытегина.
Распахнулась дверь, и председатель сельсовета остановился на пороге. Он был в дорожной кухлянке.
– Скорей собирайся, Праву!
– У меня тут ученые люди, Ринтытегин…
– Черт с ними, собирайся!
– Что случилось? – спросил Праву.
– Коравье убили!
Инэнли, привезший страшное известие, примчался на собаках. На его нарту сели Ринтытегин и Вээмнэу. Праву, Геллерштейн и милиционер Гырголтагин поехали на тракторе.
Перед выездом Ринтытегин позвонил на строительство комбината, попросил выслать вертолет.
Поземка застилала смотровое окно трактора. Праву торопил Мирона, но тракторист ехал осторожно: речки и тундровые озера еще не успели накрепко замерзнуть, легко можно было провалиться.
Недалеко от пышущих горячим паром Гылмимылов догнали нарту Инэнли. Собаки выбились из сил, таща нарту по голой земле около незамерзающих источников.
– Пересядем на трактор! – скомандовал Ринтытегин. – Может быть, нас еще догонит вертолет.
– Полетит в такую погоду вертолет? – усомнился Гырголтагин.
– Вертолет – не знаю, а летчик Пенкин полетит, – сердито отрезал Ринтытегин.
Трактор снова пополз по заснеженной тундре. Все молчали. Перед Праву стоило лицо друга таким, каким он его видел в последнюю встречу. Коравье был возбужден и радовался удачному началу учебного года. Он мечтал о том времени, когда в стойбище откроется большая школа, куда пойдут учиться не только дети, но и древние старики.
Гырголтагин вытащил из полевой сумки блокнот и положил на колени. Ринтытегин неодобрительно поглядел на него:
– Что ты собираешься делать?
– Мне надо занести в протокол сведения, – строго ответил Гырголтагин.
– Какие еще такие сведения?
– Это мое дело, – угрюмо буркнул милиционер.
Впервые Гырголтагину представлялась возможность проявить служебное рвение. В Торвагыргыне он был занят меньше всех. С утра до вечера ходил по поселку и ко всем придирался. Недавно заставил Геллерштейна собственноручно выкопать дохлую собаку, захороненную в неположенном месте. Человеку навеселе лучше было не попадаться на глаза Гырголтагину – за один запах спиртного он мог составить протокол.
За шумом тракторного двигателя никто не слышал, как подлетел вертолет. Его заметили тогда лишь, когда он пошел на посадку неподалеку от трактора. В вертолете были Иван Николаевич Аникеев и врач.
Быстро перебрались в вертолет и поднялись над тундрой.
Праву приник к окошку и вскоре сквозь пелену летящего снега увидел сбившиеся в кучу яранги стойбища Локэ. Среди них резко выделялось новое здание школы. Перед ярангой Коравье толпился народ.
Вертолет опустился рядом с толпой, разогнав жителей стойбища, не видевших раньше так близко эту железную птицу.
Праву бросился в ярангу. Оттуда не доносилось ни звука, и эта тишина отозвалась болью в сердце Праву. Люди молча расступились перед ним.
В чоттагине сидел Валентин Александрович Личко. Росмунта с опухшим от слез лицом наливала в примус керосин. Мирон лежал в коляске и удивленно таращил глаза на незнакомых.
За поднятым пологом видно было тело Коравье, покрытое белой оленьей шкурой.
Рыдания подступили к горлу Праву. Он шагнул к изголовью, но Росмунта поймала его за руку.
– Он спит, – сказала она.
– Что ты сказала?!
– Он спит, – приложив палец к губам, повторила Росмунта.
– Он жив?!
– Да. Только сильно ослабел. Потерял много крови.
Наташа Вээмнэу и врач комбината подошли к спящему Коравье и знаком попросили остальных выйти из чоттагина.
Валентин Александрович рассказал, как все произошло.
Пастухи собрались перегнать оленей на новое пастбище, но когда явились в стадо, их встретили Арэнкав и Мивит, которые кололи оленей. Никакие увещевания не помогли – старейшины даже не слушали пастухов. Погрузили туши на нарты и куда-то повезли. Пастухи обо всем рассказали Коравье: пусть он попросит защиты у Советской власти от расхищения оленей. Решено было не допускать в стадо ни Арэнкава, ни Мивита.
Через несколько дней Арэнкав и Мивит вернулись. Их нарты были нагружены товарами и спиртом. Разгневанный Коравье с помощью членов совета отнял у них спирт и вылил в реку Маленьких Зайчиков. Арэнкав и Мивит после этого долго не выходили из яранг. Видимо, у них еще оставался спирт, но они вели себя тихо. Собравшийся было в Торвагыргын Коравье отложил поездку: было много дел в стойбище.
Вчера вечером Коравье ушел в стадо и не вернулся. Ночью его нашли пастухи. Он истекал кровью. Шея и грудь были в ножевых ранах…
– Праву, – послышался голос Росмунты, – Коравье хочет тебя видеть.
Праву вошел в чоттагин. Первым делом он пытливо посмотрел на лица врачей. Наташа ободряюще улыбнулась:
– Проходи… Все хорошо…
Праву подошел к изголовью и опустился на колени.
Раны Коравье были заново перебинтованы. Он не мог повернуть головы, и Праву пришлось над ним наклониться.
– Праву, – прошептал раненый. – Я очень рад, что остался жив… Очень рад… Так хорошо быть живым!

11

С того дня, когда на Коравье было совершено покушение, прошел почти месяц.
На первом же допросе Арэнкав и Мивит во всем сознались. Милиционер Гырголтагин гордился, что ему раньше других пришлось снять допрос с таких опасных преступников.
Судили Арэнкава и Мивита в Торвагыргыне. На судебное заседание, длившееся три дня, приехали пастухи из колхозных бригад, жители стойбища. Из далекого прибрежного села прибыли старики, которые когда-то хорошо знали покойного Локэ и его друга – американского торговца.
Праву внимательно ознакомился с делом. Он присутствовал на допросах и изумлялся искусству, с каким оплел души пастухов-оленеводов Локэ. Людям, жившим в вечном страхе перед голодом, Локэ представлялся избавителем и благодетелем. Ведь именно он дал возможность есть столько, сколько пожелает желудок, не беспокоиться о будущем. Локэ кормил их, а они служили ему надежным заслоном от мира, которого он избегал.
Жители стойбища Локэ жестоко осуждали Арэнкава и Мивита, однако, когда началось судебное заседание, гнев сменился жалостью и сочувствием. Росмунта просила Праву, чтобы он воздействовал на русских.
– Ты же видишь, что на суде не только русские, но и чукчи, – ответил Праву.
– Эти чукчи все равно что русские, – возразила Росмунта. – Пусть Арэнкава и Мивита судит наше стойбище. Преступление ведь было совершено в нем, а не в Анадыре, и эти люди не знают, какова наша жизнь.
За Коравье прилетел санитарный самолет, чтобы отвезти его на лечение в окружной центр. Праву пришел в медпункт попрощаться. Коравье тоже обеспокоенно спросил:
– Что с ними будет?
– С кем? – спросил Праву, хотя отлично понимал, о ком идет речь.
– Ты знаешь, о ком я говорю, – ответил Коравье.
– Скорей всего посадят в тюрьму.
– Если их осудят на то, чтобы отправить куда-нибудь подальше от чукотской земли, – это будет хуже, чем смерть.
– Но вы же сами просили, чтобы их заточили в сумрачный дом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35