Мужчина подошёл к ведру с водой, зачерпнул кружкой и поднёс к губам.
– Саша, Саша, не пей, из этой кружки таджик пил! – прокричал из комнаты женский голос.
Уртабаев резко повернулся к окну.
– Замолчи, – спокойно сказал мужчина, поставил на место кружку и, отерев лицо платком, вошёл в дом…
– Ну вот, одним словом, мы будем иметь здесь величайший в мире хлопковый агрокомбинат. Чтобы дать вам понятие о размерах работ, достаточно сказать, что всё это требует десяти миллионов кубометров земляных работ, трёхсот шестидесяти тысяч кубометров гражданских сооружений, двадцати пяти тысяч кубометров бетонных и проведения узкоколейки от пристани на Пяндже длиной в сто двадцать пять километров. По размерам с нашей ирригационной системой могут конкурировать лишь две мировые системы: Империал-Виллей и Индийская, с той разницей, что наша, начатая без необходимых подготовительных работ, в будущем году должна быть в основном закончена. Для этого нам надо вынимать каждый месяц не менее двух миллионов кубометров земли.
Уртабаев сложил карту.
По улице двигалась вереница осликов, серых, как пыль. На осликах восседали старики в полосатых халатах. На головах у стариков качались белые чалмы, огромные, как купола. Головы под тяжестью чалм сонно клонились вниз, колыхаясь в такт медлительной поступи ослика, словно головы фарфоровых китайцев.
Уртабаев сошёл с дороги. Прожжённые солнцем лица дехкан напоминали маски, отлитые из бронзы. Одно лицо показалось Уртабаеву знакомым. Он приостановился, стараясь припомнить. Ослики просеменили мимо, обдавая его облаком пыли. Уртабаев зашагал дальше, всё ещё щуря глаза.
«Кривой, левого глаза нет… Где ж это я его видел?»
Дойдя до дома, он остановился у двери, машинально тыкая ключом невпопад.
– Саид!
Уртабаев оглянулся. У входа на веранду стояла Синицына. Солнце слепило глаза; чтобы разглядеть её, Уртабаев должен был сощурить веки. Она стояла внизу в красном сарафане, открыв солнцу свои шоколадные плечи. Её чёрные волосы, стекающие на лоб из-под красного платка, отливали густой синевой. В руках у неё был букет не распустившейся ещё белой акации. Она держала букет цветами вниз, осторожно, чтобы не запачкать платье; казалось, что она держит ветку, обмоченную в молоке, застывшем на ней крупными каплями (если ветку встряхнуть, капли посыплются на песок).
– Саид, с кем это вы проходили по улице мимо парткома? Мужчины такие смешные, в чулках, один с трубкой.
– Это американские инженеры. Приехали к нам на работу.
– Интересные?
– Не знаю. Кажется толковые. Какая вы сегодня красивая!
– Только сегодня? Это не комплимент.
– Для меня всегда. Я вас люблю.
– Не надо объясняться в любви во всякое время дня, Саид. О любви женщине надо говорить вечером, не обязательно при луне, но обязательно в прохладе или по крайней мере в тени. Говорить о любви на жаре, когда человек потеет и еле дышит от зноя, нелепо и неуместно.
– Моя любовь густа, как тень цветущего урюка, в которой вы можете всегда укрыться.
– Любовь не может быть как тень. Любовь горяча, а не прохладна. Вы мне говорили вчера, что ваша любовь как солнце, в лучах которого я расцвету ещё пышнее. Может быть, я спутала, но во всяком случае что-то в этом роде. Завтра куплю блокнот и буду записывать ваши изречения.
– Если вы не любите солнца, не стойте на жаре. Зайдите ко мне в комнату, у меня прохладно.
– Не могу, тороплюсь. Ну, не делайте обиженного лица, досижу у вас минутку на веранде, но с одним условием: если расскажете что-нибудь интересное.
– Я вас люблю.
– Это я слышу каждый день. Это неинтересно и не ново.
– Я вас люблю сегодня больше, чем вчера. Для меня это всегда ново.
– Для меня нет. Скажите что-нибудь действительно интересное.
– Разведитесь со своим мужем…
– Это я тоже слыхала. Могу сказать дальше наизусть: будьте моей женой; оставайтесь навсегда в Таджикистане; судьбы мира будут решаться на Востоке; Таджикистан – это окно в Индию; будем сидеть вместе у этого окошка…
– Это уже не я говорю, это вы.
– Насчёт окошка? Да, правда, вы не признаёте уменьшенных масштабов. У вас всё увеличено. Не окошко, а обязательно ворота. Знаете, по-русски есть пословица: уставился как баран на новые ворота. Меня это занятие не устраивает. Я никогда не смотрю на чужие ворота, а просто отворяю их и вхожу.
– Почему же чужие? Разве Индия – чужие ворота? В Индии живёт миллион таджиков…
– Знаю, знаю, а в Афганистане четыре.
– Разве вы не верите, что мы скоро войдём в эти ворота?
– Долго ждать. Входите уж как-нибудь без меня. Пришлите телеграмму из Бомбея, – обязательно приеду посмотреть. Когда-то «Ким» не давал мне спать по ночам. Не наш КИМ, а киплинговский. Вы ведь неграмотный, кроме восточных поэтов и политической литературы, ничего не читаете. Почитайте Киплинга, он об Индии рассказывает куда лучше вас. А ведь он там жил и родился, а вам только хотелось бы туда попасть. У вас это должно получаться красивее. Желание красивее реальности.
– Вы всегда шутите.
– А разве нельзя?
– С любовью нельзя. Вас никто ещё не любил по-настоящему.
– Как же, как же! Ведь русские вообще не умеют любить, только таджики. И это слыхала. Поэтому таджики покупали возлюбленную, как кота в мешке, и от большой любви не давали ей всю жизнь вылезать из мешка. Главное – дёшево и верно.
– Мы – отсталая страна, и издеваться над нами нехорошо.
– Обиделся! Нельзя пошутить даже? Ну, не буду. Перестаньте дуться. Хотите, я расскажу вам новость? Организуем спортплощадку, договорились уже с Ерёминым. Будет у нас теннисный корт. Выучу вас играть в теннис. Большая, просторная площадка. Не радуетесь?…
– Если тебе тесны туфли, что толку в мирском просторе?
– Туфли – это, по-видимому, я?
– Это старинная таджикская пословица.
– Плохая пословица. Если тебе тесны туфли, купи себе другие.
– А если других не хочешь или не можешь купить?
– Тогда терпи и не жалуйся.
– Неужели вы меня совсем, совсем не любите? Иногда вы бываете такая ласковая, а сегодня вы опять говорите со мной, как с чужим.
– Знаете, как сказано в коране: «Не будьте слишком ласковы в словах ваших, чтобы в том, у кого в сердце есть болезнь, не было желания на вас». Здорово помню, а?
– С каких это пор в своих поступках вы стали руководиться кораном?
– Со вчерашнего дня. Кригер подарил мне коран в русском переводе, читала до двух часов ночи. Скучная книжка. Вы хорошо знаете коран?
– Знаю, я ведь учился в медресе. Скажите, вы любите своего мужа? Ведь вы его не любите.
– «Тех, которые будут клеветать на замужних женщин и не представят четырёх свидетелей, наказывайте семьюдесятью ударами».
– У вас хорошая память. Разве констатирование факта есть клевета? Почему вы не разведётесь с ним? Это у нас только мужья удерживают жён и убивают, если она хочет уйти. Он ведь умный, партиец, он не будет вас удерживать. Почему вы не хотите быть моей женой?
– «Запрещается брак с замужними женщинами, за исключением тех, которыми овладела десница ваша».
– Я ведь прошу вас об этом исключении уже давно Дайте моей деснице овладеть вами.
– Просящий может в лучшем случае получить, но никогда не овладеть. Это – понятия прямо противоположные.
– Как я должен это истолковать?
– Чему же вас учили в медресе, если для каждой фразы вам нужно готовое толкование! Ну, мне пора. Хотите, приходите сегодня к Кригеру, соберутся ребята, проводите меня потом домой.
– Не могу, у меня вечером совещание. И не люблю я этого Кригера. Что у вас с ним общего?
– Очень занятный человек. Не можете – не надо. Если завтра у меня будет настроение, приду к вам слушать персидские стихи, только если будут очень хорошие. Не обязательно Саади и не обязательно о любви.
Она сбежала по ступенькам, потрясая букетом, и несколько белых капель скатилось на песок.
Во дворе столовой техперсонала стояли глаголем два длинных стола на козлах. За столами сидело десятка два мужчин с багровой грудью, сквозившей клином в распахе белых рубах, и с багровыми руками, обнажёнными до локтей – словно впопыхах, вместе с рукавами, засучили прилипшую к ним кожу. На столах топорщились пухлые папки, затрёпанные блокноты, стоял вислогубый кувшин, полный жёлтой кипячёной мути, и десяток пиал. В воздухе тонко звенели комары, приветствуя приближение вечера.
Поднялся долговязый человек с длинной шеей, похожий на удивлённую птицу.
– Это главный инженер, товарищ Четверяков, – пояснила Полозова.
На человеке было старомодное пенсне на чёрном шёлковом шнурочке, взятое напрокат из фильма «Броненосец Потемкин».
– Товарищи, когда возникла идея нашего строительства, вызванный в Таджикистан для консультации крупный американский инженер Гортон, ознакомившись с местными условиями, решил, что закончить строительство в столь короткие сроки невозможно. Он тогда же иронически заявил, что будет неправ в одном случае: если наш местный ручной труд окажется продуктивнее машинного. Мы знаем, товарищи, не один случай, когда иностранные консультанты ошибались, заявляя о невыполнимости той или иной из наших строек в намеченные сроки. Поэтому, будучи назначен сюда главным инженером, я не придерживался точки зрения инженера Гортона. Я заявил, что, несмотря на все исключительные трудности, строительство можно закончить в срок при двух условиях: при условии стопроцентной механизации работ и при условии обеспечения строительства необходимым транспортом…
Смеркалось. По небу скользило одинокое облако, быстро, как губка, впитывая тень.
– …К сожалению, осуществление этого плана на практике не было обеспечено. Наша печать много и красиво писала о двадцати шести экскаваторах, о стальной армии, призванной покорить пустыню, но очень мало сделала в том направлении, чтобы экскаваторы эти действительно в кратчайший срок попали на наше строительство, не залёживаясь по узловым станциям, и чтобы строительству была предоставлена возможность перебросить их на нужные участки. Недавнее постановление Совнаркома требует от нас к весне будущего года орошения восьмидесяти тысяч га новых земель и переключения питания существующих туземных систем на инженерный магистральный канал. Таким образом, мы должны дать к весне под сев около ста тысяч га…
Человек в пенсне, расположив исписанные листки веером, быстро выдернул нужный козырь.
– …Для того чтобы произвести необходимые работы, нам надо перевозить с пристани в среднем около сорока вагонов в сутки. К строительству узкоколейки от пристани к голове магистрали канала мы до сих пор не можем приступить, так как бельгийская фирма, которой были заказаны рельсы, вопреки соглашению обещает сдать их на месяц позже установленного срока. Вместе с переброской грузов внутри строительства нам нужен транспорт для перевоза в среднем ста вагонов в сутки. Для этой цели нам необходимо было по плану около 250 грузовых машин полуторатонок, 150 гусеничных тракторов Клетраков, около 50 Катерпиллеров, гужевой транспорт в 1200 лошадей и в течение одного месяца 4000 верблюдов…
Кларк внимательно записывал в блокнот.
– …Так вот, по сегодняшний день вместо 250 грузовиков мы получили ровно 50 и ни одного Клетрака. Можно ли удивляться после этого, что вместо двадцати шести экскаваторов на головной участок переброшено пока два, из которых работает только один, да и тот постоянно простаивает из-за несвоевременного подвоза горючего? Плановые цифры помесячных перевозок вследствие постоянных недовыполнении растут до чудовищных размеров, с которыми не в состоянии справиться никакая узкоколейка…
По двору расползалась тень, мягкая, как туман, оседала на суровых лицах людей, в изломах морщин, на стекляшках четверяковских пенсне, на донышках пустых пиал.
Четверяков откашлялся, вытер лоб. В прорыв ворвалась тишина, звенящая, как камертон, тоненькой трелью комариной флейты.
– …Можно заменить недостающие полуторатонки и Клетраки гужевым транспортом. Для этого надо иметь 8700 лошадей и 5000 верблюдов. Такого количества лошадей и верблюдов мы достать, конечно, не и состоянии, да и прокормить их здесь нечем. Таким образом, транспорта у нас нет, нет и механизации работ, потому что машины, получаемые с чудовищным запозданием не могут быть своевременно переброшены на участки…
– Оказывается, Гортон был прав! – сказал по-английски Баркер.
Фраза хлюпнула, как камень. Четверяков заинтересовался:
– Что сказал американский инженер? Переведите, пожалуйста!
– Инженер, не знаю фамилии, кажется Баркер, говорит: из сказанного вами явствует, что Гортон был прав.
Произошла небольшая заминка.
– Коллега американский инженер плохо меня понял, – нацелился на Баркера стеклами своих пенсне Четверяков. – Речь идет не о физической невозможности, которую констатировал инженер Гортон и которую мы отрицали и продолжаем отрицать. Речь идёт лишь о совокупности объективных причин, которые, несмотря на принципиальную выполнимость строительства, сорвали нам в данном случае его выполнение. Переведите, пожалуйста… Да… Но, может быть, недостающие машины можно действительно заменить ручным трудом? Согласно плану при стопроцентной механизации нам нужны в разные месяцы от четырёх до одиннадцати тысяч рабочих. Эта цифра минимум. На Турксибе для выполнения тех же земляных работ было занято сорок тысяч рабочих. Сколько же мы имеем рабочих на сегодняшний день? Четыреста восемнадцать! Десять процентов той рабочей силы, которая нам необходима в наименее напряжённые месяцы! Я не буду сейчас говорить о качестве этой рабочей силы. Я думаю, одна только эта цифра достаточно ярко показывает, что браться за разрешение нашей проблемы с такими силами нельзя. И молчать, делая вид, что мы разрешаем эту проблему, – тоже нельзя. Это значит обманывать партию, обманывать хозяйственные органы, обманывать всю общественность. Надо сказать во всеуслышание: без механизации, без транспорта и без рабочей силы оросительной системы нам здесь не построить.
Он откашлялся и повысил голос:
– Товарищи, я инженер, а не фокусник. Я отвечаю за это строительство и наметил условия его выполнения. Ни одно из условий не реализовано. Кричать в этой обстановке, что решение партии и Совнаркома будет выполнено, несмотря ни на какие препятствия, как об этом пишет одна из наших газет, значит втирать очки и себе и другим. Максимум, что мы можем сделать при настоящем положении работ, это оросить до весны двадцать тысяч га, и то если соответствующие хозяйственные организации сдержат перед нами свои обязательства.
Инженеры с участков говорили кратко, часто перебивая друг друга, горячились, совали кому-то под нос какие-то бумажки. Полозова с трудом успевала переводить. Кларк слушал внимательно, переспрашивал, записывал отдельные цифры.
Принесли две керосиновые лампы и поставили на концах столов. За лампами длинной спиралью потянулись комары. Люди отмахивались от них механически, били их терпеливо на лице, на шее. От взмахов рук взлетали длинные тени, исчезали и взлетали опять, скользя над столами, как летучие мыши.
Инженер, которого Кларк видел уже сегодня на веранде и которого Полозова называла Немировским, пространно зачитывал по записке длинный перечень цифр. Его сменил другой. Все говорили об одном: нет машин, нет запасных частей, машины портятся от невообразимой пыли и после нескольких дней работы идут в ремонт, нет мало-мальски сносных помещений для рабочих, рабочие бегут, плохо со снабжением, вчера целая смена отказалась выйти на работу, на участках не хватает питьевой воды, участились заболевания малярией, нет строительного материала, не подвезли горючего, выполнено восемь процентов задания…
– Дайте-ка мне слово! – поднялся человек, большой, как преувеличение.
– Это начальник строительства Ерёмин, – пояснила американцам Полозова.
– Слушаю я вас, товарищи, и удивляюсь, как это ещё никто не предложил законсервировать всё строительство. Одному пыльно, другому жарко, третьему воды попить негде. Как это действительно правление не додумалось вместо экскаваторов привезти сюда сначала пылесосы и расставить по участкам ларьки с лимонадом! Слушать стыдно! Четверяков, тот хоть до конца договаривает, что думает: «Не дали транспорта столько, сколько я запросил, – без транспорта не сделаю». А может быть, вам интересно, сколько из этих пятидесяти полуторатонок, которые нам дали, действительно находится в эксплуатации? Об этом товарищ Четверяков ничего не сказал, так я скажу. Половина стоит поломана, в ремонте. Каждые три дня одна машина выходит из строя. Шофёры словно заключили между собой договор на соревнование – кто скорее поломает свою машину. Стройматериалами машины не догружают, а зато перегружают пассажирами. Выходите-ка на дорогу и полюбуйтесь, – не грузовики, а автобусы какие-то. Горючего вам не подвозят, а вот спирт подвозят аккуратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Саша, Саша, не пей, из этой кружки таджик пил! – прокричал из комнаты женский голос.
Уртабаев резко повернулся к окну.
– Замолчи, – спокойно сказал мужчина, поставил на место кружку и, отерев лицо платком, вошёл в дом…
– Ну вот, одним словом, мы будем иметь здесь величайший в мире хлопковый агрокомбинат. Чтобы дать вам понятие о размерах работ, достаточно сказать, что всё это требует десяти миллионов кубометров земляных работ, трёхсот шестидесяти тысяч кубометров гражданских сооружений, двадцати пяти тысяч кубометров бетонных и проведения узкоколейки от пристани на Пяндже длиной в сто двадцать пять километров. По размерам с нашей ирригационной системой могут конкурировать лишь две мировые системы: Империал-Виллей и Индийская, с той разницей, что наша, начатая без необходимых подготовительных работ, в будущем году должна быть в основном закончена. Для этого нам надо вынимать каждый месяц не менее двух миллионов кубометров земли.
Уртабаев сложил карту.
По улице двигалась вереница осликов, серых, как пыль. На осликах восседали старики в полосатых халатах. На головах у стариков качались белые чалмы, огромные, как купола. Головы под тяжестью чалм сонно клонились вниз, колыхаясь в такт медлительной поступи ослика, словно головы фарфоровых китайцев.
Уртабаев сошёл с дороги. Прожжённые солнцем лица дехкан напоминали маски, отлитые из бронзы. Одно лицо показалось Уртабаеву знакомым. Он приостановился, стараясь припомнить. Ослики просеменили мимо, обдавая его облаком пыли. Уртабаев зашагал дальше, всё ещё щуря глаза.
«Кривой, левого глаза нет… Где ж это я его видел?»
Дойдя до дома, он остановился у двери, машинально тыкая ключом невпопад.
– Саид!
Уртабаев оглянулся. У входа на веранду стояла Синицына. Солнце слепило глаза; чтобы разглядеть её, Уртабаев должен был сощурить веки. Она стояла внизу в красном сарафане, открыв солнцу свои шоколадные плечи. Её чёрные волосы, стекающие на лоб из-под красного платка, отливали густой синевой. В руках у неё был букет не распустившейся ещё белой акации. Она держала букет цветами вниз, осторожно, чтобы не запачкать платье; казалось, что она держит ветку, обмоченную в молоке, застывшем на ней крупными каплями (если ветку встряхнуть, капли посыплются на песок).
– Саид, с кем это вы проходили по улице мимо парткома? Мужчины такие смешные, в чулках, один с трубкой.
– Это американские инженеры. Приехали к нам на работу.
– Интересные?
– Не знаю. Кажется толковые. Какая вы сегодня красивая!
– Только сегодня? Это не комплимент.
– Для меня всегда. Я вас люблю.
– Не надо объясняться в любви во всякое время дня, Саид. О любви женщине надо говорить вечером, не обязательно при луне, но обязательно в прохладе или по крайней мере в тени. Говорить о любви на жаре, когда человек потеет и еле дышит от зноя, нелепо и неуместно.
– Моя любовь густа, как тень цветущего урюка, в которой вы можете всегда укрыться.
– Любовь не может быть как тень. Любовь горяча, а не прохладна. Вы мне говорили вчера, что ваша любовь как солнце, в лучах которого я расцвету ещё пышнее. Может быть, я спутала, но во всяком случае что-то в этом роде. Завтра куплю блокнот и буду записывать ваши изречения.
– Если вы не любите солнца, не стойте на жаре. Зайдите ко мне в комнату, у меня прохладно.
– Не могу, тороплюсь. Ну, не делайте обиженного лица, досижу у вас минутку на веранде, но с одним условием: если расскажете что-нибудь интересное.
– Я вас люблю.
– Это я слышу каждый день. Это неинтересно и не ново.
– Я вас люблю сегодня больше, чем вчера. Для меня это всегда ново.
– Для меня нет. Скажите что-нибудь действительно интересное.
– Разведитесь со своим мужем…
– Это я тоже слыхала. Могу сказать дальше наизусть: будьте моей женой; оставайтесь навсегда в Таджикистане; судьбы мира будут решаться на Востоке; Таджикистан – это окно в Индию; будем сидеть вместе у этого окошка…
– Это уже не я говорю, это вы.
– Насчёт окошка? Да, правда, вы не признаёте уменьшенных масштабов. У вас всё увеличено. Не окошко, а обязательно ворота. Знаете, по-русски есть пословица: уставился как баран на новые ворота. Меня это занятие не устраивает. Я никогда не смотрю на чужие ворота, а просто отворяю их и вхожу.
– Почему же чужие? Разве Индия – чужие ворота? В Индии живёт миллион таджиков…
– Знаю, знаю, а в Афганистане четыре.
– Разве вы не верите, что мы скоро войдём в эти ворота?
– Долго ждать. Входите уж как-нибудь без меня. Пришлите телеграмму из Бомбея, – обязательно приеду посмотреть. Когда-то «Ким» не давал мне спать по ночам. Не наш КИМ, а киплинговский. Вы ведь неграмотный, кроме восточных поэтов и политической литературы, ничего не читаете. Почитайте Киплинга, он об Индии рассказывает куда лучше вас. А ведь он там жил и родился, а вам только хотелось бы туда попасть. У вас это должно получаться красивее. Желание красивее реальности.
– Вы всегда шутите.
– А разве нельзя?
– С любовью нельзя. Вас никто ещё не любил по-настоящему.
– Как же, как же! Ведь русские вообще не умеют любить, только таджики. И это слыхала. Поэтому таджики покупали возлюбленную, как кота в мешке, и от большой любви не давали ей всю жизнь вылезать из мешка. Главное – дёшево и верно.
– Мы – отсталая страна, и издеваться над нами нехорошо.
– Обиделся! Нельзя пошутить даже? Ну, не буду. Перестаньте дуться. Хотите, я расскажу вам новость? Организуем спортплощадку, договорились уже с Ерёминым. Будет у нас теннисный корт. Выучу вас играть в теннис. Большая, просторная площадка. Не радуетесь?…
– Если тебе тесны туфли, что толку в мирском просторе?
– Туфли – это, по-видимому, я?
– Это старинная таджикская пословица.
– Плохая пословица. Если тебе тесны туфли, купи себе другие.
– А если других не хочешь или не можешь купить?
– Тогда терпи и не жалуйся.
– Неужели вы меня совсем, совсем не любите? Иногда вы бываете такая ласковая, а сегодня вы опять говорите со мной, как с чужим.
– Знаете, как сказано в коране: «Не будьте слишком ласковы в словах ваших, чтобы в том, у кого в сердце есть болезнь, не было желания на вас». Здорово помню, а?
– С каких это пор в своих поступках вы стали руководиться кораном?
– Со вчерашнего дня. Кригер подарил мне коран в русском переводе, читала до двух часов ночи. Скучная книжка. Вы хорошо знаете коран?
– Знаю, я ведь учился в медресе. Скажите, вы любите своего мужа? Ведь вы его не любите.
– «Тех, которые будут клеветать на замужних женщин и не представят четырёх свидетелей, наказывайте семьюдесятью ударами».
– У вас хорошая память. Разве констатирование факта есть клевета? Почему вы не разведётесь с ним? Это у нас только мужья удерживают жён и убивают, если она хочет уйти. Он ведь умный, партиец, он не будет вас удерживать. Почему вы не хотите быть моей женой?
– «Запрещается брак с замужними женщинами, за исключением тех, которыми овладела десница ваша».
– Я ведь прошу вас об этом исключении уже давно Дайте моей деснице овладеть вами.
– Просящий может в лучшем случае получить, но никогда не овладеть. Это – понятия прямо противоположные.
– Как я должен это истолковать?
– Чему же вас учили в медресе, если для каждой фразы вам нужно готовое толкование! Ну, мне пора. Хотите, приходите сегодня к Кригеру, соберутся ребята, проводите меня потом домой.
– Не могу, у меня вечером совещание. И не люблю я этого Кригера. Что у вас с ним общего?
– Очень занятный человек. Не можете – не надо. Если завтра у меня будет настроение, приду к вам слушать персидские стихи, только если будут очень хорошие. Не обязательно Саади и не обязательно о любви.
Она сбежала по ступенькам, потрясая букетом, и несколько белых капель скатилось на песок.
Во дворе столовой техперсонала стояли глаголем два длинных стола на козлах. За столами сидело десятка два мужчин с багровой грудью, сквозившей клином в распахе белых рубах, и с багровыми руками, обнажёнными до локтей – словно впопыхах, вместе с рукавами, засучили прилипшую к ним кожу. На столах топорщились пухлые папки, затрёпанные блокноты, стоял вислогубый кувшин, полный жёлтой кипячёной мути, и десяток пиал. В воздухе тонко звенели комары, приветствуя приближение вечера.
Поднялся долговязый человек с длинной шеей, похожий на удивлённую птицу.
– Это главный инженер, товарищ Четверяков, – пояснила Полозова.
На человеке было старомодное пенсне на чёрном шёлковом шнурочке, взятое напрокат из фильма «Броненосец Потемкин».
– Товарищи, когда возникла идея нашего строительства, вызванный в Таджикистан для консультации крупный американский инженер Гортон, ознакомившись с местными условиями, решил, что закончить строительство в столь короткие сроки невозможно. Он тогда же иронически заявил, что будет неправ в одном случае: если наш местный ручной труд окажется продуктивнее машинного. Мы знаем, товарищи, не один случай, когда иностранные консультанты ошибались, заявляя о невыполнимости той или иной из наших строек в намеченные сроки. Поэтому, будучи назначен сюда главным инженером, я не придерживался точки зрения инженера Гортона. Я заявил, что, несмотря на все исключительные трудности, строительство можно закончить в срок при двух условиях: при условии стопроцентной механизации работ и при условии обеспечения строительства необходимым транспортом…
Смеркалось. По небу скользило одинокое облако, быстро, как губка, впитывая тень.
– …К сожалению, осуществление этого плана на практике не было обеспечено. Наша печать много и красиво писала о двадцати шести экскаваторах, о стальной армии, призванной покорить пустыню, но очень мало сделала в том направлении, чтобы экскаваторы эти действительно в кратчайший срок попали на наше строительство, не залёживаясь по узловым станциям, и чтобы строительству была предоставлена возможность перебросить их на нужные участки. Недавнее постановление Совнаркома требует от нас к весне будущего года орошения восьмидесяти тысяч га новых земель и переключения питания существующих туземных систем на инженерный магистральный канал. Таким образом, мы должны дать к весне под сев около ста тысяч га…
Человек в пенсне, расположив исписанные листки веером, быстро выдернул нужный козырь.
– …Для того чтобы произвести необходимые работы, нам надо перевозить с пристани в среднем около сорока вагонов в сутки. К строительству узкоколейки от пристани к голове магистрали канала мы до сих пор не можем приступить, так как бельгийская фирма, которой были заказаны рельсы, вопреки соглашению обещает сдать их на месяц позже установленного срока. Вместе с переброской грузов внутри строительства нам нужен транспорт для перевоза в среднем ста вагонов в сутки. Для этой цели нам необходимо было по плану около 250 грузовых машин полуторатонок, 150 гусеничных тракторов Клетраков, около 50 Катерпиллеров, гужевой транспорт в 1200 лошадей и в течение одного месяца 4000 верблюдов…
Кларк внимательно записывал в блокнот.
– …Так вот, по сегодняшний день вместо 250 грузовиков мы получили ровно 50 и ни одного Клетрака. Можно ли удивляться после этого, что вместо двадцати шести экскаваторов на головной участок переброшено пока два, из которых работает только один, да и тот постоянно простаивает из-за несвоевременного подвоза горючего? Плановые цифры помесячных перевозок вследствие постоянных недовыполнении растут до чудовищных размеров, с которыми не в состоянии справиться никакая узкоколейка…
По двору расползалась тень, мягкая, как туман, оседала на суровых лицах людей, в изломах морщин, на стекляшках четверяковских пенсне, на донышках пустых пиал.
Четверяков откашлялся, вытер лоб. В прорыв ворвалась тишина, звенящая, как камертон, тоненькой трелью комариной флейты.
– …Можно заменить недостающие полуторатонки и Клетраки гужевым транспортом. Для этого надо иметь 8700 лошадей и 5000 верблюдов. Такого количества лошадей и верблюдов мы достать, конечно, не и состоянии, да и прокормить их здесь нечем. Таким образом, транспорта у нас нет, нет и механизации работ, потому что машины, получаемые с чудовищным запозданием не могут быть своевременно переброшены на участки…
– Оказывается, Гортон был прав! – сказал по-английски Баркер.
Фраза хлюпнула, как камень. Четверяков заинтересовался:
– Что сказал американский инженер? Переведите, пожалуйста!
– Инженер, не знаю фамилии, кажется Баркер, говорит: из сказанного вами явствует, что Гортон был прав.
Произошла небольшая заминка.
– Коллега американский инженер плохо меня понял, – нацелился на Баркера стеклами своих пенсне Четверяков. – Речь идет не о физической невозможности, которую констатировал инженер Гортон и которую мы отрицали и продолжаем отрицать. Речь идёт лишь о совокупности объективных причин, которые, несмотря на принципиальную выполнимость строительства, сорвали нам в данном случае его выполнение. Переведите, пожалуйста… Да… Но, может быть, недостающие машины можно действительно заменить ручным трудом? Согласно плану при стопроцентной механизации нам нужны в разные месяцы от четырёх до одиннадцати тысяч рабочих. Эта цифра минимум. На Турксибе для выполнения тех же земляных работ было занято сорок тысяч рабочих. Сколько же мы имеем рабочих на сегодняшний день? Четыреста восемнадцать! Десять процентов той рабочей силы, которая нам необходима в наименее напряжённые месяцы! Я не буду сейчас говорить о качестве этой рабочей силы. Я думаю, одна только эта цифра достаточно ярко показывает, что браться за разрешение нашей проблемы с такими силами нельзя. И молчать, делая вид, что мы разрешаем эту проблему, – тоже нельзя. Это значит обманывать партию, обманывать хозяйственные органы, обманывать всю общественность. Надо сказать во всеуслышание: без механизации, без транспорта и без рабочей силы оросительной системы нам здесь не построить.
Он откашлялся и повысил голос:
– Товарищи, я инженер, а не фокусник. Я отвечаю за это строительство и наметил условия его выполнения. Ни одно из условий не реализовано. Кричать в этой обстановке, что решение партии и Совнаркома будет выполнено, несмотря ни на какие препятствия, как об этом пишет одна из наших газет, значит втирать очки и себе и другим. Максимум, что мы можем сделать при настоящем положении работ, это оросить до весны двадцать тысяч га, и то если соответствующие хозяйственные организации сдержат перед нами свои обязательства.
Инженеры с участков говорили кратко, часто перебивая друг друга, горячились, совали кому-то под нос какие-то бумажки. Полозова с трудом успевала переводить. Кларк слушал внимательно, переспрашивал, записывал отдельные цифры.
Принесли две керосиновые лампы и поставили на концах столов. За лампами длинной спиралью потянулись комары. Люди отмахивались от них механически, били их терпеливо на лице, на шее. От взмахов рук взлетали длинные тени, исчезали и взлетали опять, скользя над столами, как летучие мыши.
Инженер, которого Кларк видел уже сегодня на веранде и которого Полозова называла Немировским, пространно зачитывал по записке длинный перечень цифр. Его сменил другой. Все говорили об одном: нет машин, нет запасных частей, машины портятся от невообразимой пыли и после нескольких дней работы идут в ремонт, нет мало-мальски сносных помещений для рабочих, рабочие бегут, плохо со снабжением, вчера целая смена отказалась выйти на работу, на участках не хватает питьевой воды, участились заболевания малярией, нет строительного материала, не подвезли горючего, выполнено восемь процентов задания…
– Дайте-ка мне слово! – поднялся человек, большой, как преувеличение.
– Это начальник строительства Ерёмин, – пояснила американцам Полозова.
– Слушаю я вас, товарищи, и удивляюсь, как это ещё никто не предложил законсервировать всё строительство. Одному пыльно, другому жарко, третьему воды попить негде. Как это действительно правление не додумалось вместо экскаваторов привезти сюда сначала пылесосы и расставить по участкам ларьки с лимонадом! Слушать стыдно! Четверяков, тот хоть до конца договаривает, что думает: «Не дали транспорта столько, сколько я запросил, – без транспорта не сделаю». А может быть, вам интересно, сколько из этих пятидесяти полуторатонок, которые нам дали, действительно находится в эксплуатации? Об этом товарищ Четверяков ничего не сказал, так я скажу. Половина стоит поломана, в ремонте. Каждые три дня одна машина выходит из строя. Шофёры словно заключили между собой договор на соревнование – кто скорее поломает свою машину. Стройматериалами машины не догружают, а зато перегружают пассажирами. Выходите-ка на дорогу и полюбуйтесь, – не грузовики, а автобусы какие-то. Горючего вам не подвозят, а вот спирт подвозят аккуратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69