– Ты действительно не собираешься больше сегодня петь? – спросил Фрэнк, глядя на осколки на полу. Она покачала головой, и он отошел в сторону.
– От всей души благодарю, – сказал он, уходя.
– Ладно, – сказала Шерри, – так вот и поганят превосходное настроение.
Она зажгла спичку и тут же задула ее. Затем заглянула в пепельницу, загадывая:
– Предстоит скверный поворот событий.
– Думаешь, я сошел с ума?
– Вот уж ни капельки. – Она беззаботно рассмеялась. – Просто на тебя порчу навели.
Мы снова поцеловались. Это не слишком отличалось от нашего первого поцелуя. Нам и впрямь предстояло нечто необычайное.
– Думаю, я все-таки сошел с ума. Моя жена мертва. Я вытянул пустышку.
– У тебя позади что-то скверное, и ты не хочешь оборачиваться?
– Именно так.
– Я чувствовала себя так целую неделю.
Аккомпаниатор-негр подошел к пианино. Проходя мимо Шерри, он пожал плечами. Он заиграл какую-то веселенькую мелодию, потом попробовал две-три другие, точно такие же, и наконец выбрал что-то быстрое и сердитое.
– Может быть, ты ее любил, – сказала Шерри, – и поэтому у тебя ничего не осталось. Ведь только женщины ждут не дождутся смерти любимого, чтобы зарыдать на похоронах.
Зазвонил телефон. «Мистер Роджек, это вас», – сказал Фрэнк и кивнул на кабинку возле бара. Проходя по залу, я заметил, что Ромео, Сэм, Гэри и девицы исчезли.
– Роджек?
– Да.
– Это Робертс.
– Все еще не спите?
– Да, приятель, все еще не сплю.
– Где же вы находитесь?
– В Квинсе. Я как раз собирался лечь. – Он помолчал с той взвешенной расточительностью, которую позволяют себе представители власти.
– И кто же вам позвонил?
– Позвонили сверху.
– А что они сказали?
– Роджек, прекратите разговаривать со мной таким тоном. Вы не из миллионеров. Я знаю, где вы родились.
– Знаете? Зато я не знаю, где родились вы.
– Да ты, сукин сын, напился.
– Да и вы тоже, – сказал я. – Вы под газом.
– Вот именно.
– А я думал, что вы не пьете.
– Раз в году позволяю себе, – сказал Робертс.
– Весьма польщен, что послужил поводом для этого.
– Опять эта высокомерная херня, – сказал Робертс.
– Мы оба не пай-мальчики, – ответил я.
– Послушайте, вам следует покинуть это заведение. Там для вас небезопасно.
– Может, и небезопасно, но нельзя сказать, чтобы мне здесь было плохо.
– Та девица, с которой вы сидите.
– И что же она?
– Вы знаете, что она такое?
– Отрава, сущая отрава.
– Лучше считайте, что так оно и есть.
– Робертс, в ковчеге были и чистые, и нечистые.
– Когда-нибудь слышали о Багси Сигеле?
– Разумеется, слышал. Как можно относиться с уважением к собственному пьянству и никогда не слышать о Багси Сигеле?
– Ладно, Роджек, эта малышка могла бы давать уроки Багси Сигелу.
– Почему же тогда, – полюбопытствовал я, – она поет в жалком ночном заведении и зарабатывает всего сто пятьдесят в неделю?
– Больше я ничего не могу сказать.
Теперь уже рассердился я:
– Мне кажется, вы собирались заняться делом Эдди Гануччи.
– Но и в вашем деле есть кое-что новенькое.
– Что именно?
– Вы рассказали нам о своей жене далеко не все.
– Не все?
– Либо вам понятно, что я имею в виду, либо нет.
– Совершенно непонятно.
– Ладно, проехали.
– А эта новая информация – она хорошая или плохая?
– Вам следует быть в участке в пять тридцать сегодня вечером.
– И больше вы мне ничего не хотите сказать?
– Я слышал, что сегодня утром в город прилетает ваш тесть.
– А где вы это слышали?
– По радио, – сказал Робертс и засмеялся. Это было его первой шуткой за сегодняшнее утро. – Я слышал это по радио. А теперь, Роджек, дайте трубку бармену. Мне надо потолковать с ним.
Когда я вернулся к своему столику, то обнаружил там Тони. Он казался весьма озабоченным. Он выглядел как человек, на которого обрушились несколько неприятностей сразу, и сейчас он просто не знает, которой из них заняться в первую очередь. Он протянул мне для рукопожатия вялую руку и искоса глянул на меня. От него шибало ненавистью, запахом мрачным и сильным, квинтэссенцией всего, что я почувствовал в Шерри за мгновение до того, как чуть было не вырубился. И сейчас, стоя лицом к лицу с Тони, лицом к его круглому лицу, я почувствовал тошноту: в нем таилась угроза, столь до мелочей угадываемая (как будто бы задыхался в пластиковом мешке), что меня охватило паническое желание покинуть их обоих, и я остался лишь потому, что некий инстинкт говорил мне: при удушении первый миг всегда самый страшный. Обратясь к Шерри, я с улыбкой сказал:
– Можете себе представить? В полиции решили, что мне пора отсюда сматываться.
– В полиции служат умные люди, – сказал Тони.
– Так или иначе, они хорошо обо мне заботятся. Они были так встревожены, что даже побеседовали с барменом после разговора со мной.
– Здесь, в клубе, никогда ничего не бывает, – сказал Тони, – другое дело в переулках. На улице. – Но на лице у него вновь появилось выражение озабоченности, словно ему предстояло отправить пять посылок, а под рукой было только трое рассыльных.
– В наши дни трудно на кого-нибудь положиться, – сказал я.
– Только на друзей, – откликнулся он.
– Друзьям это тоже надоедает. – Это мое замечание не стоило ни гроша.
– Ладно, ступай на сцену и пой, – сказал Тони.
– Я не в настроении.
– Я тоже не в настроении. Не вешай на меня еще и это.
Она следила за выражением моего лица.
– Расскажите анекдот, мистер Роджек.
– Я расскажу стишок.
– Давайте.
– «Колдуньи-бздуньи – сказал бздун-колдун».
– Это первая строка вашего стишка?
– Да. А хотите послушать вторую?
– Хочу.
– Но это будет уже самая последняя.
– Давайте.
– «От бздуна и слышим, – ответили колдуньи».
Она разразилась таким веселым хохотом, как будто серебряная колдунья и черная колдунья принялись биться друг о дружку крыльями.
– Повторите, – попросила она.
– «Колдуньи-бздуньи, – сказал бздун-колдун. От бздуна и слышим, – ответили колдуньи».
Она заставила меня прочитать стишок еще раз, чтобы запомнить. И ласковой улыбкой озарила мрак на лице Тони.
– Ты собираешься петь? – спросил он.
– Я спою только одну песню.
– Что это значит – только одну песню?
– Стишок мистера Роджека немного развеселил меня. Но я спою только одну песню или же не буду петь вовсе.
– Ступай на сцену, – сказал Тони.
Когда она уже поднялась на эстраду, Тони повернулся ко мне и сказал:
– Исполнит все отделение.
Но Шерри о чем-то шепталась с пианистом. Я видел, как он затряс головой и улыбнулся слабой улыбкой слабого человека. Пока они разговаривали, его пальцы нервно барабанили по клавишам, выстукивая мотив: «Дружок., не дури, дружок не дури, и в голову это себе не бери».
Шерри подошла к микрофону и улыбнулась. «И в голову это себе не бери»,
– пробормотала она и, кажется, поймала какую-то электронную нить в микрофоне, потому что звук вдруг широко разлился и сразу же перешел на визг. Она прикрыла микрофон рукой, улыбнулась десятку клиентов, еще остававшихся в заведении, и сказала:
– Пора завтракать.
Раздались жидкие хлопки.
– Понятно, что нам всем страшно выйти на улицу и увидеть солнышко.
– Там дождь, – крикнул судья, и кто-то хохотнул.
– Да, ваша честь, но в суде уже взошло солнышко, – ответила Шерри, что вызвало новые смешки. – Да, нам всем страшно идти завтракать, но я спою вам одну песенку, а потом мы разойдемся по домам. Точка.
– Она дурачится, – сказал Тони. Его голос был заботливо закутан во что-то мягкое, и все же глухо звенел, как крышка канализационного люка, поднятая со своего места и брошенная рядом на асфальт. – Только дурачится,
– повторил он.
– Вот именно, – сказала Шерри. – Давайте похлопаем?
Она хлопнула в ладоши, и несколько ленивых хлопков ответило ей. Затем вступил пианист. Шерри решила исполнить церковную песнь.
Каждый день с Иисусом Слаще, чем вчера.
День за днем все слаще.
Я его сестра.
Она сделала паузу между куплетами, посмотрела на публику и молитвенно сложила руки. Казалось, она вот-вот расхохочется во все горло.
Своего Спасителя Повстречать пора.
Каждый день с Иисусом Слаще, чем вчера.
Изо всех спетых ею в ту ночь песен эта была самой лучшей. В ней она выражала себя полней всего. Военизированным отрядом в мое сознание вошла Южная Баптистская Конгрегация женщин из маленького городка, свет играл в стекле бокалов, как играл бы на стеклах их очков, полотняно-белые лица с вертикальной складкой над верхней губой, страсть, лишь чуть спугнутая праведностью, безумье в глазах, то нездоровое вожделение, что свищет своим бичом над пустыми могилами, богобоязнь, запертая в ревматические суставы.
«День за днем все слаще. Я его сестра», – пела Шерри, время от времени опережая не поспевавшего за нею аккомпаниатора, с плотской радостью в горле, бальзам для крапивных волдырей, которые эти люди, должно быть, оставили у нее на теле, и все же исполнение было по-настоящему искусным, потому что она не испытывала к ним никакой ненависти, ведь они тоже были колдуньями, отвратительными старыми маленькими колдуньями или ведьмами, но и они умели кого-то любить: племянника, или братца, или нестарого дядюшку, давным-давно уже умершего, они держали чьи-то старые письма в связке, перетянутой резиночкой, или заботились о какой-нибудь забеременевшей греховоднице; в ледяных замках их старческой подагры расцветал цветок Иисусовой крови, романтически напоминая им о некоем слабосильном, умершем любовнике и о жизни на ветру этой давней потери. «Каждый день с Иисусом слаще, чем вчера…» «Пойте со мною», – сказала Шерри, и я, словно став в свои немолодые годы подростком, воссоединившимся со своим возрастом после стольких лет ожидания, вскочил на ноги и запел с нею, раскачивая стакан с двойным виски широкими движениями руки, как камень, используемый в качестве маятника. «Слаще, чем вчера».
Мы были наедине друг с другом. Испарения дурмана струились от нее ко мне и затем парили, улетая обратно, а пианист лишь время от времени вторгался в наше одиночество, подобно мыши из мультфильма, суетящейся на брачном пиру здоровенных котов. И никого это не оставило равнодушным. Только что вошедший в кабак пьяница бормотал за нами последнее слово каждой строчки, а потаскушки, сидевшие с судьей, начали подпевать нежным тихим фальцетом, отчего судья чуть не испепелил их своим взглядом. Остальные пребывали в молчании. Тони кипел от ярости. Шерри сошла с эстрады, подошла к нему и сказала:
– Ну вот и конец. Увольняюсь.
– Ты не увольняешься, – сказал Тони, – тебя выгонят. С треском. Ты просто спятила.
– У меня, Тони, есть американский флаг, и я подарю его тебе на Рождество. Чтобы тебе было на чем кушать.
– Теперь, детка, ты будешь петь в ванной. И больше нигде. Я позабочусь о том, чтобы тебя в этом городе ни в один кабак и на порог не пускали.
– Мне надо переодеться, – сказала Шерри.
– Я подожду, – ответил я.
И вот мы с Тони остались вдвоем. Мы старались не глядеть в глаза друг другу и стояли рядом, словно испытывали один другого; он был здесь, и я тоже был здесь, два исчадия бездны в глубоководном океанском гроте, избегнувшие назойливого внимания прочих обитателей моря. Тони был сер лицом, кожа цвета асфальта. Я почувствовал, что под этим асфальтом он меня мысленно и хоронит, и тогда я призвал на помощь Дебору. Сколько раз, беседуя с Деборой, я хватался рукой за горло – вне всякого сомнения, она проводила воображаемым лезвием по моей шее от одного уха до другого. Что ж удивляться тому, что она верила в чудеса. А теперь я, в свою очередь, сунул руку в карман, нащупал там нож, неким мыслительным усилием переместил его в ладонь, раскрыл и вонзил стремительно рванувшееся вперед лезвие в шею Тони, как раз под адамово яблоко. «Так и надо, – сказал голос Деборы в моем мозгу, – наконец-то ты чему-то научился. Теперь присыпь рану солью». – «Где мне взять соль?» – спросил я у нее. – «Выдави из слез у того, кого этот человек способен унизить. Там ты найдешь соль. И вотри ее в рану».
И вот я взыскал некоей дистиллированной печали, и игра моего воображения была так сильна, что кончики пальцев почувствовали прикосновение белых кристалликов, которые надлежало перенести на шею Тони, а затем какая-то часть моего мозга принялась старательно втирать их.
Я почувствовал, что ему стало не по себе. Он переступил с ноги на ногу. Затем заговорил:
– Душно здесь.
– Да.
– Скверная история с вашей женой.
Этого ему показалось мало.
– Я ее знавал, – сказал он.
– В самом деле?
– Я держу еще один кабак в другом конце города. И там она бывала с друзьями. Довольно часто.
Шерри вышла из своей уборной. На ней было деловое платье и плащ, в руке
– чемодан.
– Пошли отсюда, – сказала она мне и, не удостоив Тони взглядом, направилась к двери. Я последовал за нею, но в центре позвоночника у меня возникло ощущение, будто Тони раскрыл нож и сейчас вонзит его мне в спину.
– Да, мистер Роджек, – сказал Тони, – ваша жена была баба что надо. Первый класс.
– Знаете ли, – ответил я ему, – мне очень жаль, что у вашего дяди такие неприятности.
– Он с ними разберется, – сказал он мне в спину.
Это было последним, что я услышал там, и мы с Шерри вышли на улицу.
Мы завтракали в какой-то забегаловке маленькими английскими булочками с чаем и почти все время молчали. В какой-то момент, поднося чашку к губам, я заметил, что рука у меня дрожит. И Шерри это тоже заметила.
– Ну и ночка у вас была, – сказала она.
– Дело не в ночке. А в том, какое мне предстоит утро.
– Вы боитесь того, что произойдет в ближайшие часы?
– Я всего боюсь, – сказал я.
В ответ она не засмеялась, а просто кивнула.
– Я ходила к психоаналитику, – сказала она.
– А была причина?
– Суицидальное настроение.
– С красивыми женщинами это бывает.
– Все было куда паршивей.
– Вот как.
– А вам не кажется, что порой наступает момент, когда разумнее всего совершить самоубийство?
– Возможно.
– Особенно, если это ваш последний шанс.
– Пожалуйста, объясните.
– Вам случалось жить с мертвецами? – спросила она с деловитым выражением на лице.
– Нет. Не знаю. В самом деле не знаю.
– Ну, ладно. Я жила у отца с матерью, и все время, пока я росла, они были мертвецами. Они умерли, когда мне было пять лет и пять месяцев. Погибли в автомобильной катастрофе. И я осталась со старшим братом и сестрой.
– Но они о вас заботились?
– Какое там, – сказала Шерри. – Они оба полусумасшедшие.
Она закурила сигарету. Круги у нее под глазами казались черными от усталости, зеленый цвет на кромке век переходил в пурпурный и выцветал, струясь по щекам, в бурую желтизну.
– Если живешь с мертвецами, – сказала она, – то со временем начинаешь понимать, что в определенном году есть определенный день, когда они ждут тебя и готовы принять тебя с распростертыми объятиями. И этим днем нужно воспользоваться. Потому что иначе ты можешь умереть в такой день, когда тебя никто не ждет, никто не встречает, и тогда тебе приходится просто скитаться. Поэтому-то, когда этот день настает, ощущаешь столь сильный порыв к самоубийству. И я поняла, что такой день для меня наступил. И не воспользовалась им. Вместо этого кинулась к психоаналитику.
– Ну, хорошо, – сказал я, – возможно, вам и надо было воспользоваться шансом, который вам в этот день представился. Но если вы осознали это и через это прошли, то, может быть, в следующий раз вас не потянет на самоубийство так сильно. А может быть, всему этому просто не стоит придавать чересчур большое значение.
– Вы оптимист, – сказала она и дотронулась до моей руки. – Вам все еще страшно?
– Уже не настолько, – ответил я и солгал. Страх и угроза витали над моей утешительной речью. Не бояться смерти, быть готовым к ее приходу, – иногда мне казалось, что я боюсь смерти сильнее, чем кто-либо другой. Я был не готов к ней, совершенно не готов.
– Сейчас полнолуние, – сказал я, – сколько оно еще продлится?
– Еще три дня.
– Понятно.
– Вы сказали, что боитесь. Вы имели в виду женщин?
– Порой мне кажется, что мне нечего с ними делать.
– Нечего делать?
Я чуть было не поведал ей того, о чем никогда не говорил никому другому.
– Мне бы не хотелось это обмусоливать, – сказал я.
Я не решился сказать ей, что, находясь в постели с женщиной, редко представлял себе, что созидаю жизнь, напротив, ощущал себя пиратом, совершающим разбойничий налет на жизнь, и что в тайниках моей души жил страх
– да, там была самая сердцевина моего страха, – перед судом, который должен был состояться в глубине женского лона. Я почувствовал, что у меня чуть вспотела спина.
– Как насчет того, чтобы немного выпить? – спросил я. – У вас дома найдется выпить?
– Ко мне нельзя, – сказала Шерри. – Тони будет звонить каждые четверть часа. Потом пошлет кого-нибудь, чтобы тот барабанил в дверь.
– Да и ко мне нельзя. Там покоя не дадут. Репортеры, друзья, коллеги и, так сказать, родственники.
Барней Освальд Келли возвращался в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30