Мистер Стоун сделал паузу.
- У вас там стоит дальше слово "безумные"? - спросил он.
Маленькая натурщица подняла голову.
- Да, мистер Стоун.
- Вычеркните его.
Он смотрел на деревья за окном; дыхание его было отчетливо слышно. Маленькая натурщица пошевелила онемевшими пальцами. Испытующий, улыбающийся взгляд Бианки не отрывался от девушки, словно она хотела неизгладимо запечатлеть у себя в памяти ее образ. Было что-то пугающее в этом пристальном взгляде, что-то жестокое и в отношении себя и в отношении этой девушки.
- Никак не могу найти нужное слово, - проговорил мистер Стоун. - Пока оставьте пустое место. Продолжаем. "...Ни нежный братский интерес человека к человеку, ни любознательность в отношении явления как такового..."
Голос его тянулся все той же узкой тропой в просторы, замороженные спокойным, извечным присутствием его излюбленной идеи, которая, как золотая луна, далекая и холодная, дивно сияла над тонкой струйкой слов, А девушка все водила по страницам кончиком пера, сверяя текст. Мистер Стоун опять прервал чтение, поглядел на дочь и, словно удивившись тому, что она здесь, спросил:
- Ты хочешь сказать мне что-нибудь, дорогая?
Бианка помотала головой.
- Продолжаем! - сказал мистер Стоун.
Но глаза маленькой натурщицы уже поймали прикованный к ней взгляд.
На лице ее мелькнуло такое выражение, будто она спрашивала: "Что я вам сделала, что вы так на меня смотрите?"
Словно зачарованная, она посматривала украдкой на Бианку, а рука ее машинально отмечала абзацы. Этот молчаливый поединок взглядов все продолжался: улыбающийся взгляд женщины был твердым и жестоким, взгляд девушки - неуверенным и обиженным. Ни та, ни другая не слышали ни слова из того, что читал мистер Стоун. Они отнеслись к этому так, как жизнь всегда относится к философии и как будет относиться к ней до скончания века.
Мистер Стоун опять остановился, он словно взвешивал последние предложения.
- Да, мне кажется, это правильная мысль, - сказал он вполголоса. И вдруг обратился к дочери: - Ты согласна со мной, дорогая?
Он с беспокойством ждал ответа; на его тощей шее, чуть пониже бородки, были ясно видны жидкие седые волоски.
- Да, папа, согласна.
- Я рад, что ты одного со мной мнения. Меня это беспокоило. Продолжаем!
Бианка встала. На щеках ее горели яркие пятна. Она пошла к двери, и маленькая натурщица проводила ее долгим взглядом, раболепным, протестующим и печальным.
ГЛАВА XX
МУЖ И ЖЕНА
Только в седьмом часу Хилери подошел наконец к своему дому; немного впереди него бежала Миранда, она даже почти проголодалась. Кусты сирени, еще не расцветшие, источали пряный аромат. Заходящее солнце покрывало их золотистой шелковой сеткой, и дрозд, сидя на низком суку акации, песней призывал вечер. По дорожке шел мистер Стоун, а с ним - маленькая натурщица в своем новом платье. Они, очевидно, отправились на прогулку: на мистере Стоуне была старая черная шляпа с сильным зеленоватым оттенком, и он нес бумажный пакет, из которого на каждом шагу сыпались хлебные крошки.
Девушка густо покраснела. Она опустила голову, она еще не знала, как Хилери отнесется к ее новому наряду. У калитки она вскинула глаза. Его взгляд ответил ей: "Да, ты выглядишь очень мило". И в глазах ее появилось выражение, какое бывает у собак, когда они с обожанием смотрят в лицо хозяину. Хилери, смутившись, повернулся к мистеру Стоуну. Тот стоял очень тихо, видно, ему пришла в голову новая мысль.
- Кажется, я не уделил достаточно внимания вопросу о насилии. Я не знаю, является оно абсолютным злом или только относительным, - проговорил мистер Стоун. - Если в моем присутствии человек мучает кошку, вправе ли я ударить его?
Привыкший к этим неожиданным скачкам мысли, Хилери ответил:
- Не знаю, сэр, вправе ли вы его ударить, но, так или иначе, вы это сделаете.
- Я в том не уверен, - сказал мистер Стоун. - Мы идем кормить птиц.
Маленькая натурщица взяла из его рук бумажный пакет.
- Из него все сыплется, - сказала она.
Уже перейдя дорогу, она обернулась. "Может, и вы с нами пойдете?" говорил ее взгляд.
Но Хилери поспешно вошел в сад и закрыл за собой калитку. Целый час просидел он у себя в кабинете, в обществе Миранды; он бездействовал, погруженный в странное, почти приятное оцепенение. В эти часы он обычно работал над своей книгой, и уж одно то, что праздность не казалась ему тягостной, могло бы его встревожить. Немало мыслей прошло у него в сознании, немало отзвуков того, что он считал навсегда оставленным, - чувств и желаний, которые для человека средних лет обычно всего лишь мумии в> музее памяти. Эти порывы, запрятанные в сердце каждого, воскресли при первом же взмахе крыльев все еще не умершей в нем юности. Как разгорается пламя почти угасшего костра, так в душе Хилери взметнулось и засверкало стремление раскрыть новые тайны, желание еще раз ощутить радость жизни, пока жизнь еще не пошла под уклон.
Его звал не какой-нибудь заурядный маленький дух - его манил розовым пальчиком дух с невидимым ликом, что является к людям, юность которых миновала.
Миранда, обеспокоенная тем, что хозяин сидит так тихо, встала. Обычно в этот час он всегда скреб по бумаге. Сама она редко скребла что-либо, потому что считала это дурным тоном; но сейчас она смутно чувствовала, что ему следовало заниматься именно этим. Она подняла тонкую лапку и коснулась его колена. Не встретив возражения, она осторожно прыгнула к нему на колени и, забыв на этот раз свою скромность, положила лапки на грудь хозяина и облизала ему все лицо.
В тот самый момент, когда Миранда награждала его своими поцелуями, Хилери увидел, что мистер Стоун и маленькая натурщица возвращаются с прогулки. Старик шел очень быстро, держа в руке обломок палки. Лицо у него сильно раскраснелось.
Хилери вышел им навстречу.
- Что случилось, сэр? - спросил он.
- Я ударил его прямо по ногам, - ответил мистер Стоун, - и я не сожалею об этом.
С этими словами он прошел к себе в комнату. Хилери повернулся к маленькой натурщице.
- Это все из-за собачонки. Один там бил ее, и мистер Стоун его ударил. Даже палку сломал. Подошли люди, они нам грозили. - Она взглянула на Хилери. - Я... я так испугалась. Ах, мистер Даллисон, все-таки он немножко чудной, правда?
- Все герои чудаки, - сказал Хилери негромко.
- Он хотел еще раз ударить, даже когда палка у него сломалась. Тут пришел полисмен, и они все разбежались.
- Так оно и должно было быть. Ну, а вы что в это время делали?
Заметив, что она пока еще не произвела большого впечатления, маленькая натурщица опустила глаза.
- Я б не испугалась, если бы со мной были вы.
- Боже мой... мистер Стоун гораздо отважнее меня.
- И вовсе нет, - ответила она упрямо и снова взглянула на него.
- Ну, до свиданья, - сказал Хилери поспешно. - Вам пора бежать домой...
В тот же вечер, когда он с женой возвращался в экипаже с длинного скучного обеда, Хилери сказал:
- Мне нужно поговорить с тобой.
Из другого угла кэба последовал иронический ответ:
- Да?
- Возникли кое-какие неприятности, касающиеся маленькой натурщицы.
- В самом деле?
- Этот человек, Хьюз, увлекся ею. Он, кажется, даже грозился прийти тебе рассказать.
- О чем?
- Обо мне. - И что же он собирается рассказать о тебе?
- Не знаю, какие-нибудь вульгарные сплетни. Последовало молчание, и в темноте кэба Хилери облизал сухие губы.
Бианка заговорила:
- Могу я спросить, откуда ты узнал об этом?
- Мне сказала Сесилия.
Странный звук, вроде приглушенного смеха, достиг ушей Хилери.
- Мне, право, жаль, что так получилось, - сказал он вполголоса.
- Очень мило с твоей стороны, что ты счел нужным сообщить мне об этом, хотя мы и живем... каждый своей жизнью. Что заставило тебя?
- Я решил, что так будет правильно.
- И, конечно, еще потому, что этот человек и в самом деле мог прийти ко мне!
- Тебе не следовало бы говорить это,
- Не всегда говоришь то, что следует.
- Я этой девочке подарил кое-что из одежды, в которой она сильно нуждалась. И, насколько мне известно, это все, что я сделал.
- Ну, разумеется!
Это великолепное "ну, разумеется!" подействовало на него, как удар хлыста. Он сказал сухо:
- Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?
- Я?
Даже порыв резкого восточного ветра, от которого сворачиваются и дрожат молодые листки, а язычки горящего газа вспыхивают и гаснут в рожках, не мог бы так мгновенно задуть огонек дружеского чувства. Хилери тут же вспомнил почти умоляющие слова Стивна: "На твоем месте я бы не стал обращаться к Бианке. Женщины - такой странный народ!"
Хилери повернулся и взглянул на жену. Ее темную голову окутывал синий газовый шарф. Она сидела в углу, как только можно дальше от мужа, и усмехалась. На мгновение у Хилери возникло ощущение, что он задыхается, всегда будет задыхаться в бесконечных складках этой синей газовой ткани, что он обречен всю жизнь быть спутником женщины, убившей его любовь к ней.
- Поступай, как тебе угодно, разумеется.
Хилери овладело желание рассмеяться.
"Что ты хочешь, чтобы я теперь делал?" "Поступай, как тебе угодно, разумеется". Это ли не предел корректности и терпимости?
- Послушай, Бианка, - проговорил он с усилием. - Жена его ревнует. Мы поместили девушку к ним в дом, нам же следует и забрать ее оттуда.
Бианка ответила не сразу.
- Девушка с самого начала была твоей собственностью, делай с ней, что хочешь. Я не вмешиваюсь.
- Я не привык рассматривать людей как свою собственность.
- Можно не сообщать мне об этом, я знаю тебя двадцать лет.
Иногда даже самые кроткие и выдержанные люди мысленно хлопают дверью.
- Ну что ж, отлично. Я сказал тебе все; можешь принимать Хьюза, когда он явится, или не принимать, как тебе угодно.
- Я уже принимала его.
Хилери усмехнулся.
- Ну и что же, он рассказал тебе много ужасного?
- Он ничего мне не рассказывал.
- То есть?
Бианка наклонилась вперед и откинула на плечи синий шарф, как будто и она тоже задыхалась. Глаза ее на раскрасневшемся лице горели, как звезды, губы дрожали.
- Разве это на меня похоже, чтобы я стала выслушивать его? Прошу тебя, прекратим разговор, с меня достаточно этих людей!
Хилери поклонился. Быстро катившийся кэб сделал последний поворот, сокращая путь к дому. Узкая улочка была полна народу; все толпились вокруг ручных тележек и освещенных киосков. В воздухе густо плавали грубая речь и смех вперемешку с запахами керосина и жареной рыбы. В каждой проходящей паре Хилери видел еще одну супружескую чету - Хьюзов, возвращающихся домой к семейному счастью в комнате над головой у маленькой натурщицы.
"С меня достаточно этих людей!"
В ту же ночь, уже после часу, Хилери проснулся, услышав, как кто-то открывает засовы парадной двери. Он встал, торопливо подошел к окну и выглянул. Сперва он не мог ничего различить. Безлунная ночь спустилась в сад, как черная птица в свое гнездо. Слышались только легкие вздохи кустов сирени. Затем, как раз под своим окном, на ступенях у парадной двери, он смутно различил человеческую фигуру.
- Кто там? - позвал он.
Человек не шелохнулся.
- Кто это? - снова спросил Хилери.
Человек поднял лицо, и по белевшей в темноте бородке Хилери узнал мистера Стоуна.
- Что случилось, сэр? Могу я чем-нибудь помочь?
- Нет, - ответил мистер Стоун. - Я слушаю ветер. Сегодня он посетил всех.
И, подняв руку, он указал в темноту.
ГЛАВА XXI
ДЕНЬ ОТДЫХА
В доме Сесилии на Олд-сквер всюду, от чердака до подвала, чувствовалась та атмосфера, какую приносит воскресный день в дома, чьи обитатели не нуждаются ни в религии, ни в отдыхе.
Сесилия и Стивн не бывали в церкви с того времени, когда крестили Тайми, и не предполагали снова попасть туда до дня ее свадьбы; посещение церкви даже в столь редких случаях они считали нарушением собственных принципов. Но, щадя чувства других, они однажды принесли эту жертву и готовы были, когда придет время, принести ее еще раз. В их семье прилагались все усилия к тому, чтобы воскресенье ничем не отличалось от будней, однако это удавалось им лишь отчасти. Дело в том, что при всей решимости Сесилии ничем не отмечать праздник, за воскресным завтраком неизменно появлялся йоркширский пудинг и ростбиф, невзирая на то, что мистер Стоун, приходивший к ним по воскресеньям, если вспоминал, что это воскресенье, не потреблял мяса высших млекопитающих. Каждый раз при этом Сесилия, которая по издавна заведенному порядку в воскресные дни сама раздавала порции, смотрела на мясо хмурясь. Нет, со следующей недели она это прекратит. Но приходила следующая неделя, и вот он снова на столе, этот кусок говядины, цветом своим почему-то неприятно напоминающий кучерские физиономии. И она, сама себе удивляясь, с аппетитом принималась за ростбиф. Что-то очень древнее и глубоко в ней заложенное, какой-то зверский, вульгарный аппетит, унаследованный, несомненно, от судьи Карфэкса, каждую неделю и именно в этот час брал над ней верх. Предложив Тайми вторую порцию, от чего та никогда не отказывалась, Сесилия, ненавидевшая разрезать мясо, глядела поверх этого ужасного оковалка на стеклянную вазу, купленную ею в Венеции, и на нарциссы, стоящие в вазе прямо, будто без всякой опоры. Если бы не этот кусок говядины, запах которой стоял в доме с самого утра, а тяжесть чувствовалась в желудке до самого вечера, она бы и не вспомнила, что сегодня воскресенье. И тут она отрезала себе еще ломтик.
Если бы кто-нибудь сказал Сесилии, что в ее жилах все еще течет пуританская кровь, она бы смутилась и стала решительно возражать; и, однако, соблюдение праздничных традиций, безусловно, подтверждало этот любопытный факт. По воскресеньям она трудилась больше обычного. Утром она непременно "разделывалась" со своей корреспонденцией; за завтраком разрезала мясо, после завтрака "разделывалась" с начатым романом или книгой по социальному вопросу; затем ехала на концерт, по пути оттуда "разделывалась" с каким-нибудь необходимым визитом, и в первое воскресенье каждого месяца оставалась дома - невыносимая скучища! - чтобы "разделаться" со знакомыми, приходившими в гости. Вечером она шла смотреть одну из тех пьес, которые различные общества ставят для лиц, вынужденных, подобно Сесилии, отмечать воскресенье против своей воли.
В это "первое воскресенье", обойдя гостиную, протянувшуюся во всю глубину дома, и выглянув в широкие низкие окна в свинцовых переплетах - и в те, что выходили на улицу, и в те, что выходили во двор, - Сесилия взялась за новое произведение мистера Бэлидайса. Она сидела, прижимая разрезальный нож к чуть впалой раскрасневшейся щеке; тонкое кружево и дорогая старинная брошь плотно прилегали к ее шее. Сесилия листала книгу мистера Бэлидайса, а Тайми в ярко-голубом платье сидела напротив и листала книгу Дарвина о земляных червях.
Сесилия поглядывала на свою "дочурку", которая внешне была намного солиднее ее самой, и на лице ее было очень нежное, чуть удивленное выражение.
"Мой детеныш стал красивым созданием, - говорило оно. - Странно, что это крупное существо - мое дитя".
В сквере на площади было все сразу: солнце, ливень, деревья в цвету. Наступало то время года, когда все живое производило на свет себе подобных. Повсюду детеныши - мягкие, милые, неуклюжие. Сесилия ощущала все это сердцем. И ощущение это придавало глубину ее живым, ясным глазам. Какое тайное удовлетворение испытывала она оттого, что однажды позволила себе зайти так далеко, что родила ребенка! Какое странное, смутное волнение охватывало ее весной - чуть ли не желание родить второго! Вот такую же размягченность можно заметить в глазах степенной кобылы, когда она следит за первыми самостоятельными действиями своего жеребенка. "Мне надо привыкнуть к этому, - как будто говорит она. - Конечно, мне недостает того маленького существа, хотя я, бывало, и грозила лягнуть его копытом, чтобы показать, что я не стерплю никаких дерзостей от подобного малыша. И вот малыш уже уходит! Ну что ж!"
Вспомнив, однако, что она сидит здесь затем, чтобы "разделаться" с мистером Бэлидайсом, потому что было совершенно необходимо следить за всем, что он пишет, Сесилия опустила глаза на страницу, и мгновенно перед ней вместо тучных пастбищ мистера Бэлидайса, где женской душе можно пастись сколько угодно, предстало, увы, нечто иное - образ маленькой натурщицы. Сесилия не вспоминала о ней по меньше мере целый час: с того момента, когда Стивн передал ей свой разговор с Хилери, она только и делала, что думала, правда, не столько о самой девушке, сколько обо всем том, что было с нею связано; она устала от этих мыслей. В том, что сказал Хилери, стыдливая и робкая душа Сесилии почуяла что-то зловещее, совсем на него не похожее. Неужели между ним и Бианкой действительно произойдет полный разрыв или, еще хуже того, безобразный скандал? Сесилия, знавшая сестру, быть может, лучше, чем кто бы то ни было, со школьных дней помнила, как бушевала Бианка, когда считала, что ее обидели, помнила и наступавшие затем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33