она опиралась о ручку двери, давая отдых хромой ноге.
- Не знаю, есть ли там кто наверху, - сказала она. - Я бы пошла спросила, да вот нога у меня болит.
- Да-да, я понимаю, - ответил Хилери. - Очень вам сочувствую.
- Она у меня вот уж пять лет такая, - сказала женщина, вздохнув, и хотела было уйти обратно в комнату.
- И ничего нельзя сделать?
- Раньше я думала, что можно, но, говорят, задета кость; я с самого начала запустила болезнь.
- Но почему же?
- Некогда было этим заниматься, - сказала женщина, словно оправдываясь, и вошла к себе; комната была так заполнена фарфоровыми чашечками, фотографиями, цветными открытками, восковыми фруктами и тому подобными украшениями, что для огромной кровати, казалось, не хватало места.
Простившись с женщиной, Хилери стал подниматься по лестнице. На следующем этаже он остановился. Здесь, в комнате с окном во двор, жила маленькая натурщица.
Он огляделся. Обои в коридоре были тускло-оранжевого цвета, ставень на окне оторвался, и тут тоже, все собой заполняя, царил запах краски, стирки и копченой селедки. Хилери почувствовал тошноту, какой-то внутренний протест. Жить здесь, подниматься по этим ступеням, проходить мимо засаленных, отвратительного цвета стен, ступать по этой грязной дорожке, дышать этими. И так каждый день - да нет, два... четыре.... шесть - кто знает, сколько раз в день? И то чувство, которое первым; привлекает или отвращает, первым, вместе с зарождением культуры тела, становится привередливым и последним изгоняется из храма чистого духа; то чувство, отшлифовке которого служит все воспитание и образование; то чувство, которое, всегда опережая человека хотя бы на один дюйм, способно тормозить развитие наций и парализовать все социальные начинания, - Чувство Обоняния - пробудило в Хилери его многовековой аристократизм, подняло рой призраков всех Даллисонов, более трех столетий служивших церкви или государству. Оно воскресило души всех привычных ему запахов, и к ним еще примешалось овеянное свежим воздухом и продушенное лавандой эстетическое чувство. Оно вызвало простую, совсем не экстравагантную потребность безупречной чистоты. И хотя Хилери знал, что анализ подтвердит одинаковость состава его крови и крови жильцов этого дома, и понимал также, что сложный запах краски, стирки и копченой селедки, в сущности, вполне безвредный запах, он тем не менее хмуро глядел на дверь в комнату маленькой натурщицы; ему вспомнилось, как поморщился носик его племянницы, когда она описывала этот дом. Сопровождаемый своим серебристым бульдогом, Хилери стал подниматься дальше по лестнице.
Когда высокая тонкая фигура Хилери, его доброе озабоченное лицо, а затем и светлые агатовые глаза собачонки, выглядывающей из-за его ног, показались у открытой двери одной из комнат верхнего этажа, их встретил только младенец, сидевший посреди комнаты в деревянном ящике. Младенец этот, очень похожий на кусочек замазки, которому природа случайно приделала пару подвижных черных глаз, был обряжен в женскую вязаную кофту, - она целиком закрывала ему ножки и ручки, так что ничего, кроме его головы, не было видно. Кофта отделяла его от древесных стружек, на которых он сидел, а поскольку он еще не постиг искусства вставать на ноги, стенки ящика отделяли его от всего остального мира. Изолированный от своего царства, подобно царю всея Руси, он сидел в полном бездействии. Его владения вмещали жалкую кровать, два стула и хромоногий умывальник, под сломанную ножку которого была подставлена старая скамеечка. Платья и верхняя одежда висели на вбитых в стену гвоздях. У камина были расставлены кастрюли, на голом сосновом столе стояла швейная машина. Над кроватью висела олеография с изображением рождества Христова, - очевидно, приложение к рождественскому номеру какого-нибудь журнала, - а над ней штык, и под штыком чья-то безграмотная рука начертала печатными буквами на клочке грубой бумаги следующие слова: "Штыком этим заколол троих под Элендслаагте Поселок в Южной Африке, место одного из боев англо-бурской войны. С. Хьюз". Стены были украшены фотографиями, на подоконнике стояли два поникших папоротника. Все в целом свидетельствовало об отчаянных усилиях блюсти чистоту и опрятность. Громоздкий буфет с неплотно закрытыми дверцами был набит всем тем, чему не следовало быть на виду. Окно в этом царстве младенца было плотно закрыто; пахло здесь краской, стиркой и копченой селедкой - и кое-чем другим.
Хилери посмотрел на ребенка, ребенок посмотрел на него. Глаза крохотного серого человеческого существа, казалось, спрашивали:
"Ты ведь не мама?"
Хилери нагнулся и дотронулся до его щечки. Ребенок мигнул черными глазами.
"Ну, конечно, ты не мама", - как будто хотел он сказать.
У Хилери сдавило горло; он повернулся и стал спускаться вниз. Остановившись возле комнаты маленькой натурщицы, он постучал и, не получив ответа, повернул ручку двери. Небольшая квадратная комнатка была пуста. В ней было достаточно чисто и аккуратно, стены склеены сравнительно новыми обоями в розовых цветочках. Через открытое окно виднелось грушевое дерево в полном цвету. Хилери осторожно прикрыл дверь, стыдясь того, что вообще открывал ее.
На лестничной площадке, глядя на него в упор черными глазами - такими же, как у того младенца наверху, - стоял человек среднего роста, крепкого сложения, с коротко подстриженными темными волосами; его широкое скуластое лицо с прямым носом и черными усиками так загорело, что казалось коричневым. Он был одет в форменную одежду метельщика улиц: просторная синяя куртка, брюки засунуты в сапоги, доходящие до середины икр. В руках он держал фуражку.
После нескольких минут обоюдного лицезрения Хилери спросил:
- Вы, очевидно, мистер Хьюз?
- Да.
- Я заходил повидать вашу жену.
- Вот как!
- Вы, вероятно, знаете, кто я.
- Да, я вас знаю.
- К сожалению, дома у вас я не застал никого, кроме вашего ребенка.
Хьюз указал фуражкой на комнату маленькой натурщицы.
- А я думал, вы, может, ее повидать заходили. - сказал он. Его черные глаза злобно горели; в выражении лица было нечто большее, чем классовая ненависть.
Хилери слегка покраснел и, не отвечая, бросив на Хьюза испытующий взгляд, прошел мимо и стал спускаться по лестнице. Миранда не успела последовать за ним. Она стояла на верхней ступеньке, чуть приподняв лапку.
"Я не знаю этого человека, - казалось, говорила она, - но он мне не нравится".
Хьюз усмехнулся.
- Бессловесную тварь я никогда не обижу, - сказал он, - иди, иди, дворняжка!
Подстегнутая словом, которого она не предполагала когда-либо услышать по своему адресу, Миранда поспешно сбежала вниз.
"Он вел себя умышленно дерзко", - думал Хилери, шагая прочь от дома.
- "Вест-министерскую", сэр? Ах ты, господи... - Костлявая дрожащая рука протягивала ему зеленоватую газету. - По такому времени года ветер прямо-таки немыслимо холодный.
Перед Хилери стоял очень старый человек в очках в железной оправе, с распухшим носом, вытянутой верхней губой и длинным подбородком. Он нарочито долго возился, ища сдачу с шестипенсовика.
- Ваше лицо мне знакомо, - сказал Хилери.
- Ну, еще бы. Вы же бываете в этом магазине в табачном отделе. Я частенько вижу, как вы туда заходите. А иной раз покупаете "Пэл-Мэл" у того вон парня. - Он сердито тряхнул головой, указывая влево, где стоял человек помоложе его с кипой газет цветом побелее, чем "Вест-минстерская". В этом жесте старика отразились долгие годы зависти, ревности, обиды на несправедливость судьбы. "По праву это ведь газета моя, - казалось, хотел он сказать, - а ее продает такой вот парень из низов, загребает мои барыши".
- Я продаю "Вест-министерскую", - продолжал старик. - Я и сам читаю ее по воскресеньям. Газета для джентльменов, для людей высших классов, хоть, признаться, ее политические взгляды... Но, посудите сами, сэр, если этот тип продает здесь "Пэл-Мэл"... - Он доверительно понизил голос. - Ведь у него столько господ покупает, а господ - я хочу сказать, настоящих господ осталось не так-то много, чтоб мне уступать их другому. Хилери, слушавший старика из деликатности, вдруг вспомнил:
- Вы ведь живете на Хаунд-стрит?
Старик с готовностью ответил:
- Ах, господи, да, конечно же, сэр! В доме номер один, и зовут меня Крид. А вы тот самый господин, к которому девушка ходит переписывать книгу.
- Она не мою книгу переписывает.
- Ну да, она ходит к старому господину. Я знаю его. Он однажды заходил ко мне. Пришел как-то в воскресенье утром. "Вот вам фунт табаку, - говорит. - Вы прежде были лакеем? Через пятьдесят лет лакеев больше не будет". И ушел. Он, видать, не совсем... - Дрожащей рукой старик постучал себя по лбу.
- Семья по фамилии Хьюз живет, кажется, в одном с вами доме?
- У них-то я и снимаю комнату! Вчера тут одна дама все выспрашивала меня про них. Может статься, это ваша супруга, сэр?
А глаза старика в то же время как будто обращались с речью к мягкой фетровой шляпе Хилери: "Да-да, мы видели таких, как вы, и в самых лучших домах. Вас принимают там за вашу ученость, и вы умеете вести себя так, как оно и следует настоящему джентльмену".
- Это, очевидно, была моя свояченица.
- Ах, господи! Она уж сколько раз покупала у меня газету. Настоящая леди, не из тех, кто... - Он опять перешел на доверительный тон. - Вы понимаете, что я хочу сказать, сэр? Не из тех, кто покупает готовые вещи в таких вот огромных магазинах. Ее я хорошо знаю!
- Тот старый джентльмен, что заходил к вам, - ее отец.
- Да ну? Вот какое дело. - Старый лакей умолк, как видно, в замешательстве. Брови Хилери начали проделывать сложные эволюции - верный признак того, что он собирается подвергнуть испытанию свою деликатность.
- Как... как относится Хьюз к девушке, которая живет в комнате, соседней с вашей?
Бывший лакей ответил угрюмо:
- Она слушает моего совета и ни в какие разговоры с ним не вступает. Уж и вид у этого Хьюза! Право, какой-то чужак. Не знаю, откуда только он такой взялся.
- Он, кажется, был солдатом?
- Говорит, что да. Он ведь работает в приходском управлении. А когда напьется, тут уж для него и впрямь ничего святого нет. И уж и на аристократию-то нападает, и на церковь, и на всякие учреждения. Таких солдат мне еще не доводилось встречать. Право, что чужак. Говорят, он из Уэльса.
- Какого вы мнения о той улице, где живете?
- Я ни с кем не якшаюсь. Улица, прямо сказать, для простонародья, люди на ней все невысокого сорта - нет в них никакой почтенности.
- Вот как!
- Все эти домишки попадают в руки к очень уж маленьким людям. Им наплевать на все, только б получать плату с жильцов. Да что с них и требовать-то? Уж очень простецкая публика, выкручиваются, как могут. Говорят, таких домишек в Лондоне тысячи. Болтают, будто их собираются сносить, да это все ерунда. Ну, где возьмешь для этого столько денег? Те, что сдают домишки, сами нищета, им даже не по карману стены-то обоями оклеить. А настоящие-то хозяева - крупные домовладельцы, - ну, они уж, конечно, ничуть не интересуются тем, что творится у них за спиной. Есть такие неучи, вроде этого Хьюза, которые несут всякую чепуху об обязанностях домовладельцев. Да ведь нельзя же, чтобы аристократы - и вдруг занимались такими делами! У них свои заботы, у них поместья. Я живал у таких, все об этом знаю.
Маленький бульдог, которому причиняли беспокойство прохожие, улучил момент и стал бить хвостом по ногам бывшего лакея.
- Ох, господи! Это еще что такое! А ты не кусаешься? Эй ты, барбос!
Миранда поспешила встретиться взглядом с хозяином. "Видишь, что может случиться с леди, если она слоняется по улицам", - казалось, говорила она.
- Должно быть, тяжело стоять здесь целый день, особенно после той жизни, котррую вы вели прежде?
- Я жаловаться не смею. Эта работа спасла меня.
- Вам есть где укрыться от непогоды?
И снова бывший лакей почтил его своим доверием:
- В дождливые вечера мне иной раз разрешают стоять вон там, под аркой; они-то знают, что я человек почтенный. Тому вон, - он кивнул в сторону своего конкурента, - это, уж ясно, позволить нельзя, либо вон тем мальчишкам, которые только мешают уличному движению.
- Я хотел спросить вас, мистер Крид, можно ли чем помочь миссис Хьюз?
Тощее тело старика даже тряслось от негодования, когда он отвечал:
- Если правда то, что она говорит, то я на ее месте давно бы потащил его в суд, честное слово. Я бы потребовал разрешения разъехаться с ним и ни за что не стал бы жить с ним под одной крышей. Вот что ей следовало бы сделать. А если б он и после этого не угомонился, я б его запрятал за решетку, пусть бы даже он сперва убил меня. Терпеть не могу таких типов. Еще только сегодня утром он оскорбил меня.
- Тюрьма - это страшная мера, - сказал Хилери тихо.
Старик ответил решительно:
- На таких молодчиков только так и найдешь управу: под замок - и держать, пока не взвоют.
Хилери хотел было ответить, но вдруг заметил, что стоит один. На краю тротуара в нескольких шагах от него Крид, запрокинув лицо, крепко прижимал к груди пачку второго выпуска "Вестминстерской газеты", которую ему только что сбросили с тележки.
"Ну что ж, - подумал Хилери, отходя. - Он-то уж по крайней мере имеет обо всем вполне определенное мнение".
Рядом с Хилери, упрямо сжав челюсти, семенил маленький бульдог. Он смотрел вверх и, казалось, говорил: "Давно пора было расстаться с этим человеком "действия!"
ГЛАВА VII
РАСКИДАННЫЕ МЫСЛИ СЕСИЛИИ
Миссис Стивн Даллисон сидела у себя в будуаре за старым дубовым бюро и старалась привести в порядок свои мысли. Они были раскиданы перед ней и на листках именной бумаги, начинаясь словами "Дорогая Сесилия" или "Миссис Таллентс-Смолпис просит", и на кусочках картона, вверху которых стояло название, театра, картинной галереи или концертного зала, и на клочках бумаги уже не столь высокого качества, где первые слова были "Дорогой друг", а последнее - название какого-нибудь широко известного места, например, "Уэссекс", чтобы изложенная после обращения просьба не вызывала подозрений. Помимо всего этого, перед миссис Даллисон лежали листы ее собственной именной бумаги, озаглавленные "Кенсингтон, Олд-сквер, 76", и две записные книжечки. Одна из них была переплетена в мраморную бумагу, и на ней стояло: "Прошу беречь эту книжку", - а на другой, переплетенной в кожу какого-то окончившего свой век зверька, было написано только одно слово: "Визиты".
На Сесилии была шелковая сиренево-голубая блузка с длинными рукавами, которые вовсе скрывали бы тонкие кисти рук, если бы не застегивались у запястья на серебряные пуговки в форме розочек. Сесилия слегка хмурила лоб, будто недоумевая, о чем, собственно, ее "мысли". Она сидела здесь каждое утро, перебирая их и разнося по своим записным книжечкам. Только благодаря такой кропотливой работе и она сама, и ее муж, и дочь могли быть в курсе всех новых течений. А так как нужно было следить за тем, чтобы в курсе нового быть ровно настолько, насколько это считалось необходимом, у Сесилии почти ежедневно разыгрывалась мигрень. Ибо страх, как бы не упустить одну новинку или не уделить слишком много внимания другой, был для нее вполне реальным. Столько встречалось интересных людей, столько было и у нее и у Стивна всяких знакомств, которые ей хотелось бы поддерживать, что было чрезвычайно важно не поддерживать одного за счет остальных. Да еще нужно было оставаться женственной, и это, при необходимости шагать в ногу с веком, не на шутку утомляло ее. Иногда она с завистью думала о той великолепной изоляции, какой добилась Бианка, - что это было именно так, она знала не с чьих-либо слов, а скорее интуитивно. Но Сесилия думала так нечасто, потому что была преданным созданием, Стивн и заботы о его комфорте всегда стояли у нее на первом месте. И хотя порой ее раздражало, что "мысли" приходят и приходят с каждой почтой, она, в сущности, раздражалась не так уж сильно, едва ли более, чем персидская кошечка у нее на коленях, которая тоже сидела часами, стараясь поймать собственный хвост; и у нее тоже на лбу пролегла морщинка, а щеки были немного втянуты.
Решив, наконец, какие именно из концертов она вынуждена пропустить, уплатив свой взнос в "Лигу борьбы с консервированным молоком" и приняв приглашение посмотреть, как из воздушного шара будет падать человек, Сесилия задумалась. Потом, обмакнув перо в чернила, написала:
"Хай-стрит, Кенсингтон
Господам Розу и Торну.
Миссис Стивн Даллисон просит доставить ей на дом голубое платье, купленное ею вчера, немедленно, без переделки".
Нажимая кнопку звонка, она подумала: "Вот и работа для бедняжки миссис Хьюз. Надо полагать, она сделает все не хуже, чем у Роза и Торна".
- Пожалуйста, попросите ко мне миссис Хьюз, - сказала она. - Ах, это вы, миссис Хьюз! Входите же!
Швея прошла на середину комнаты и стояла, опустив натруженные руки; в ее больших карих глазах не было ничего, кроме покорного терпения. Она была загадочным существом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
- Не знаю, есть ли там кто наверху, - сказала она. - Я бы пошла спросила, да вот нога у меня болит.
- Да-да, я понимаю, - ответил Хилери. - Очень вам сочувствую.
- Она у меня вот уж пять лет такая, - сказала женщина, вздохнув, и хотела было уйти обратно в комнату.
- И ничего нельзя сделать?
- Раньше я думала, что можно, но, говорят, задета кость; я с самого начала запустила болезнь.
- Но почему же?
- Некогда было этим заниматься, - сказала женщина, словно оправдываясь, и вошла к себе; комната была так заполнена фарфоровыми чашечками, фотографиями, цветными открытками, восковыми фруктами и тому подобными украшениями, что для огромной кровати, казалось, не хватало места.
Простившись с женщиной, Хилери стал подниматься по лестнице. На следующем этаже он остановился. Здесь, в комнате с окном во двор, жила маленькая натурщица.
Он огляделся. Обои в коридоре были тускло-оранжевого цвета, ставень на окне оторвался, и тут тоже, все собой заполняя, царил запах краски, стирки и копченой селедки. Хилери почувствовал тошноту, какой-то внутренний протест. Жить здесь, подниматься по этим ступеням, проходить мимо засаленных, отвратительного цвета стен, ступать по этой грязной дорожке, дышать этими. И так каждый день - да нет, два... четыре.... шесть - кто знает, сколько раз в день? И то чувство, которое первым; привлекает или отвращает, первым, вместе с зарождением культуры тела, становится привередливым и последним изгоняется из храма чистого духа; то чувство, отшлифовке которого служит все воспитание и образование; то чувство, которое, всегда опережая человека хотя бы на один дюйм, способно тормозить развитие наций и парализовать все социальные начинания, - Чувство Обоняния - пробудило в Хилери его многовековой аристократизм, подняло рой призраков всех Даллисонов, более трех столетий служивших церкви или государству. Оно воскресило души всех привычных ему запахов, и к ним еще примешалось овеянное свежим воздухом и продушенное лавандой эстетическое чувство. Оно вызвало простую, совсем не экстравагантную потребность безупречной чистоты. И хотя Хилери знал, что анализ подтвердит одинаковость состава его крови и крови жильцов этого дома, и понимал также, что сложный запах краски, стирки и копченой селедки, в сущности, вполне безвредный запах, он тем не менее хмуро глядел на дверь в комнату маленькой натурщицы; ему вспомнилось, как поморщился носик его племянницы, когда она описывала этот дом. Сопровождаемый своим серебристым бульдогом, Хилери стал подниматься дальше по лестнице.
Когда высокая тонкая фигура Хилери, его доброе озабоченное лицо, а затем и светлые агатовые глаза собачонки, выглядывающей из-за его ног, показались у открытой двери одной из комнат верхнего этажа, их встретил только младенец, сидевший посреди комнаты в деревянном ящике. Младенец этот, очень похожий на кусочек замазки, которому природа случайно приделала пару подвижных черных глаз, был обряжен в женскую вязаную кофту, - она целиком закрывала ему ножки и ручки, так что ничего, кроме его головы, не было видно. Кофта отделяла его от древесных стружек, на которых он сидел, а поскольку он еще не постиг искусства вставать на ноги, стенки ящика отделяли его от всего остального мира. Изолированный от своего царства, подобно царю всея Руси, он сидел в полном бездействии. Его владения вмещали жалкую кровать, два стула и хромоногий умывальник, под сломанную ножку которого была подставлена старая скамеечка. Платья и верхняя одежда висели на вбитых в стену гвоздях. У камина были расставлены кастрюли, на голом сосновом столе стояла швейная машина. Над кроватью висела олеография с изображением рождества Христова, - очевидно, приложение к рождественскому номеру какого-нибудь журнала, - а над ней штык, и под штыком чья-то безграмотная рука начертала печатными буквами на клочке грубой бумаги следующие слова: "Штыком этим заколол троих под Элендслаагте Поселок в Южной Африке, место одного из боев англо-бурской войны. С. Хьюз". Стены были украшены фотографиями, на подоконнике стояли два поникших папоротника. Все в целом свидетельствовало об отчаянных усилиях блюсти чистоту и опрятность. Громоздкий буфет с неплотно закрытыми дверцами был набит всем тем, чему не следовало быть на виду. Окно в этом царстве младенца было плотно закрыто; пахло здесь краской, стиркой и копченой селедкой - и кое-чем другим.
Хилери посмотрел на ребенка, ребенок посмотрел на него. Глаза крохотного серого человеческого существа, казалось, спрашивали:
"Ты ведь не мама?"
Хилери нагнулся и дотронулся до его щечки. Ребенок мигнул черными глазами.
"Ну, конечно, ты не мама", - как будто хотел он сказать.
У Хилери сдавило горло; он повернулся и стал спускаться вниз. Остановившись возле комнаты маленькой натурщицы, он постучал и, не получив ответа, повернул ручку двери. Небольшая квадратная комнатка была пуста. В ней было достаточно чисто и аккуратно, стены склеены сравнительно новыми обоями в розовых цветочках. Через открытое окно виднелось грушевое дерево в полном цвету. Хилери осторожно прикрыл дверь, стыдясь того, что вообще открывал ее.
На лестничной площадке, глядя на него в упор черными глазами - такими же, как у того младенца наверху, - стоял человек среднего роста, крепкого сложения, с коротко подстриженными темными волосами; его широкое скуластое лицо с прямым носом и черными усиками так загорело, что казалось коричневым. Он был одет в форменную одежду метельщика улиц: просторная синяя куртка, брюки засунуты в сапоги, доходящие до середины икр. В руках он держал фуражку.
После нескольких минут обоюдного лицезрения Хилери спросил:
- Вы, очевидно, мистер Хьюз?
- Да.
- Я заходил повидать вашу жену.
- Вот как!
- Вы, вероятно, знаете, кто я.
- Да, я вас знаю.
- К сожалению, дома у вас я не застал никого, кроме вашего ребенка.
Хьюз указал фуражкой на комнату маленькой натурщицы.
- А я думал, вы, может, ее повидать заходили. - сказал он. Его черные глаза злобно горели; в выражении лица было нечто большее, чем классовая ненависть.
Хилери слегка покраснел и, не отвечая, бросив на Хьюза испытующий взгляд, прошел мимо и стал спускаться по лестнице. Миранда не успела последовать за ним. Она стояла на верхней ступеньке, чуть приподняв лапку.
"Я не знаю этого человека, - казалось, говорила она, - но он мне не нравится".
Хьюз усмехнулся.
- Бессловесную тварь я никогда не обижу, - сказал он, - иди, иди, дворняжка!
Подстегнутая словом, которого она не предполагала когда-либо услышать по своему адресу, Миранда поспешно сбежала вниз.
"Он вел себя умышленно дерзко", - думал Хилери, шагая прочь от дома.
- "Вест-министерскую", сэр? Ах ты, господи... - Костлявая дрожащая рука протягивала ему зеленоватую газету. - По такому времени года ветер прямо-таки немыслимо холодный.
Перед Хилери стоял очень старый человек в очках в железной оправе, с распухшим носом, вытянутой верхней губой и длинным подбородком. Он нарочито долго возился, ища сдачу с шестипенсовика.
- Ваше лицо мне знакомо, - сказал Хилери.
- Ну, еще бы. Вы же бываете в этом магазине в табачном отделе. Я частенько вижу, как вы туда заходите. А иной раз покупаете "Пэл-Мэл" у того вон парня. - Он сердито тряхнул головой, указывая влево, где стоял человек помоложе его с кипой газет цветом побелее, чем "Вест-минстерская". В этом жесте старика отразились долгие годы зависти, ревности, обиды на несправедливость судьбы. "По праву это ведь газета моя, - казалось, хотел он сказать, - а ее продает такой вот парень из низов, загребает мои барыши".
- Я продаю "Вест-министерскую", - продолжал старик. - Я и сам читаю ее по воскресеньям. Газета для джентльменов, для людей высших классов, хоть, признаться, ее политические взгляды... Но, посудите сами, сэр, если этот тип продает здесь "Пэл-Мэл"... - Он доверительно понизил голос. - Ведь у него столько господ покупает, а господ - я хочу сказать, настоящих господ осталось не так-то много, чтоб мне уступать их другому. Хилери, слушавший старика из деликатности, вдруг вспомнил:
- Вы ведь живете на Хаунд-стрит?
Старик с готовностью ответил:
- Ах, господи, да, конечно же, сэр! В доме номер один, и зовут меня Крид. А вы тот самый господин, к которому девушка ходит переписывать книгу.
- Она не мою книгу переписывает.
- Ну да, она ходит к старому господину. Я знаю его. Он однажды заходил ко мне. Пришел как-то в воскресенье утром. "Вот вам фунт табаку, - говорит. - Вы прежде были лакеем? Через пятьдесят лет лакеев больше не будет". И ушел. Он, видать, не совсем... - Дрожащей рукой старик постучал себя по лбу.
- Семья по фамилии Хьюз живет, кажется, в одном с вами доме?
- У них-то я и снимаю комнату! Вчера тут одна дама все выспрашивала меня про них. Может статься, это ваша супруга, сэр?
А глаза старика в то же время как будто обращались с речью к мягкой фетровой шляпе Хилери: "Да-да, мы видели таких, как вы, и в самых лучших домах. Вас принимают там за вашу ученость, и вы умеете вести себя так, как оно и следует настоящему джентльмену".
- Это, очевидно, была моя свояченица.
- Ах, господи! Она уж сколько раз покупала у меня газету. Настоящая леди, не из тех, кто... - Он опять перешел на доверительный тон. - Вы понимаете, что я хочу сказать, сэр? Не из тех, кто покупает готовые вещи в таких вот огромных магазинах. Ее я хорошо знаю!
- Тот старый джентльмен, что заходил к вам, - ее отец.
- Да ну? Вот какое дело. - Старый лакей умолк, как видно, в замешательстве. Брови Хилери начали проделывать сложные эволюции - верный признак того, что он собирается подвергнуть испытанию свою деликатность.
- Как... как относится Хьюз к девушке, которая живет в комнате, соседней с вашей?
Бывший лакей ответил угрюмо:
- Она слушает моего совета и ни в какие разговоры с ним не вступает. Уж и вид у этого Хьюза! Право, какой-то чужак. Не знаю, откуда только он такой взялся.
- Он, кажется, был солдатом?
- Говорит, что да. Он ведь работает в приходском управлении. А когда напьется, тут уж для него и впрямь ничего святого нет. И уж и на аристократию-то нападает, и на церковь, и на всякие учреждения. Таких солдат мне еще не доводилось встречать. Право, что чужак. Говорят, он из Уэльса.
- Какого вы мнения о той улице, где живете?
- Я ни с кем не якшаюсь. Улица, прямо сказать, для простонародья, люди на ней все невысокого сорта - нет в них никакой почтенности.
- Вот как!
- Все эти домишки попадают в руки к очень уж маленьким людям. Им наплевать на все, только б получать плату с жильцов. Да что с них и требовать-то? Уж очень простецкая публика, выкручиваются, как могут. Говорят, таких домишек в Лондоне тысячи. Болтают, будто их собираются сносить, да это все ерунда. Ну, где возьмешь для этого столько денег? Те, что сдают домишки, сами нищета, им даже не по карману стены-то обоями оклеить. А настоящие-то хозяева - крупные домовладельцы, - ну, они уж, конечно, ничуть не интересуются тем, что творится у них за спиной. Есть такие неучи, вроде этого Хьюза, которые несут всякую чепуху об обязанностях домовладельцев. Да ведь нельзя же, чтобы аристократы - и вдруг занимались такими делами! У них свои заботы, у них поместья. Я живал у таких, все об этом знаю.
Маленький бульдог, которому причиняли беспокойство прохожие, улучил момент и стал бить хвостом по ногам бывшего лакея.
- Ох, господи! Это еще что такое! А ты не кусаешься? Эй ты, барбос!
Миранда поспешила встретиться взглядом с хозяином. "Видишь, что может случиться с леди, если она слоняется по улицам", - казалось, говорила она.
- Должно быть, тяжело стоять здесь целый день, особенно после той жизни, котррую вы вели прежде?
- Я жаловаться не смею. Эта работа спасла меня.
- Вам есть где укрыться от непогоды?
И снова бывший лакей почтил его своим доверием:
- В дождливые вечера мне иной раз разрешают стоять вон там, под аркой; они-то знают, что я человек почтенный. Тому вон, - он кивнул в сторону своего конкурента, - это, уж ясно, позволить нельзя, либо вон тем мальчишкам, которые только мешают уличному движению.
- Я хотел спросить вас, мистер Крид, можно ли чем помочь миссис Хьюз?
Тощее тело старика даже тряслось от негодования, когда он отвечал:
- Если правда то, что она говорит, то я на ее месте давно бы потащил его в суд, честное слово. Я бы потребовал разрешения разъехаться с ним и ни за что не стал бы жить с ним под одной крышей. Вот что ей следовало бы сделать. А если б он и после этого не угомонился, я б его запрятал за решетку, пусть бы даже он сперва убил меня. Терпеть не могу таких типов. Еще только сегодня утром он оскорбил меня.
- Тюрьма - это страшная мера, - сказал Хилери тихо.
Старик ответил решительно:
- На таких молодчиков только так и найдешь управу: под замок - и держать, пока не взвоют.
Хилери хотел было ответить, но вдруг заметил, что стоит один. На краю тротуара в нескольких шагах от него Крид, запрокинув лицо, крепко прижимал к груди пачку второго выпуска "Вестминстерской газеты", которую ему только что сбросили с тележки.
"Ну что ж, - подумал Хилери, отходя. - Он-то уж по крайней мере имеет обо всем вполне определенное мнение".
Рядом с Хилери, упрямо сжав челюсти, семенил маленький бульдог. Он смотрел вверх и, казалось, говорил: "Давно пора было расстаться с этим человеком "действия!"
ГЛАВА VII
РАСКИДАННЫЕ МЫСЛИ СЕСИЛИИ
Миссис Стивн Даллисон сидела у себя в будуаре за старым дубовым бюро и старалась привести в порядок свои мысли. Они были раскиданы перед ней и на листках именной бумаги, начинаясь словами "Дорогая Сесилия" или "Миссис Таллентс-Смолпис просит", и на кусочках картона, вверху которых стояло название, театра, картинной галереи или концертного зала, и на клочках бумаги уже не столь высокого качества, где первые слова были "Дорогой друг", а последнее - название какого-нибудь широко известного места, например, "Уэссекс", чтобы изложенная после обращения просьба не вызывала подозрений. Помимо всего этого, перед миссис Даллисон лежали листы ее собственной именной бумаги, озаглавленные "Кенсингтон, Олд-сквер, 76", и две записные книжечки. Одна из них была переплетена в мраморную бумагу, и на ней стояло: "Прошу беречь эту книжку", - а на другой, переплетенной в кожу какого-то окончившего свой век зверька, было написано только одно слово: "Визиты".
На Сесилии была шелковая сиренево-голубая блузка с длинными рукавами, которые вовсе скрывали бы тонкие кисти рук, если бы не застегивались у запястья на серебряные пуговки в форме розочек. Сесилия слегка хмурила лоб, будто недоумевая, о чем, собственно, ее "мысли". Она сидела здесь каждое утро, перебирая их и разнося по своим записным книжечкам. Только благодаря такой кропотливой работе и она сама, и ее муж, и дочь могли быть в курсе всех новых течений. А так как нужно было следить за тем, чтобы в курсе нового быть ровно настолько, насколько это считалось необходимом, у Сесилии почти ежедневно разыгрывалась мигрень. Ибо страх, как бы не упустить одну новинку или не уделить слишком много внимания другой, был для нее вполне реальным. Столько встречалось интересных людей, столько было и у нее и у Стивна всяких знакомств, которые ей хотелось бы поддерживать, что было чрезвычайно важно не поддерживать одного за счет остальных. Да еще нужно было оставаться женственной, и это, при необходимости шагать в ногу с веком, не на шутку утомляло ее. Иногда она с завистью думала о той великолепной изоляции, какой добилась Бианка, - что это было именно так, она знала не с чьих-либо слов, а скорее интуитивно. Но Сесилия думала так нечасто, потому что была преданным созданием, Стивн и заботы о его комфорте всегда стояли у нее на первом месте. И хотя порой ее раздражало, что "мысли" приходят и приходят с каждой почтой, она, в сущности, раздражалась не так уж сильно, едва ли более, чем персидская кошечка у нее на коленях, которая тоже сидела часами, стараясь поймать собственный хвост; и у нее тоже на лбу пролегла морщинка, а щеки были немного втянуты.
Решив, наконец, какие именно из концертов она вынуждена пропустить, уплатив свой взнос в "Лигу борьбы с консервированным молоком" и приняв приглашение посмотреть, как из воздушного шара будет падать человек, Сесилия задумалась. Потом, обмакнув перо в чернила, написала:
"Хай-стрит, Кенсингтон
Господам Розу и Торну.
Миссис Стивн Даллисон просит доставить ей на дом голубое платье, купленное ею вчера, немедленно, без переделки".
Нажимая кнопку звонка, она подумала: "Вот и работа для бедняжки миссис Хьюз. Надо полагать, она сделает все не хуже, чем у Роза и Торна".
- Пожалуйста, попросите ко мне миссис Хьюз, - сказала она. - Ах, это вы, миссис Хьюз! Входите же!
Швея прошла на середину комнаты и стояла, опустив натруженные руки; в ее больших карих глазах не было ничего, кроме покорного терпения. Она была загадочным существом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33