Папа утвердил проект.Весной 1505 года Микеланджело отправился в Каррару, чтобы отыскать и подготовить нужные глыбы мрамора. Более восьми месяцев руководил он выпилкой блоков, обмерял их, сортировал, переправлял в Рим. Все это он делал на свои средства, надеясь, что папа оплатит его труд и труд каменотесов.Но произошло нечто странное.Папа не только ничего не оплатил, но даже отказался разговаривать со скульптором, который трижды тщетно пытался получить у него аудиенцию.Возмущенный Микеланджело покинул Рим.Позднее он примирился с папой, по заказу Юлия II расписал потолок Сикстинской капеллы, но с гробницей дело не сдвинулось с мертвой точки.Эту несообразность пытались объяснить завистью близкого к папе архитектора Браманте, якобы не желавшего уступить пальму первенства Микеланджело. Но время показало, что Браманте вовсе не претендовал на строительство гробницы Юлия II!Говорили также, будто папа из суеверия раздумал возводить усыпальницу при жизни.Но и после его смерти продолжалась та же морока. Наследники Юлия II четырежды (вплоть до 1542 года!) перезаключали договор со скульптором, но гробница так и не была закончена.Всю площадь перед собором Петра годами занимали необработанные глыбы мрамора, вызывая удивление прохожих. За это время Микеланджело создал ряд своих величайших произведений — написал «Страшный суд», изваял статуи капеллы Медичи, приступил к работе над Лауренсианой. А гробница Юлия II продолжала его мучить, приводя к подлинной творческой трагедии, быть может, самой серьезной в его жизни. За все это время он сделал всего лишь несколько фигур (из сорока запланированных!).В этих-то фигурах, по глубокому убеждению Филиппа, и заключалась вся суть дела. 11 Из всех задуманных им больших фигур второго яруса гробницы он довел до конца только одну — статую Моисея. Но эта одна стоила многих.«Моисей» Микеланджело всегда потрясал Филиппа. В былые времена он часами смотрел на шедевр своего гениального предка, смотрел и не мог наглядеться. И сейчас, едва он начинал думать о «Моисее», как снова оказывался в этой церкви и снова видел его во всем первозданном величии.…Мощная, мускулистая фигура. Сильные, жилистые руки в напряженной позе; правая лежит на скрижалях. Длинная, густая борода, каскадами спадающая на грудь. Резкие черты лица. Пронизывающий взгляд. И… два рога, коротких массивных рога над грозным челом…Рога Моисея!Вот она, вековая загадка, не дающая покоя художникам, искусствоведам, философам…Что это? Символ? Но чего?Давались разные объяснения: символ святости или, быть может, начинающиеся лучи.Микеланджело унес загадку в могилу. А статую Моисея поставили в храм, но не в ватиканский собор святого Петра, а на отшибе, в церковь Сан-Пьетро ин Винколи.Для себя Филипп Буонарроти загадку разгадал, разгадал давно, чуть ли не впервые увидев скульптуру. И его версия ему, да и всем, кому он открывал ее, казалась несомненной.«Моисей» Микеланджело представлялся Филиппу воплощением высшей, эпической мудрости, силы духа, глубины постижения тайн природы и общества. Он словно вознесся над добром и злом, познав и преодолев их, поняв их органический синтез как основу бытия. Но в ходе этого познания он должен был стать отверженным от абсолютного добра, и рога являются как бы символом этой отверженности.Вот в чем суть.Жизнь, с ее непрерывными социальными потрясениями, — постоянный сплав добра и зла. Революция — это и насилие, и кровь, и жестокость, но все это органически слито с благом раскрепощенного народа, созданием равенства и братства людей.— Для того чтобы победило добро, нужно, чтобы зло достигло своего апогея, — утверждал Сен-Жюст, резюмируя суть кровавого террора якобинцев II года.Великий Микеланджело, человек неукротимого духа, разительных внутренних контрастов и противоречий, «Неистовый», стихийно чувствовал нечто подобное и воплотил в своем «Моисее».«Моисей» — это образ народного вождя, пророка великих потрясений и революций, провозвестника общества будущего.Понимал ли это папа Юлий II?Во всяком случае, он что-то почувствовал и сразу же охладел к ранее одобренному проекту. А затем и вообще приостановил его реализацию. И этим же путем пошли его наследники.Тем более что не только «Моисей» должен был вызывать сомнения церковной (да и светской) элиты. 12 В «пирамиде», запланированной великим скульптором, немалую роль играли персонажи, взятые из античной мифологии (например, статуи «Неба» и «Кибелы»), что должно было насторожить ортодоксальных католиков, нетерпимых к любой языческой «ереси».Но более всего их насторожили «рабы» Микеланджело.По генеральному плану гробницы в нижнем ее ярусе помещались фигуры людей в разнообразных позах, обнаженных и связанных по рукам и ногам. Они-то и вошли в историю искусства под именем «рабов».Их смысл объясняли по-разному, но ни одно из этих объяснений не казалось Филиппу убедительным. Так, говорили, будто «рабы» воплощали провинции, присоединенные Юлием II (?). Некоторые видели в них «свободные искусства», поощряемые престарелым папой (но почему связанные?). Наконец, третьи, не желая вдаваться в полемику, заявляли, будто скульптор вкладывал в «рабов» какой-то сложный и только ему понятный философский смысл.Филиппу все это представлялось детским лепетом.Ну разве не видно с первого взгляда, что «рабы» — это весь народ, на плечах которого покоится пирамида? Народ, скованный, согбенный, страдающий и великий в своей силе и долготерпении?Микеланджело сделал много заготовок для фигур «рабов». Но завершил только две. Именно эти два «раба» должны были сопровождать центральную статую Моисея в последнем, сильно упрощенном, варианте гробницы.Но они не выполнили этой роли. Оконченная гробница, помещенная в церкви Сан-Пьетро ин Винколи, вместо «рабов» получила две женские фигуры из Ветхого завета — статуи Рахили и Лии, причем обе они были выполнены не великим мастером, а его учениками.Куда же девались «рабы»?Оба «раба» не устроили заказчиков. Обоим пришлось покинуть свою родину. Они укатили из Рима и из Италии. И стали украшением одного из залов Луврского музея…Сам по себе этот факт казался Филиппу Буонарроти весьма знаменательным.«Рабы» были помещены рядом в таком порядке: «Восставший раб» и «Умирающий раб». Смысл экспозиции ясен: попытка восстания ведет к смерти.Но у Филиппа сложилось совершенно иное мнение на этот предмет. Он сразу же не согласился с названием «Умирающий раб». Почему «умирающий»? Где гримаса смерти? Ни поза, ни лицо не говорят о ее присутствии. Красивое лицо чуть тронуто улыбкой пробуждения. Юноша хочет потянуться, чтобы сбросить остаток сковавшего его сна…Да конечно же это не «Умирающий раб», а «Пробуждающийся раб». И порядок экспозиции должен быть изменен на обратный: за пробуждением следует восстание!..Вот она, основная идея замечательного мастера. Вот почему «рабы» его не попали на предназначенное им место.Но они остались в веках. И есть нечто символичное в том, что они перекочевали именно во Францию. Ибо здесь, именно здесь, они стали и символом и знаменем Великой революции, приведшей к падению старого мира, революции, начатой Робеспьером, продолженной Бабефом и ждущей своего завершения от Филиппа Буонарроти и его соратников. Божественный Микеланджело, сам об этом не ведая, бросил призыв, который два с половиной столетия спустя услышал и понял его далекий потомок!..Это было отрадно.Теперь можно было и уснуть, чтобы забыться на тот час, что остался до побудки. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава первая 1 1 вендемьера VIII года Республики (или 19 февраля 18 00 года по старому календарю) бывший королевский дворец Тюильри, вычищенный и вымытый, с утра поджидал новых хозяев.В начале двенадцатого гражданин Первый Консул в сопровождении эскорта появился у главных ворот. Легко спрыгнув с коня, прошел во двор замка. Небрежно кивнул вытянувшимся в струнку гвардейцам и посмотрел наверх. Из верхних окон павильона Флоры за ним наблюдали. Мужчины кланялись, дамы грациозно помахивали газовыми платочками.Спрятав улыбку, Бонапарт обернулся к Бурьенну.— Итак, мы в Тюильри. Теперь вся задача в том, чтобы здесь остаться.А вечером, ласково шлепнув Жозефину, сказал со смехом:— Пойдем, маленькая креолка. Сегодня мы будем спать в постели наших господ.Не в этих ли двух репликах заключалась вся нехитрая философия переворота 18 брюмера?.. 2 Это хорошо понимал он сам, недавний республиканец, приятель Робеспьера-младшего, спаситель Конвента от роялистского мятежа.Но этого еще не понимали другие. Те, кто не хотел понимать. Он же делал все для того, чтобы иллюзии держались как можно дольше. Во всяком случае, до той поры, пока он окончательно не утвердится у власти.Опытный актер, он долго играл комедию.И после переворота.И во время переворота.И — в еще большей степени — накануне переворота.Впрочем, накануне переворота он не представлял с полной ясностью, как все пойдет дальше. 3 Фрегат «Мюирон» медленно продвигался вдоль Африканского побережья. Днем большей частью стояли; если нельзя было укрыться в подходящей бухте, медленно курсировали у самого берега: издали небольшой корабль можно было принять за рыболовецкую шхуну. Плыли в основном по ночам или под покровом тумана.— Ползем, словно черепаха, — брюзжал Бонапарт.Капитан пожал плечами.— Я же выполняю ваше приказание, генерал. Или, быть может, вы хотите попасть в руки англичан?Бонапарт наградил наглеца уничтожающим взглядом. Неуместная ирония! Нет, в руки англичан он бы попасть не хотел. Избави бог! Он хорошо знал, что флот Сиднея Смита блокировал все гавани и контролировал каждую милю открытой воды. Нет, уж лучше, как черепаха…Вряд ли когда раньше у него бывало такое мерзкое состояние. Не потому, чтобы мучила совесть. Совесть его не мучила никогда — он просто не знал, что это такое. Но сегодня, так привыкший к взлетам и падениям, он чувствовал себя загнанным в угол. Он боялся. Боялся, что на этот раз фортуна окончательно отвернулась от него, что ему не сносить головы. Еще бы! Он же — с любой точки зрения — прямой дезертир. Он бросил армию в Египте, оставил ее издыхающей на руках Клебера, но самого Клебера даже ни о чем не поставил в известность, не предупредил лично, а так, тайно бежал, оставив ему письменный приказ. Он знал, что кампания в Египте безнадежно проиграна, что и Клебер — один из лучших военачальников Французской Республики, — и все другие, кто остался, погибнут — иного быть не могло. Но что ему было до Клебера и остальных, когда речь шла о спасении собственной жизни — она ведь была дороже и Клебера, и армии, и Египта, и всего на свете. Теперь неустанно грызла одна забота: только бы проскользнуть, только добраться до Франции, а там… Там, конечно, тоже не ждало ничего особенно хорошего. Он знал, что семейная жизнь его под угрозой — Жозефина ему изменяла… И с кем же? Если верить доносчикам, с этим слизняком Баррасом, которого он давно не уважает. А самого его, быть может, ждет военный трибунал…Но все это будет потом. До этого еще нужно дожить. Ибо сейчас главное — проскользнуть…Ему повезло.Англичане оказались менее бдительными, чем можно было ожидать.После сорока семи дней изнурительного плавания 17 вандемьера ( 9 октября 17 99 года) фрегат «Мюирон» пристал к берегу Франции близ города Фрежюса.На всем пути от Фрежюса до Парижа население встречало его хорошо. Еще не забыли о победах в Италии.— Смотрите, сколько народу приветствует вас, — льстиво заметил один из спутников генерала.— Их было бы еще больше, если бы меня повезли на эшафот, — пробурчал Бонапарт.Он не верил в действенность народного благоволения. И не верил в то, что народ может сыграть какую-то роль в большой политике. «Быдло, — думал генерал. — Стадо баранов, которое пойдет, куда его повернут». Он не хотел себе признаться, что его огорчило совсем другое: крики «Да здравствует Республика!» резко преобладали над одинокими возгласами «Да здравствует Бонапарт!».Прибыв в Париж, даже не переодевшись и не перекусив, он помчался в Люксембургский дворец. Он знал: все будет зависеть от того, как примет его Директория. 4 Осенью 1799 года правительство Французской Республики находилось в состоянии жесточайшей депрессии.Это был не первый кризис Директории. Строго говоря, весь период ее правления состоял из сплошных кризисов, и казалось странным, что до сих пор они еще не завершились полным крахом. Но теперь как будто все шло именно к этому.Валютный хаос достиг апогея. И чего только не предпринимало правительство, пытаясь его ослабить: увеличивало эмиссии ассигнатов, заменяло их «территориальными мандатами», прибегало к принудительным займам. Но все попытки «перестраивания» и «обновления», о которых вещалось на всю страну, лишь ухудшали дело, и в конце концов бумага, на которой печатались ассигнаты, стала обходиться дороже стоимости самих ассигнатов, а нищие отказывались принимать ими милостыню. В этих условиях нечего было и мечтать о политической стабильности и устойчивости правительства. Словно колышимое ветром, оно стало подобно «качелям», подаваясь каждый раз в сторону, противоположную той, откуда следовало давление. Брали верх роялисты — и Директория «левела», поднимали голос демократы — и она делала резкий мах вправо; так и моталась она от вандемьера к жерминалю, от жерминаля к фрюктидору, от фрюктидора к флореалю и далее в том же порядке.Но на качелях далеко не уедешь.Постепенно Директория полностью дискредитировала себя в глазах всех подданных, стала предметом общего презрения и насмешек. Народ ненавидел ее давно; теперь в ней разочаровывались и те, во имя блага которых она возникла, — крупные собственники, новые финансовые и промышленные воротилы, богачи страны. А потерять кредит у богачей значило неуклонно приближаться к падению.Единственная область, где Директории почти постоянно «везло», была сфера внешней политики и войны, причем первая целиком зависела от второй, вторая же, вместе с проверенными военачальниками, досталась в наследство от Робеспьера: Гош и Дезе, Журдан и Жубер, Клебер и Моро, Пишегрю и Массена, Бернадотт и Бонапарт — все знаменитые генералы времен Директории получили свои эполеты и ореол непобедимости еще в эпоху Революционного правительства II года. Правда, Гоша и Жубера настигла ранняя смерть, Клебера погубил Египет, а Пишегрю стал изменником, но остальные — а с ними и многие другие — составляли славную когорту полководцев Республики, единственную надежду и опору «качающегося» правительства.Поэтому-то Бонапарту, несмотря на его дерзкую и постыдную акцию, все же не следовало слишком сильно бояться Директории. Это он понял при первом же свидании с нею. 5 Конечно, без трений не обошлось.Получив сообщение, что «герой» Египта без армии высадился на юге Франции, граждане директора всполошились. Было созвано экстренное совещание. Директор Сиейс, как всегда важный и непроницаемый, выступил первым.— Вам известно уже, что генерал Бонапарт возвратился в страну, покинув армию. Без нашей санкции и даже не поставив нас в известность. Что вы скажете по этому поводу?— А что можно сказать? — пожал плечами Мулен. — Он самовольно оставил ответственный пост и должен рассматриваться как дезертир.— Ну что ж, — подхватил Буле, — я завтра же разоблачу его с трибуны Совета пятисот, и он будет объявлен вне закона.Сиейс внимательно посмотрел на говорившего.— Вы понимаете, что это пахнет расстрелом?Буле саркастически усмехнулся.— Будет ли он расстрелян, гильотинирован или повешен, меня не интересует.Остальные директора молчали.— Вы слишком суровы, граждане, — сказал наконец Баррас. — Конечно, он должен быть наказан, но не так строго; он еще пригодится Республике.Позиция Барраса совпала с мнением Сиейса. Поэтому Совету пятисот о событии было доложено в следующих выражениях:«Директория имеет удовольствие сообщить, что генерал Бертье, высадившийся 17-го сего месяца во Фрежюсе вместе с главнокомандующим генералом Бонапартом и другими, удостоверяет, что они оставили египетскую армию во вполне удовлетворительном состоянии».Услышав это, депутаты в недоумении переглядывались: они ровным счетом ничего не поняли. Генерал Бертье? Но почему Бертье и при нем главнокомандующий, а не главнокомандующий и п р и н е м Бертье? Иными словами, кто ответствен за этот поступок — Бертье или Бонапарт? И почему нужно было оставлять армию? Только потому, что она «во вполне удовлетворительном состоянии»?..Дополнительных разъяснений дано не было. К этому времени граждане директора уже полностью отказались от намерения «наказать» генерала. Он был прощен и встречен со всеми признаками внимания и благоволения.В свою очередь (после короткой, но бурной сцены) Бонапарт решил простить неверность супруги. Сейчас было не время заниматься семейными дрязгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40