- Сколько же у тебя? Трое?
- Да. Ждем с Надькой четвертого... Ну а ты как? Женился?
- На ком, Джума?
- Ну на этой кадре... ты с нею уже года два. Катерина, кажется?
- Есть такая. Боюсь детей заводить, потому и не женился, - подмигнул Скорик. - Сопли, вопли, шоколадные конфеты, размазанные по всем вещам. Начну бить - лишат отцовства.
- С шоколадом сейчас не разгонишься, дорогой, так что не бойся.
- На, читай, - Скорик достал из сейфа папку с делом.
Пока Агрба читал и что-то себе выписывал, Скорик куда-то названивал...
- Понятно, - Агрба закрыл папку. - Правда, не очень. Приехала с Назаркевичем. С кем уехала, куда? С Назаркевичем ты встречался?
- Он в больнице, ногу разбил, вроде в аварию попал.
- А где уверенность, что он вернулся в тот же день?
- Это со слов секретарши, вернее с его слов, он ей так сказал, "Кубракову отвез и вернулся к вечеру домой".
- А может он переночевал у кого-нибудь в Богдановске. Исключаешь?
- Нет. Вот это и проверь. Надо бы и на машину взглянуть. И придется тебе сгонять завтра с утреца в Богдановск. Тамошние сыскари ребята хорошие, но тебя я люблю больше.
- Это я уже понял. Сам-то чем займешься?
- С институтскими людьми надо встретиться.
- А что Войцеховский говорит?
- Пока лишь то, что есть в деле... Но, Джума...
- Ты знаешь, я не резинщик. Только позвони Проценко, чтоб он мне больше ничего не подвешивал. Он ведь как? Получит от руководства разгон сразу меня достает... Давай мне адрес Назаркевича...
Дом, в котором жил Назаркевич - облупленная пятиэтажка - стоял в глубине двора. Детские качели, загородка для мусорных баков. За домом полуобвалившийся забор, за ним - пустырь. Впритык к забору два металлических гаража. Между ними машина, накрытая брезентом. Оглядевшись, Агрба быстро приподнял брезент, посмотрел на номер. Машина Назаркевича. В ГАИ Агрба загодя узнал цвет, номер и модель "жигуленка", принадлежащего Назаркевичу. Джума вошел в подъезд, поднялся, позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он стоял долго, несколько раз нажимал кнопку. Безрезультатно. Потом позвонил в дверь рядом. Вышел мужчина в майке и полосатых пижамных брюках.
- Вам кого?
- Я к Сергею Матвеевичу. Что-то не открывает.
- Их дома нет. Наталья Даниловна к нему в больницу поехала.
- А что с ним?
- Колено сильно зашиб, в аварию попал. А вы кто будете?
- Знакомый... Он в какой больнице? Не знаете?
- Чего ж не знаю, я сам отвозил его на своей машине?! В 4-ю городскую, в травматологию...
Спускаясь по лестнице, Агрба думал, что надо было спросить, где, при каких обстоятельствах Назаркевич повредил колено и когда вернулся из Богдановска: в тот же день или после. Сосед Назаркевичей мужик разговорчивый, видно, отношения между ними хорошие, так что мог знать и это. Но поразмыслив, майор пришел к выводу, что поступил правильно, воздержавшись: нельзя слишком "давить на газ", эдакое неумеренное любопытство настораживает. Люди замыкаются...
Выйдя во двор, Джума посмотрел в сторону гаражей. Велик был соблазн взглянуть на автомобиль, покрытый до земли выгоревшим брезентом, но появился народ - люди возвращались с работы, на качелях молодая мамаша катала девочку лет четырех. Так не солоно хлебавши, Агрба двинулся к трамвайной остановке.
Джума шел по больничному коридору в сопровождении врача-ординатора, накинув на плечи халат.
- Здесь, - сказал врач, останавливаясь у двери в палату. - Он в левом углу у окна. Я вам не нужен?
- Нет...
Джума вошел и сразу скис: в палате шесть коек, на каждой лежал больной, у одних руки и торс в гипсе, в каких-то металлических конструкциях, у других - ноги подвешены в блоках. Агрба подошел к постели Назаркевича. Сесть было некуда - два стула на всю палату, оба заняты банками, книгами, тарелками, крышками.
- Здравствуйте, Сергей Матвеевич, - склонившись, тихо сказал Джума. Я из ГАИ. Вы уж извините, что наведался, я ненадолго.
- Что за срочность? - хмуро спросил Назаркевич.
- Есть пара вопросов... Во вторник, пятнадцатого, вы попали в аварию. Так? - почти шепотом спросил Джума.
- Не во вторник, а в среду.
- Но в Богдановск-то вы ездили во вторник?
- В тот же день и вернулся. А в среду утром опять поехал. Тогда и произошло.
- Вы один ездили?
- Когда?
- Ну, во вторник, в среду.
- Во вторник с начальницей, в среду один.
- Она вернулась с вами во вторник?
- Нет. Осталась в Богдановске.
- А в среду?
- Я не доехал до Богдановска. А в чем, собственно, дело? - начал раздражаться Назаркевич.
В это время открылась дверь, в палату вошли два врача, а с ними стайка студентов. Джума понял, что дальнейшее пребывание здесь уже бессмысленно.
- Выздоравливайте, Сергей Матвеевич.
- Постараюсь, - Назаркевич повернул голову к стене...
Спускаясь по ступенькам и идя затем к трамвайной остановке, Джума пытался разгадать вопрос Назаркевича "А в чем, собственно, дело?" Темнит, или ничего не знает, или - что?..
Только около восьми вечера Скорик ушел из прокуратуры. Домой добрался в половине девятого уставший и голодный. Войдя в квартиру, понял, что здесь Катя: в коридоре стояла ее хозяйственная сумка, а из кухни слышны были какие-то Катины движения у плиты. Он пошел на кухню.
- Привет. Давно пришла?
- Минут сорок.
Они поцеловались.
- Есть хочу, - сказал он.
- Уже жарю картошку. Купила охотничьих сосисок.
- На чем жаришь? У меня ни кусочка масла не было.
- Я достала бутылку подсолнечного.
- Видишь, как хорошо, что у тебя свой ключ! Иначе я бы сидел сегодня голодный.
- И злой.
- Конечно. Я плохо переношу голод.
- Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон...
После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты, скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску...
Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате, перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах, любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал: "Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну к ее каждодневному присутствию в этой квартире?"
- Ты чего уставился? - она неожиданно перехватила его взгляд и инстинктивно затолкала полы халата меж колен.
- Да так, - улыбнулся он.
Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз, Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг друга...
- Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.
Он поднялся, пошел к постельной тумбе...
12
Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей, которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью - не все к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало для него определенное психологическое преимущество, которое может исчезнуть через два-три дня, начни он вызывать официально этих людей на допросы в качестве свидетелей. Начать Скорик хотел с директора института Яловского, а затем по списку, который он составил со слов секретарши...
Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался тут собеседовать.
- Извините, я не могу сейчас, - сказал Яловский. - Срочно еду в облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня... У нас ведь похороны...
- Знаю, - суховато ответил Скорик. - Но я ведь не посудачить пришел.
- Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим услугам.
- Пусть так.
- Располагайтесь в моем кабинете... Ольга Викторовна, - повернулся он к секретарше. - Товарищ из прокуратуры... Помогите ему, он устроится в моем кабинете, - попрощавшись, Яловский торопливо вышел...
По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много. Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном, седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо, покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор. Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один из автобусов на заднее сидение...
Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость, сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.
Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист, разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней - к выходу; пошел и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный, не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи...".
Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади, под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.
- Извините, пожалуйста, - Скорик шагнул к майору. - Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня. Я веду это дело...
Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:
- Что требуется?
- Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.
- Но не сегодня же!
- Разумеется. Но тянуть тоже нельзя... Для пользы дела, - добавил Скорик.
- Приходите завтра. Я уговорю маму, - и не прощаясь, отошел.
Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.
- Ну, как у тебя движется? - спросил коллега.
- Вяло, - он достал из кейса бумаги - результат своих разговоров с сотрудниками института.
Улов был почти нулевым. Трошкин - начальник отдела кадров, подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует...", "Коллектив здоровый...", "Профорганизация ведет работу в моральном плане...". И дальше - в том же духе. Не человек - амеба. Усманов - снабженец. Кубракова его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко инженер из группы оформления документации - оказалась женщиной, к тому же предпенсионного возраста. Дзюбан - сотрудник патентного отдела - мужчина лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной катастрофе. Вечтомова - инженер сектора оперативного анализа и планирования - молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение, наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит. Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще как-то могли "претендовать" на это - Назаркевич и электрик Лагойда. Но Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до Лагойды...
Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
"Когда вы в последний раз видели Кубракову?"
"За день до ее отъезда".
"В связи с чем вы заходили к ней?"
"У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили большие деньги".
"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"
"Сотрудник лаборатории Назаркевич".
"А о чем они говорили?"
"Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
"Он сказал зачем?"
"Сказал, что на мехстеклозавод".
"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась ли Кубракова?"
"Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь на такие вещи спрос большой".
"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"
"Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его начальница?"
"У них отношения не очень..."
"В каком смысле?"
"Ну если уж точно, как кошка с собакой"
"Откуда вы знаете о характере их отношений?"
"Об этом весь институт знает".
"На какой почве они враждуют?"
"Она вроде зажимает его, не дает ходу".
"И все-таки он согласился ее отвезти?"
"Сквозь зубы".
"На чем они поехали?"
"На его машине".
"Какая у него машина?"
"Тройка".
"А цвет?"
"Красная"...
Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши, не вернулась ли еще. Ну и что?..
Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся...
13
Я нервничаю - в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом, ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с самосвала асфальт, смеются. Чему? Может быть бессмысленности своей работы? Через дорогу вижу, как сосед вставляет в окна своей квартиры в бельэтаже раздвижные решетки. На нашей улице многие жители первых этажей уже проделали эту операцию: квартирные кражи пошли по городу, словно ветрянка в детском садике. Выглядят эти зарешетченные окна, как тюремные. "Камерная жизнь", - пошутил сосед...
А я в свободное от посещений суда, следственного изолятора, прокуратуры время, пишу. Председатель областного суда, мой бывший сокурсник по юрфаку, разрешил мне взять из архива дело Кубраковой. Правда, не домой. Выпискам из него я занимаюсь в полуподвальной комнате, где лежат кипы чистых бланков, пачки новеньких папок, коробки с копировальной бумагой, катушки с лентой для пишущих машинок и прочая канцелярская дребедень. Тут царствует завхоз, высвободивший мне в уголке стол. Здесь тихо, никто не мешает, не задает вопросов, не заглядывает через плечо. Плохо только, что курить приходится выходить на улицу...
Итак, вернемся в тот июнь. Однажды вечером раздался междугородный телефонный звонок. Неля - моя суетливая, настырная троюродная сестрица из Харькова сразу пошла в атаку:
- Ты меня хорошо слышишь?
- Слышу, слышу.
- Как живешь? У тебя все в порядке?
- В порядке, - ответил я, понимая, что это было пустое предисловие.
- Что у вас там произошло? Что случилось с Кубраковой?
- С какой Кубраковой?
- Ну завлаб НИИ металловедения! Я приезжала к вам на ее симпозиум... До нас дошли слухи, что она погибла. Это правда?
- Не знаю никакой Кубраковой, ни о том, что с нею случилось, раздраженно ответил я. - А в чем, собственно, дело? Это твоя подруга?
- Нет, мы мало знакомы. Но я не люблю слухов. Я хочу знать все точно. У тебя есть связи в прокуратуре. Выясни! - командовала она. - Это во-первых. Во-вторых, я оставляла ей свою статью. Она обещала прочитать и сделать пометки. Мне важно получить ее ради этих заметок. Очень прошу, займись этим немедленно!
- Ты понимаешь, о чем просишь?! - вскипел я. - Даже если по случаю гибели твоей Кубраковой возбуждено дело, меня к нему никто и близко не допустит. И никого об этом просить не стану!
- Но ты же известный адвокат! - давила Неля. - В конце концов у тебя есть какие-нибудь родственные чувства, элементарные обязанности перед близкими.
- Есть, есть, - успокоил я ее, хотя она прекрасно знала, что мы друг к другу никаких особых родственных привязанностей не испытывали. Единственное, что могу - это попытаться что-нибудь узнать о твоей статье, - сказал я, понимая, что она не отвяжется.
- Обещаешь?
- Обещаю попытаться. Никаких гарантий.
- И если можно - подробности о гибели Кубраковой, - уже льстиво попросила она.
- Я уже тебе все сказал!
- Какой ты все же... Ну ты же меня знаешь... Мне так хочется...
- Все, Неля! До свидания, - опустил я трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22