Клюев, Клычков, Мандельштам»452, — тот же «ряд»… И еще одно существеннейшее имя: «Последним „мужем совета“, — писала вдова поэта, — для Мандельштама был Флоренский, и весть об его аресте… он принял как полное крушение и катастрофу»453. П.А.Флоренский был арестован 25 февраля 1933-го — то есть за год с небольшим до ареста Мандельштама.Как-то сближать Мандельштама с Бабелем нет оснований уже хотя бы потому, что поэт, о чем свидетельствует его вдова, «категорически отказывался» от какого-либо литературного «союза с одесситами»454, то есть писателями бабелевского круга, а также пришел к выводу, что Бабель пишет «не по-русски»…455Тем более это относится к М.Кольцову, ибо, как сообщает Н.Я.Мандельштам, даже и В.Б.Шкловский мечтал в 1930-х годах о том, чтобы репрессии ограничились «собственными счетами» людей власти, и «когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается»456.Словом, присущее массе нынешних сочинений «приравнивание» совершенно различных людей, погибших в 1930-х годах, означает не только явное упрощение, но и грубое искажение реальности. Те же Бабель и М.Кольцов, если уж на то пошло, были гораздо ближе к уничтоженному в 1940-м Ежову, в доме которого они запросто бывали в качестве дорогих гостей, чем к Флоренскому, а также и к Мандельштаму.Бабель много лет работал над сочинением о чекистах, и ему мешало только следующее: «…не знаю, справлюсь ли, — признавался писатель, — очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю… просто святые люди. И опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, — это меня как-то даже и не интересует»457(!). А вот суждения М.Кольцова: «…работа в ГПУ продолжает требовать отдачи всех сил, всех нервов, всего человека, без отдыха, без остатка… Не знаю, самая ли важная для нас из всех работ работа в ГПУ. Но знаю, что она самая трудная…» и т.д. Ежова М.Кольцов воспел в «Правде» от 8 марта 1938 года как «чудесного несгибаемого большевика,… который дни и ночи… стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора…»458.Бабеля — не говоря уже о Кольцове — «категорически» отделяет от Мандельштама уже одно только восприятие коллективизации , которой Исаак Эммануилович не только восхищался (выше приведено одно из соответствующих его высказываний), но и сам лично осуществлял. С февраля по апрель 1930 года он, по его собственному определению, «принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области». Вернувшись в Москву в апреле 1930-го, Бабель сказал своему другу Багрицкому: «Поверите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей»459. В начале 1931 года Бабель вновь отправился в те места…460.Осип Мандельштам, казалось бы, столь далекий от Николая Клюева, воспринял коллективизацию как космическую катастрофу («природа своего не узнает лица…»); в написанной Клюевым незадолго до ареста (но опубликованной лишь в наше время) «Песне Гамаюна», которую, вполне вероятно, слышал из его уст Осип Эмильевич, воплотилось именно такое восприятие, предстающее сегодня поражающе провидчески (стихотворение это сохранилось только в архиве ОГПУ): К нам вести горькие пришли, Что зыбь Арала в мертвой тине. Что редки аисты на Украине, Моздокские не звонки ковыли. И в светлой Саровской пустыне Скрипят подземные рули!461 ……………………… К нам вести горькие пришли. Что больше нет родной земли… Да, уж, в самом деле, Гамаюн — птица вещая… И как прав был Мандельштам, написавший ранее: «Клюев — пришелец с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности и простоте. Клюев народен потому, что в нем сживается ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя»462.Вполне закономерно, что в 1934 году ордера на арест Клюева и, через три с половиной месяца, Мандельштама подписал один и тот же зампред ОГПУ Я.С.Агранов, а допросы их вел один и тот же Н.Х.Шиваров; его отчество — «Христофорович», из-за чего некоторые читатели усматривают в нем сына русского священника. Между тем Шиваров, подобно известному Христиану Раковскому (Станчеву), был выходцем из Болгарии, то есть «коммунистом-интернационалистом», каковых в составе ВЧК-ОГПУ имелось множество.Невозможно переоценить тот факт, что Николай Клюев, находясь с 1934 года в предельно тяжкой и окончившейся гибелью (в октябре 193 7-го) сибирской ссылке, пишет в Москву 25 октября 1935 года о своем в очередной раз оказавшемся в заключении молодом последователе: «Жалко сердечно Павла Васильева» — и тут же спрашивает: «Как поживает Осип Эмильевич? Я слышал, что будто он в Воронеже?»463. И через четыре месяца, 23 февраля 1936-го: «Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете ли Вы его адреса?» И опять-таки: «Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не знаю» (там же, с. 191). Напомню, что Мандельштам в своей ссылке 5 августа 1935 года говорил о Павле Васильеве как об одном из трех наиболее выдающихся поэтов современности (см. выше). Стоит еще привести слова Н.Я.Мандельштам о Сергее Клычкове: «…мы всегда дружили с ним. Ему посвящена третья часть „Стихов о русской поэзии“…»464 (отмечу, что в наследии Мандельштама весьма немного таких посвящений, — кроме «шуточных» стихотворений, одно из которых, кстати, обращено к Павлу Васильеву).Эти взаимоотношения Мандельштама с Клюевым, Клычковым и Павлом Васильевым с известной точки зрения неожиданны и даже странны. Ведь перечисленные три поэта в 1920-1930 годах (а в какой-то мере это продолжается и сегодня) преподносились в качестве заведомых русских «националистов», «шовинистов» и, конечно же, «антисемитов»; достаточно упомянуть, что Сергей Клычков арестовывался по обвинению в «антисемитизме» в 1923 году, а Павел Васильев — в августе 1935 года, — то есть как раз тогда, когда Осип Мандельштам говорил о нем как об одном из трех наиболее ценимых им поэтов!В начале 1930-х годов критик О.Бескин, являвшийся, между прочим, ответственным секретарем редакции «Литературной энциклопедии», писал о поэзии Клычкова как о «националистически-шовинистической лирике»465. И тогда же некто С.Розенталь на страницах самой «Правды» (10 августа 1933 года) заявил, что «от образов Мандельштама пахнет… великодержавным шовинизмом»466.Итак, О.Э.Мандельштам — «шовинист», и, разумеется, дело идет не об еврейском, а о русском «шовинизме». Это обвинение было выдвинуто «главной» партийной газетой, редактируемой тогда Л.З.Мехлисом, который, между прочим, до 1918 года был членом сугубо «национальной» еврейской партии «Поалей Цион» («Рабочие Сиона»)… И Розенталь и Мехлис были по-своему «правы»: ведь «дерзнул» же Осип Эмильевич опубликовать в советской газете статью (я ее только что цитировал), в которой, говоря о поэзии Клюева, выразил свое преклонение перед еще теплившейся тогда «исконной Русью», где, по его определению, «русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности»…В те времена (как, кстати сказать, и сегодня) каждый человек, для которого Россия представляла собой безусловную самостоятельную ценность (а не всего лишь «материал», из коего необходимо нечто «выработать»), рисковал быть «обвиненным» в «национализме», «шовинизме», «фашизме» и, разумеется, «антисемитизме». Именно в этих «преступлениях» были обвинены тогда П.А.Флоренский, А.Ф.Лосев, С.Ф.Платонов, М.М.Бахтин…Впрочем, вроде бы в самом деле есть основания усматривать в Сергее Клычкове или Павле Васильеве «националистическую» настроенность, которая выражалась в их недовольстве засильем «чужаков» — «инородцев», «иноземцев» — ив литературе, и в жизни страны в целом. Так, арестованный Клычков признался — по всей вероятности, вполне искренне, — что власть в СССР «в моем представлении и в разговорах с окружающими рисовалась узурпатором русского народа, а руководители ВКП(б) — иноземцами, изгоняющими и принижающими русский дух»467.Однако ведь с теми же основаниями можно обвинить в «национализме» Мандельштама, который в своем весьма кратком (всего 16 строк) памфлете не преминул все же «сообщить», что Сталин — «горец» и «осетин», а также заявил (о чем уже говорилось), что Бабель пишет «не по-русски»… Более того: в мандельштамовском стихотворении о Сталине, по всей вероятности, содержится бессознательная, а может быть, даже полусознательная «полемика» с известной статьей Бухарина «Злые заметки» (1927) — несмотря на то, что Николай Иванович не раз поддерживал поэта.Бухарин в этой статье с крайней резкостью выступил против пресловутого «русского национализма». Он писал, цитируя строку второстепенного стихотворца 1920-х годов: «На кой же черт иные страны!» — вот один уровень «национальной гордости» мещанина. «Умом Россию не объять»468 — вот вам другой уровень, поквалифицированнее. Некий разговорец (выделено мною. — В.К .) насчет «жидов» и «инородцев» — вот еще форма воспитания… Так помаленечку просовывает свои идеологические пальцы новая российская буржуазия» (выделено Бухариным)…469. У Мандельштама же сказано:…где хватит на полразговорца ,Там припомнят кремлевского горца…Будучи ознакомлен с этим стихотворением близким ему наркомвнуделом Ягодой, Бухарин, как известно, в гневе не пустил на порог жену поэта, пришедшую просить о смягчении его участи. Конечно, главное было здесь в самом факте выступления поэта против Сталина, но не исключено, что Бухарина возмутило и как бы признание законности, естественности «полразговорцев» о властвующем «инородце» в мандельштамовском стихотворении… Эта законность и естественность определялись тем, что «чужаки» в самом деле играли громадную и нередко страшную роль.Из вышеизложенного, полагаю, вполне ясно, что и «полразговорца» 1930-х годов, и теперешний мой разговор о «чужаках» отнюдь не имеют в виду проблему так называемой «крови» , то есть вообще всех людей нерусского происхождения, которые-де, заняв существенные места в русской культуре и русском бытии, в силу самой своей «нерусскости» наносят вред этой культуре и этому бытию. История Руси-России опровергает подобную «точку зрения» буквально на каждом своем шагу, ибо поистине бесчисленные люди иной «крови» играли в этой тысячелетней истории весомую и плодотворную роль. И речь идет у нас только о таких людях нерусского происхождения, которые не имеют духовной, да и просто жизненной связи с русским бытием и культурой, но в силу той или иной кризисной ситуации все же занимают эти самые существенные места. И такие люди были враждебны и Николаю Клюеву, и Осипу Мандельштаму в равной мере…Вдова поэта в своих написанных тридцатью с лишним годами позднее воспоминаниях заметила — правда, мимоходом, не развивая тему, — что «Мандельштам, еврей и русский поэт, платил… по двойным… счетам»470, — то есть гонения на него были, мол, вызваны как его принадлежностью к подлинной русской поэзии, так и его еврейским происхождением. Но второе утверждение явно безосновательно, и, рассказывая о пути поэта, приведшем его к аресту в мае 1934 года, мемуаристка сама начисто опровергает это свое утверждение, ибо почти все «враги» поэта, о которых она сообщает, — евреи… Надежда Яковлевна вспоминает, что еще в 1917 году поэт вызвал враждебное отношение к себе со стороны двух «вождей» — Каменева и (цитирую) «особенно Зиновьева. Мы это остро чувствовали, когда жили в середине двадцатых годов в Ленинграде» (там же, с. 87; Зиновьев с 1917-го до 1926 года был «хозяином» Ленинграда). Поддерживал поэта как раз русский по происхождению «вождь» — Бухарин, «который привлек на свою сторону еще и Кирова» (там же, с. 106; Киров-Костриков в 1926 году сменил Зиновьева в качестве «хозяина» Ленинграда).Впрочем, еще в 1918 году поэт оказался в крайне остром конфликте с влиятельнейшим тогда деятелем ВЧК, — и это опять-таки был еврей Блюмкин (там же, c. 95-100). Н.Я.Мандельштам пишет также, что «в доме у Брика, где собирались литераторы и сотрудники Брика по службе (а он служил тогда в ВЧК-ОГПУ. — В. К. ), — они там зондировали общественное мнение и заполняли первые досье — О(сип) М(андельштам) и Ахматова уже в 22 году получили кличку «внутренние эмигранты». Это сыграло большую роль в их судьбе» (там же, c. 160).В 1924 году агрессивный литдеятель Г.Лелевич (Калмансон) «кипел ненавистью», обличая: «Насквозь пропитана кровь Мандельштама известью старого мира» (там же, с. 161, 413). Влиятельный литератор Абрам Эфрос «был организатором фельетона» Давида Заславского (в 1929 году в «Литературной газете»), ставившего задачу дискредитации поэта. Уже говорилось об С.Розентале, который в 1933 году с санкции Л.Мехлиса обвинил поэта в «великодержавном шовинизме» (до ареста Мандельштама оставалось тогда меньше года…). Далее, вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л.Длигач, а «подсадной уткой», помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна называет Давида Бродского. Наконец, приказ об аресте отдал в мае 1934 года зампред ОГПУ Я.Агранов (Сорензон)…Чрезвычайно показательна и ситуация после ареста поэта. Н.Я.Мандельштам вспоминала, что перед отправлением мужа (вместе с нею) в ссылку 28 мая 1934 года было решено собрать какое-то количество денег: «Анна Андреевна (Ахматова. — В. К. ) пошла к Булгаковым (нельзя не сказать, что ныне Булгакова, как и Клычкова с П.Васильевым, «принято» считать «антисемитом». — В. К. ) и вернулась, тронутая поведением Елены Сергеевны (супруги писателя. — В. К. ), которая заплакала, услыхав о высылке, и буквально вывернула свои карманы. Сима Нарбут (жена поэта-акмеиста. — В. К. ) бросилась к Бабелю, но не вернулась»471… И это вполне понятно:Бабель никак не мог сочувствовать поэту, выступившему против Сталина; вскоре, на писательском съезде, Исаак Эммануилович беспрецедентно превознесет вождя…Словом, явно неуместна версия, согласно которой гонения на русского поэта Мандельштама, завершившиеся арестом, хоть в какой-то мере были связаны с его еврейским происхождением. Правда, Надежда Яковлевна рассказывает еще об имевшем место в 1932-1934 годах конфликте поэта с писателем С.П.Бородиным и, затем, с поддержавшим последнего А.Н.Толстым. Однако перед нами чисто «бытовая» стычка, которая закончилась пощечиной, нанесенной Толстому Мандельштамом (а не наоборот!..). Вдова поэта пишет, что до нее «дошла фраза», якобы произнесенная тогда, в начале мая 1934 года, самим М.Горьким: «Мы ему покажем, как бить русских писателей…»472, фраза, которая-де сыграла зловещую роль. Однако все, что мы знаем о Горьком, убеждает в абсолютной немыслимости подобного высказывания в его устах. Достаточно вспомнить, что именно в то время Горький, по сути дела, назвал Павла Васильева «фашистом» («Правда» от 14 июня 1934 года; статья была напечатана в тот же день и в трех других газетах).Горький никак не мог бы негодовать из-за того, что еврей дал пощечину «русскому писателю», ибо он был прямо-таки мистическим «юдофилом» (знать об этом немаловажно, ибо Алексей Максимович в первой половине 1930-х годов так или иначе возглавлял все литературное дело). 26 сентября 1929 года он гордо заявил на страницах «Правды»: «По мере сил моих я боролся с антисемитизмом лет тридцать»473, хотя, казалось бы, с 1917 года он вполне мог «доверить» эту борьбу ВЧК-ОГПУ… Очень характерна деталь из рассказа о быте Горького в 1930-х годах:«Желающих побывать у Алексея Максимовича было слишком много, и очередность посещений устанавливал строгий его секретарь (П.П.Крючков, тесно связанный с Г.Г.Ягодой. — В. К. ). Но была категория людей , которые, по договоренности с Алексеем Максимовичем, «обходили» секретаря и пробирались «нелегально»… В «нелегальные» попали и Исаак Эммануилович Бабель, и Соломон Михайлович Михоэлс, и Самуил Яковлевич Маршак, и Михаил Кольцов»474 (Михаил Ефимович Фридлянд).Словом, нет ровно никаких оснований полагать, что беды Мандельштама зависели от его еврейского происхождения.В связи с этим уместно сказать, что в глазах иных нынешних авторов сам Осип Эмильевич предстает в качестве… «антисемита». Именно таково, например, мнение активнейшего специалиста «по данному вопросу» М.Золотоносова. В своей изданной в 1995 году книге «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА)475 сей автор утверждает, что творцу знаменитого романа присущ «элементарный антисемитизм, разрушающий ту „оптимизированную“ биографию Булгакова (неправомерно сближенную с Идеалом), которая внедрилась в общественное сознание»476.В цитируемой книге говорится, в частности, о концепции «легендарной вины евреев за то, что „они Бога распяли“… Булгаков имел в виду эту концепцию при работе над „Мастером и Маргаритой“. Впрочем, — добавляет, сокрушаясь, М.Золотоносов, — что говорить о Булгакове, если даже О.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73