Четвёртое – поставить на семнадцаты пикет второй бремсберг. Все вместе: один конвейер даёт три тысячи кубометр в месяц. Один бремсберг две тысячи кубометр. Один экскаватор – лопата – шесть тысяч кубометр. Двенадцать экскаваторы с перекидкой – это шесть экскаваторы полная нагрузка, в среднем по пятнадцать тысяч кубометров, – вместе: девяносто тысяч кубометр. Один Менк VI – двадцать тысяч кубометр. Все сто двадцать тысяч кубометр. Минус время взорвать, колоть конгломерат, ручной погрузка, непредвиденные простои. С такой организацией мы заканчиваем работы в конгломерате в два месяца, вместо намеченны один месяц, не считая возможности задержки с откачкой воды.
Кларк отложил карандаш и протянул Морозову лист с вычислениями.
– Что ж, это реальный план, – похвалил Морозов. – Теперь надо перестроить его так, чтобы уложиться в месяц.
– Это есть невозможность. Наши механизмы для этот грунт совсем не подходящи. Больше дать неможно.
– А вот сейчас подумаем. Какие у вас соображения, товарищ Кирш?
– Я присоединяюсь к намётке, которую выработал и уже показывал мне товарищ Уртабаев.
– Выкладывайте, товарищ Уртабаев.
Уртабаев в свою очередь достал лист бумаги.
– Моя намётка построена с таким расчётом, чтобы уложить во что бы то ни стало все работы по выемке конгломерата в один месяц, не трогая экскаваторов, работающих на втором участке. Иначе, ликвидируя один прорыв, мы создадим другой.
– Это нет возможно. Наши экскаваторы, с исключением один Менк VI, могут взять максимум глубина от семь до одиннадцать метр. Канал в этой части до восемнадцати метр глубок.
– Я знаю, товарищ Кларк. Это цифры, установленные фирмами, так сказать, цифры для каталога. Нормальную глубину захвата наших экскаваторов можно значительно увеличить, удлинив их тросы. При соответствующем удлинении тросов нормальный Менк V или Бьюсайрус 50 вместо семи метров сможет брать породу с глубины до двенадцати метров, а Менк VI – даже до восемнадцати. Это освободит нас частично от двойной перекидки и позволит не трогать экскаваторов, занятых на другом участке. Тросы, в зависимости от класса экскаватора, можно удлинить до тринадцати с половиной, а в отдельных случаях до двадцати трёх метров. Это одно средство. Теперь другое: ковши Менков, как нам хорошо известно, не приспособлены для наших грунтов и дают очень малую производительность. Поэтому я предлагаю заменить их ковшами от поломанных Бьюсайруоов со значительно большей кубатурой, – 1,5 кубометра, вместо 0,7–0,9, частично же ковшами, изготовленными в наших мехмастерских. Это значительно повысит производительность экскаваторов и даст нам возможность поднять её в среднем до двадцати и даже до двадцати пяти тысяч кубометров на экскаватор, в иных случаях даже до тридцати тысяч. Цифры, которые я привожу, – не теоретические цифры. Они проверены мной в процессе работ на опыте нескольких экскаваторов.
– Разрешите заметить.
– Пожалуйста.
– Товарищ Уртабаев, вы – хороший инженер. Вы хорошо знаете, что каждая машина имеет свой проектны мощность, который неможно превышать. То есть превышать его можно, ню вы этим изнашиваете машину. Машина будет служить пятьдесят процентов меньше время. Это барбарски, нерациональны способ использовать машин. Я в таких условиях не отвечаю, за что случится с механизмами.
– Дорогой товарищ Кларк, – улыбнулся Уртабаев. – Мы с нашими импортными машинами делаем много такого, о чём не снилось во сне заграничным фирмам. Наши бетономешалки на головном и на сорок шестом пикете дают в смену в два раза больше замесов, чем это предусмотрено в каталоге. Если придерживаться проектных рамок, то для выемки нашего грунта нельзя было бы вообще применять дреглейны. Нам пришлось бы отправить все наши дреглейны обратно и ждать, пока нам пришлют экскаваторные лопаты.
– Использовать дреглейны есть необходимость. Перегружать машины и заставлять их работать на глубину, к которой они не приспособлены, – не есть необходимость.
– Это тоже необходимость. Иначе не закончим строительство к сроку.
– Лучше опаздывать один месяц, чем нерационально изнашивать дорогой механизм. Ваше правительство платит за них золото, и у вас есть ещё другие строительства, где они тоже будут нужны.
– Видите, товарищ Кларк, – вмешался Кирш, – это очень старый спор, и сейчас, пожалуй, не время начинать его сызнова. Поймите простую вещь: для нашей страны, которая каждую минуту может ожидать нападения извне, важнее в кратчайший срок создать свою индустриальную базу, чем рационально и экономно эксплуатировать дорогие механизмы. Когда у нас будет база, мы сможем производить их сами. И потом, это на первый взгляд варварское обращение с механизмами, если изучить практику наших строительств, оказывается на поверку вовсе уж не таким нерациональным. Мы осваиваем сложнейшие заграничные машины не затем, чтобы производить у себя точно такие же, а затем, чтобы создать ещё более совершенные и пригодные для наших нужд. Изнашивая их путём экспериментов, мы одновременно создаём все необходимые предпосылки для осуществления таких новых, усовершенствованных механизмов, проектная мощность которых будет включать в себя уже эти новые, небывалые показатели. Иными словами, наше варварское использование заграничного оборудования, как это на первый взгляд ни парадоксально, толкает вперёд развитие новейшей техники…
– Давайте, товарищи, отложим этот диспут, – перебил Морозов. – Сейчас лучше займёмся ликвидацией прорыва. Насколько я тут успел прикинуть, ваша намётка, товарищ Уртабаев, всё же не обеспечивает окончания работ по конгломерату в один месяц?
– В остальном – слово за взрывпромом и за ручниками. Если рабочие объявят штурм и повысят нормы выработки на пятьдесят процентов, что практически вполне осуществимо, – в течение месяца с выемкой конгломерата закончим.
– У кого из товарищей есть ещё предложения? – спросил Морозов. – Нельзя ли рационализировать какую-нибудь отрасль работ?
– У меня есть предложение.
– Говорите, товарищ Кирш.
– Нужно наконец устранить неувязку между взрывными и бурильными работами. Взрывными работами руководит взрывпром, бурильными – прорабство. В результате такого двоеначалия качество взрывов получается никудышное. Подрывники сваливают вину на бурильщиков, бурильщики – на подрывников. При создавшемся положении взрывные работы необходимо поставить в центр внимания. От налаженности и быстроты этих работ зависит реальность всего плана. Предлагаю обязать взрывпром перенять у прорабства все бурильные работы и к завтрашнему дню представить нам разработанный план подрывных работ по конгломерату.
– Что вы скажете, товарищ Табукашвили?
– Нэ возражаю.
– Значит, завтра к одиннадцати часам представите план?
– Наш план зависит от того, как у вас будет налажена выемка.
– Пока что выемка на скале всё время хромает из-за плохой работы подрывников, – огрызнулся Уртабаев. – Вчера опять Менк VI простоял три часа. Из семидесяти шести скважин взорвали только шестьдесят шесть, про остальные десять «забыли».
– Нэ забыли, а аммонала нэ хватило. Тры дня нэ можем допроситься, чтобы отгрузили с прыстани. Сегодня нэ отгрузите, завтра совсем рвать нэ будем.
– Но, но, рвать-то будете. Товарищ Кирш, распорядитесь по телефону, чтобы немедленно отгрузили аммонал под личную ответственность завбазой. Есть ещё какие-нибудь предложения?
– У меня есть предложение.
– Говорите, Табукашвили.
– Поднять производительность рабочих на пятьдесят процентов – это прыказом нэ делается. Со снабжением стало хуже. Тебе, Морозов, снабжение наладить надо. Обещали ударникам повысить норму хлеба, а хлеба вчера совсем не оказалось.
– Хлеб уже нашёлся. Завснабжением арестован.
– Это хорошо. Судить его надо, сукина сына. Я думаю, поскольку штурм будет трудный, работа тяжёлая, работать придётся в воде… ага! надо ещё заблаговрэменно распорядиться, чтобы отгрузили из Сталинабада рэзиновые сапоги! Так вот, поскольку штурм будет трудный, нужно, чтобы трэугольник обратился к рабочим с воззванием: указать, что если скальная выемка нэ будет в срок закончена, нэ дадим воды к поливу и восемьдесят тысяч гектар египетского хлопка пропадёт. Подчеркнуть, какой это будет позор перэд всей страной, – ну, ты сам знаешь, как это надо написать, чтобы каждого до печёнок пробрало. Правильно говорю?
– Правильно! – поддакнули в один голос Кирш и Уртабаев. – Обязательно надо.
– Всё? – оглядел присутствующих Морозов. – Значит, товарищ Кирш, пожалуйста, до завтра составьте с товарищем Уртабаевым и Кларком подробный план работ по конгломерату, чтобы послезавтра можно было довести его до каждой бригады… Товарищ Кларк, вы едете на головной? Захватите меня с собой, у меня машина в ремонте.
Автомобиль летел по избитой тракторами дороге, подпрыгивая на выбоинах, словно сотрясаемый мучительной икотой. Кларк молчал, Морозов пробовал раза три заговорить с ним, но, не добившись ничего, кроме односложных звуков, замолчал тоже. «Обиделся, что ли? Чудной дядя. Хороший инженер, работяга, по всем данным, как будто свой парень, а к нашим условиям всё ещё никак не привыкнет. Наверное всех нас считает сумасшедшими». Морозов закрыл усталые от бессонницы глаза и тотчас же забыл о Кларке.
Новый толчок машины заставил его встрепенуться. Высоко над головой блестками звёзд светилось небо, неестественное и четкое, как планетарий. Большие жирные звёзды зажигались и гасли, вроде электрических лампочек. «Не небо, а прямо телефонная станция…» Он припомнил телефонную станцию, которую занимал с десятком красноармейцев в октябре семнадцатого. Перепуганные телефонистки сбились в кучу, очумело хлопая глазами, а крохотные лампочки на осиротевших аппаратах беспомощно зажигались и тухли, зажигались и тухли: тысячи каких-то неведомых людей безрезультатно добивались соединения.
Морозов ещё раз посмотрел на небо. Большими познаниями в области астрономии он никогда не блистал: сызмала не мог отличить Большую от Малой Медведицы. «А вот на Марсе, – подумал он, глядя на Венеру, – есть ведь настоящие каналы, целая оросительная система, наверное в тысячу раз больше нашей. Чёрт их знает, может, у них есть там и какие-нибудь свои сверхмощные экскаваторы, а мы тут с одним мизерным каналом в сорок пять километров мучаемся». Он закрыл глаза и уснул, равнодушный к икоте машины.
Проснулся от щемящего ощущения, словно падает с самолётом в воздушную яму. Машина летела радиатором вниз, по почти наклонному отвесу. Потом небо, исчезнувшее позади, вынырнуло опять, теперь перед самым носом радиатора. Это были «американские горки», ряд крутых ложбин, пересекающих плато. Ложбины шли одна за другой, как волны. Машина, очутившись на минуту на гребне, опять плавно полетела вниз. Морозов зажмурил глаза. Острое воспоминание тёплой волной подступило к горлу и кровью ударило в голову. Он вдруг уяснил себе, что эти последние дни, взбираясь по отвалам канала, качаясь на машине, надрываясь на бесчисленных заседаниях, он только и делал, что катил и сталкивал вниз, на голову одной упрямо взбиравшейся мысли, глыбы тяжёлых, неотложных дел. И сейчас, стремясь на головной, куда до окончательного утверждения нового плана можно было б и не ехать, он, сам в этом не сознаваясь, послушно шёл за этой мыслью, выбравшейся наверх и потащившей его на поводу.
Началось всё это давно, месяцев пять тому назад, кажется, в Октябрьскую годовщину. В клубе первого участка проходил торжественный вечер, премировали лучших ударников. Морозов вызывал по списку отличившихся и вручал им награду: кому почётную грамоту, кому денежную премию. Седьмой по списку значилась ударница Дарья Шестова, бригадир женской бригады копальщиц, давшей исключительно высокие показатели. Шестова, став на прорыв с лопатой в руке, выбрасывала до двадцати шести кубометров в смену, при норме девять кубометров, за что награждалась денежной премией в сто рублей. Зачитав показатели премированной, Морозов тут же использовал случай, чтоб сказать короткую речь о роли женщины-работницы на строительстве, о незаслуженно пренебрежительном и косном отношении к ней со стороны иных прорабов и самих копальщиков, которые могут многому поучиться и должны учиться у таких ударниц, как Шестова. Обращаясь к премированной, он поднял глаза, и взгляд его встретился со смеющимися глазами красивой, на славу сложенной девки с беспокойными русыми ресницами. «А красива шельма», – подумал невольно Морозов.
От прикосновенья её наглых, насмешливых глаз он неожиданно смутился, скомкал конец речи и, уже не глядя на неё, сухо протянул ей премию. Шестова не тронулась с места и, улыбаясь, качала головой.
– Мне ваших ста рублей не надо, – сказала она, не спуская насмешливых глаз с Морозова, подметив, видно, его смущение. – Нам денег хватает. Понадобятся – сами выработаем. Вы лучше Луганкину додайте. Они жалуются, что у них выработка маленькая, больше шести кубометров выкинуть не могут.
В зале прокатился одобрительный смех.
– Ты нам не указывай, кому премии давать, сами знаем, – сурово отрезал сидевший в президиуме Андрей Савельевич. Замечание Морозова о некоторых прорабах он принял на свой счёт. – Дают премию – и бери. А зубы скалить тут не место.
– Не нравятся тебе мои зубы – не смотри… Вот он говорит, что ударникам не вредно у баб поучиться. А почему же тогда драгерам-ударникам почётные грамоты выдали, а как до бабы дошло, так – на сторублёвку и радуйся! Ежели я такая же ударница, как и они, то мне тоже грамота полагается. А за деньги наше вам спасибо.
– Правильно! – раздалось в зале несколько женских голосов.
Шестова сделала шутовской поклон и сошла с эстрады.
Морозов смущённо мял в руках сторублевку.
– Пусть товарищ начальник не обращает внимания, это от озорства. Денег девать им некуда, – наклонился к нему почтительно Андрей Савельевич.
– А ведь по существу она права, – поднял на него строгие глаза Морозов. – Почему ей не дали почётной грамоты? При следующем премировании надо дать.
Впрочем, он скоро забыл о строптивой ударнице.
Как-то неделю спустя, объявив войну антисанитарному состоянию рабочих жилищ, Морозов вместе с участковым врачом обходил бараки. В одном из бараков, фанерными перегородками и ситцевыми занавесками переделанном из общего в семейный, на него наскочил десяток взъерошенных баб.
– Просим товарища начальника! С комендантом никакого толку не добьёмся…
– Сам путается с этой лахудрой!
– Подожди, Петрова, подожди! Я товарищу начальнику по порядку всё расскажу.
– Успокойтесь, гражданки, – защищался Морозов. – В чём дело? Пусть одна говорит.
– Второй месяц добиваемся выселить из нашего барака эту суку. Тут барак семейный, не годится такой срам разводить. А комендант сам с нею путается и говорит: не имею права, меня, говорит, это не касается.
– Не по закону это! Раз барак семейный, значит, незамужним шлюхам тут жить не полагается. И никакого акта о выселении не надо. За космы – и вон!
– Подождите, я всё ещё ничего не понимаю.
В одной из каморок отодвинулась занавеска. У входа показалась Дарья Шестова. Она стояла подбоченясь и, смеясь, смотрела на Морозова.
– Это они про меня. Все уши прожужжат. Давайте лучше я расскажу.
Женщины зашипели хором, как масло на сковороде.
– Мне в ихнем бараке, товарищ начальник, как ударнице, дали отдельную каморку. Так они, ведьмы, жить не дают, за мужей своих трясутся. Вдруг со мной который схлестнётся. Мужья у них кобели, проходу не дают, веником не отгонишь. Да мне от этого чести мало: посмотрите, товарищ начальник, на них, на красавиц. Ведь мужик, самый плохонький, от таких сбежит. Вот и пристали, как репей к кобыльему хвосту. Думают, если меня здесь не будет, сами за красавиц сойдут.
– Врёт, всё врёт! Сама, шлюха, никому прохода не даёт, к каждому мужику липнет.
– Моего сколько раз к себе в каморку затаскивала!
– Был барак как барак, а как въехала сюда лахудра, ни дня, ни ночи, – собачья свадьба. Кобелей от дверей не отгонишь.
– Не кричите, товарищи, прошу всех замолчать! – перебил Морозов. – Во-первых, это не дело администрации. Выберите себе барачный комитет, и пусть он у вас занимается делами внутреннего распорядка. Вот! А во-вторых, товарищ Шестова – лучшая ударница на строительстве, премированная. Отдельная каморка ей полагается. Выселять её никто не имеет права. Вот! Хотите, договаривайтесь как-нибудь по обоюдному соглашению. Понятно? Мне кажется, если б все женщины, живущие в этом бараке, работали, и работали, как товарищ Шестова, то у вас не было бы времени на кухонные дрязги, и атмосфера в бараке была бы значительно здоровее. Вот!.. Пойдёмте, доктор, посмотрим ещё седьмой и восьмой бараки.
Морозов, не оглядываясь, пошёл к выходу.
– Суке каждый кобель защитник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Кларк отложил карандаш и протянул Морозову лист с вычислениями.
– Что ж, это реальный план, – похвалил Морозов. – Теперь надо перестроить его так, чтобы уложиться в месяц.
– Это есть невозможность. Наши механизмы для этот грунт совсем не подходящи. Больше дать неможно.
– А вот сейчас подумаем. Какие у вас соображения, товарищ Кирш?
– Я присоединяюсь к намётке, которую выработал и уже показывал мне товарищ Уртабаев.
– Выкладывайте, товарищ Уртабаев.
Уртабаев в свою очередь достал лист бумаги.
– Моя намётка построена с таким расчётом, чтобы уложить во что бы то ни стало все работы по выемке конгломерата в один месяц, не трогая экскаваторов, работающих на втором участке. Иначе, ликвидируя один прорыв, мы создадим другой.
– Это нет возможно. Наши экскаваторы, с исключением один Менк VI, могут взять максимум глубина от семь до одиннадцать метр. Канал в этой части до восемнадцати метр глубок.
– Я знаю, товарищ Кларк. Это цифры, установленные фирмами, так сказать, цифры для каталога. Нормальную глубину захвата наших экскаваторов можно значительно увеличить, удлинив их тросы. При соответствующем удлинении тросов нормальный Менк V или Бьюсайрус 50 вместо семи метров сможет брать породу с глубины до двенадцати метров, а Менк VI – даже до восемнадцати. Это освободит нас частично от двойной перекидки и позволит не трогать экскаваторов, занятых на другом участке. Тросы, в зависимости от класса экскаватора, можно удлинить до тринадцати с половиной, а в отдельных случаях до двадцати трёх метров. Это одно средство. Теперь другое: ковши Менков, как нам хорошо известно, не приспособлены для наших грунтов и дают очень малую производительность. Поэтому я предлагаю заменить их ковшами от поломанных Бьюсайруоов со значительно большей кубатурой, – 1,5 кубометра, вместо 0,7–0,9, частично же ковшами, изготовленными в наших мехмастерских. Это значительно повысит производительность экскаваторов и даст нам возможность поднять её в среднем до двадцати и даже до двадцати пяти тысяч кубометров на экскаватор, в иных случаях даже до тридцати тысяч. Цифры, которые я привожу, – не теоретические цифры. Они проверены мной в процессе работ на опыте нескольких экскаваторов.
– Разрешите заметить.
– Пожалуйста.
– Товарищ Уртабаев, вы – хороший инженер. Вы хорошо знаете, что каждая машина имеет свой проектны мощность, который неможно превышать. То есть превышать его можно, ню вы этим изнашиваете машину. Машина будет служить пятьдесят процентов меньше время. Это барбарски, нерациональны способ использовать машин. Я в таких условиях не отвечаю, за что случится с механизмами.
– Дорогой товарищ Кларк, – улыбнулся Уртабаев. – Мы с нашими импортными машинами делаем много такого, о чём не снилось во сне заграничным фирмам. Наши бетономешалки на головном и на сорок шестом пикете дают в смену в два раза больше замесов, чем это предусмотрено в каталоге. Если придерживаться проектных рамок, то для выемки нашего грунта нельзя было бы вообще применять дреглейны. Нам пришлось бы отправить все наши дреглейны обратно и ждать, пока нам пришлют экскаваторные лопаты.
– Использовать дреглейны есть необходимость. Перегружать машины и заставлять их работать на глубину, к которой они не приспособлены, – не есть необходимость.
– Это тоже необходимость. Иначе не закончим строительство к сроку.
– Лучше опаздывать один месяц, чем нерационально изнашивать дорогой механизм. Ваше правительство платит за них золото, и у вас есть ещё другие строительства, где они тоже будут нужны.
– Видите, товарищ Кларк, – вмешался Кирш, – это очень старый спор, и сейчас, пожалуй, не время начинать его сызнова. Поймите простую вещь: для нашей страны, которая каждую минуту может ожидать нападения извне, важнее в кратчайший срок создать свою индустриальную базу, чем рационально и экономно эксплуатировать дорогие механизмы. Когда у нас будет база, мы сможем производить их сами. И потом, это на первый взгляд варварское обращение с механизмами, если изучить практику наших строительств, оказывается на поверку вовсе уж не таким нерациональным. Мы осваиваем сложнейшие заграничные машины не затем, чтобы производить у себя точно такие же, а затем, чтобы создать ещё более совершенные и пригодные для наших нужд. Изнашивая их путём экспериментов, мы одновременно создаём все необходимые предпосылки для осуществления таких новых, усовершенствованных механизмов, проектная мощность которых будет включать в себя уже эти новые, небывалые показатели. Иными словами, наше варварское использование заграничного оборудования, как это на первый взгляд ни парадоксально, толкает вперёд развитие новейшей техники…
– Давайте, товарищи, отложим этот диспут, – перебил Морозов. – Сейчас лучше займёмся ликвидацией прорыва. Насколько я тут успел прикинуть, ваша намётка, товарищ Уртабаев, всё же не обеспечивает окончания работ по конгломерату в один месяц?
– В остальном – слово за взрывпромом и за ручниками. Если рабочие объявят штурм и повысят нормы выработки на пятьдесят процентов, что практически вполне осуществимо, – в течение месяца с выемкой конгломерата закончим.
– У кого из товарищей есть ещё предложения? – спросил Морозов. – Нельзя ли рационализировать какую-нибудь отрасль работ?
– У меня есть предложение.
– Говорите, товарищ Кирш.
– Нужно наконец устранить неувязку между взрывными и бурильными работами. Взрывными работами руководит взрывпром, бурильными – прорабство. В результате такого двоеначалия качество взрывов получается никудышное. Подрывники сваливают вину на бурильщиков, бурильщики – на подрывников. При создавшемся положении взрывные работы необходимо поставить в центр внимания. От налаженности и быстроты этих работ зависит реальность всего плана. Предлагаю обязать взрывпром перенять у прорабства все бурильные работы и к завтрашнему дню представить нам разработанный план подрывных работ по конгломерату.
– Что вы скажете, товарищ Табукашвили?
– Нэ возражаю.
– Значит, завтра к одиннадцати часам представите план?
– Наш план зависит от того, как у вас будет налажена выемка.
– Пока что выемка на скале всё время хромает из-за плохой работы подрывников, – огрызнулся Уртабаев. – Вчера опять Менк VI простоял три часа. Из семидесяти шести скважин взорвали только шестьдесят шесть, про остальные десять «забыли».
– Нэ забыли, а аммонала нэ хватило. Тры дня нэ можем допроситься, чтобы отгрузили с прыстани. Сегодня нэ отгрузите, завтра совсем рвать нэ будем.
– Но, но, рвать-то будете. Товарищ Кирш, распорядитесь по телефону, чтобы немедленно отгрузили аммонал под личную ответственность завбазой. Есть ещё какие-нибудь предложения?
– У меня есть предложение.
– Говорите, Табукашвили.
– Поднять производительность рабочих на пятьдесят процентов – это прыказом нэ делается. Со снабжением стало хуже. Тебе, Морозов, снабжение наладить надо. Обещали ударникам повысить норму хлеба, а хлеба вчера совсем не оказалось.
– Хлеб уже нашёлся. Завснабжением арестован.
– Это хорошо. Судить его надо, сукина сына. Я думаю, поскольку штурм будет трудный, работа тяжёлая, работать придётся в воде… ага! надо ещё заблаговрэменно распорядиться, чтобы отгрузили из Сталинабада рэзиновые сапоги! Так вот, поскольку штурм будет трудный, нужно, чтобы трэугольник обратился к рабочим с воззванием: указать, что если скальная выемка нэ будет в срок закончена, нэ дадим воды к поливу и восемьдесят тысяч гектар египетского хлопка пропадёт. Подчеркнуть, какой это будет позор перэд всей страной, – ну, ты сам знаешь, как это надо написать, чтобы каждого до печёнок пробрало. Правильно говорю?
– Правильно! – поддакнули в один голос Кирш и Уртабаев. – Обязательно надо.
– Всё? – оглядел присутствующих Морозов. – Значит, товарищ Кирш, пожалуйста, до завтра составьте с товарищем Уртабаевым и Кларком подробный план работ по конгломерату, чтобы послезавтра можно было довести его до каждой бригады… Товарищ Кларк, вы едете на головной? Захватите меня с собой, у меня машина в ремонте.
Автомобиль летел по избитой тракторами дороге, подпрыгивая на выбоинах, словно сотрясаемый мучительной икотой. Кларк молчал, Морозов пробовал раза три заговорить с ним, но, не добившись ничего, кроме односложных звуков, замолчал тоже. «Обиделся, что ли? Чудной дядя. Хороший инженер, работяга, по всем данным, как будто свой парень, а к нашим условиям всё ещё никак не привыкнет. Наверное всех нас считает сумасшедшими». Морозов закрыл усталые от бессонницы глаза и тотчас же забыл о Кларке.
Новый толчок машины заставил его встрепенуться. Высоко над головой блестками звёзд светилось небо, неестественное и четкое, как планетарий. Большие жирные звёзды зажигались и гасли, вроде электрических лампочек. «Не небо, а прямо телефонная станция…» Он припомнил телефонную станцию, которую занимал с десятком красноармейцев в октябре семнадцатого. Перепуганные телефонистки сбились в кучу, очумело хлопая глазами, а крохотные лампочки на осиротевших аппаратах беспомощно зажигались и тухли, зажигались и тухли: тысячи каких-то неведомых людей безрезультатно добивались соединения.
Морозов ещё раз посмотрел на небо. Большими познаниями в области астрономии он никогда не блистал: сызмала не мог отличить Большую от Малой Медведицы. «А вот на Марсе, – подумал он, глядя на Венеру, – есть ведь настоящие каналы, целая оросительная система, наверное в тысячу раз больше нашей. Чёрт их знает, может, у них есть там и какие-нибудь свои сверхмощные экскаваторы, а мы тут с одним мизерным каналом в сорок пять километров мучаемся». Он закрыл глаза и уснул, равнодушный к икоте машины.
Проснулся от щемящего ощущения, словно падает с самолётом в воздушную яму. Машина летела радиатором вниз, по почти наклонному отвесу. Потом небо, исчезнувшее позади, вынырнуло опять, теперь перед самым носом радиатора. Это были «американские горки», ряд крутых ложбин, пересекающих плато. Ложбины шли одна за другой, как волны. Машина, очутившись на минуту на гребне, опять плавно полетела вниз. Морозов зажмурил глаза. Острое воспоминание тёплой волной подступило к горлу и кровью ударило в голову. Он вдруг уяснил себе, что эти последние дни, взбираясь по отвалам канала, качаясь на машине, надрываясь на бесчисленных заседаниях, он только и делал, что катил и сталкивал вниз, на голову одной упрямо взбиравшейся мысли, глыбы тяжёлых, неотложных дел. И сейчас, стремясь на головной, куда до окончательного утверждения нового плана можно было б и не ехать, он, сам в этом не сознаваясь, послушно шёл за этой мыслью, выбравшейся наверх и потащившей его на поводу.
Началось всё это давно, месяцев пять тому назад, кажется, в Октябрьскую годовщину. В клубе первого участка проходил торжественный вечер, премировали лучших ударников. Морозов вызывал по списку отличившихся и вручал им награду: кому почётную грамоту, кому денежную премию. Седьмой по списку значилась ударница Дарья Шестова, бригадир женской бригады копальщиц, давшей исключительно высокие показатели. Шестова, став на прорыв с лопатой в руке, выбрасывала до двадцати шести кубометров в смену, при норме девять кубометров, за что награждалась денежной премией в сто рублей. Зачитав показатели премированной, Морозов тут же использовал случай, чтоб сказать короткую речь о роли женщины-работницы на строительстве, о незаслуженно пренебрежительном и косном отношении к ней со стороны иных прорабов и самих копальщиков, которые могут многому поучиться и должны учиться у таких ударниц, как Шестова. Обращаясь к премированной, он поднял глаза, и взгляд его встретился со смеющимися глазами красивой, на славу сложенной девки с беспокойными русыми ресницами. «А красива шельма», – подумал невольно Морозов.
От прикосновенья её наглых, насмешливых глаз он неожиданно смутился, скомкал конец речи и, уже не глядя на неё, сухо протянул ей премию. Шестова не тронулась с места и, улыбаясь, качала головой.
– Мне ваших ста рублей не надо, – сказала она, не спуская насмешливых глаз с Морозова, подметив, видно, его смущение. – Нам денег хватает. Понадобятся – сами выработаем. Вы лучше Луганкину додайте. Они жалуются, что у них выработка маленькая, больше шести кубометров выкинуть не могут.
В зале прокатился одобрительный смех.
– Ты нам не указывай, кому премии давать, сами знаем, – сурово отрезал сидевший в президиуме Андрей Савельевич. Замечание Морозова о некоторых прорабах он принял на свой счёт. – Дают премию – и бери. А зубы скалить тут не место.
– Не нравятся тебе мои зубы – не смотри… Вот он говорит, что ударникам не вредно у баб поучиться. А почему же тогда драгерам-ударникам почётные грамоты выдали, а как до бабы дошло, так – на сторублёвку и радуйся! Ежели я такая же ударница, как и они, то мне тоже грамота полагается. А за деньги наше вам спасибо.
– Правильно! – раздалось в зале несколько женских голосов.
Шестова сделала шутовской поклон и сошла с эстрады.
Морозов смущённо мял в руках сторублевку.
– Пусть товарищ начальник не обращает внимания, это от озорства. Денег девать им некуда, – наклонился к нему почтительно Андрей Савельевич.
– А ведь по существу она права, – поднял на него строгие глаза Морозов. – Почему ей не дали почётной грамоты? При следующем премировании надо дать.
Впрочем, он скоро забыл о строптивой ударнице.
Как-то неделю спустя, объявив войну антисанитарному состоянию рабочих жилищ, Морозов вместе с участковым врачом обходил бараки. В одном из бараков, фанерными перегородками и ситцевыми занавесками переделанном из общего в семейный, на него наскочил десяток взъерошенных баб.
– Просим товарища начальника! С комендантом никакого толку не добьёмся…
– Сам путается с этой лахудрой!
– Подожди, Петрова, подожди! Я товарищу начальнику по порядку всё расскажу.
– Успокойтесь, гражданки, – защищался Морозов. – В чём дело? Пусть одна говорит.
– Второй месяц добиваемся выселить из нашего барака эту суку. Тут барак семейный, не годится такой срам разводить. А комендант сам с нею путается и говорит: не имею права, меня, говорит, это не касается.
– Не по закону это! Раз барак семейный, значит, незамужним шлюхам тут жить не полагается. И никакого акта о выселении не надо. За космы – и вон!
– Подождите, я всё ещё ничего не понимаю.
В одной из каморок отодвинулась занавеска. У входа показалась Дарья Шестова. Она стояла подбоченясь и, смеясь, смотрела на Морозова.
– Это они про меня. Все уши прожужжат. Давайте лучше я расскажу.
Женщины зашипели хором, как масло на сковороде.
– Мне в ихнем бараке, товарищ начальник, как ударнице, дали отдельную каморку. Так они, ведьмы, жить не дают, за мужей своих трясутся. Вдруг со мной который схлестнётся. Мужья у них кобели, проходу не дают, веником не отгонишь. Да мне от этого чести мало: посмотрите, товарищ начальник, на них, на красавиц. Ведь мужик, самый плохонький, от таких сбежит. Вот и пристали, как репей к кобыльему хвосту. Думают, если меня здесь не будет, сами за красавиц сойдут.
– Врёт, всё врёт! Сама, шлюха, никому прохода не даёт, к каждому мужику липнет.
– Моего сколько раз к себе в каморку затаскивала!
– Был барак как барак, а как въехала сюда лахудра, ни дня, ни ночи, – собачья свадьба. Кобелей от дверей не отгонишь.
– Не кричите, товарищи, прошу всех замолчать! – перебил Морозов. – Во-первых, это не дело администрации. Выберите себе барачный комитет, и пусть он у вас занимается делами внутреннего распорядка. Вот! А во-вторых, товарищ Шестова – лучшая ударница на строительстве, премированная. Отдельная каморка ей полагается. Выселять её никто не имеет права. Вот! Хотите, договаривайтесь как-нибудь по обоюдному соглашению. Понятно? Мне кажется, если б все женщины, живущие в этом бараке, работали, и работали, как товарищ Шестова, то у вас не было бы времени на кухонные дрязги, и атмосфера в бараке была бы значительно здоровее. Вот!.. Пойдёмте, доктор, посмотрим ещё седьмой и восьмой бараки.
Морозов, не оглядываясь, пошёл к выходу.
– Суке каждый кобель защитник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69