Ибрагим рассылал этих беглецов по кишлакам, чтобы своим свидетельством образумили они народ, подобно безрассудным комарам стремящийся в адское пламя. Люди слушали, сокрушённо кивая головами. И всё же, когда через неделю являлся новый очевидец, он не заставал и половины прежнего кишлака.
Когда из аральских беглецов осталось ровно двадцать семейств, мужчины кишлака собрались на совет в хоне Шохобдина. Каждый боялся, что семьи, уехавшие вперёд, могут распределить между собой лучшие кишлачные земли и запоздавшим останутся перелоги и тугаи. Ясно было, что все они уйдут, и те, которые больше всего опасались ухода других, уйдут первыми. Шохобдин, до сих пор яро восстававший против мысли о возвращении, вдруг переменил фронт и, потакая старикам, согласился: возвращаться надо. Не надо только торопиться и бежать по одному. Ехать надо скопом и, приехав на место, самим, без споров и вмешательства властей, распределить между собой по-старому жилища и землю. Все говорят, что советская власть даёт возвращенцам инвентарь и кредит на покупку скота. Зачем тогда возвращаться со своим скотом? Ведь скот и добро, какое у кого есть, надо продать и забрать деньги. Каждый дехканин, вернувшийся без ничего, будет считаться бедняком и получит бедняцкую книжку.
Старики похвалили разумное слово Шохобдина. Было решено тут же продать без спешки скот и тронуться к концу будущей недели.
В эту ночь Шохобдин долго не мог сомкнуть глаз. Мучили сомнения. Он не мог уже остановить никого, кроме трёх-четырёх дряблых стариков. Люди, разговаривая об уходе, умолкали при его появлении. Он рисковал проснуться утром один, в опустевшем кишлаке. Противиться уходу было нельзя. Наоборот, надо было взять инициативу в свои руки.
Наутро, не придя ни к какому заключению, он решил съездить за советом к большому ишану в Мазар-и-Шериф.
Ишан Халик Валяд-и-Умар, выслушав рассказ Шохобдина, сказал назидательно:
– Умные люди говорили встарь: «Рассердившись на блоху, не стоит жечь кальсоны». Разве из-за того, что в Бухаре сейчас плохая власть, – все правоверные мусульмане должны уйти из Бухары и оставить её неверным? Не следует ли, чтобы правоверные мусульмане вернулись в Бухару, а ушли оттуда неверные? Народ хочет возвращаться, и народ прав. А если б он не был прав, силой его не удержишь. Голодное стадо само найдёт дорогу к сытным пастбищам. Стадо уходит на старые пастбища, – это не беда. Беда, если стадо уйдёт одно, без пастухов.
– Как мне понимать ваши мудрые слова, домулло-ишан? – почтительно спросил Шохобдин.
– Народ недоволен Ибрагимом: зачем Ибрагим сидит здесь, когда он должен сидеть там? Это потому, что мусульмане Бухары, порабощённые неверными, не знают, где их спасение. В тот день, когда они это поймут, Ибрагим будет уже среди них. Правоверные, которые уходят сейчас из Афганистана, разбредутся по кишлакам Бухары. Уход их не будет противен шариату, если они подготовят население Бухары к приёму Ибрагима.
– Ой, домулло-ишан! – опечалился Шохобдин. – Как же вы хотите, чтобы народ, который убегает сейчас от Ибрагима, сам звал его на ту сторону Пянджа? Народ в большой обиде на Ибрагима.
– Когда у человека болит палец, он подымает гвалт и уверяет, что худшей боли на свете нет. Когда у него начинает болеть зуб, он говорит: «Какой я был дурак! Я кричал, когда у меня болел палец. Разве это была боль? Это было одно удовольствие. Вот я сейчас узнал, что значит настоящая боль».
Шохобдин встал и поцеловал край ишанова халата.
– Пойду готовиться в дорогу.
– Подожди, – остановил его ишан. – Ты человек расторопный; знаешь людей и в Арале, и в Курган-Тепа, и в Джиликуле. На тебя можно положиться. Ты сделаешь большое дело. Но дело любит деньги. Приходи через три дня, я поговорю о тебе с Ибрагимом.
Три дня спустя Шохобдин явился к ишану.
– У Ибрагима сейчас затруднения, – сказал ишан. – Денег у него в казне нет. Но есть бараны. Тебе выдадут двести баранов. Продай их на базаре и деньги возьми с собой.
Говорил ишан с Шохобдином в этот день целых два часа, и, уходя от него после благословения с сердцем лёгким, как птица, Шохобдин подумал впервые, что жизнь его не прошла зря, что бараны, подаренные гиссарскому беку, окупились, не пропал даже неиспользованный чин токсабы: после восстановления правоверной власти в Бухаре Ибрагим обещал назначить Шохобдина амлякдаром.
Выгодно продав баранов, вернулся Шохобдин домой и тут же начал готовиться к отъезду. Он позвал своего батрака Хайдара и, указав ему место рядом, заговорил приблизительно так:
– Не год и не два ты работал у меня, Хайдар, и работал честно, не воровал, как другие, и не ленился. Знал я твоего отца, Раджеба, и жили мы с ним всегда в дружбе. Маленьким взял я тебя в дом, много лет ты ел мой хлеб, и не было тебе от меня обиды. И если платил я тебе меньше, чем некоторые платили своим батракам, то делал я это потому, что от денег юноше – дурной соблазн. Решил я, когда войдёшь в лета, вознаградить тебя за всё сразу. Теперь годы твои подошли, и пора тебе обзавестись женой. Что ты об этом думаешь, Хайдар?
– Господин мой, – ответил Хайдар. – Для того, чтобы достать жену, нужно уплатить калым. Откуда я, бедняк, могу собрать столько денег?
– Я сказал, что решил тебя вознаградить, и хочу тебе помочь устроиться, как родному сыну. Арбоб нашего кишлака Мелик должен мне много денег и баранов. Если я возьму на себя твой калым, Мелик не будет возражать, чтобы ты взял в жены его дочь. Не скажешь ли ты, что сам бог посылает тебе счастье? Другой такой жены нет во всём кишлаке. Она, правда, не молоденькая девочка, но на родине, куда мы возвращаемся, новый закон запретил мужчинам жениться на слишком молодых, а раз мы едем туда, мы обязаны ему подчиняться. Работать она умеет, и ты не один раз видел её за работой. Ты, может быть, скажешь, что она некрасива? Я с тобой не буду спорить. Я тебе скажу, как говорили наши отцы: «Не выбирай в дождь коня, а в праздник жены. Каждая лошадь в дождь блестит, и каждая девушка, разодетая к празднику, кажется красавицей». Если ты, Хайдар, – умный мужчина, за какого я тебя всегда принимал, ты скажешь мне спасибо.
– Не сомневайтесь в моей благодарности, господин. Разве без вашей помощи я смог бы когда-либо купить себе жену?
– Я рад, что ты оцениваешь мою заботу. Но это ещё не все. Хорошо, когда у человека в твои годы есть уже жена, но лучше, когда, кроме жены, у него есть ещё и хозяйство. Я подумал и об этом. Я говорил уже со стариками и поручился за тебя. Старики не возражают принять в кишлак под мою поруку зятя арбоба как равноправного хозяина. Когда мы приедем обратно в Арал, не говори никому, что ты бобыль и служил у меня батраком. Старики скажут советской власти, что ты такой же дехканин, как и мы все, и потребуют, чтобы тебе тоже выделили подходящий кусок земли и помогли обзавестись хозяйством. Если захочешь отблагодарить меня, всегда найдёшь способ сделать это надлежащим образом. Видишь сам, что для родного сына я не смог бы сделать больше. Иди и займись свадебными подарками. Тоем займусь я сам…
Опять, как шесть лет назад, ревела ледяная река, подбрасывая скрипящий плот – слепок бурдюков и жердей. Опять над головой, как пули, рвались звенящие звёзды, и желанный берег – не тот, не тот, что тогда! – изогнутым оленем мелькал в неуязвимой скачке.
Длинные аскеры в зелёных фуражках помогли им выбраться из воды. На заставе их отпоили крепким зелёным чаем и, записав имена и местность, оставили ночевать. Зубами, ещё звенящими от речной стужи, они рвали жирные ломти баранины и испуганно поглядывали исподлобья, стремительными пальцами сгребая рис: может быть, этот плов варили совсем не для них, даже наверное не для них, – кто мог знать, что как раз сегодня переправятся они через реку? – и начальник, заметив ошибку, велит унести обратно этот дымящийся сытный котёл.
На следующее утро с большой партией возвращенцев на грузовике их отправили в Курган-Тепа.
Родина бежала им навстречу марафонскими шагами телеграфных столбов, гремучей пылью встречных машин, клекотом земли, раздираемой когтями первого трактора
В Курган-Тепа они увидели многоглазные белые дома, словно вылепленные из снега, с глазами прозрачными, как лёд. В одном из этих домов они узнали от таджика в куцем европейском пиджаке, что земли их в Арале заняты переселенцами из Гарма. Надо было возвращаться пораньше. Сейчас советская власть может им предоставить землю только в Курган-Тепинском районе. Земля хорошая, хватит на всех, по два с половиной гектара. Место могут выбрать сами, где им покажется сподручнее. Они заявили, что хотят говорить с самой советской властью (так их учил Шохобдин: от русских можно выторговать больше!). Но таджик в куцем пиджаке ответил, что он и есть советская власть, никакой другой русской власти не было здесь и нет.
Опять их возили на грузовике смотреть свободные земли. Они долго ходили и выбирали – с утра до позднего вечера, – щупали и нюхали землю, выбрав, передумывали, шли обратно и, вернувшись, наконец, в поту, долго не могли уснуть, взбудораженные сомнениями: не прогадали ли, нельзя ли было выбрать ещё получше?
Весь следующий год, как потрёпанные петухи на ячменном корму, они расправляли перья и обрастали пухом. После нового урожая, когда, казалось, жизнь открыла перед ними настежь все свои закрома, – пришли первые вести о коллективизации. С докладом о пользе коллективизации приехал секретарь из района. Говорил он долго, одно за другим отщёлкивая как на счётах неоспоримые преимущества колхоза. Кончив, предложил высказываться присутствующим. Кишлак ответил мрачным молчанием. Тогда поднялся Шохобдин Касымов и первый заявил о своей готовности вступить в колхоз После толковой речи Шохобдина в колхоз записался весь кишлак.
Секретарь, прощаясь, долго жал руку Шохобдину. Он не мог понять, почему этот сознательный дехканин наотрез отказался от председательства в новом колхозе и согласился быть лишь членом правления. У Шохобдина же были свои, весьма веские мотивы. Не дальше, как неделю тому назад, в ОГПУ неожиданно заинтересовались баранами, проданными в Мазари-Шерифе дехканином Касымовым. Из вопросов Шохобдин заключил, что ни точного количества, ни происхождения баранов в ОГПУ не знают. Тем не менее струсил он не на шутку. Поймав нить, долго ли распутать весь клубок? Уже на следующий день приходили к Хайдару Раджебову спрашивать, правда ли, будто раньше он служил у Шохобдина батраком, – но Хайдар, испугавшись, что хотят отобрать у него незаконно полученную землю, решительно опроверг этот слух.
Одно не подлежало сомнению: кто-то из дехкан донёс на него, Шохобдина, властям. Шохобдин перебрал весь кишлак и остановился на босяке Юсуфе, сыне Абдуллы, имевшем с ним старые счёты. Знал Шохобдин и другое: дехкане, довольные льготами и урожайным годом, и слышать не хотели о возможном приходе Ибрагима. Советская власть не предпринимала ничего такого, на чём можно было бы заострить их недовольство. Организация колхоза была первым мероприятием, открывающим в этом отношении большие возможности: «Сегодня хоть один бык, пусть хромой, да мой, а завтра хоть целое стадо, да не погонишь его домой». Шохобдин не первый год знал своих односельчан и был спокоен, что, кроме раздоров и недовольства, ничего из этого дела не получится.
После отъезда секретаря Шохобдин созвал к себе влиятельных дехкан и сказал по секрету, что противиться колхозу бесполезно: всё равно будут загонять всех силой, а заверяют теперь, мол, добровольно, чтобы выявить, кто из дехкан против, и таких отправить в холодные края. Поэтому надо делать вид, что колхозом все очень довольны. Избавятся дехкане от колхозного ярма только тогда, когда сама власть убедится, что никакой пользы от колхозов ей не будет. Тут он пространно разъяснил, что надо делать, чтобы власть убедилась в этом поскорее.
Председателя нового колхоза, Рахимшаха Олимова, Шохобдин не позвал. Потомственный бедняк, Рахимшах никогда не принадлежал к ареопагу «почтенных». Кандидатуру его в председатели выдвинул сам Шохобдин именно из-за приятного сердцу новой власти бедняцкого происхождения Рахимшаха. Был Олимов при своей бедности человеком благочестивым и независтливым, нрава кроткого, жил по шариату и больше всего уважал стариков. Можно было быть уверенным заранее, что против стариков не пойдёт.
Председательствовал Рахимшах ровно год, и жил колхоз под его председательством чинно и мирно. Только когда собрали новый урожай, начались неприятности. Оказалось, что колхоз выполнил государственное задание всего на пятьдесят процентов. Тут и пошла канитель. Из района приехал новый секретарь и до тех пор тыкал всюду нос, пока не выскреб ещё двадцать процентов. Выяснилось, что европейский инвентарь, подаренный районом, вовсе не применяется. Тогда Рахимшаха сняли с председательства с большим скандалом и прислали на его место из района нового председателя, демобилизованного красноармейца и кандидата партии, Давлята Рустамова.
Начал Давлят свою работу с бурного общего собрания, на котором провёл исключение из колхоза двух почтенных старых дехкан. Нашлись в районе свидетели, вспомнившие ни с того ни с сего, что у указанных дехкан – имя рек – работало прежде в хозяйстве по два батрака.
Стал Давлят по вечерам вести длинные разговоры всё больше с прежними голоштанниками и, после разговора с Юсуфом, сыном Абдуллы, зашёл вечерком к Хайдару опять выспрашивать насчёт прошлого его батрачества. Хайдар и на этот раз стойко отвёрг искушение. И хотя прошёл месяц, и никого больше Давлят не трогал, уже после первого собрания поняли старики, что спокойной жизни с этим председателем не будет.
Принялся Давлят налаживать хозяйство. Выхлопотал в районе специального учётчика, разбил колхозников на бригады, ввёл учёт и сам работал, как вол, на удивление колхозникам. Был он человек холостой, не здешний, собственного хозяйства не имел и всё своё время мог посвящать колхозу.
Была у Давлята одна страсть: любил он утречком, на рассвете, поохотиться, пострелять кекликов, фазанов, зайцев, а то и джайранов. Было у него старое шомпольное ружьишко, а стрелял он хорошо – за хорошую стрельбу получил в Красной Армии часы. Больше всего любил охоту на крупного зверя, стрелял без промаха кабанов, хотя и не кушал кабаньего мяса. Потому, когда однажды, вернувшись с поля, Давлят не застал в хоне ружья, он потерял сразу и обычное веселье и аппетит. Ружьё пропало бесследно. Он напрасно выпытывал дехкан, известил даже районную милицию – украденного ружья не нашли.
Как-то после неприятного события в хону к Давляту зашёл незнакомый дехканин, сторож с хлопкового завода в Курган-Тепа, с завёрнутой в тряпку двустволкой. Один из мастеров, работавших на заводе, уезжал в Россию и продавал охотничье ружьё. Нужны деньги, потому продаёт всего за семьсот рублей, хотя ружьё совсем новое. Сторож слышал от знакомого милиционера, что председатель «Красного Октября» ищет ружьё. Вот и пришёл предложить: такая оказия бывает раз в десять лет, а то и реже.
Давлят осмотрел новенькую централку и долго вертел в руках, не в состоянии от неё оторваться. Он с досадой вспомнил, что совсем недавно у него было семьсот рублей. Чёрт его удосужил одолжить из них пятьдесят червонцев трём колхозникам: Хайдару Раджебову, Мелику Абдукадырову и старику Азимову. У Хайдара подохли два барана, Мелик выдавал замуж младшую дочь, а у Азимова в Сталинабаде заболел тифом сын, и старику не на что было выехать. Все просили взаймы, а случаи выдались такие, что отказать было нельзя. Осмотрев ружьё, Давлят подумал с отчаянием, что осталось у него всего двадцать червонцев. Нужно было ещё пятьдесят. Раздобыть такую сумму в кишлаке не было никакой надежды. Он всё же попросил дехканина подождать и решил сбегать к должникам.
Старика Азимова он не застал дома. Не застал и Хайдара. У Мелика денег не оказалось. Свадьба дочери выпотрошила его вконец. Он твёрдо обещал вернуть деньги через месяц. Возвращаясь, Давлят зашёл ещё к двум-трём зажиточным дехканам и попробовал попросить взаймы, но все в один голос ссылались на тяжёлые времена и божились, что нет у них за душой ни одного червонца. Подходя уже к дому, Давлят вспомнил, что в колхозной кассе лежит сто двадцать червонцев (…если бы взять оттуда пятьдесят, через месяц можно бы было их вернуть…), – но тотчас же отогнал от себя опасную мысль. Дехканин, дожидавшийся у входа в хону, вертел в руках новенькое ружьё. Давлят хотел уже сказать, что ружьё он, к сожалению, купить не может, но тут же подумал: ведь по колхозу никаких расходов в ближайший месяц не предполагается… если поторопить должников, смогут, пожалуй, вернуть и раньше… Он попросил дехканина подождать, зашёл в хону, достал из потайного места кассу, отсчитал пятьдесят червонцев, прибавил к ним двадцать своих, вынес деньги дехканину и с колотящимся сердцем взял ружьё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Когда из аральских беглецов осталось ровно двадцать семейств, мужчины кишлака собрались на совет в хоне Шохобдина. Каждый боялся, что семьи, уехавшие вперёд, могут распределить между собой лучшие кишлачные земли и запоздавшим останутся перелоги и тугаи. Ясно было, что все они уйдут, и те, которые больше всего опасались ухода других, уйдут первыми. Шохобдин, до сих пор яро восстававший против мысли о возвращении, вдруг переменил фронт и, потакая старикам, согласился: возвращаться надо. Не надо только торопиться и бежать по одному. Ехать надо скопом и, приехав на место, самим, без споров и вмешательства властей, распределить между собой по-старому жилища и землю. Все говорят, что советская власть даёт возвращенцам инвентарь и кредит на покупку скота. Зачем тогда возвращаться со своим скотом? Ведь скот и добро, какое у кого есть, надо продать и забрать деньги. Каждый дехканин, вернувшийся без ничего, будет считаться бедняком и получит бедняцкую книжку.
Старики похвалили разумное слово Шохобдина. Было решено тут же продать без спешки скот и тронуться к концу будущей недели.
В эту ночь Шохобдин долго не мог сомкнуть глаз. Мучили сомнения. Он не мог уже остановить никого, кроме трёх-четырёх дряблых стариков. Люди, разговаривая об уходе, умолкали при его появлении. Он рисковал проснуться утром один, в опустевшем кишлаке. Противиться уходу было нельзя. Наоборот, надо было взять инициативу в свои руки.
Наутро, не придя ни к какому заключению, он решил съездить за советом к большому ишану в Мазар-и-Шериф.
Ишан Халик Валяд-и-Умар, выслушав рассказ Шохобдина, сказал назидательно:
– Умные люди говорили встарь: «Рассердившись на блоху, не стоит жечь кальсоны». Разве из-за того, что в Бухаре сейчас плохая власть, – все правоверные мусульмане должны уйти из Бухары и оставить её неверным? Не следует ли, чтобы правоверные мусульмане вернулись в Бухару, а ушли оттуда неверные? Народ хочет возвращаться, и народ прав. А если б он не был прав, силой его не удержишь. Голодное стадо само найдёт дорогу к сытным пастбищам. Стадо уходит на старые пастбища, – это не беда. Беда, если стадо уйдёт одно, без пастухов.
– Как мне понимать ваши мудрые слова, домулло-ишан? – почтительно спросил Шохобдин.
– Народ недоволен Ибрагимом: зачем Ибрагим сидит здесь, когда он должен сидеть там? Это потому, что мусульмане Бухары, порабощённые неверными, не знают, где их спасение. В тот день, когда они это поймут, Ибрагим будет уже среди них. Правоверные, которые уходят сейчас из Афганистана, разбредутся по кишлакам Бухары. Уход их не будет противен шариату, если они подготовят население Бухары к приёму Ибрагима.
– Ой, домулло-ишан! – опечалился Шохобдин. – Как же вы хотите, чтобы народ, который убегает сейчас от Ибрагима, сам звал его на ту сторону Пянджа? Народ в большой обиде на Ибрагима.
– Когда у человека болит палец, он подымает гвалт и уверяет, что худшей боли на свете нет. Когда у него начинает болеть зуб, он говорит: «Какой я был дурак! Я кричал, когда у меня болел палец. Разве это была боль? Это было одно удовольствие. Вот я сейчас узнал, что значит настоящая боль».
Шохобдин встал и поцеловал край ишанова халата.
– Пойду готовиться в дорогу.
– Подожди, – остановил его ишан. – Ты человек расторопный; знаешь людей и в Арале, и в Курган-Тепа, и в Джиликуле. На тебя можно положиться. Ты сделаешь большое дело. Но дело любит деньги. Приходи через три дня, я поговорю о тебе с Ибрагимом.
Три дня спустя Шохобдин явился к ишану.
– У Ибрагима сейчас затруднения, – сказал ишан. – Денег у него в казне нет. Но есть бараны. Тебе выдадут двести баранов. Продай их на базаре и деньги возьми с собой.
Говорил ишан с Шохобдином в этот день целых два часа, и, уходя от него после благословения с сердцем лёгким, как птица, Шохобдин подумал впервые, что жизнь его не прошла зря, что бараны, подаренные гиссарскому беку, окупились, не пропал даже неиспользованный чин токсабы: после восстановления правоверной власти в Бухаре Ибрагим обещал назначить Шохобдина амлякдаром.
Выгодно продав баранов, вернулся Шохобдин домой и тут же начал готовиться к отъезду. Он позвал своего батрака Хайдара и, указав ему место рядом, заговорил приблизительно так:
– Не год и не два ты работал у меня, Хайдар, и работал честно, не воровал, как другие, и не ленился. Знал я твоего отца, Раджеба, и жили мы с ним всегда в дружбе. Маленьким взял я тебя в дом, много лет ты ел мой хлеб, и не было тебе от меня обиды. И если платил я тебе меньше, чем некоторые платили своим батракам, то делал я это потому, что от денег юноше – дурной соблазн. Решил я, когда войдёшь в лета, вознаградить тебя за всё сразу. Теперь годы твои подошли, и пора тебе обзавестись женой. Что ты об этом думаешь, Хайдар?
– Господин мой, – ответил Хайдар. – Для того, чтобы достать жену, нужно уплатить калым. Откуда я, бедняк, могу собрать столько денег?
– Я сказал, что решил тебя вознаградить, и хочу тебе помочь устроиться, как родному сыну. Арбоб нашего кишлака Мелик должен мне много денег и баранов. Если я возьму на себя твой калым, Мелик не будет возражать, чтобы ты взял в жены его дочь. Не скажешь ли ты, что сам бог посылает тебе счастье? Другой такой жены нет во всём кишлаке. Она, правда, не молоденькая девочка, но на родине, куда мы возвращаемся, новый закон запретил мужчинам жениться на слишком молодых, а раз мы едем туда, мы обязаны ему подчиняться. Работать она умеет, и ты не один раз видел её за работой. Ты, может быть, скажешь, что она некрасива? Я с тобой не буду спорить. Я тебе скажу, как говорили наши отцы: «Не выбирай в дождь коня, а в праздник жены. Каждая лошадь в дождь блестит, и каждая девушка, разодетая к празднику, кажется красавицей». Если ты, Хайдар, – умный мужчина, за какого я тебя всегда принимал, ты скажешь мне спасибо.
– Не сомневайтесь в моей благодарности, господин. Разве без вашей помощи я смог бы когда-либо купить себе жену?
– Я рад, что ты оцениваешь мою заботу. Но это ещё не все. Хорошо, когда у человека в твои годы есть уже жена, но лучше, когда, кроме жены, у него есть ещё и хозяйство. Я подумал и об этом. Я говорил уже со стариками и поручился за тебя. Старики не возражают принять в кишлак под мою поруку зятя арбоба как равноправного хозяина. Когда мы приедем обратно в Арал, не говори никому, что ты бобыль и служил у меня батраком. Старики скажут советской власти, что ты такой же дехканин, как и мы все, и потребуют, чтобы тебе тоже выделили подходящий кусок земли и помогли обзавестись хозяйством. Если захочешь отблагодарить меня, всегда найдёшь способ сделать это надлежащим образом. Видишь сам, что для родного сына я не смог бы сделать больше. Иди и займись свадебными подарками. Тоем займусь я сам…
Опять, как шесть лет назад, ревела ледяная река, подбрасывая скрипящий плот – слепок бурдюков и жердей. Опять над головой, как пули, рвались звенящие звёзды, и желанный берег – не тот, не тот, что тогда! – изогнутым оленем мелькал в неуязвимой скачке.
Длинные аскеры в зелёных фуражках помогли им выбраться из воды. На заставе их отпоили крепким зелёным чаем и, записав имена и местность, оставили ночевать. Зубами, ещё звенящими от речной стужи, они рвали жирные ломти баранины и испуганно поглядывали исподлобья, стремительными пальцами сгребая рис: может быть, этот плов варили совсем не для них, даже наверное не для них, – кто мог знать, что как раз сегодня переправятся они через реку? – и начальник, заметив ошибку, велит унести обратно этот дымящийся сытный котёл.
На следующее утро с большой партией возвращенцев на грузовике их отправили в Курган-Тепа.
Родина бежала им навстречу марафонскими шагами телеграфных столбов, гремучей пылью встречных машин, клекотом земли, раздираемой когтями первого трактора
В Курган-Тепа они увидели многоглазные белые дома, словно вылепленные из снега, с глазами прозрачными, как лёд. В одном из этих домов они узнали от таджика в куцем европейском пиджаке, что земли их в Арале заняты переселенцами из Гарма. Надо было возвращаться пораньше. Сейчас советская власть может им предоставить землю только в Курган-Тепинском районе. Земля хорошая, хватит на всех, по два с половиной гектара. Место могут выбрать сами, где им покажется сподручнее. Они заявили, что хотят говорить с самой советской властью (так их учил Шохобдин: от русских можно выторговать больше!). Но таджик в куцем пиджаке ответил, что он и есть советская власть, никакой другой русской власти не было здесь и нет.
Опять их возили на грузовике смотреть свободные земли. Они долго ходили и выбирали – с утра до позднего вечера, – щупали и нюхали землю, выбрав, передумывали, шли обратно и, вернувшись, наконец, в поту, долго не могли уснуть, взбудораженные сомнениями: не прогадали ли, нельзя ли было выбрать ещё получше?
Весь следующий год, как потрёпанные петухи на ячменном корму, они расправляли перья и обрастали пухом. После нового урожая, когда, казалось, жизнь открыла перед ними настежь все свои закрома, – пришли первые вести о коллективизации. С докладом о пользе коллективизации приехал секретарь из района. Говорил он долго, одно за другим отщёлкивая как на счётах неоспоримые преимущества колхоза. Кончив, предложил высказываться присутствующим. Кишлак ответил мрачным молчанием. Тогда поднялся Шохобдин Касымов и первый заявил о своей готовности вступить в колхоз После толковой речи Шохобдина в колхоз записался весь кишлак.
Секретарь, прощаясь, долго жал руку Шохобдину. Он не мог понять, почему этот сознательный дехканин наотрез отказался от председательства в новом колхозе и согласился быть лишь членом правления. У Шохобдина же были свои, весьма веские мотивы. Не дальше, как неделю тому назад, в ОГПУ неожиданно заинтересовались баранами, проданными в Мазари-Шерифе дехканином Касымовым. Из вопросов Шохобдин заключил, что ни точного количества, ни происхождения баранов в ОГПУ не знают. Тем не менее струсил он не на шутку. Поймав нить, долго ли распутать весь клубок? Уже на следующий день приходили к Хайдару Раджебову спрашивать, правда ли, будто раньше он служил у Шохобдина батраком, – но Хайдар, испугавшись, что хотят отобрать у него незаконно полученную землю, решительно опроверг этот слух.
Одно не подлежало сомнению: кто-то из дехкан донёс на него, Шохобдина, властям. Шохобдин перебрал весь кишлак и остановился на босяке Юсуфе, сыне Абдуллы, имевшем с ним старые счёты. Знал Шохобдин и другое: дехкане, довольные льготами и урожайным годом, и слышать не хотели о возможном приходе Ибрагима. Советская власть не предпринимала ничего такого, на чём можно было бы заострить их недовольство. Организация колхоза была первым мероприятием, открывающим в этом отношении большие возможности: «Сегодня хоть один бык, пусть хромой, да мой, а завтра хоть целое стадо, да не погонишь его домой». Шохобдин не первый год знал своих односельчан и был спокоен, что, кроме раздоров и недовольства, ничего из этого дела не получится.
После отъезда секретаря Шохобдин созвал к себе влиятельных дехкан и сказал по секрету, что противиться колхозу бесполезно: всё равно будут загонять всех силой, а заверяют теперь, мол, добровольно, чтобы выявить, кто из дехкан против, и таких отправить в холодные края. Поэтому надо делать вид, что колхозом все очень довольны. Избавятся дехкане от колхозного ярма только тогда, когда сама власть убедится, что никакой пользы от колхозов ей не будет. Тут он пространно разъяснил, что надо делать, чтобы власть убедилась в этом поскорее.
Председателя нового колхоза, Рахимшаха Олимова, Шохобдин не позвал. Потомственный бедняк, Рахимшах никогда не принадлежал к ареопагу «почтенных». Кандидатуру его в председатели выдвинул сам Шохобдин именно из-за приятного сердцу новой власти бедняцкого происхождения Рахимшаха. Был Олимов при своей бедности человеком благочестивым и независтливым, нрава кроткого, жил по шариату и больше всего уважал стариков. Можно было быть уверенным заранее, что против стариков не пойдёт.
Председательствовал Рахимшах ровно год, и жил колхоз под его председательством чинно и мирно. Только когда собрали новый урожай, начались неприятности. Оказалось, что колхоз выполнил государственное задание всего на пятьдесят процентов. Тут и пошла канитель. Из района приехал новый секретарь и до тех пор тыкал всюду нос, пока не выскреб ещё двадцать процентов. Выяснилось, что европейский инвентарь, подаренный районом, вовсе не применяется. Тогда Рахимшаха сняли с председательства с большим скандалом и прислали на его место из района нового председателя, демобилизованного красноармейца и кандидата партии, Давлята Рустамова.
Начал Давлят свою работу с бурного общего собрания, на котором провёл исключение из колхоза двух почтенных старых дехкан. Нашлись в районе свидетели, вспомнившие ни с того ни с сего, что у указанных дехкан – имя рек – работало прежде в хозяйстве по два батрака.
Стал Давлят по вечерам вести длинные разговоры всё больше с прежними голоштанниками и, после разговора с Юсуфом, сыном Абдуллы, зашёл вечерком к Хайдару опять выспрашивать насчёт прошлого его батрачества. Хайдар и на этот раз стойко отвёрг искушение. И хотя прошёл месяц, и никого больше Давлят не трогал, уже после первого собрания поняли старики, что спокойной жизни с этим председателем не будет.
Принялся Давлят налаживать хозяйство. Выхлопотал в районе специального учётчика, разбил колхозников на бригады, ввёл учёт и сам работал, как вол, на удивление колхозникам. Был он человек холостой, не здешний, собственного хозяйства не имел и всё своё время мог посвящать колхозу.
Была у Давлята одна страсть: любил он утречком, на рассвете, поохотиться, пострелять кекликов, фазанов, зайцев, а то и джайранов. Было у него старое шомпольное ружьишко, а стрелял он хорошо – за хорошую стрельбу получил в Красной Армии часы. Больше всего любил охоту на крупного зверя, стрелял без промаха кабанов, хотя и не кушал кабаньего мяса. Потому, когда однажды, вернувшись с поля, Давлят не застал в хоне ружья, он потерял сразу и обычное веселье и аппетит. Ружьё пропало бесследно. Он напрасно выпытывал дехкан, известил даже районную милицию – украденного ружья не нашли.
Как-то после неприятного события в хону к Давляту зашёл незнакомый дехканин, сторож с хлопкового завода в Курган-Тепа, с завёрнутой в тряпку двустволкой. Один из мастеров, работавших на заводе, уезжал в Россию и продавал охотничье ружьё. Нужны деньги, потому продаёт всего за семьсот рублей, хотя ружьё совсем новое. Сторож слышал от знакомого милиционера, что председатель «Красного Октября» ищет ружьё. Вот и пришёл предложить: такая оказия бывает раз в десять лет, а то и реже.
Давлят осмотрел новенькую централку и долго вертел в руках, не в состоянии от неё оторваться. Он с досадой вспомнил, что совсем недавно у него было семьсот рублей. Чёрт его удосужил одолжить из них пятьдесят червонцев трём колхозникам: Хайдару Раджебову, Мелику Абдукадырову и старику Азимову. У Хайдара подохли два барана, Мелик выдавал замуж младшую дочь, а у Азимова в Сталинабаде заболел тифом сын, и старику не на что было выехать. Все просили взаймы, а случаи выдались такие, что отказать было нельзя. Осмотрев ружьё, Давлят подумал с отчаянием, что осталось у него всего двадцать червонцев. Нужно было ещё пятьдесят. Раздобыть такую сумму в кишлаке не было никакой надежды. Он всё же попросил дехканина подождать и решил сбегать к должникам.
Старика Азимова он не застал дома. Не застал и Хайдара. У Мелика денег не оказалось. Свадьба дочери выпотрошила его вконец. Он твёрдо обещал вернуть деньги через месяц. Возвращаясь, Давлят зашёл ещё к двум-трём зажиточным дехканам и попробовал попросить взаймы, но все в один голос ссылались на тяжёлые времена и божились, что нет у них за душой ни одного червонца. Подходя уже к дому, Давлят вспомнил, что в колхозной кассе лежит сто двадцать червонцев (…если бы взять оттуда пятьдесят, через месяц можно бы было их вернуть…), – но тотчас же отогнал от себя опасную мысль. Дехканин, дожидавшийся у входа в хону, вертел в руках новенькое ружьё. Давлят хотел уже сказать, что ружьё он, к сожалению, купить не может, но тут же подумал: ведь по колхозу никаких расходов в ближайший месяц не предполагается… если поторопить должников, смогут, пожалуй, вернуть и раньше… Он попросил дехканина подождать, зашёл в хону, достал из потайного места кассу, отсчитал пятьдесят червонцев, прибавил к ним двадцать своих, вынес деньги дехканину и с колотящимся сердцем взял ружьё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69