который совсем лишился дара речи.
Как ни сильна была вера госпожи Эсмонд в то, что ее старший сын жив, Каслвуд, разумеется, погрузился в угрюмую печаль. Она могла не носить траура и запретить его всем домашним, однако какое бы спокойствие решительная маленькая дама ни выказывала перед всем светом, сердце ее облеклось в черный цвет. Ожидать возвращения Джорджа значило надеяться вопреки надежде. Правда, достоверных известий о его гибели получено не было и никто не видел, как он пал; но ведь в этот роковой день сотни людей погибли столь же безвестно, и свидетелями их предсмертных мук были только невидимые враги да товарищи, умиравшие рядом. Через две недели после поражения, когда Гарри еще не возвратился из своих поисков, в Каслвуд вернулся слуга Джорджа Сейди, раненный и искалеченный. Но о битве он не мог сообщить ничего связного и рассказал только, как ему самому удалось спастись бегством из середины колонны, где он находился при обозе. В последний раз он видел своего господина в утро сражения и ничего о нем с тех пор не слышал. Много дней Сейди прятался от госпожи Эсмонд в негритянских хижинах, страшась ее гнева. Немногочисленные соседи этой дамы утверждали, что она подпала под власть болезненного заблуждения. Оно было настолько сильно, что порой Гарри и остальные члены домашнего каслвудского кружка почти начинали его разделять. Ей ничуть не казалось странным, что ее отец, явившись из иного мира, поручился за жизнь Джорджа. Она не сомневалась, что ее род равно пользуется почетом и в этом мире, и в загробном. Что бы ни приключилось с ее сыновьями в прошлом, она всегда заранее предчувствовала это - и ушибы, и легкие недомогания, и серьезные болезни. Она могла перечислить десяток случаев (их более или менее подтверждали и ее домашние), когда с мальчиками, пока они находились в отъезде, приключалась беда, и она знала об этом, и знала какая беда, как ни велико было разделявшее их расстояние. Нет, Джордж не убит, Джордж попал в плен к индейцам, Джордж вернется и будет править в Каслвуде, и сомневаться в этом так же нельзя, как и в том, что его величество пришлет из отечества новые войска, чтобы возродить померкшую славу британского оружия и изгнать французов из Америки.
Что же касается мистера Вашингтона, то она больше не желает его видеть. Он обещал оберегать Джорджа ценой собственной жизни. Так почему же ее сына более нет, а полковник еще жив? Как посмел он взглянуть ей в лицо после такого обещания, как посмел он явиться к матери без ее сына? Конечно, она помнит свой христианский долг и ни к кому не питает зла. Но она - Эсмонд и знает, что такое честь, а мистер Вашингтон забыл про свою честь, когда отпустил от себя ее сына. Он должен был выполнять приказ своего начальника? (Это говорилось в ответ на чье-либо возражение.) Какие пустяки! Обещание это обещание. Он обещал оберегать жизнь Джорджа ценой собственной - а где теперь ее мальчик? И разве полковник (полковник, нечего сказать!) не вернулся целым и невредимым? Ах, не говорите мне, что его мундир и шляпа пробиты пулями! (Таков был ее ответ на еще одну робкую попытку заступиться за мистера Вашингтона.) Ведь и я могу хоть сию минуту пойти в кабинет и прострелить из пистолетов папеньки вот эту атласную юбку - и разве я буду убита? Она рассмеялась при мысли, что следствием подобной операции может быть смерть, - и смех ее был не очень приятен. Язвительные насмешки в устах людей, не наделенных юмором, редко доставляют удовольствие слушателям. Мне кажется facetiae Шутки (лат.). неумных людей чаще всего бывают жестоки.
Вот почему Гарри, желая повидать своего друга, должен был делать это тайком и назначал ему встречи в здании суда, в трактирах или в других увеселительных заведениях - или же в соседних городках, куда съезжались окрестные помещики. Госпожа Эсмонд твердила, что тот, в ком живет истинно благородный дух, не станет поддерживать знакомства с мистером Вашингтоном после того, как он так низко предал ее семью. И пришла в чрезвычайное волнение, когда с несомненностью убедилась, что полковник и ее сын продолжают видеться. Что за сердце у Гарри, если он подает руку тому, кого она считает почти убийцей Джорджа! Как не стыдно ей так говорить? Это ты должен стыдиться, неблагодарный мальчишка, - забыть самого лучшего, самого благородного, самого совершенного из братьев ради долговязого полковника, который только и знает, что гоняться за лисицами и мерзко ругаться! Как он может быть убийцей Джорджа, если я говорю, что мой сын жив? Он жив потому, что мои предчувствия еще никогда меня не обманывали, потому что, как сейчас я вижу его портрет, - только в жизни он выглядел намного благороднее и красивее, - точно так же две ночи подряд мне во сне являлся папенька. Но, вероятно, ты и в этом сомневаешься? Это потому, что никого не любил по-настоящему, мой бедный Гарри, иначе тебе, как и некоторым, было бы дано видеть их во сне.
- Мне кажется, матушка, я любил Джорджа, - воскликнул Гарри. - Я часто молюсь о том, чтобы увидеть его во сне, но не вижу.
- Как смеете вы, сударь, говорить о любви к Джорджу, а потом отправляться на скачки, чтобы встретить там своего мистера Вашингтона? Я не могу этого попять! А вы, Маунтин?
- Нам многое непонятно в наших ближних. Но я могу понять, что наш мальчик несчастен, и что он никак не окрепнет, и что он без толку томится здесь, в Каслвуде, или болтается по трактирам и скачкам с разными бездельниками, - ворчливо ответила Маунтин своей патронессе; и компаньонка была совершенно права.
В Каслвуде воцарилось не только горе, но и раздоры.
- Не понимаю, какая тут причина, - сказал Гарри, завершая повествование, которое мы изложили в последних двух выпусках, в котором он излил душу своей новообретенной английской родственнице госпоже де Бернштейн, - но после этого рокового июльского дня в прошлом году и моего возвращения домой матушка очень переменилась. Она словно бы совсем разлюбила нас всех. Она все время хвалила Джорджа, а ведь пока он был с нами, он ей как будто не очень нравился. Теперь она целые дни читает всякие благочестивые книги и, по-моему, черпает в них только новое горе и печаль. Наш злосчастный виргинский Каслвуд погрузился в такое уныние, что все мы там стали больными и бледными, точно привидения. Маунтин говорила мне, сударыня, что матушка ночами почти не смыкает глаз. А иногда она подходила к моей кровати, и вид у нее был такой ужасный, такой измученный, что мне спросонок казалось, будто передо мной призрак. Она довела себя до такого возбуждения, что оно начинает смахивать на горячку. А я по-прежнему болел лихорадкой, и вся иезуитская кора Америки не могла меня вылечить. В новом городе Ричмонде у нас есть табачный склад и дом, и мы переехали туда, потому что Уильямсберг - место такое же нездоровое, как и наше поместье, и там мне полегчало, но совсем я все-таки не поправился, и врачи предписали мне морское путешествие. Сначала матушка думала поехать со мной, но (тут юноша покраснел и опустил голову) мы с ней плохо ладили, хотя я знаю, что мы нежно друг друга любим, и было решено, что я один отправлюсь посмотреть свет. И вот я в устье реки Джеймс сел на один из наших кораблей и приплыл на нем в Бристоль. И только девятого июля этого года, уже в море, я надел траур по брату - так мне разрешила матушка.
Как мы видим, миниатюрная хозяйка виргинского Каслвуда, которую, я убежден, все мы глубоко почитаем, обладала особым даром делать жизнь окружающих совершенно невыносимой; она постоянно ссорилась с теми, кого искренне любила, и так досаждала им ревнивыми капризами и тиранической властностью, что расставались они с ней без всякой грусти. Деньги, друзья, прекрасное положение в обществе, почет, дом - полная чаша, а бедный Гарри Уорингтон был рад покинуть все это. Счастье! Кто счастлив? Что толку получать каждый день на обед жареного быка, если нет душевного покоя? Что лучше - быть любимым и терзаемым теми, кого ты любишь, или встречать под родным кровом нетребовательное, уютное равнодушие, следовать своим желаниям, жить без назойливого надзора и умереть, никому не причинив мучительного горя, не вызвав жгучих слез?
О, разумеется, едва ее сын уехал, госпожа Эсмонд сразу позабыла эти мелкие стычки и неурядицы. Слушая, как она говорит о своих сыновьях, вы не усомнились бы, что оба они были совершенством и ни разу в жизни не причинили ей хотя бы минутной тревоги или неудовольствия. Лишившись сыновей, госпожа Эсмонд, естественно, занялась миссис Маунтин и ее дочкой, терзала их и досаждала им. Однако женщины легче мужчин переносят попреки и более склонны прощать обиды - а может быть, они умеют более искусно прятать злобу. Так будем надеяться, что домашние госпожи Эсмонд находили свою жизнь сносной, что они иногда платили ее милости той же монетой, что, поссорившись поутру, к вечеру они вновь мирились, в довольно добром согласии усаживались за карты и дружески беседовали за чаем.
Однако в отсутствие ее сыновей большой каслвудский дом наводил на вдову тяжелое уныние. Она поручила поместье заботам управляющего, а сама лишь изредка туда наезжала. Она перестроила и украсила свой дом в прелестном городке Ричмонде, который в последние годы стал быстро расти. Там она нашла приятное общество, карточные вечера и изобилие служителей божьих; и там она воздвигла свой миниатюрный трон, перед которым провинциальной знати позволялось склоняться сколько душе угодно. Ее дворовые негры, подобно всем своим сородичам любившие общество, были в восторге, сменив уединение Каслвуда на развлечения веселого и приятного городка, где мы и оставим на время достойную даму, пока сами будем следовать за Гарри Уорингтоном в Европе.
^TГлава XIV^U
Гарри в Англии
Когда прославленный троянский скиталец повествовал о своих несчастьях и приключениях царице Дидоне, ее величество, читаем мы, прониклась большим интересом к пленительному рассказчику, который так красноречиво живописал пережитые им опасности. Последовал эпизод, самый печальный во всей истории благочестивого Энея, и бедная монархиня по праву могла оплакивать тот день, когда она заслушалась вкрадчивых речей этого искусного и опасного оратора. Гарри Уорингтон не обладал красноречием благочестивого Энея, и мы можем предположить, что его почтенная тетушка была далеко не так мягкосердечна, как чувствительная Дидона, но все же безыскусственный рассказ юноши, его глубокая искренность были так трогательны, что госпожу Бернштейн не раз охватывала нежность, поддаваться которой у нее прежде не было в обычае. В пустыне этой жизни было очень мало освежающих источников, очень мало дарующих отдых оазисов. Она была исполнена бесконечного одиночества, пока вдруг не раздался этот голос и не зазвучал в ушах старухи, пробуждая в ее сердце непривычную любовь и сострадание. Ей стали безмерно дороги и этот юноша, и это новое, доселе неведомое чувство бескорыстной привязанности. Лишь однажды, в самой ранней юности, ей довелось испытать нечто похожее, но с тех пор ни один человек не вызывал в ней такого чувства. Несомненно, подобная женщина внимательно следила за движениями своей души и, наверное, не раз улыбалась, замечая, как в присутствии этого юноши ее сердце вдруг начинает биться сильнее. Она скучала без него. Она ловила себя на том, что краснеет от радости, когда он входит. Ее глаза встречали его любящим приветом и следовали за ним с нежностью. Ах, если бы у нее был такой сын, как бы она его любила! "Погоди! - вмешивалась Совесть, мрачный, насмешливый наблюдатель в ее душе. - Погоди, Беатриса Эсмонд! Ты ведь знаешь, что скоро эта привязанность тебе надоест, как надоедали все прочие. Ты знаешь, стоит этому мимолетному капризу миновать, и ты не прольешь и слезы, даже если этот юноша погибнет, а его болтовня будет тебя только раздражать; ты знаешь, твой жребий - вечное одиночество... одиночество". Ну и что же? Пусть жизнь действительно подобна пустыне. В ней есть зеленые уголки, и благодетельная тень, и освежающая вода; так будем пользоваться ими сегодня. Мы знаем, что завтра нам снова придется отправиться в путь, следуя своей судьбе.
Слушая рассказ Гарри, она не раз улыбалась про себя, когда узнавала в описании его матери знакомые семейные черты. Госпожа Эсмонд очень ревнива, не правда ли? Да, признал Гарри. Она любила полковника Вашингтона? Он ей нравился, но только как друг, уверял Гарри. Он сам сотни раз слышал, как его мать утверждала, что не питает к нему иных чувств. Ему стыдно сознаться, что одно время он сам испытывая к полковнику нелепую ревность.
- Вот увидишь, - сказала госпожа Беатриса, - что моя сводная сестра никогда его не простит. И уж вам, сударь, нечего удивляться тому, что женщины порой питают привязанность к мужчинам, которые много их моложе: разве я не без ума от тебя и разве все обитатели Каслвуда не crevent Подыхают (франц.). от ревности?
Однако как бы жгуче ни ревновали члены каслвудского семейства к новому фавориту госпожи Бернштейн, они держались со своим молодым родственником так, что ни в их поведении, ни в их словах нельзя было подметить и тени недоброжелательства. Не пробыв и двух дней под кровом своих предков, мистер Гарри Уорингтон уже превратился в кузена Гарри и для молодых и для пожилых. Графиня Каслвуд - особенно в присутствии госпожи Бернштейн - была чрезвычайно любезна со своим юным родственником, и, оставаясь наедине с баронессой, по доброте душевной пользовалась каждым удобным случаем, чтобы восхищаться очаровательным молодым гуроном, хвалить изящество его манер и выражать удивление по поводу того, что в провинциальной глуши мальчик мог научиться этой истинно светской учтивости.
Все возгласы восторга и скрытые вопросы баронесса выслушивала с равной невозмутимостью. (Говоря в скобках и от собственного липа, автор настоящей хроники не может удержаться и не выразить своего почтительного восхищения перед тем, как дамы держатся друг с другом, перед тем, что они говорят вслух, о чем умалчивают и что сообщают за спиной друг друга. С какими улыбками и реверансами они наносят друг другу смертельные удары! С какими комплиментами они ненавидят друг друга! G какой долготерпеливой решимостью не снисходят до обиды, с какой невинной ловкостью умеют уронить каплю яда в чашу разговора, а затем пустить эту чашу вкруговую, дабы испила вся семья, и расстроить чуть ли не до слез любимый домашний круг!) Я вырываюсь из моих скобок. Я воображаю, как сто лет тому назад мои баронесса и графиня улыбаются друг другу, протягивают друг другу руку, подставляют щеку для поцелуя и называют друг друга "дорогая", "моя дорогая", "дорогая графиня", "дорогая баронесса", "дражайшая сестра" - даже когда они наиболее расположены к военным действиям.
- Вы удивляетесь, дорогая Мария, откуда у мальчика такая учтивость? воскликнула госпожа де Бернштейн. - Но ведь его мать воспитывали родители, чьи манеры были само совершенство. Полковник Эсмонд был изысканно учтив и держался с таким благородным достоинством, какого я не замечаю у нынешних джентльменов.
- Ах, моя дорогая, мы все хвалим свое время! Моя бабушка твердила, что ничто не может сравниться с Уайтхоллом и Карлом Вторым.
- Моя мать провела некоторое время при дворе Иакова Второго, и хотя она не получила светского воспитания, - как вам известно, ее отцом был сельский священник, - но манеры у нее были обворожительные. Полковник, ее второй муж, отличался не только ученостью - он много ездил по свету, много повидал и вращался в лучшем обществе Европы. Они не могли, удалившись в глушь, забыть свои манеры, и мальчик, разумеется, их унаследовал.
- Вы простите меня, моя дорогая, если я скажу, что вы слишком пристрастны к своей матушке. Она никак не могла быть тем совершенством, какое рисует ваша дочерняя любовь. Она разлюбила собственную дочь, дорогая, вы сами это говорили! - а я не могу представить себе безупречную женщину с холодным сердцем. Нет-нет, дорогая золовка! Манеры, разумеется, чрезвычайно важны, и для дочери деревенского попа ваша маменька, вероятно, держалась прекрасно, - я знаю немало духовных лиц, которые держатся вполне благопристойно. Мистер Сэмпсон, наш капеллан, вполне благопристоен. Доктор Юнг вполне благопристоен. Мистер Додд вполне благопристоен. Но им не хватает истинного достоинства - да и откуда бы оно взялось? Ах, боже мой, прошу прощения! Я забыла милорда епископа, первого избранника вашей милости. Но, как я уже упоминала, женщина, чтобы быть безупречной, должна обладать тем, что есть у вас, что, осмелюсь сказать, возблагодарив за это небо, есть, мне кажется, и у меня, - добрым сердцем. Без нежных привязанностей, душечка, весь мир - лишь суета сует. Право же, я живу, существую, ем, пью, отдыхаю только ради моих милых, милых детей! Ради моего шалопая Уилли, ради моей упрямицы Фанни - ради гадких моих сокровищ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Как ни сильна была вера госпожи Эсмонд в то, что ее старший сын жив, Каслвуд, разумеется, погрузился в угрюмую печаль. Она могла не носить траура и запретить его всем домашним, однако какое бы спокойствие решительная маленькая дама ни выказывала перед всем светом, сердце ее облеклось в черный цвет. Ожидать возвращения Джорджа значило надеяться вопреки надежде. Правда, достоверных известий о его гибели получено не было и никто не видел, как он пал; но ведь в этот роковой день сотни людей погибли столь же безвестно, и свидетелями их предсмертных мук были только невидимые враги да товарищи, умиравшие рядом. Через две недели после поражения, когда Гарри еще не возвратился из своих поисков, в Каслвуд вернулся слуга Джорджа Сейди, раненный и искалеченный. Но о битве он не мог сообщить ничего связного и рассказал только, как ему самому удалось спастись бегством из середины колонны, где он находился при обозе. В последний раз он видел своего господина в утро сражения и ничего о нем с тех пор не слышал. Много дней Сейди прятался от госпожи Эсмонд в негритянских хижинах, страшась ее гнева. Немногочисленные соседи этой дамы утверждали, что она подпала под власть болезненного заблуждения. Оно было настолько сильно, что порой Гарри и остальные члены домашнего каслвудского кружка почти начинали его разделять. Ей ничуть не казалось странным, что ее отец, явившись из иного мира, поручился за жизнь Джорджа. Она не сомневалась, что ее род равно пользуется почетом и в этом мире, и в загробном. Что бы ни приключилось с ее сыновьями в прошлом, она всегда заранее предчувствовала это - и ушибы, и легкие недомогания, и серьезные болезни. Она могла перечислить десяток случаев (их более или менее подтверждали и ее домашние), когда с мальчиками, пока они находились в отъезде, приключалась беда, и она знала об этом, и знала какая беда, как ни велико было разделявшее их расстояние. Нет, Джордж не убит, Джордж попал в плен к индейцам, Джордж вернется и будет править в Каслвуде, и сомневаться в этом так же нельзя, как и в том, что его величество пришлет из отечества новые войска, чтобы возродить померкшую славу британского оружия и изгнать французов из Америки.
Что же касается мистера Вашингтона, то она больше не желает его видеть. Он обещал оберегать Джорджа ценой собственной жизни. Так почему же ее сына более нет, а полковник еще жив? Как посмел он взглянуть ей в лицо после такого обещания, как посмел он явиться к матери без ее сына? Конечно, она помнит свой христианский долг и ни к кому не питает зла. Но она - Эсмонд и знает, что такое честь, а мистер Вашингтон забыл про свою честь, когда отпустил от себя ее сына. Он должен был выполнять приказ своего начальника? (Это говорилось в ответ на чье-либо возражение.) Какие пустяки! Обещание это обещание. Он обещал оберегать жизнь Джорджа ценой собственной - а где теперь ее мальчик? И разве полковник (полковник, нечего сказать!) не вернулся целым и невредимым? Ах, не говорите мне, что его мундир и шляпа пробиты пулями! (Таков был ее ответ на еще одну робкую попытку заступиться за мистера Вашингтона.) Ведь и я могу хоть сию минуту пойти в кабинет и прострелить из пистолетов папеньки вот эту атласную юбку - и разве я буду убита? Она рассмеялась при мысли, что следствием подобной операции может быть смерть, - и смех ее был не очень приятен. Язвительные насмешки в устах людей, не наделенных юмором, редко доставляют удовольствие слушателям. Мне кажется facetiae Шутки (лат.). неумных людей чаще всего бывают жестоки.
Вот почему Гарри, желая повидать своего друга, должен был делать это тайком и назначал ему встречи в здании суда, в трактирах или в других увеселительных заведениях - или же в соседних городках, куда съезжались окрестные помещики. Госпожа Эсмонд твердила, что тот, в ком живет истинно благородный дух, не станет поддерживать знакомства с мистером Вашингтоном после того, как он так низко предал ее семью. И пришла в чрезвычайное волнение, когда с несомненностью убедилась, что полковник и ее сын продолжают видеться. Что за сердце у Гарри, если он подает руку тому, кого она считает почти убийцей Джорджа! Как не стыдно ей так говорить? Это ты должен стыдиться, неблагодарный мальчишка, - забыть самого лучшего, самого благородного, самого совершенного из братьев ради долговязого полковника, который только и знает, что гоняться за лисицами и мерзко ругаться! Как он может быть убийцей Джорджа, если я говорю, что мой сын жив? Он жив потому, что мои предчувствия еще никогда меня не обманывали, потому что, как сейчас я вижу его портрет, - только в жизни он выглядел намного благороднее и красивее, - точно так же две ночи подряд мне во сне являлся папенька. Но, вероятно, ты и в этом сомневаешься? Это потому, что никого не любил по-настоящему, мой бедный Гарри, иначе тебе, как и некоторым, было бы дано видеть их во сне.
- Мне кажется, матушка, я любил Джорджа, - воскликнул Гарри. - Я часто молюсь о том, чтобы увидеть его во сне, но не вижу.
- Как смеете вы, сударь, говорить о любви к Джорджу, а потом отправляться на скачки, чтобы встретить там своего мистера Вашингтона? Я не могу этого попять! А вы, Маунтин?
- Нам многое непонятно в наших ближних. Но я могу понять, что наш мальчик несчастен, и что он никак не окрепнет, и что он без толку томится здесь, в Каслвуде, или болтается по трактирам и скачкам с разными бездельниками, - ворчливо ответила Маунтин своей патронессе; и компаньонка была совершенно права.
В Каслвуде воцарилось не только горе, но и раздоры.
- Не понимаю, какая тут причина, - сказал Гарри, завершая повествование, которое мы изложили в последних двух выпусках, в котором он излил душу своей новообретенной английской родственнице госпоже де Бернштейн, - но после этого рокового июльского дня в прошлом году и моего возвращения домой матушка очень переменилась. Она словно бы совсем разлюбила нас всех. Она все время хвалила Джорджа, а ведь пока он был с нами, он ей как будто не очень нравился. Теперь она целые дни читает всякие благочестивые книги и, по-моему, черпает в них только новое горе и печаль. Наш злосчастный виргинский Каслвуд погрузился в такое уныние, что все мы там стали больными и бледными, точно привидения. Маунтин говорила мне, сударыня, что матушка ночами почти не смыкает глаз. А иногда она подходила к моей кровати, и вид у нее был такой ужасный, такой измученный, что мне спросонок казалось, будто передо мной призрак. Она довела себя до такого возбуждения, что оно начинает смахивать на горячку. А я по-прежнему болел лихорадкой, и вся иезуитская кора Америки не могла меня вылечить. В новом городе Ричмонде у нас есть табачный склад и дом, и мы переехали туда, потому что Уильямсберг - место такое же нездоровое, как и наше поместье, и там мне полегчало, но совсем я все-таки не поправился, и врачи предписали мне морское путешествие. Сначала матушка думала поехать со мной, но (тут юноша покраснел и опустил голову) мы с ней плохо ладили, хотя я знаю, что мы нежно друг друга любим, и было решено, что я один отправлюсь посмотреть свет. И вот я в устье реки Джеймс сел на один из наших кораблей и приплыл на нем в Бристоль. И только девятого июля этого года, уже в море, я надел траур по брату - так мне разрешила матушка.
Как мы видим, миниатюрная хозяйка виргинского Каслвуда, которую, я убежден, все мы глубоко почитаем, обладала особым даром делать жизнь окружающих совершенно невыносимой; она постоянно ссорилась с теми, кого искренне любила, и так досаждала им ревнивыми капризами и тиранической властностью, что расставались они с ней без всякой грусти. Деньги, друзья, прекрасное положение в обществе, почет, дом - полная чаша, а бедный Гарри Уорингтон был рад покинуть все это. Счастье! Кто счастлив? Что толку получать каждый день на обед жареного быка, если нет душевного покоя? Что лучше - быть любимым и терзаемым теми, кого ты любишь, или встречать под родным кровом нетребовательное, уютное равнодушие, следовать своим желаниям, жить без назойливого надзора и умереть, никому не причинив мучительного горя, не вызвав жгучих слез?
О, разумеется, едва ее сын уехал, госпожа Эсмонд сразу позабыла эти мелкие стычки и неурядицы. Слушая, как она говорит о своих сыновьях, вы не усомнились бы, что оба они были совершенством и ни разу в жизни не причинили ей хотя бы минутной тревоги или неудовольствия. Лишившись сыновей, госпожа Эсмонд, естественно, занялась миссис Маунтин и ее дочкой, терзала их и досаждала им. Однако женщины легче мужчин переносят попреки и более склонны прощать обиды - а может быть, они умеют более искусно прятать злобу. Так будем надеяться, что домашние госпожи Эсмонд находили свою жизнь сносной, что они иногда платили ее милости той же монетой, что, поссорившись поутру, к вечеру они вновь мирились, в довольно добром согласии усаживались за карты и дружески беседовали за чаем.
Однако в отсутствие ее сыновей большой каслвудский дом наводил на вдову тяжелое уныние. Она поручила поместье заботам управляющего, а сама лишь изредка туда наезжала. Она перестроила и украсила свой дом в прелестном городке Ричмонде, который в последние годы стал быстро расти. Там она нашла приятное общество, карточные вечера и изобилие служителей божьих; и там она воздвигла свой миниатюрный трон, перед которым провинциальной знати позволялось склоняться сколько душе угодно. Ее дворовые негры, подобно всем своим сородичам любившие общество, были в восторге, сменив уединение Каслвуда на развлечения веселого и приятного городка, где мы и оставим на время достойную даму, пока сами будем следовать за Гарри Уорингтоном в Европе.
^TГлава XIV^U
Гарри в Англии
Когда прославленный троянский скиталец повествовал о своих несчастьях и приключениях царице Дидоне, ее величество, читаем мы, прониклась большим интересом к пленительному рассказчику, который так красноречиво живописал пережитые им опасности. Последовал эпизод, самый печальный во всей истории благочестивого Энея, и бедная монархиня по праву могла оплакивать тот день, когда она заслушалась вкрадчивых речей этого искусного и опасного оратора. Гарри Уорингтон не обладал красноречием благочестивого Энея, и мы можем предположить, что его почтенная тетушка была далеко не так мягкосердечна, как чувствительная Дидона, но все же безыскусственный рассказ юноши, его глубокая искренность были так трогательны, что госпожу Бернштейн не раз охватывала нежность, поддаваться которой у нее прежде не было в обычае. В пустыне этой жизни было очень мало освежающих источников, очень мало дарующих отдых оазисов. Она была исполнена бесконечного одиночества, пока вдруг не раздался этот голос и не зазвучал в ушах старухи, пробуждая в ее сердце непривычную любовь и сострадание. Ей стали безмерно дороги и этот юноша, и это новое, доселе неведомое чувство бескорыстной привязанности. Лишь однажды, в самой ранней юности, ей довелось испытать нечто похожее, но с тех пор ни один человек не вызывал в ней такого чувства. Несомненно, подобная женщина внимательно следила за движениями своей души и, наверное, не раз улыбалась, замечая, как в присутствии этого юноши ее сердце вдруг начинает биться сильнее. Она скучала без него. Она ловила себя на том, что краснеет от радости, когда он входит. Ее глаза встречали его любящим приветом и следовали за ним с нежностью. Ах, если бы у нее был такой сын, как бы она его любила! "Погоди! - вмешивалась Совесть, мрачный, насмешливый наблюдатель в ее душе. - Погоди, Беатриса Эсмонд! Ты ведь знаешь, что скоро эта привязанность тебе надоест, как надоедали все прочие. Ты знаешь, стоит этому мимолетному капризу миновать, и ты не прольешь и слезы, даже если этот юноша погибнет, а его болтовня будет тебя только раздражать; ты знаешь, твой жребий - вечное одиночество... одиночество". Ну и что же? Пусть жизнь действительно подобна пустыне. В ней есть зеленые уголки, и благодетельная тень, и освежающая вода; так будем пользоваться ими сегодня. Мы знаем, что завтра нам снова придется отправиться в путь, следуя своей судьбе.
Слушая рассказ Гарри, она не раз улыбалась про себя, когда узнавала в описании его матери знакомые семейные черты. Госпожа Эсмонд очень ревнива, не правда ли? Да, признал Гарри. Она любила полковника Вашингтона? Он ей нравился, но только как друг, уверял Гарри. Он сам сотни раз слышал, как его мать утверждала, что не питает к нему иных чувств. Ему стыдно сознаться, что одно время он сам испытывая к полковнику нелепую ревность.
- Вот увидишь, - сказала госпожа Беатриса, - что моя сводная сестра никогда его не простит. И уж вам, сударь, нечего удивляться тому, что женщины порой питают привязанность к мужчинам, которые много их моложе: разве я не без ума от тебя и разве все обитатели Каслвуда не crevent Подыхают (франц.). от ревности?
Однако как бы жгуче ни ревновали члены каслвудского семейства к новому фавориту госпожи Бернштейн, они держались со своим молодым родственником так, что ни в их поведении, ни в их словах нельзя было подметить и тени недоброжелательства. Не пробыв и двух дней под кровом своих предков, мистер Гарри Уорингтон уже превратился в кузена Гарри и для молодых и для пожилых. Графиня Каслвуд - особенно в присутствии госпожи Бернштейн - была чрезвычайно любезна со своим юным родственником, и, оставаясь наедине с баронессой, по доброте душевной пользовалась каждым удобным случаем, чтобы восхищаться очаровательным молодым гуроном, хвалить изящество его манер и выражать удивление по поводу того, что в провинциальной глуши мальчик мог научиться этой истинно светской учтивости.
Все возгласы восторга и скрытые вопросы баронесса выслушивала с равной невозмутимостью. (Говоря в скобках и от собственного липа, автор настоящей хроники не может удержаться и не выразить своего почтительного восхищения перед тем, как дамы держатся друг с другом, перед тем, что они говорят вслух, о чем умалчивают и что сообщают за спиной друг друга. С какими улыбками и реверансами они наносят друг другу смертельные удары! С какими комплиментами они ненавидят друг друга! G какой долготерпеливой решимостью не снисходят до обиды, с какой невинной ловкостью умеют уронить каплю яда в чашу разговора, а затем пустить эту чашу вкруговую, дабы испила вся семья, и расстроить чуть ли не до слез любимый домашний круг!) Я вырываюсь из моих скобок. Я воображаю, как сто лет тому назад мои баронесса и графиня улыбаются друг другу, протягивают друг другу руку, подставляют щеку для поцелуя и называют друг друга "дорогая", "моя дорогая", "дорогая графиня", "дорогая баронесса", "дражайшая сестра" - даже когда они наиболее расположены к военным действиям.
- Вы удивляетесь, дорогая Мария, откуда у мальчика такая учтивость? воскликнула госпожа де Бернштейн. - Но ведь его мать воспитывали родители, чьи манеры были само совершенство. Полковник Эсмонд был изысканно учтив и держался с таким благородным достоинством, какого я не замечаю у нынешних джентльменов.
- Ах, моя дорогая, мы все хвалим свое время! Моя бабушка твердила, что ничто не может сравниться с Уайтхоллом и Карлом Вторым.
- Моя мать провела некоторое время при дворе Иакова Второго, и хотя она не получила светского воспитания, - как вам известно, ее отцом был сельский священник, - но манеры у нее были обворожительные. Полковник, ее второй муж, отличался не только ученостью - он много ездил по свету, много повидал и вращался в лучшем обществе Европы. Они не могли, удалившись в глушь, забыть свои манеры, и мальчик, разумеется, их унаследовал.
- Вы простите меня, моя дорогая, если я скажу, что вы слишком пристрастны к своей матушке. Она никак не могла быть тем совершенством, какое рисует ваша дочерняя любовь. Она разлюбила собственную дочь, дорогая, вы сами это говорили! - а я не могу представить себе безупречную женщину с холодным сердцем. Нет-нет, дорогая золовка! Манеры, разумеется, чрезвычайно важны, и для дочери деревенского попа ваша маменька, вероятно, держалась прекрасно, - я знаю немало духовных лиц, которые держатся вполне благопристойно. Мистер Сэмпсон, наш капеллан, вполне благопристоен. Доктор Юнг вполне благопристоен. Мистер Додд вполне благопристоен. Но им не хватает истинного достоинства - да и откуда бы оно взялось? Ах, боже мой, прошу прощения! Я забыла милорда епископа, первого избранника вашей милости. Но, как я уже упоминала, женщина, чтобы быть безупречной, должна обладать тем, что есть у вас, что, осмелюсь сказать, возблагодарив за это небо, есть, мне кажется, и у меня, - добрым сердцем. Без нежных привязанностей, душечка, весь мир - лишь суета сует. Право же, я живу, существую, ем, пью, отдыхаю только ради моих милых, милых детей! Ради моего шалопая Уилли, ради моей упрямицы Фанни - ради гадких моих сокровищ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22