.. Все пытался втолковать русскому солдатику, что он не немец, а серб. Но «лужицкий». Они тут уже лет триста живут, в районе Одры и Шпрее. Дескать, тоже славянин и очень хорошо понимает...
Но солдатик молчал, все только вперед смотрел пустыми исплаканными глазами. И шел. «Ах ты сукин сын, камаринский мужик...» Что же теперь с тобой будет?..
Но и скрип повозок, и плач детей, и ругань, и песни, и болтовня лужицкого серба – все тонуло в могучем танковом грохоте. Сквозь него были только слышны время от времени далекие орудийные раскаты. Там, впереди, война не затихала ни на минуту.
Внезапно зазуммерила танковая рация, стоявшая между ног майора Шарейко в «опеле». Майор щелкнул тумблером «на прием» и услышал, что его вызывает командир экипажа «Варшава-девять». Выяснилось, что у «девятки» клинит левый фрикцион и он просит разрешения на ремонт. От «технички» экипаж отказался, уверяя майора в прекрасном знании доверенной им материальной части. Шарейко разрешил им выйти из колонны и остановиться на ремонт, приказав управиться как можно скорее.
– Вас понял – ремонт разрешен! – Командир танка отключил связь и спросил своего механика-водителя: – Яцек, к лесочку сможешь доползти? Чтобы от глаз подальше?.. Там вон я вижу ручеек какой-то. Потом помоемся. Дотянем?
– Попробуем, командир.
Танк «Варшава-девять» стал с трудом уходить с дороги к ложбинке у самого леса, в котором совсем недавно скрылась группа генерала фон Мальдера.
Какая это все-таки прекрасная штука – система оптических линз! Достаточно совместить объект убийства с перекрестием прицела и плавно нажать спуск. Вот этот командир польского танка с номером «девять» и белым орлом на башне, торчащий по пояс из верхнего люка, – чем не превосходная мишень? А он об этом не знает. Чему-то смеется, что-то кричит в люк своему экипажу. Да по нему просто невозможно промахнуться. Тем более что танк подходит все ближе и ближе...
Но танк вдруг остановился возле ручья и выключил двигатель, не дойдя до леса метров семьдесят. Гауптман Герберт Квидде спокойно сказал:
– Вот видите? Я же говорил, что он сюда не пойдет. У него, кажется, клинит левый фрикцион...
С несколькими офицерами он стоял за деревьями. Каждый держал в руках по фаустпатрону. Если бы танк решил войти в лес – гибель его была бы неминуемой.
– И никакого шума, – улыбнулся Квидде и передал верзиле фаустпатрон, взяв у него из рук снайперскую винтовку. – Дай-ка я посмотрю на него.
Он прицелился в командира танка, и снова лицо молодого поляка заполнило сетку прицела. Тот стащил с головы шлемофон, и Квидде явственно увидел мокрый от пота лоб и прилипшие к нему белесые волосы. Упираясь руками в края люка, командир танка вылез наверх, встал во весь рост, сладостно потянулся, разминая затекшее тело, и счастливо рассмеялся.
– Очень недурен... – пробормотал Квидде, не отрывая глаз от окуляра прицела. – Почти похож на человека...
Когда причины заедания левого фрикциона были выяснены, неисправности устранены и ремонт закончен, весь экипаж, включая командира, был грязен до неузнаваемости.
Для первого, «грубого» этапа омовения механик-водитель нацедил из дополнительного бака ведро солярки, и, прежде чем перейти к заключительной части туалета у ручья с нормальным мылом, все четверо оттирались соляровым маслом.
Первым закончил плескаться в солярке башенный стрелок. Он выпрямился, тщательно вытер руки ветошью и стал расстегивать комбинезон, чтобы водой вымыться до пояса. Он уже стянул комбинезон с плеч, завязал его на поясе рукавами и взялся стаскивать с себя мундир и нижнюю рубашку. Но тут же застыл, уперевшись взглядом в небольшую возвышенность...
Все трое немедленно разогнулись. Башенный стрелок в полном оцепенении показывал глазами на бугор, откуда по пологому косогору спускалась лядащая лошаденка, запряженная в обычный крестьянский однолемешный плуг.
Лошаденку тащили под уздцы две маленькие оборванные девчонки лет десяти. На рукоятки плуга, стараясь загнать лемех поглубже в землю, налегала рано состарившаяся женщина. Медленно и неровно ложилась вспаханная полоса, – ни у девчонок, ни у женщины, ни у лошади попросту не хватало сил. Да и поле было тяжелым для пахоты – приходилось огибать искореженную военную технику: увязшую в весенней грязи противотанковую пушку, сгоревший грузовик, разбившийся советский самолет со звездой на хвосте. Но девочки упрямо тащили лошадь вперед. Она оскальзывалась в непросохшей земле, и женщина из последних сил вдавливала плуг в эту искалеченную землю всем своим измученным телом...
Уже давно танки майора Мечислава Шарейко стояли на исходных. Они развернулись во фронт, и каждый экипаж маскировал свои машины. Уже дымила полевая кухня, и над позицией витал фантастический запах вареного окорока с пережаренным луком. Уже давно майор Шарейко мог оставить полк на своего заместителя, вернуться в город и начать нормальную личную жизнь часов до пяти утра как минимум. Если бы не эта проклятая «девятка»! Мало того, что она не пришла на пункт сбора вовремя, она не отвечала на позывные. Это особенно пугало майора. Мало ли что могло случиться!
Майор обеспокоенно посмотрел на часы и приказал своему водителю:
– А ну, разворачивай телегу!
«Опель-адмирал» развернулся и помчался к проселочной дороге. Все, все могло произойти... Подорвались на мине и сгорели, наткнулись на засаду бродячей группировки и погибли. Пока ремонтировались, их, как цыплят, могли перещелкать. Больше всего майора нервировало то, что молчала рация «девятки». Шарейко пожалел, что не взял с собой еще одну «тридцатьчетверку» с каким-нибудь опытным экипажем, и на всякий случай передвинул поближе к себе ручной пулемет, который валялся на заднем сиденье «опеля».
«Девятка» же молчала только лишь потому, что, кроме механика-водителя, в танке никого и не было. Некому было ответить на позывные командира полка. Тем более что механик-водитель отдал свой шлемофон маленькой девчонке. Она напялила его себе на голову и сейчас сидела на танке, свесив ноги по обе стороны пушки.
Вторая девчонка вместе с грязным стрелком-радистом гарцевала на распряженной кляче и визжала от счастья. Женщина устало сидела на разостланном орудийном брезентовом чехле и ела американскую тушенку солдатской ложкой прямо из банки.
Медленно двигался по полю починенный танк с цифрой «девять» на башне. Он осторожно волочил на постромках за собой плуг. Его вжимал в землю мокрый от напряжения командир экипажа. Заряжающий бежал перед танком спиной к движению и кричал механику в открытый люк:
– Ну куда ты дергаешь, дубина?! Не газуй! Иди ровнее!..
Потом перебегал назад к взмыленному командиру и умолял его плачущим голосом:
– Ну, командир! Ну кто так пашет? Дайте мне, командир!.. Вы же слишком глубоко лемех засаживаете – он у вас и выпрыгивает! Не умеете – не беритесь! А я – крестьянин, я знаю как... А вы городской... Зачем вам это?!
– Пошел к такой-то матери... – Хрипел командир, намертво вцепившись в рукоятки плуга.
Танк тихонько урчал двигателем, медленно полз по омертвевшему военному полю, и за плугом, в руках неумелого горожанина, ложилась одна борозда за другой...
Со стороны дороги показался «опель-адмирал» и покатился прямо по полю к пашущему танку. То, что увидел майор Шарейко, оскорбило его до глубины души. Он, командир танкового полка, один, с ручным пулеметом, мчался на выручку своему экипажу... Он еще по дороге навыдумывал себе горящий танк с разорванными гусеницами, со сметенной башней... Он уже представил себе обгоревшие, окровавленные тела четырех несчастных пареньков. А увидел четырех абсолютно здоровых идиотов, которые занимались черт знает чем!..
На полном ходу Шарейко встал в своем «опеле» в полный рост и закричал страшным голосом:
– Ну я вам сейчас дам под хвост!
Польско-советская комендатура разместилась в одноэтажном здании бывшей немецкой комендатуры. Лучшего в этом городке придумать было невозможно.
– Аккуратные сволочи... – завистливо проговорил Зайцев при первом посещении этого дома. – Всё предусмотрели! Нам бы так... Нам бы цены не было! Это если по справедливости.
Четверо солдат на двух стремянках сдирали со стены комендатуры немецкую надпись и водружали польскую. Водитель советского «студебекера» уже лаялся с водителем польского «студебекера» из-за места под навесом, куда могла встать только одна машина. У дверей комендатуры ощерился пулеметом бронеавтомобиль БА-64. Валерка Зайцев выпросил его у помпотеха своей дивизии подполковника Хачикяна при помощи бесстыдной и унизительной лести.
В кабинете Станишевский и Зайцев пыхтели над составлением приказа по городу о вступлении в должность. Для облегчения задачи Станишевский раздобыл февральский экземпляр «Глоса Велькопольского», где был напечатан приказ военного коменданта Познани и Познанского повята полковника Смирнова. Поначалу они, не мудрствуя лукаво, решили перекатать текст познанского приказа и подписать его своими именами. Однако при внимательном прочтении выяснилось, что в их хозяйстве, как заметил Зайцев, «труба пониже и дым пожиже». После долгих препирательств, споров и взаимных упреков приказ все же был написан. В своих основных положениях он почти повторял приказ по Познани полковника Смирнова, но был втрое короче, так как площадь применения административных сил Станишевского и Зайцева была вдесятеро меньше, чем у познанского полковника.
– Ну, слушай! – наконец произнес взмыленный Станишевский и торжественно встал из-за стола, держа черновик приказа в руке.
Зайцев плюхнулся в кресло, прикрыл глаза ладонью и сказал:
– Валяй!
Он вспомнил, что именно так, прикрыв ладонью глаза, сидел и слушал музыкальные передачи их сосед по квартире – один интеллигентный старичок из «бывших». У него был редкий по довоенным временам приемник ЭКЛ-4, и Валерка еще пацаном частенько ошивался у этого старичка.
Станишевский удивленно посмотрел на Зайцева и спросил:
– Ты будешь слушать или дрыхнуть?
– Ну деревня!.. – удивился Зайцев. – Я так воспринимаю лучше. Ты читай, читай.
– "Приказ... – начал Станишевский, поглядывая на Зайцева. – Сегодня, тридцатого марта одна тысяча девятьсот сорок пятого года..."
– Чей приказ?! – Зайцев трагически всплеснул руками. – Чей?!
– Ой... – Станишевский испуганно вчитался и тут же успокоился: – Написано, написано! Я пропустил нечаянно.
– Читай внимательней. – Зайцев снова томно прикрыл рукой глаза.
– "Приказ военного коменданта города и повята, – начал снова Станишевский. – Сегодня, тридцатого марта одна тысяча девятьсот сорок пятого года, я приступил к исполнению своих обязанностей коменданта города и повята". Точка. «Пункт первый. Всем учреждениям и предприятиям общественного пользования (электростанция, водопровод, аптека, баня, торгово-промышленные предприятия и другие) продолжать работу, а тем, кто ее прекратил, – возобновить. Пункт второй. Руководителям государственных средств связи – почта, телеграф, телефон, а также частным лицам, имеющим радиостанции, владельцам типографий, типографских машин и множительных аппаратов лично зарегистрироваться в военной комендатуре в течение двадцати четырех часов для получения указаний о дальнейшей деятельности...»
– Так они и побегут регистрироваться... Их уже и след простыл! – сказал Зайцев.
– Наше дело предупредить. А там пусть на себя пеняют.
– Читай дальше.
– "Пункт третий. Всем лицам и организациям сдать до первого апреля в военную комендатуру все огнестрельное оружие военного, спортивного и охотничьего типа, а также и холодное оружие тех же типов. Пункт четвертый. Всем лицам, знающим о местонахождении оружия (независимо от того, кому оно принадлежит) и об имуществе и складах, оставленных немцами, приказываю уведомить об этом военную комендатуру".
– Вот это правильно! – с удовольствием сказал Зайцев. – А то потом начнут пулять из-за угла...
– "Пункт пятый. В течение двадцати четырех часов зарегистрировать в военной комендатуре все имеющиеся в личном распоряжении автомобильные транспортные средства..."
– Не смеши ты меня, Андрюха! – заржал Зайцев. – Выброси ты этот пункт к едрене фене. У кого тут свои автомобили, скажи мне на милость? Им тут задницу прикрыть нечем.
– Ты малограмотный тип, Зайцев. Здесь столько богатых немецких хозяйств, что покопайся в любом фольварке – еще не то обнаружишь! Они оттяпали этот кусок Польши не для того, чтобы тут бедствовать. Заткнись и слушай! «Пункт шестой. Уличное движение разрешаю только от семи утра до двадцати часов вечера по московскому времени. Разрешаю, чтобы уличное движение от двадцати часов вечера до семи часов утра осуществлялось на основании специальных пропусков военной комендатуры».
– Вот с этим пунктиком мы напляшемся! – озабоченно проговорил Зайцев.
– На то нас сюда и поставили, – жестко заметил Станишевский. – «Пункт восьмой. За невыполнение какого-либо пункта данного приказа виновные будут привлечены к ответственности на основании законов военного времени. Военный комендант города и повята капитан А. Станишевский». Точка. «Помощник военного коменданта старший лейтенант В. Зайцев». Ну как?
– Шикарно! – Валерка был в восторге от того, что под приказом стояла и его фамилия. – Ничуть не хуже, чем там у них, в Познани.
– По-моему, тоже толково, – со скромной гордостью сказал Анджей. – Теперь это нужно переписать по польски и можно показывать начальству.
– Давай переписывай, только не тяни резину. Дел еще на сегодня – не разгрести, – сказал Зайцев и выглянул в окно. – Пойду посмотрю, чего он там возится.
– Кто?
– Да этот... Как его? Водитель твой. Что-то у него там не заладилось...
Через двадцать минут Станишевский вышел во двор комендатуры и увидел, что его водитель – капрал Войска Польского – смотрит вдаль отсутствующим взглядом, а его заместитель – старший лейтенант В. Зайцев, – грязный и злой, возится в двигателе «виллиса» и говорит капралу:
– Не естещ керовца! Естещ нурмальны звыклы гувняж!.. Самохуд в таким фатальном стане, же забить те мало!.. – Ты не шофер! Ты обыкновенный... Машина в таком жутком состоянии, убить тебя мало!.. (польск.)
Валера захлопнул капот «виллиса», вытер грязные руки тряпкой и достал из кузова свой автомат ППШ. Он сунул его капралу в руки и приказал:
– Тшимай пистолет машиновы, курча печена! Усендь с тылу, и жебы жаднего джьвеньку от чебэ не слышалэм. Разуметь? – Держи автомат, черт возьми! Сядь сзади, и чтобы я ни звука не слышал! Понимаешь? (польск.)
Капрал взял автомат с тем же отсутствующим видом, влез в машину и еще долго мостился на заднем сиденье, что-то бормоча.
– Что случилось? – спросил Станишевский.
– Слухай, Анджей! – возмутился Валера Зайцев. – Тен вузек в таким холерным стане... Цощ окропнего! И то го вина... – Эта машина в таком чертовском состоянии... Что-то ужасное! И это его вина... (польск.)
– Со мной можешь говорить по-русски.
– Ах да!.. – спохватился Зайцев. – Этот жлоб довел машину до такого состояния, что хочется ему рыло начистить!
– Давай своего водителя.
– Да на кой нам хрен вообще водитель?! Я в Москве на такси работал. Что я, здесь не потрафлю?
– Тогда гони его ко всем чертям. Что ты его на заднее сиденье запихал?
– Пусть сидит, раздолбай несчастный. Будет у нас заместо Санчо Пансы, – рассмеялся Валера и сел за руль. – Нам еще медперсонал санбата расквартировать надо. А то они уже вкалывают, а жить им пока еще негде. – И добавил по-польски: – Сядай, сядай, проше те упшейме! – Садись, садись. Прошу тебя, пожалуйста! (польск.)
Станишевский сел в машину, взревел двигатель, и Валера рванул «виллис» вперед.
– Учись, деревня! – сказал Зайцев капралу и лихо выехал со двора комендатуры.
Текст приказа быстро согласовали с замполитом польской дивизии и командиром советской. По указанию полковника Сергеева текст был переведен еще и на немецкий язык. С величайшим трудом был разыскан начальник дивизионной походной типографии.
Станишевский приказал немедленно, в течение двух часов, отпечатать на трех языках приказ в количестве двухсот пятидесяти штук. Зайцев настаивал на тысяче экземпляров, и ни одним экземпляром меньше!
– Ты что, Берлин взял? – спрашивал его Станишевский. – Где ты в этом клоповнике собираешься развесить тысячу экземпляров? В тебе говорит ваша обычная российская гигантомания...
– Ну и пусть! – стоял на своем Зайцев. – Мы действительно привыкли мыслить масштабно. «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей...» А тебе не хватает широты – вот ты и жмешься...
Сторговались на пятистах экземплярах. Растолкали успевшего задремать начальника типографии, пригрозили ему всем, чем можно, – от кар небесных до военного трибунала – и поехали разыскивать начальника медслужбы советской дивизии, которому непосредственно был подчинен медсанбат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но солдатик молчал, все только вперед смотрел пустыми исплаканными глазами. И шел. «Ах ты сукин сын, камаринский мужик...» Что же теперь с тобой будет?..
Но и скрип повозок, и плач детей, и ругань, и песни, и болтовня лужицкого серба – все тонуло в могучем танковом грохоте. Сквозь него были только слышны время от времени далекие орудийные раскаты. Там, впереди, война не затихала ни на минуту.
Внезапно зазуммерила танковая рация, стоявшая между ног майора Шарейко в «опеле». Майор щелкнул тумблером «на прием» и услышал, что его вызывает командир экипажа «Варшава-девять». Выяснилось, что у «девятки» клинит левый фрикцион и он просит разрешения на ремонт. От «технички» экипаж отказался, уверяя майора в прекрасном знании доверенной им материальной части. Шарейко разрешил им выйти из колонны и остановиться на ремонт, приказав управиться как можно скорее.
– Вас понял – ремонт разрешен! – Командир танка отключил связь и спросил своего механика-водителя: – Яцек, к лесочку сможешь доползти? Чтобы от глаз подальше?.. Там вон я вижу ручеек какой-то. Потом помоемся. Дотянем?
– Попробуем, командир.
Танк «Варшава-девять» стал с трудом уходить с дороги к ложбинке у самого леса, в котором совсем недавно скрылась группа генерала фон Мальдера.
Какая это все-таки прекрасная штука – система оптических линз! Достаточно совместить объект убийства с перекрестием прицела и плавно нажать спуск. Вот этот командир польского танка с номером «девять» и белым орлом на башне, торчащий по пояс из верхнего люка, – чем не превосходная мишень? А он об этом не знает. Чему-то смеется, что-то кричит в люк своему экипажу. Да по нему просто невозможно промахнуться. Тем более что танк подходит все ближе и ближе...
Но танк вдруг остановился возле ручья и выключил двигатель, не дойдя до леса метров семьдесят. Гауптман Герберт Квидде спокойно сказал:
– Вот видите? Я же говорил, что он сюда не пойдет. У него, кажется, клинит левый фрикцион...
С несколькими офицерами он стоял за деревьями. Каждый держал в руках по фаустпатрону. Если бы танк решил войти в лес – гибель его была бы неминуемой.
– И никакого шума, – улыбнулся Квидде и передал верзиле фаустпатрон, взяв у него из рук снайперскую винтовку. – Дай-ка я посмотрю на него.
Он прицелился в командира танка, и снова лицо молодого поляка заполнило сетку прицела. Тот стащил с головы шлемофон, и Квидде явственно увидел мокрый от пота лоб и прилипшие к нему белесые волосы. Упираясь руками в края люка, командир танка вылез наверх, встал во весь рост, сладостно потянулся, разминая затекшее тело, и счастливо рассмеялся.
– Очень недурен... – пробормотал Квидде, не отрывая глаз от окуляра прицела. – Почти похож на человека...
Когда причины заедания левого фрикциона были выяснены, неисправности устранены и ремонт закончен, весь экипаж, включая командира, был грязен до неузнаваемости.
Для первого, «грубого» этапа омовения механик-водитель нацедил из дополнительного бака ведро солярки, и, прежде чем перейти к заключительной части туалета у ручья с нормальным мылом, все четверо оттирались соляровым маслом.
Первым закончил плескаться в солярке башенный стрелок. Он выпрямился, тщательно вытер руки ветошью и стал расстегивать комбинезон, чтобы водой вымыться до пояса. Он уже стянул комбинезон с плеч, завязал его на поясе рукавами и взялся стаскивать с себя мундир и нижнюю рубашку. Но тут же застыл, уперевшись взглядом в небольшую возвышенность...
Все трое немедленно разогнулись. Башенный стрелок в полном оцепенении показывал глазами на бугор, откуда по пологому косогору спускалась лядащая лошаденка, запряженная в обычный крестьянский однолемешный плуг.
Лошаденку тащили под уздцы две маленькие оборванные девчонки лет десяти. На рукоятки плуга, стараясь загнать лемех поглубже в землю, налегала рано состарившаяся женщина. Медленно и неровно ложилась вспаханная полоса, – ни у девчонок, ни у женщины, ни у лошади попросту не хватало сил. Да и поле было тяжелым для пахоты – приходилось огибать искореженную военную технику: увязшую в весенней грязи противотанковую пушку, сгоревший грузовик, разбившийся советский самолет со звездой на хвосте. Но девочки упрямо тащили лошадь вперед. Она оскальзывалась в непросохшей земле, и женщина из последних сил вдавливала плуг в эту искалеченную землю всем своим измученным телом...
Уже давно танки майора Мечислава Шарейко стояли на исходных. Они развернулись во фронт, и каждый экипаж маскировал свои машины. Уже дымила полевая кухня, и над позицией витал фантастический запах вареного окорока с пережаренным луком. Уже давно майор Шарейко мог оставить полк на своего заместителя, вернуться в город и начать нормальную личную жизнь часов до пяти утра как минимум. Если бы не эта проклятая «девятка»! Мало того, что она не пришла на пункт сбора вовремя, она не отвечала на позывные. Это особенно пугало майора. Мало ли что могло случиться!
Майор обеспокоенно посмотрел на часы и приказал своему водителю:
– А ну, разворачивай телегу!
«Опель-адмирал» развернулся и помчался к проселочной дороге. Все, все могло произойти... Подорвались на мине и сгорели, наткнулись на засаду бродячей группировки и погибли. Пока ремонтировались, их, как цыплят, могли перещелкать. Больше всего майора нервировало то, что молчала рация «девятки». Шарейко пожалел, что не взял с собой еще одну «тридцатьчетверку» с каким-нибудь опытным экипажем, и на всякий случай передвинул поближе к себе ручной пулемет, который валялся на заднем сиденье «опеля».
«Девятка» же молчала только лишь потому, что, кроме механика-водителя, в танке никого и не было. Некому было ответить на позывные командира полка. Тем более что механик-водитель отдал свой шлемофон маленькой девчонке. Она напялила его себе на голову и сейчас сидела на танке, свесив ноги по обе стороны пушки.
Вторая девчонка вместе с грязным стрелком-радистом гарцевала на распряженной кляче и визжала от счастья. Женщина устало сидела на разостланном орудийном брезентовом чехле и ела американскую тушенку солдатской ложкой прямо из банки.
Медленно двигался по полю починенный танк с цифрой «девять» на башне. Он осторожно волочил на постромках за собой плуг. Его вжимал в землю мокрый от напряжения командир экипажа. Заряжающий бежал перед танком спиной к движению и кричал механику в открытый люк:
– Ну куда ты дергаешь, дубина?! Не газуй! Иди ровнее!..
Потом перебегал назад к взмыленному командиру и умолял его плачущим голосом:
– Ну, командир! Ну кто так пашет? Дайте мне, командир!.. Вы же слишком глубоко лемех засаживаете – он у вас и выпрыгивает! Не умеете – не беритесь! А я – крестьянин, я знаю как... А вы городской... Зачем вам это?!
– Пошел к такой-то матери... – Хрипел командир, намертво вцепившись в рукоятки плуга.
Танк тихонько урчал двигателем, медленно полз по омертвевшему военному полю, и за плугом, в руках неумелого горожанина, ложилась одна борозда за другой...
Со стороны дороги показался «опель-адмирал» и покатился прямо по полю к пашущему танку. То, что увидел майор Шарейко, оскорбило его до глубины души. Он, командир танкового полка, один, с ручным пулеметом, мчался на выручку своему экипажу... Он еще по дороге навыдумывал себе горящий танк с разорванными гусеницами, со сметенной башней... Он уже представил себе обгоревшие, окровавленные тела четырех несчастных пареньков. А увидел четырех абсолютно здоровых идиотов, которые занимались черт знает чем!..
На полном ходу Шарейко встал в своем «опеле» в полный рост и закричал страшным голосом:
– Ну я вам сейчас дам под хвост!
Польско-советская комендатура разместилась в одноэтажном здании бывшей немецкой комендатуры. Лучшего в этом городке придумать было невозможно.
– Аккуратные сволочи... – завистливо проговорил Зайцев при первом посещении этого дома. – Всё предусмотрели! Нам бы так... Нам бы цены не было! Это если по справедливости.
Четверо солдат на двух стремянках сдирали со стены комендатуры немецкую надпись и водружали польскую. Водитель советского «студебекера» уже лаялся с водителем польского «студебекера» из-за места под навесом, куда могла встать только одна машина. У дверей комендатуры ощерился пулеметом бронеавтомобиль БА-64. Валерка Зайцев выпросил его у помпотеха своей дивизии подполковника Хачикяна при помощи бесстыдной и унизительной лести.
В кабинете Станишевский и Зайцев пыхтели над составлением приказа по городу о вступлении в должность. Для облегчения задачи Станишевский раздобыл февральский экземпляр «Глоса Велькопольского», где был напечатан приказ военного коменданта Познани и Познанского повята полковника Смирнова. Поначалу они, не мудрствуя лукаво, решили перекатать текст познанского приказа и подписать его своими именами. Однако при внимательном прочтении выяснилось, что в их хозяйстве, как заметил Зайцев, «труба пониже и дым пожиже». После долгих препирательств, споров и взаимных упреков приказ все же был написан. В своих основных положениях он почти повторял приказ по Познани полковника Смирнова, но был втрое короче, так как площадь применения административных сил Станишевского и Зайцева была вдесятеро меньше, чем у познанского полковника.
– Ну, слушай! – наконец произнес взмыленный Станишевский и торжественно встал из-за стола, держа черновик приказа в руке.
Зайцев плюхнулся в кресло, прикрыл глаза ладонью и сказал:
– Валяй!
Он вспомнил, что именно так, прикрыв ладонью глаза, сидел и слушал музыкальные передачи их сосед по квартире – один интеллигентный старичок из «бывших». У него был редкий по довоенным временам приемник ЭКЛ-4, и Валерка еще пацаном частенько ошивался у этого старичка.
Станишевский удивленно посмотрел на Зайцева и спросил:
– Ты будешь слушать или дрыхнуть?
– Ну деревня!.. – удивился Зайцев. – Я так воспринимаю лучше. Ты читай, читай.
– "Приказ... – начал Станишевский, поглядывая на Зайцева. – Сегодня, тридцатого марта одна тысяча девятьсот сорок пятого года..."
– Чей приказ?! – Зайцев трагически всплеснул руками. – Чей?!
– Ой... – Станишевский испуганно вчитался и тут же успокоился: – Написано, написано! Я пропустил нечаянно.
– Читай внимательней. – Зайцев снова томно прикрыл рукой глаза.
– "Приказ военного коменданта города и повята, – начал снова Станишевский. – Сегодня, тридцатого марта одна тысяча девятьсот сорок пятого года, я приступил к исполнению своих обязанностей коменданта города и повята". Точка. «Пункт первый. Всем учреждениям и предприятиям общественного пользования (электростанция, водопровод, аптека, баня, торгово-промышленные предприятия и другие) продолжать работу, а тем, кто ее прекратил, – возобновить. Пункт второй. Руководителям государственных средств связи – почта, телеграф, телефон, а также частным лицам, имеющим радиостанции, владельцам типографий, типографских машин и множительных аппаратов лично зарегистрироваться в военной комендатуре в течение двадцати четырех часов для получения указаний о дальнейшей деятельности...»
– Так они и побегут регистрироваться... Их уже и след простыл! – сказал Зайцев.
– Наше дело предупредить. А там пусть на себя пеняют.
– Читай дальше.
– "Пункт третий. Всем лицам и организациям сдать до первого апреля в военную комендатуру все огнестрельное оружие военного, спортивного и охотничьего типа, а также и холодное оружие тех же типов. Пункт четвертый. Всем лицам, знающим о местонахождении оружия (независимо от того, кому оно принадлежит) и об имуществе и складах, оставленных немцами, приказываю уведомить об этом военную комендатуру".
– Вот это правильно! – с удовольствием сказал Зайцев. – А то потом начнут пулять из-за угла...
– "Пункт пятый. В течение двадцати четырех часов зарегистрировать в военной комендатуре все имеющиеся в личном распоряжении автомобильные транспортные средства..."
– Не смеши ты меня, Андрюха! – заржал Зайцев. – Выброси ты этот пункт к едрене фене. У кого тут свои автомобили, скажи мне на милость? Им тут задницу прикрыть нечем.
– Ты малограмотный тип, Зайцев. Здесь столько богатых немецких хозяйств, что покопайся в любом фольварке – еще не то обнаружишь! Они оттяпали этот кусок Польши не для того, чтобы тут бедствовать. Заткнись и слушай! «Пункт шестой. Уличное движение разрешаю только от семи утра до двадцати часов вечера по московскому времени. Разрешаю, чтобы уличное движение от двадцати часов вечера до семи часов утра осуществлялось на основании специальных пропусков военной комендатуры».
– Вот с этим пунктиком мы напляшемся! – озабоченно проговорил Зайцев.
– На то нас сюда и поставили, – жестко заметил Станишевский. – «Пункт восьмой. За невыполнение какого-либо пункта данного приказа виновные будут привлечены к ответственности на основании законов военного времени. Военный комендант города и повята капитан А. Станишевский». Точка. «Помощник военного коменданта старший лейтенант В. Зайцев». Ну как?
– Шикарно! – Валерка был в восторге от того, что под приказом стояла и его фамилия. – Ничуть не хуже, чем там у них, в Познани.
– По-моему, тоже толково, – со скромной гордостью сказал Анджей. – Теперь это нужно переписать по польски и можно показывать начальству.
– Давай переписывай, только не тяни резину. Дел еще на сегодня – не разгрести, – сказал Зайцев и выглянул в окно. – Пойду посмотрю, чего он там возится.
– Кто?
– Да этот... Как его? Водитель твой. Что-то у него там не заладилось...
Через двадцать минут Станишевский вышел во двор комендатуры и увидел, что его водитель – капрал Войска Польского – смотрит вдаль отсутствующим взглядом, а его заместитель – старший лейтенант В. Зайцев, – грязный и злой, возится в двигателе «виллиса» и говорит капралу:
– Не естещ керовца! Естещ нурмальны звыклы гувняж!.. Самохуд в таким фатальном стане, же забить те мало!.. – Ты не шофер! Ты обыкновенный... Машина в таком жутком состоянии, убить тебя мало!.. (польск.)
Валера захлопнул капот «виллиса», вытер грязные руки тряпкой и достал из кузова свой автомат ППШ. Он сунул его капралу в руки и приказал:
– Тшимай пистолет машиновы, курча печена! Усендь с тылу, и жебы жаднего джьвеньку от чебэ не слышалэм. Разуметь? – Держи автомат, черт возьми! Сядь сзади, и чтобы я ни звука не слышал! Понимаешь? (польск.)
Капрал взял автомат с тем же отсутствующим видом, влез в машину и еще долго мостился на заднем сиденье, что-то бормоча.
– Что случилось? – спросил Станишевский.
– Слухай, Анджей! – возмутился Валера Зайцев. – Тен вузек в таким холерным стане... Цощ окропнего! И то го вина... – Эта машина в таком чертовском состоянии... Что-то ужасное! И это его вина... (польск.)
– Со мной можешь говорить по-русски.
– Ах да!.. – спохватился Зайцев. – Этот жлоб довел машину до такого состояния, что хочется ему рыло начистить!
– Давай своего водителя.
– Да на кой нам хрен вообще водитель?! Я в Москве на такси работал. Что я, здесь не потрафлю?
– Тогда гони его ко всем чертям. Что ты его на заднее сиденье запихал?
– Пусть сидит, раздолбай несчастный. Будет у нас заместо Санчо Пансы, – рассмеялся Валера и сел за руль. – Нам еще медперсонал санбата расквартировать надо. А то они уже вкалывают, а жить им пока еще негде. – И добавил по-польски: – Сядай, сядай, проше те упшейме! – Садись, садись. Прошу тебя, пожалуйста! (польск.)
Станишевский сел в машину, взревел двигатель, и Валера рванул «виллис» вперед.
– Учись, деревня! – сказал Зайцев капралу и лихо выехал со двора комендатуры.
Текст приказа быстро согласовали с замполитом польской дивизии и командиром советской. По указанию полковника Сергеева текст был переведен еще и на немецкий язык. С величайшим трудом был разыскан начальник дивизионной походной типографии.
Станишевский приказал немедленно, в течение двух часов, отпечатать на трех языках приказ в количестве двухсот пятидесяти штук. Зайцев настаивал на тысяче экземпляров, и ни одним экземпляром меньше!
– Ты что, Берлин взял? – спрашивал его Станишевский. – Где ты в этом клоповнике собираешься развесить тысячу экземпляров? В тебе говорит ваша обычная российская гигантомания...
– Ну и пусть! – стоял на своем Зайцев. – Мы действительно привыкли мыслить масштабно. «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей...» А тебе не хватает широты – вот ты и жмешься...
Сторговались на пятистах экземплярах. Растолкали успевшего задремать начальника типографии, пригрозили ему всем, чем можно, – от кар небесных до военного трибунала – и поехали разыскивать начальника медслужбы советской дивизии, которому непосредственно был подчинен медсанбат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28