Субъект явно под мухой.
В ожидании ухода незваного гостя он просматривает сегодняшние газеты.
Щелкнула открываемая задвижка.
– Извините, пожалуйста, еще раз… – бормочет мужчина, просовывая голову в дверь. – Пожалуйста, извините…
Лицо его кажется Релиху откуда-то знакомым. Впрочем, Релих не успевает к нему присмотреться. Субъект уже выскользнул в коридор.
Дочитав газеты, Релих принимается укладывать чемодан. Эта операция отнимает у него всегда очень много времени. Вещи, как правило, не влезают. Приходится с ними бороться, давить их в грудь коленом, чтобы заставить потесниться. Поэтому Релих укладывается всегда не спеша, накануне.
После длительных манипуляций ему удается наконец запереть чемодан. Тут только Релих с отчаянием припоминает, что забыл про костюм, который отдавал сегодня чистить и оставил на вешалке в передней. Ничего не поделаешь, придется расстегивать все сначала.
Он идет в переднюю. Костюма на вешалке нет. Более того, нет ни пальто, ни шляпы. Вот это здорово! Оказывается, застенчивый купальщик не зря перепутал номер.
Теперь все приключение не кажется вовсе Релиху забавным. Черт с ним, с костюмом, но пальто и шляпа! Как же ехать без пальто и без шляпы?
Он нажимает кнопку и вызывает коридорного. В конце концов, что это – отель или воровской притон? По всем правилам гостиница должна ему возместить убыток. Но завтрашний отъезд, видимо, придется отложить… О поимке вора нечего и думать. Уже больше получаса, как он успел покинуть гостиницу. Почему не является коридорный?
Релих со злостью нажимает кнопку еще и еще. Коридорного нет.
Выведенный из себя, Релих запирает номер и сам отправляется на поиски прислуги. В конце коридора он замечает группку людей, стучащихся в дверь чьего-то номера. Черная форма эсэсовца заставляет Релиха насторожиться…
Откуда ни возьмись перед ним вырастает знакомый бой, тот самый, который вчера притащил его чемодан.
– Послушайте! – в раздражении обращается к нему Релих. – Почему нельзя дозвониться коридорному?
Бой почтительно склоняет голову.
– Простите, пожалуйста, – говорит он вполголоса – Тут у нас случилось одно небольшое происшествие. За господином из 444-го номера пришли господа из гестапо. Господин в одном белье куда-то выскочил. Вот и ходят сейчас по всем комнатам, проверяют. Скоро, наверное, дойдут и до вашего номера…
Релих испытующе смотрит на парня. По конфиденциальному полушепоту, которым бой предупреждает, что скоро дойдут и до него, Релих готов заключить, что парень видел, как тот господин в кальсонах заходил к нему в номер. Но если даже и видел, все равно не скажет – это ясно по глазам.
Релих бормочет что-то невнятное и возвращается в комнату. У него пропала охота вызывать коридорного и взыскивать с гостиницы за украденные вещи. А ну их! Лучше не связываться! Потом не выпутаешься. Пальто и шляпу можно будет купить завтра с утра в магазине на углу.
Он останавливается в раздумье. Увидят пустую вешалку, могут спросить, где у него пальто и шляпа. Тогда получится еще хуже: как будто скрывал.
Он достает из чемодана дождевик и дорожную кепку и вешает их на видном месте. Опять весь чемодан придется упаковывать заново.
Четверть часа спустя в номер стучатся.
– Не заходил ли к вам сюда незнакомый человек? Нет? Извините за беспокойство. В гостинице обнаружен вор.
Заглянув в уборную, в ванную и потрогав портьеры, выходят, церемонно раскланиваясь.
– Кстати, из вашего номера вызывали коридорного?
– Да, я хотел… заказать покушать.
– Пожалуйста!
– Принесите мне шницель по-гамбургски и бутылку вермута.
– Сию минуту.
Доедая шницель и обильно запивая вермутом, Релих медленно обретает прежнее расположение духа. «Черт возьми, неужели даже в командировке нельзя пяти минут прожить без политики? Очевидно, нельзя».
Ему хочется поскорее уехать из этого беспокойного города. «Если того субчика поймают в моей одежде, могут еще возникнуть черт знает какие неприятности!»
Он искренне желает человеку, удравшему в его пальто, чтобы тот засыпался завтра же, но не раньше одиннадцати часов утра, когда уйдет парижский поезд. А еще лучше – послезавтра.
В двенадцать часов, когда Релих ложился спать, новый стук в дверь заставляет его вскочить на ноги. В испорченном настроении, с колотящимся сердцем он идет открывать.
Посыльный в картузе с надписью «Отель Империаль» протягивает ему объемистый сверток.
– Войдите. – Релих пропускает посыльного в комнату.
Разорвав бумагу, он обнаруживает свой костюм, пальто и чуть примятую шляпу.
– Кто это вам передал? – строго спрашивает он у посыльного.
– Один господин, фамилию не сказал.
– Он остановился в вашем отеле?
– Нет, он встретил меня случайно минут двадцать назад на Унтер ден Линден. Предложил, не отнесу ли я этот пакет. Поскольку я все равно шел в эту сторону… Пара марок всегда пригодится.
Релих достает десять марок и дает их низко кланяющемуся посыльному.
– Вот дырявая у меня башка! Чуть было не забыл! Этот господин просил вам передать, что он очень извиняется за беспокойство и никогда бы себе этого не позволил, если бы знал, с кем имеет дело.
– Хорошо, можете идти!
Релих в раздражении бросает на кресло чудом вернувшийся к нему костюм. Опять открывать чемодан!
«Интересно, откуда он успел узнать, кто я такой!»
Взор его падает на отвернувшийся воротник пальто и на красующееся там клеймо «Кооператив сотрудников и войск ОПТУ. Москва».
Он достает из кармана перочинный ножик и со злобой спарывает с пальто фабричную марку.
– Вот идиотизм!
Потом он выпивает залпом целый стаканчик вермута и, тщательно заперев дверь на ключ, тушит свет.
– Джентльмен! – бормочет он сквозь зубы, ложась в постель. – Ничего, голубчик, еще свернешь себе шею! В другой раз мой костюм тебя не спасет…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
«А в это время…», как принято говорить в фильмах.
А в это время всего в нескольких километрах на юго-запад, в квартале Вильмерсдорф, в большом каменном доме (второй подъезд, вход со двора), в одной из квартир четвертого этажа, на распластанном на полу тюфяке сидит человек (тот самый, которого Релих костит про себя) и спокойно снимает ботинки: по всем данным, он тоже собирается спать. Ботинки он уже раздобыл, равно как и костюм, правда, немного поношенный и мешковатый. Сняв пиджак и брюки, он аккуратно вешает их на спинку стула. Мокрые носки бережно прилаживает на батарею. Он изрядно промочил ноги – в такую паршивую погоду ни один уважающий себя человек не станет разгуливать по Берлину в ночных туфлях.
Теперь он тушит свет и, завернувшись в худенькое байковое одеяло, с удовольствием вытягивается на постели. Он охотно выпил бы стаканчик вина – это согрело бы и уберегло от насморка, но, поскольку вина нет, придется согреваться собственным теплом.
Он имеет все основания быть довольным счастливым исходом сегодняшней истории, но почему-то брюзжит. Во-первых, прощай чудесный костюм, пальто, ботинки и шляпа! За эти дни он имел возможность убедиться, что значит элегантная внешность: никто не обращает на тебя внимания и даже шпики церемонно сторонятся, уступая дорогу. Теперь все это облачение осталось в гостинице, вернее, оно уже лежит в гестапо вместе с безукоризненным паспортом доктора Клауса Зауэрвейна из Дрездена. Бедный доктор Зауэрвейн, всего полгода назад безвременно почивший в бозе от рака желудка, умер сегодня вторично, на этот раз уже вконец – политическая смерть куда непоправимее физической! Завтра придется ехать в подозрительном пиджачишке, без документов, кое-где пробираться на своих двоих, каждую минуту рискуя попасть в объятия черных ангелов.
Рисковать, когда в этом есть необходимость, – это одно, Но, располагая такими безупречными бумагами, вдруг, по собственной вине, очутиться без ничего…
«Да, да, по собственной вине! Будь добр, Эрнст, не разыгрывай по крайней мере безвинно пострадавшего агнца. Эти два дня ты вел себя как последний дурак. Если рассказать об этом товарищам, они устроят тебе изрядную головомойку. Никто и не поверит, что в серьезную минуту ты способен наглупить, как мальчишка.
Начать хотя бы с того, что, имея в кармане легальные бумаги, заграничную визу, железнодорожный билет, проживая в приличной гостинице и будучи обременен ответственным поручением, ты вздумал вчера идти к обойщику Готфриду Шефферу. Не только вздумал, но и пошел! За одно это тебя стоило бы исключить из партии. Солидный доктор Зауэрвейн накануне отъезда за границу идет в одиннадцать часов вечера на Алекс справляться, готова ли его кушетка! До чего остроумно! Право, Эрнст, когда тебе что-нибудь втемяшится, ты теряешь здравый рассудок. Странно, как это ты не засыпался еще вчера. Просто тебе дали двадцать четыре часа отсрочки…»
Впрочем, Эрнст явно раздражен и, как все раздраженные люди, изъясняется невнятно. Попробуем изложить все по порядку.
Прежде всего теперь (когда доктор Клаус Зауэрвейн лежит в ящике письменного стола гестапо), в Берлине, в Вильмерсдорфе, ворочаясь с боку на бок на неудобном тюфяке, опять временно проживает Эрнст Гейль. По шутливому заверению длинного Грегора, это самый популярный человек в Германии, популярнее Гитлера: каждый день десятки тысяч болванов по всей территории Третьей империи выкрикивают до хрипоты «Гейль Гитлер!». «Гитлер на втором месте, а „Гейль“ – на первом. Услышав в первый раз эту сомнительную остроту, Эрнст заверил, что, именно желая избавиться от такого неприятного соседства, он переменил фамилию.
Итак, накануне инцидента в гостинице Эрнст Гейль – в то время еще доктор Клаус Зауэрвейн – по известным соображениям, которые вот уже неделю не давали ему покоя, в одиннадцать часов вечера отправился на Кейбельштрассе, к обойщику Готфриду Шефферу, узнать, готова ли заказанная им кушетка. Он прекрасно отдавал себе отчет, что ходить туда не следует, – в его положении, отправляясь к Шефферу, он совершает тяжелый проступок. Однако толкавшие его побуждения были настолько мучительны и навязчивы, что Эрнст все-таки пошел. Он сразу же придумал великое множество аргументов, из которых явствовало, что, если он зайдет туда на минутку, ничего плохого получиться не может и все обойдется благополучно.
Сойдя на Алексе, он пошел по Пренцляуэраллее и, беззаботно размахивая тростью, свернул в первую улицу. На углу Кейбельштрассе он встретил Труду, одиннадцатилетнюю дочку Шеффера, и сделал вторую непростительную глупость, которая впоследствии оказалась для него спасительной: окликнул Труду по имени.
Труда, узнав в шикарном господине Эрнста, совсем растерялась, успела только шепнуть ему:
– Не ходите!
Эрнст повернулся на каблуке и, с интересом разглядывая номера домов, пошел обратно по направлению к Алексу, не преминув сделать третью непростительную глупость: кивнуть девочке, чтобы она следовала за ним.
У входа в подземку он подошел к девчушке и узнал от нее, что за папой пришли. Сейчас в мастерской обыск. Она успела схватить ящик и выскользнуть на улицу. Тут только Эрнст заметил, что девочка держит в руках деревянный ящичек.
Он спросил, куда она собиралась идти, и узнал, что она идет отнести ящик к дяде Францу. Эрнст сказал, что к дяде Францу ходить не надо. Франца Шеймана, по его сведениям, забрали еще третьего дня.
Эрнст посмотрел на растерянное лицо девочки. Ему стало ее жалко, и тут он совершил четвертую непростительную глупость, сказал девочке:
– Дай мне это.
И, взяв ящик под мышку, сошел вниз. Она догнала его у кассы подземки. Она забыла ему сказать: сегодня с утра к папе заходил старый господин, тот самый, который в прошлом месяце оставил Эрнсту записку. Он опять спрашивал про Эрнста и хотел передать записку, но папа сказал, что записок никаких не надо: пусть скажет так, папа запомнит. Тогда тот господин попросил известить Эрнста, что Роберт Умер три дня тому назад и оставил письмо и какие-то бумаги. Старый господин очень настаивал, чтобы Эрнст обязательно к нему зашел, а если не может зайти, то пусть позвонит и условится с ним где-нибудь в городе. Он говорил еще, что Роберт очень ждал Эрнста, все справлялся, не звонил ли тот, и если бы Эрнст повидался с Робертом, может быть, этого бы не было. Папа обещал, что обязательно Эрнсту передаст.
Эрнст переспросил, обкусывая папиросу, наверно ли старик говорил, что Роберт умер. Не послышалось ли ей?
Нет. Она слышала очень отчетливо. Старик сказал, что Роберта уже похоронили.
Эрнст кивнул головой, не спеша прошел на перрон и сел в первый поезд.
Известие, полученное от девочки, огорошило его. Некоторое время он сидел, погруженный в глубокое раздумье. Из раздумья вывел его сердитый субъект, предлагавший снять ящик со скамейки: пассажирам негде сесть. Эрнст, не прекословя, живо убрал ящик. На кой черт он вообще взял эту штуковину? Придется где-нибудь оставить.
Об изобретении Шеффера он знал понаслышке. Шеффер был старый преданный товарищ, стреляный воробей, хитрец и умница, на которого можно положиться, но имел свои маленькие слабости. Одной из таких слабостей была жилка изобретательства. Его ящик с пружинами, придуманный относительно недавно, успел уже попасть на полицейскую выставку в Ватикане, чем сам автор немало гордился.
По настоянию Шеффера, сундучок его имени был испробован вначале на нескольких людных собраниях. Эффект был внушительный, но уже во второй раз парня, открывавшего крышку, поймали, и партийная организация дальнейшее применение шефферовского ящика категорически запретила. Шеффер почти со слезами уверял, что парень попался размазня, и предлагал сам обслужить несколько собраний штурмовиков. Ему отказали и согласились на единственную форму использования «матраца» (так был наименован в шутку этот пружинный снаряд) – впредь разрешалось только оставлять его в поездах.
Эрнст, по собственному выражению, всегда был противником фокусов в серьезной партийной работе и шефферовского изобретательства не поощрял. На последней партийной конференции с цифрами в руках он доказал, во сколько человеческих жизней обошлось чрезмерное пристрастие многих товарищей к внешним проявлениям деятельности партии. Если на следующий день после прихода Гитлера к власти естественно и законно было стихийное стремление партийных масс показать терроризированным рабочим и всей запуганной стране, что партия существует по-прежнему, что ее не в состоянии сломить никакие репрессии, то сейчас пора уже стихийные вспышки переключить в русло практической работы. Все эти героические красные флаги, водружаемые ночью на верхушках заводских труб, листовки и пламенные надписи, появляющиеся вновь и вновь на стенах рабочих кварталов, переведенные на валюту рабочей крови, обошлись, пожалуй, слишком дорого.
долгое время партия измеряла свои успехи тиражами нелегальной литературы. Никто не подозревал, что многие коммунистические брошюры и листовки, даже отдельные номера «Роте фане» тщательно воспроизводятся в типографиях гестапо и проникают с утренней почтой в сотни рабочих квартир. Рабочие, поддаваясь провокации, не заявляли о получении этих газет и попадали в проскрипционные списки. Люди, покупавшие в оптических магазинах увеличительные стекла, попадали в черные списки предполагаемых читателей «Роте фане», ежедневно увеличивая ряды многотысячной армии товарищей, скомпрометированных политически и непригодных больше для активной партийной работы.
Выдумки изобретателей вроде Шеффера – все эти пакетики для ванили, обертки для мыла, ложные торговые проспекты, невинные томики классиков в издании «Универсальной библиотеки», где Сид повествовал Химене о злодействах гитлеровского режима, – Эрнст одобрял лишь постольку, поскольку они выполняли свое прямое назначение: не вызывая подозрений, доводили партийную литературу до ограниченного круга проверенных работников. Как материал для дальнейшей устной пропаганды она была полезна и необходима. Применяемая как предмет широкого потребления, она могла лишь облегчить провокаторскую работу гестапо.
Выступление Эрнста, поддержанное большинством товарищей, не осталось без отклика. Оно сигнализировало лишний раз о назревшей необходимости поворота в тактике партии.
Однако на неистощимую изобретательность рабочих, пробужденную подпольем и настойчиво искавшую применения, не сразу удалось надеть узду. Одним из таких неугомонных изобретателей, доставлявших партии немало хлопот, был именно обойщик Готфрид Шеффер с его «матрацем».
Сидя в вагоне подземки, Эрнст размышлял, как ему отвязаться от этой злосчастной поклажи. Он решил подняться на улицу и, пользуясь темнотой, оставить ящик в первой попавшейся подворотне, но тут же раздумал. Был ли это естественный протест человека, умеющего ценить хорошо сделанную вещь и не привыкшего бросаться ни чужим, ни своим трудом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В ожидании ухода незваного гостя он просматривает сегодняшние газеты.
Щелкнула открываемая задвижка.
– Извините, пожалуйста, еще раз… – бормочет мужчина, просовывая голову в дверь. – Пожалуйста, извините…
Лицо его кажется Релиху откуда-то знакомым. Впрочем, Релих не успевает к нему присмотреться. Субъект уже выскользнул в коридор.
Дочитав газеты, Релих принимается укладывать чемодан. Эта операция отнимает у него всегда очень много времени. Вещи, как правило, не влезают. Приходится с ними бороться, давить их в грудь коленом, чтобы заставить потесниться. Поэтому Релих укладывается всегда не спеша, накануне.
После длительных манипуляций ему удается наконец запереть чемодан. Тут только Релих с отчаянием припоминает, что забыл про костюм, который отдавал сегодня чистить и оставил на вешалке в передней. Ничего не поделаешь, придется расстегивать все сначала.
Он идет в переднюю. Костюма на вешалке нет. Более того, нет ни пальто, ни шляпы. Вот это здорово! Оказывается, застенчивый купальщик не зря перепутал номер.
Теперь все приключение не кажется вовсе Релиху забавным. Черт с ним, с костюмом, но пальто и шляпа! Как же ехать без пальто и без шляпы?
Он нажимает кнопку и вызывает коридорного. В конце концов, что это – отель или воровской притон? По всем правилам гостиница должна ему возместить убыток. Но завтрашний отъезд, видимо, придется отложить… О поимке вора нечего и думать. Уже больше получаса, как он успел покинуть гостиницу. Почему не является коридорный?
Релих со злостью нажимает кнопку еще и еще. Коридорного нет.
Выведенный из себя, Релих запирает номер и сам отправляется на поиски прислуги. В конце коридора он замечает группку людей, стучащихся в дверь чьего-то номера. Черная форма эсэсовца заставляет Релиха насторожиться…
Откуда ни возьмись перед ним вырастает знакомый бой, тот самый, который вчера притащил его чемодан.
– Послушайте! – в раздражении обращается к нему Релих. – Почему нельзя дозвониться коридорному?
Бой почтительно склоняет голову.
– Простите, пожалуйста, – говорит он вполголоса – Тут у нас случилось одно небольшое происшествие. За господином из 444-го номера пришли господа из гестапо. Господин в одном белье куда-то выскочил. Вот и ходят сейчас по всем комнатам, проверяют. Скоро, наверное, дойдут и до вашего номера…
Релих испытующе смотрит на парня. По конфиденциальному полушепоту, которым бой предупреждает, что скоро дойдут и до него, Релих готов заключить, что парень видел, как тот господин в кальсонах заходил к нему в номер. Но если даже и видел, все равно не скажет – это ясно по глазам.
Релих бормочет что-то невнятное и возвращается в комнату. У него пропала охота вызывать коридорного и взыскивать с гостиницы за украденные вещи. А ну их! Лучше не связываться! Потом не выпутаешься. Пальто и шляпу можно будет купить завтра с утра в магазине на углу.
Он останавливается в раздумье. Увидят пустую вешалку, могут спросить, где у него пальто и шляпа. Тогда получится еще хуже: как будто скрывал.
Он достает из чемодана дождевик и дорожную кепку и вешает их на видном месте. Опять весь чемодан придется упаковывать заново.
Четверть часа спустя в номер стучатся.
– Не заходил ли к вам сюда незнакомый человек? Нет? Извините за беспокойство. В гостинице обнаружен вор.
Заглянув в уборную, в ванную и потрогав портьеры, выходят, церемонно раскланиваясь.
– Кстати, из вашего номера вызывали коридорного?
– Да, я хотел… заказать покушать.
– Пожалуйста!
– Принесите мне шницель по-гамбургски и бутылку вермута.
– Сию минуту.
Доедая шницель и обильно запивая вермутом, Релих медленно обретает прежнее расположение духа. «Черт возьми, неужели даже в командировке нельзя пяти минут прожить без политики? Очевидно, нельзя».
Ему хочется поскорее уехать из этого беспокойного города. «Если того субчика поймают в моей одежде, могут еще возникнуть черт знает какие неприятности!»
Он искренне желает человеку, удравшему в его пальто, чтобы тот засыпался завтра же, но не раньше одиннадцати часов утра, когда уйдет парижский поезд. А еще лучше – послезавтра.
В двенадцать часов, когда Релих ложился спать, новый стук в дверь заставляет его вскочить на ноги. В испорченном настроении, с колотящимся сердцем он идет открывать.
Посыльный в картузе с надписью «Отель Империаль» протягивает ему объемистый сверток.
– Войдите. – Релих пропускает посыльного в комнату.
Разорвав бумагу, он обнаруживает свой костюм, пальто и чуть примятую шляпу.
– Кто это вам передал? – строго спрашивает он у посыльного.
– Один господин, фамилию не сказал.
– Он остановился в вашем отеле?
– Нет, он встретил меня случайно минут двадцать назад на Унтер ден Линден. Предложил, не отнесу ли я этот пакет. Поскольку я все равно шел в эту сторону… Пара марок всегда пригодится.
Релих достает десять марок и дает их низко кланяющемуся посыльному.
– Вот дырявая у меня башка! Чуть было не забыл! Этот господин просил вам передать, что он очень извиняется за беспокойство и никогда бы себе этого не позволил, если бы знал, с кем имеет дело.
– Хорошо, можете идти!
Релих в раздражении бросает на кресло чудом вернувшийся к нему костюм. Опять открывать чемодан!
«Интересно, откуда он успел узнать, кто я такой!»
Взор его падает на отвернувшийся воротник пальто и на красующееся там клеймо «Кооператив сотрудников и войск ОПТУ. Москва».
Он достает из кармана перочинный ножик и со злобой спарывает с пальто фабричную марку.
– Вот идиотизм!
Потом он выпивает залпом целый стаканчик вермута и, тщательно заперев дверь на ключ, тушит свет.
– Джентльмен! – бормочет он сквозь зубы, ложась в постель. – Ничего, голубчик, еще свернешь себе шею! В другой раз мой костюм тебя не спасет…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
«А в это время…», как принято говорить в фильмах.
А в это время всего в нескольких километрах на юго-запад, в квартале Вильмерсдорф, в большом каменном доме (второй подъезд, вход со двора), в одной из квартир четвертого этажа, на распластанном на полу тюфяке сидит человек (тот самый, которого Релих костит про себя) и спокойно снимает ботинки: по всем данным, он тоже собирается спать. Ботинки он уже раздобыл, равно как и костюм, правда, немного поношенный и мешковатый. Сняв пиджак и брюки, он аккуратно вешает их на спинку стула. Мокрые носки бережно прилаживает на батарею. Он изрядно промочил ноги – в такую паршивую погоду ни один уважающий себя человек не станет разгуливать по Берлину в ночных туфлях.
Теперь он тушит свет и, завернувшись в худенькое байковое одеяло, с удовольствием вытягивается на постели. Он охотно выпил бы стаканчик вина – это согрело бы и уберегло от насморка, но, поскольку вина нет, придется согреваться собственным теплом.
Он имеет все основания быть довольным счастливым исходом сегодняшней истории, но почему-то брюзжит. Во-первых, прощай чудесный костюм, пальто, ботинки и шляпа! За эти дни он имел возможность убедиться, что значит элегантная внешность: никто не обращает на тебя внимания и даже шпики церемонно сторонятся, уступая дорогу. Теперь все это облачение осталось в гостинице, вернее, оно уже лежит в гестапо вместе с безукоризненным паспортом доктора Клауса Зауэрвейна из Дрездена. Бедный доктор Зауэрвейн, всего полгода назад безвременно почивший в бозе от рака желудка, умер сегодня вторично, на этот раз уже вконец – политическая смерть куда непоправимее физической! Завтра придется ехать в подозрительном пиджачишке, без документов, кое-где пробираться на своих двоих, каждую минуту рискуя попасть в объятия черных ангелов.
Рисковать, когда в этом есть необходимость, – это одно, Но, располагая такими безупречными бумагами, вдруг, по собственной вине, очутиться без ничего…
«Да, да, по собственной вине! Будь добр, Эрнст, не разыгрывай по крайней мере безвинно пострадавшего агнца. Эти два дня ты вел себя как последний дурак. Если рассказать об этом товарищам, они устроят тебе изрядную головомойку. Никто и не поверит, что в серьезную минуту ты способен наглупить, как мальчишка.
Начать хотя бы с того, что, имея в кармане легальные бумаги, заграничную визу, железнодорожный билет, проживая в приличной гостинице и будучи обременен ответственным поручением, ты вздумал вчера идти к обойщику Готфриду Шефферу. Не только вздумал, но и пошел! За одно это тебя стоило бы исключить из партии. Солидный доктор Зауэрвейн накануне отъезда за границу идет в одиннадцать часов вечера на Алекс справляться, готова ли его кушетка! До чего остроумно! Право, Эрнст, когда тебе что-нибудь втемяшится, ты теряешь здравый рассудок. Странно, как это ты не засыпался еще вчера. Просто тебе дали двадцать четыре часа отсрочки…»
Впрочем, Эрнст явно раздражен и, как все раздраженные люди, изъясняется невнятно. Попробуем изложить все по порядку.
Прежде всего теперь (когда доктор Клаус Зауэрвейн лежит в ящике письменного стола гестапо), в Берлине, в Вильмерсдорфе, ворочаясь с боку на бок на неудобном тюфяке, опять временно проживает Эрнст Гейль. По шутливому заверению длинного Грегора, это самый популярный человек в Германии, популярнее Гитлера: каждый день десятки тысяч болванов по всей территории Третьей империи выкрикивают до хрипоты «Гейль Гитлер!». «Гитлер на втором месте, а „Гейль“ – на первом. Услышав в первый раз эту сомнительную остроту, Эрнст заверил, что, именно желая избавиться от такого неприятного соседства, он переменил фамилию.
Итак, накануне инцидента в гостинице Эрнст Гейль – в то время еще доктор Клаус Зауэрвейн – по известным соображениям, которые вот уже неделю не давали ему покоя, в одиннадцать часов вечера отправился на Кейбельштрассе, к обойщику Готфриду Шефферу, узнать, готова ли заказанная им кушетка. Он прекрасно отдавал себе отчет, что ходить туда не следует, – в его положении, отправляясь к Шефферу, он совершает тяжелый проступок. Однако толкавшие его побуждения были настолько мучительны и навязчивы, что Эрнст все-таки пошел. Он сразу же придумал великое множество аргументов, из которых явствовало, что, если он зайдет туда на минутку, ничего плохого получиться не может и все обойдется благополучно.
Сойдя на Алексе, он пошел по Пренцляуэраллее и, беззаботно размахивая тростью, свернул в первую улицу. На углу Кейбельштрассе он встретил Труду, одиннадцатилетнюю дочку Шеффера, и сделал вторую непростительную глупость, которая впоследствии оказалась для него спасительной: окликнул Труду по имени.
Труда, узнав в шикарном господине Эрнста, совсем растерялась, успела только шепнуть ему:
– Не ходите!
Эрнст повернулся на каблуке и, с интересом разглядывая номера домов, пошел обратно по направлению к Алексу, не преминув сделать третью непростительную глупость: кивнуть девочке, чтобы она следовала за ним.
У входа в подземку он подошел к девчушке и узнал от нее, что за папой пришли. Сейчас в мастерской обыск. Она успела схватить ящик и выскользнуть на улицу. Тут только Эрнст заметил, что девочка держит в руках деревянный ящичек.
Он спросил, куда она собиралась идти, и узнал, что она идет отнести ящик к дяде Францу. Эрнст сказал, что к дяде Францу ходить не надо. Франца Шеймана, по его сведениям, забрали еще третьего дня.
Эрнст посмотрел на растерянное лицо девочки. Ему стало ее жалко, и тут он совершил четвертую непростительную глупость, сказал девочке:
– Дай мне это.
И, взяв ящик под мышку, сошел вниз. Она догнала его у кассы подземки. Она забыла ему сказать: сегодня с утра к папе заходил старый господин, тот самый, который в прошлом месяце оставил Эрнсту записку. Он опять спрашивал про Эрнста и хотел передать записку, но папа сказал, что записок никаких не надо: пусть скажет так, папа запомнит. Тогда тот господин попросил известить Эрнста, что Роберт Умер три дня тому назад и оставил письмо и какие-то бумаги. Старый господин очень настаивал, чтобы Эрнст обязательно к нему зашел, а если не может зайти, то пусть позвонит и условится с ним где-нибудь в городе. Он говорил еще, что Роберт очень ждал Эрнста, все справлялся, не звонил ли тот, и если бы Эрнст повидался с Робертом, может быть, этого бы не было. Папа обещал, что обязательно Эрнсту передаст.
Эрнст переспросил, обкусывая папиросу, наверно ли старик говорил, что Роберт умер. Не послышалось ли ей?
Нет. Она слышала очень отчетливо. Старик сказал, что Роберта уже похоронили.
Эрнст кивнул головой, не спеша прошел на перрон и сел в первый поезд.
Известие, полученное от девочки, огорошило его. Некоторое время он сидел, погруженный в глубокое раздумье. Из раздумья вывел его сердитый субъект, предлагавший снять ящик со скамейки: пассажирам негде сесть. Эрнст, не прекословя, живо убрал ящик. На кой черт он вообще взял эту штуковину? Придется где-нибудь оставить.
Об изобретении Шеффера он знал понаслышке. Шеффер был старый преданный товарищ, стреляный воробей, хитрец и умница, на которого можно положиться, но имел свои маленькие слабости. Одной из таких слабостей была жилка изобретательства. Его ящик с пружинами, придуманный относительно недавно, успел уже попасть на полицейскую выставку в Ватикане, чем сам автор немало гордился.
По настоянию Шеффера, сундучок его имени был испробован вначале на нескольких людных собраниях. Эффект был внушительный, но уже во второй раз парня, открывавшего крышку, поймали, и партийная организация дальнейшее применение шефферовского ящика категорически запретила. Шеффер почти со слезами уверял, что парень попался размазня, и предлагал сам обслужить несколько собраний штурмовиков. Ему отказали и согласились на единственную форму использования «матраца» (так был наименован в шутку этот пружинный снаряд) – впредь разрешалось только оставлять его в поездах.
Эрнст, по собственному выражению, всегда был противником фокусов в серьезной партийной работе и шефферовского изобретательства не поощрял. На последней партийной конференции с цифрами в руках он доказал, во сколько человеческих жизней обошлось чрезмерное пристрастие многих товарищей к внешним проявлениям деятельности партии. Если на следующий день после прихода Гитлера к власти естественно и законно было стихийное стремление партийных масс показать терроризированным рабочим и всей запуганной стране, что партия существует по-прежнему, что ее не в состоянии сломить никакие репрессии, то сейчас пора уже стихийные вспышки переключить в русло практической работы. Все эти героические красные флаги, водружаемые ночью на верхушках заводских труб, листовки и пламенные надписи, появляющиеся вновь и вновь на стенах рабочих кварталов, переведенные на валюту рабочей крови, обошлись, пожалуй, слишком дорого.
долгое время партия измеряла свои успехи тиражами нелегальной литературы. Никто не подозревал, что многие коммунистические брошюры и листовки, даже отдельные номера «Роте фане» тщательно воспроизводятся в типографиях гестапо и проникают с утренней почтой в сотни рабочих квартир. Рабочие, поддаваясь провокации, не заявляли о получении этих газет и попадали в проскрипционные списки. Люди, покупавшие в оптических магазинах увеличительные стекла, попадали в черные списки предполагаемых читателей «Роте фане», ежедневно увеличивая ряды многотысячной армии товарищей, скомпрометированных политически и непригодных больше для активной партийной работы.
Выдумки изобретателей вроде Шеффера – все эти пакетики для ванили, обертки для мыла, ложные торговые проспекты, невинные томики классиков в издании «Универсальной библиотеки», где Сид повествовал Химене о злодействах гитлеровского режима, – Эрнст одобрял лишь постольку, поскольку они выполняли свое прямое назначение: не вызывая подозрений, доводили партийную литературу до ограниченного круга проверенных работников. Как материал для дальнейшей устной пропаганды она была полезна и необходима. Применяемая как предмет широкого потребления, она могла лишь облегчить провокаторскую работу гестапо.
Выступление Эрнста, поддержанное большинством товарищей, не осталось без отклика. Оно сигнализировало лишний раз о назревшей необходимости поворота в тактике партии.
Однако на неистощимую изобретательность рабочих, пробужденную подпольем и настойчиво искавшую применения, не сразу удалось надеть узду. Одним из таких неугомонных изобретателей, доставлявших партии немало хлопот, был именно обойщик Готфрид Шеффер с его «матрацем».
Сидя в вагоне подземки, Эрнст размышлял, как ему отвязаться от этой злосчастной поклажи. Он решил подняться на улицу и, пользуясь темнотой, оставить ящик в первой попавшейся подворотне, но тут же раздумал. Был ли это естественный протест человека, умеющего ценить хорошо сделанную вещь и не привыкшего бросаться ни чужим, ни своим трудом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29