Его речь была холодна и логична и все же исполнена сострадания. Вальтеоф думал о Вульфстане и его бесконечном тепле и любви ко всем, но было в речи Ланфранка что-то очень убедительное, что заставляло верить ему сердцем.
Во время торжественной мессы странным казалось ему то, что он в Нормандии вместо того, чтобы быть дома, в Англии, и все казалось нереальным – свет, краски, пение, но когда он посмотрел на короля во время молитвы, то увидел, что знаменитая набожность Вильгельма – не притворство перед подданными или Папой Римским, в частности, но подлинная любовь к Богу. Он видел, что Вильгельм принял Причастие в полной и искренней поглощенности таинствами. Когда подошла его очередь и плоть Творца положили ему в уста, он почувствовал необыкновенный восторг, как если бы в святом месте сем сам Христос прошел среди них, вновь воскресший в весеннем солнечном свете.
После обеда он вышел в дворцовый сад, в желании остаться наедине со своей тайной радостью. Это был небольшой зеленый скверик с несколькими кустиками и каменными скамейками, весенние цветы проглядывали сквозь траву. Он поднял лицо к солнцу, наслаждаясь вернувшимся теплом. Граф прошел меж пышными клумбами вечнозеленых растений, с трудом осознавая все окружающее, когда внезапно пришел в себя, прикованный к месту, на котором стоял, потому что там, с вышиванием в руках, сидела Эдит, одна.
Какой-то момент он не мог двинуться, с трудом веря в это чудо. Затем он увидел ее взгляд, полный удивления и еще чего-то, трудноопределимого. Присев рядом, граф спросил:
– Похоже, леди, вы так же, как и я, не смогли усидеть дома в этот первый теплый денек.
Улыбнувшись, она покачала головой:
– Нет, конечно. Я сбежала от мамы и других дам из свиты герцогини. Там так скучно и такая глупая болтовня. Девицы могут быть ужасно глупыми, а мне хотелось бы подумать…
Он сделал движение подняться:
– Я вам мешаю…
– О, нет, нет. Я хотела бы… – она внезапно остановилась, и с замиранием сердца он угадал невысказанные ею слова.
– Я стараюсь научиться вышивать золотой нитью, как это делают ваши английские женщины, – продолжала она. – Дядя привез мне платье из Лондона такой красивой работы. У нас здесь нет ничего подобного.
– Я надеюсь, что вы приедете в нашу страну и увидите много удивительного.
Она улыбнулась:
– Мы как раз говорили с герцогиней о том, чтобы сопровождать ее, когда она поедет на коронацию в следующем году.
– Я на это рассчитываю. Вы любите ездить верхом?
– Конечно, – ответила она пылко и положила свое шитье на скамейку между ними. – Я люблю все, что уводит меня, – она тихо рассмеялась, – уносит от беседки.
– Значит, я буду просить позволения увезти вас, на холмы рядом с Винчестером, к примеру, я слышал, что король говорил о коронации его жены именно там.
– У вас там рядом земли? Что это за место, Винчестер?
– Небольшое владение, несколько полос земли. Мое графство дальше, к северо-западу, в Восточной Англии.
– Все дело в земле, – с неожиданным чувством сказала девушка, – золото и серебро – ничто по сравнению с ней. Я хотела бы целый день ехать по своей собственной земле и никогда не спешиваться.
Он взглянул на нее с изумлением. Он раньше не слышал, чтобы так говорила женщина, и поэтому рассказал ей о своем отце и о Нортумбрии, которая могла бы принадлежать ему.
Эдит все поняла.
– Ясно, – сказала она, – граф Моркар владеет землей, которой когда-то правил ваш отец, и если вы бы хотели вернуть их, это было бы за его счет…
Она дотронулась своими пальчиками до сердцевины дела, и он кивнул, удивляясь все больше. Девушка ни на кого не походила. Он никогда не встречал подобной ей и только с ней хотел делить свою постель, свое правление и свои затаенные мысли.
– Все дело в земле, – повторила она. – Я надеюсь, вы вернете свое, граф Вальтеоф.
Прежде, чем он смог ответить, он увидел, к своему неудовольствию, фигуру в рясе, приближающуюся к ним по тропинке, и проклял нарушившего их уединение человека. Но это был аббат монастыря святого Стефана собственной персоной, он приветствовал их бледной улыбкой на тонком лице. Эдит сделала реверанс и почти сразу же удалилась, и Вальтеоф открыл для себя, что он недолюбливает священника, помешавшего им в такой важный момент. Но он постоял немного, беседуя с Ланфранком, и даже, несмотря на то, что их разговор с Эдит был прерван, не мог долго сердиться, так как наконец получил шанс поговорить с человеком, чья ученость и мудрость так известны. Они шагали по тропинке, залитой солнцем, болтая на разные темы, и манера Ланфранка, и вопросы, которые он задавал, так напоминали ему аббата Ульфцителя, что вскоре Вальтеоф уже говорил с той же легкостью, что и дома, в Кройланде. Наконец, подбодренный Ланфранком, он задал вопрос, который так долго его занимал:
– Скажите мне, мой господин, как могло случиться, что вы, как я слышал, отказались от высокой кафедры? Почему вы, для кого мирские удовольствия явно не имеют значения, помогли вашему господину тешить гордыню захватом нашей земли? Мы никогда не делали ему ничего плохого!
Ланфранк поджал губы и посмотрел на своего высокого спутника:
– Ты говоришь очень смело, сын мой. Вальтеоф улыбнулся:
– Было бы непочтительно по отношению к вам, святой отец, говорить иначе. Я считаю епископа Вульфстана своим другом и говорю ему только правду.
Ланфранк наклонил голову:
– Я знаю архиепископа Вульфстана и знаю, какая у него репутация, – ваш выбор верен. В ответ я могу сказать только, что Вильгельм – мой мирской господин и что я верю в справедливость его притязаний. Он устраивает порядок там, где правит, и привязан к Святой Церкви. Может быть, его амбиции – мирские, но они не входят в противоречие с моими обязанностями.
– А мы? – спросил Вальтеоф. – Мы были свободным народом со своей землей и самоуправлением. Теперь же – мы ничто.
– Вы то, что вы есть, – жестко сказал Ланфранк. – И Бог, который все знает, судил вам жить так, а не иначе. Вильгельм был прекрасным герцогом и будет мудрым королем. Только не сопротивляйтесь ему, сын мой, этого он не потерпит. Когда-то у меня были с ним разногласия, и, в конце концов, мы пришли к компромиссу, но это редко случается.
Вальтеоф слегка передернул плечами:
– Боюсь, господин аббат, вы не знаете характер англичан.
– Зато я знаю средства, – он улыбнулся одними глазами. – Меня удивляет, как вы легко судите о нормандцах и их герцоге.
– Простите меня, это было так глупо, – кротко сказал Вальтеоф. Он начал подозревать, что его слова могут быть переданы герцогу.
Но Ланфранк просто сказал:
– Думаю, ты говорил со мной так, как говорил бы с Вульфстаном, если бы он был здесь. Я уважаю твое доверие, только хочу предупредить тебя: я не хотел бы видеть тебя в конфликте с моим господином – не заблуждайтесь насчет его мягкости.
Он легко поклонился и ушел, оставив Вальтеофа размышлять над этими словами.
Как мало он знает о нормандском характере, подтвердилось в этот же вечер за праздничным ужином. Изобилие превзошло все ожидания. Ограничения поста были отменены, и на столе одно блюдо сменяло другое, превосходя его по изысканности, – жареные павлины, украшенные собственными перьями, лебеди на серебряных блюдах в окружении водяных лилий, марципаны, выложенные в виде цветов и листьев, и лупоглазые поросячьи головы.
После пира Вильгельм попросил Торкеля спеть им, и тот вышел на середину зала. Его лицо было грустным, он дотронулся до струн… Для него в этом приезде в Нормандию не было ничего привлекательного; он видел, как его молодого господина уводят прочь нормандская речь, нормандские вкусы, нормандские друзья и нормандская женщина, и он молил Бога о том, чтобы им вернуться назад в Рихолл или Кеннингтон, или Кройланд. В неожиданно грустном и жалостном тоне зазвучала его песня о битве при Мэлдоне, о том, как граф Бритнот защищал земли Западной Англии от данов и умер вместе со своими друзьями под знаменем. Это была героическая повесть, но когда он кончил, наступило удивленное молчание. Мало кому песня была понятна, но тот, кто понимал, ясно видел параллель между этим сюжетом и битвой при Телхамском хребте, и Магнус Карлсон, который был уже вдребезги пьян, вскочил на ноги с рогом в руках и заорал: «Виват Вильгельму-воину!» Возможно, он почувствовал опасность положения, возможно, хотел отвлечь внимание от этой истории, но последующее событие испортило весь эффект – он потерял равновесие, споткнулся и упал на стол.
Шут Галлет вмиг перескочил через зал и, ткнув своей погремушкой в ребро Магнуса, закричал:
– Ха, еще одно поражение наших братьев от воды. Неужели наше вино такое сильное для тебя, маленький саксонец? Фу, ты ни в грош не ставишь королевский стол! Разве ты не знаешь, что наш Вильгельм любит хороших бойцов, но пьяниц отправляет проводить время в свинарнике? Раздался громовой хохот, к неудовольствию присутствовавших англичан, и, стараясь как-то сгладить неловкость и выйти из затруднительного положения из-за глупости Магнуса, Торкель начал петь боевую песню, которая вела англичан в бой при Стэмфорде и которая, как он надеялся, должна была приободрить его друзей, оставаясь при этом непонятной для их хозяев. Но едва только он пропел несколько стихов, как Магнус, отбросив поддерживающие его руки, облокотился о стол и запустил в него свой кубок.
– Замолчи, ты, человек Годвинов, – заорал он. – Ты хочешь, чтобы нас всех прибили? – Он наклонился вперед, схватил кувшин с вином и выплеснул все его содержимое прямо в Торкеля. Вино залило тому все лицо и забрызгало тунику, и, обычно медленный на гнев, исландец потерял самообладание. Схватив табуретку, он швырнул ее прямо в Магнуса. Магнус упал, увлекая с собой двух своих соседей, пытавшихся его подхватить. Один из них, Ив де Таллебуа, вскочил, весь залитый остатками мортрю и смесью мясной подливы, соуса и травы. В бешенстве он схватил свой нож и, перепрыгнув через стол, занес руку над Торкелем. Все это случилось так внезапно, что собрание замерло в изумлении, в ужасе глядя на пьяного англичанина. Вальтеоф, который, как всегда, сидел с краю королевского стола, был единственным человеком, способным вмешаться, и, быстро соскочив с возвышения, он перехватил руку Ива. Быстрым движением он заставил его выпустить кинжал и, наступив на него, схватил меч.
– В Англии мы никогда не дрались во время пира, – тихо и зло сказал он, – попомни это, нормандский пес! – и увидел, что лицо Ива все пошло пятнами от гнева.
– Хотел бы я вас всех отправить туда обратно, – огрызнулся он, – и тебя больше всего, господин.
Он вырвался, пытаясь при этом схватить Вальтеофа за горло, но в этот момент Вильгельм, который молча смотрел, сжав губы, поднялся.
– Великий Боже, неужели мой двор превратится в кровавую бойню? – вопросил он гневно. – Ив де Таллебуа, если тебе так хочется крови, выйди и убей свинью. Граф Вальтеоф, попроси своего менестреля попридержать язык и выведи этого человека, – он показал на Магнуса, который пытался подняться, – убери его из моего дома.
Вальтеоф быстро обошел вокруг стола и вместе с молодым Хаконом, который вскочил с места, увидев, что его господину что-то угрожает, вытолкал Магнуса за дверь. Моркар, сидевший с другой стороны герцогского стола, не в состоянии был незаметно выйти, но, повинуясь быстрому движению брата, заставил себя подняться и попросил Вильгельма его извинить. Когда он присоединился к ним, Вальтеоф как раз вылил на пьяного парня ковш воды, чтобы заставить его протрезветь; он был в бешенстве от того, что Магнус опозорил их перед всем двором и особенно перед Эдит. И долго не в состоянии был спокойно говорить с Моркаром.
– Ты что, не можешь присмотреть за ним? Если ему обязательно надо надраться, отправь его в городскую таверну – это больше ему подходит.
– Оставь свои указания для своих людей, – ответил Моркар, – и скажи своему поэту, чтобы он не нарывался на неприятности. Магнус, вставай, вставай, ради Бога.
Магнус, мокрый с головы до ног, нетвердо встал на ноги, держась за Моркара, и уставился налитыми кровью глазами на Вальтеофа:
– Я убью тебя, – прерывающимся от ненависти голосом прохрипел он. – Когда-нибудь, с помощью Божией, я убью тебя.
Граф презрительно смотрел на него:
– Это будет расчетом между нашими домами, я встречусь с тобой, но скорее я убью тебя, когда буду лучше владеть собой.
– Сейчас не время для личных счетов, – прервал их раздраженно Моркар. – Вальтеоф, ради Матери Божией, иди и разбирайся со своими собственными людьми и оставь мне моих.
Он схватил Магнуса, все еще бормочущего ругательства, и потащил его прочь. Когда они ушли, Вальтеоф постоял минуту, глубоко вдохнув холодного ночного воздуха, чтобы утишить свой гнев.
Была ясная звездная ночь, и, глядя в небо, он думал об Англии, о тех кратких днях вместе с коронованным Гарольдом во главе стола. И не понимал он, почему так быстро лишил их Бог радости быть рядом с таким человеком, и в равной степени не понимал, почему Бог, давший ему такую радость сегодня утром, отобрал ее вечером. Он вздохнул и медленно поднялся по винтовой лестнице в свою комнату. Здесь он нашел Торкеля, меняющего свою запачканную одежду. Он как раз стягивал ее с себя, когда вошел Вальтеоф.
– Мой господин, я ничего такого не хотел, клянусь.
– Я знаю, – сухо ответил Вальтеоф. – Но я умоляю тебя, в следующий раз выбирай свои вирши более старательно.
Исландец с минуту помолчал и сказал:
– Я пою то, что чувствую. Но я никак не хотел тебя расстроить.
– Ты не меня расстроил, – ответил Вальтеоф и закончил на этом разговор. Раздался стук в дверь, и вошел серьезный Малье.
– Я зашел убедиться, что этот дурак, Ив, не причинил вам вреда, господин, – и когда Вальтеоф заверил его, что нормандский нож не поранил его, лицо Малье прояснилось.
– Я рад. Немногие поняли твою песню, мессир, но боевая песня – на всех языках боевая песня. – Он повернулся к двери и невпопад прибавил: – Эх, жаль мортрю. Я так хотел попробовать.
После всех переживаний в зале и размахивания оружием, неожиданная банальность этого замечания застала Вальтеофа и Торкеля врасплох. Они посмотрели друг на друга и закатились безостановочным смехом. Малье уставился на них в замешательстве, но так как они явно не в состоянии были говорить, а он не видел причин для веселья, то повернулся и вышел, обиженный.
Наступило лето, и это было настоящим освобождением после долгой, холодной зимой.
Ричард де Руль повторил свое приглашение графу Хантингтону провести несколько недель на его земле близ Фалеза, на что Вальтеоф согласился. Конечно, это означало быть вдали от Эдит, но отказ был бы невежлив, к тому же дружба их с Ричардом все росла. Мать Ричарда любезно приняла его, почти смутив своей благодарностью за то, что он пощадил ее сына. Долгими, светлыми июньскими днями они с Ричардом проводили время за охотой, упражняясь в метании копья, стрельбе из лука и плавании. Как-то, плескаясь в омуте под водопадом, Вальтеоф внезапно сказал:
– Вильгельм, без колебаний разрешил мне приехать сюда. Полагаю, я мог бы поехать на берег и сесть на корабль в Англию?
Ричард дотронулся до воды:
– Неужели наше гостеприимство настолько плохо, что ты хочешь покинуть нас?
– Ты знаешь, что нет. Но я должен поехать домой на некоторое время, – Вальтеоф лег на спину, уставившись в виднеющееся сквозь нависшие ивы голубое небо. – Вот о чем я думаю. Если я сделаю так, меня остановят?
– Я?
– Да.
С общего согласия они поплыли к берегу и, выбравшись, легли нагишом под теплым солнцем обсохнуть. Ричард посмотрел на своего спутника, не зная, что сказать, и немного спустя Вальтеоф продолжал:
– Наверняка Вильгельм говорил тебе, что ни одному из нас не позволяется уезжать. В противном случае, он не разрешил бы мне приехать сюда.
Ричард все еще молчал, и тогда он сказал:
– Твое молчание говорит само за себя. Нормандец резко сел, обхватив руками колени.
– Ты прав, – честно сказал он, – но я надеялся, что дружба и верность не будут в конфликте. Мне казалось, тебе нравится здесь – и в Нормандии.
– Мне нравится, – сразу ответил Вальтеоф. – Мне действительно здесь очень нравится. Но у меня земля дома, люди, которые нуждаются в моей помощи, в моем суде, я необходим им во всех их делах. Я не могу ни на кого другого переложить это.
– Я уверен, что Вильгельм скоро снова поедет в Англию, – ободряюще сказал Ричард. – Я знаю, что он говорил с архиепископом о коронации герцогини как раз перед нашим отъездом.
– Может быть, – Вальтеоф тоже сел, чтобы видеть лицо приятеля. – Но ты не можешь отрицать, что мы пленники, хотя с нами обращаются как со свободными людьми. Но если я возьму лошадь и поеду на ближайшую пристань, ты должен будешь меня остановить – попытаться остановить, – прибавил он, подумав.
Ричард улыбнулся:
– Ты верно нашел слова – я не хотел бы встретиться с тобой в бою, друг мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Во время торжественной мессы странным казалось ему то, что он в Нормандии вместо того, чтобы быть дома, в Англии, и все казалось нереальным – свет, краски, пение, но когда он посмотрел на короля во время молитвы, то увидел, что знаменитая набожность Вильгельма – не притворство перед подданными или Папой Римским, в частности, но подлинная любовь к Богу. Он видел, что Вильгельм принял Причастие в полной и искренней поглощенности таинствами. Когда подошла его очередь и плоть Творца положили ему в уста, он почувствовал необыкновенный восторг, как если бы в святом месте сем сам Христос прошел среди них, вновь воскресший в весеннем солнечном свете.
После обеда он вышел в дворцовый сад, в желании остаться наедине со своей тайной радостью. Это был небольшой зеленый скверик с несколькими кустиками и каменными скамейками, весенние цветы проглядывали сквозь траву. Он поднял лицо к солнцу, наслаждаясь вернувшимся теплом. Граф прошел меж пышными клумбами вечнозеленых растений, с трудом осознавая все окружающее, когда внезапно пришел в себя, прикованный к месту, на котором стоял, потому что там, с вышиванием в руках, сидела Эдит, одна.
Какой-то момент он не мог двинуться, с трудом веря в это чудо. Затем он увидел ее взгляд, полный удивления и еще чего-то, трудноопределимого. Присев рядом, граф спросил:
– Похоже, леди, вы так же, как и я, не смогли усидеть дома в этот первый теплый денек.
Улыбнувшись, она покачала головой:
– Нет, конечно. Я сбежала от мамы и других дам из свиты герцогини. Там так скучно и такая глупая болтовня. Девицы могут быть ужасно глупыми, а мне хотелось бы подумать…
Он сделал движение подняться:
– Я вам мешаю…
– О, нет, нет. Я хотела бы… – она внезапно остановилась, и с замиранием сердца он угадал невысказанные ею слова.
– Я стараюсь научиться вышивать золотой нитью, как это делают ваши английские женщины, – продолжала она. – Дядя привез мне платье из Лондона такой красивой работы. У нас здесь нет ничего подобного.
– Я надеюсь, что вы приедете в нашу страну и увидите много удивительного.
Она улыбнулась:
– Мы как раз говорили с герцогиней о том, чтобы сопровождать ее, когда она поедет на коронацию в следующем году.
– Я на это рассчитываю. Вы любите ездить верхом?
– Конечно, – ответила она пылко и положила свое шитье на скамейку между ними. – Я люблю все, что уводит меня, – она тихо рассмеялась, – уносит от беседки.
– Значит, я буду просить позволения увезти вас, на холмы рядом с Винчестером, к примеру, я слышал, что король говорил о коронации его жены именно там.
– У вас там рядом земли? Что это за место, Винчестер?
– Небольшое владение, несколько полос земли. Мое графство дальше, к северо-западу, в Восточной Англии.
– Все дело в земле, – с неожиданным чувством сказала девушка, – золото и серебро – ничто по сравнению с ней. Я хотела бы целый день ехать по своей собственной земле и никогда не спешиваться.
Он взглянул на нее с изумлением. Он раньше не слышал, чтобы так говорила женщина, и поэтому рассказал ей о своем отце и о Нортумбрии, которая могла бы принадлежать ему.
Эдит все поняла.
– Ясно, – сказала она, – граф Моркар владеет землей, которой когда-то правил ваш отец, и если вы бы хотели вернуть их, это было бы за его счет…
Она дотронулась своими пальчиками до сердцевины дела, и он кивнул, удивляясь все больше. Девушка ни на кого не походила. Он никогда не встречал подобной ей и только с ней хотел делить свою постель, свое правление и свои затаенные мысли.
– Все дело в земле, – повторила она. – Я надеюсь, вы вернете свое, граф Вальтеоф.
Прежде, чем он смог ответить, он увидел, к своему неудовольствию, фигуру в рясе, приближающуюся к ним по тропинке, и проклял нарушившего их уединение человека. Но это был аббат монастыря святого Стефана собственной персоной, он приветствовал их бледной улыбкой на тонком лице. Эдит сделала реверанс и почти сразу же удалилась, и Вальтеоф открыл для себя, что он недолюбливает священника, помешавшего им в такой важный момент. Но он постоял немного, беседуя с Ланфранком, и даже, несмотря на то, что их разговор с Эдит был прерван, не мог долго сердиться, так как наконец получил шанс поговорить с человеком, чья ученость и мудрость так известны. Они шагали по тропинке, залитой солнцем, болтая на разные темы, и манера Ланфранка, и вопросы, которые он задавал, так напоминали ему аббата Ульфцителя, что вскоре Вальтеоф уже говорил с той же легкостью, что и дома, в Кройланде. Наконец, подбодренный Ланфранком, он задал вопрос, который так долго его занимал:
– Скажите мне, мой господин, как могло случиться, что вы, как я слышал, отказались от высокой кафедры? Почему вы, для кого мирские удовольствия явно не имеют значения, помогли вашему господину тешить гордыню захватом нашей земли? Мы никогда не делали ему ничего плохого!
Ланфранк поджал губы и посмотрел на своего высокого спутника:
– Ты говоришь очень смело, сын мой. Вальтеоф улыбнулся:
– Было бы непочтительно по отношению к вам, святой отец, говорить иначе. Я считаю епископа Вульфстана своим другом и говорю ему только правду.
Ланфранк наклонил голову:
– Я знаю архиепископа Вульфстана и знаю, какая у него репутация, – ваш выбор верен. В ответ я могу сказать только, что Вильгельм – мой мирской господин и что я верю в справедливость его притязаний. Он устраивает порядок там, где правит, и привязан к Святой Церкви. Может быть, его амбиции – мирские, но они не входят в противоречие с моими обязанностями.
– А мы? – спросил Вальтеоф. – Мы были свободным народом со своей землей и самоуправлением. Теперь же – мы ничто.
– Вы то, что вы есть, – жестко сказал Ланфранк. – И Бог, который все знает, судил вам жить так, а не иначе. Вильгельм был прекрасным герцогом и будет мудрым королем. Только не сопротивляйтесь ему, сын мой, этого он не потерпит. Когда-то у меня были с ним разногласия, и, в конце концов, мы пришли к компромиссу, но это редко случается.
Вальтеоф слегка передернул плечами:
– Боюсь, господин аббат, вы не знаете характер англичан.
– Зато я знаю средства, – он улыбнулся одними глазами. – Меня удивляет, как вы легко судите о нормандцах и их герцоге.
– Простите меня, это было так глупо, – кротко сказал Вальтеоф. Он начал подозревать, что его слова могут быть переданы герцогу.
Но Ланфранк просто сказал:
– Думаю, ты говорил со мной так, как говорил бы с Вульфстаном, если бы он был здесь. Я уважаю твое доверие, только хочу предупредить тебя: я не хотел бы видеть тебя в конфликте с моим господином – не заблуждайтесь насчет его мягкости.
Он легко поклонился и ушел, оставив Вальтеофа размышлять над этими словами.
Как мало он знает о нормандском характере, подтвердилось в этот же вечер за праздничным ужином. Изобилие превзошло все ожидания. Ограничения поста были отменены, и на столе одно блюдо сменяло другое, превосходя его по изысканности, – жареные павлины, украшенные собственными перьями, лебеди на серебряных блюдах в окружении водяных лилий, марципаны, выложенные в виде цветов и листьев, и лупоглазые поросячьи головы.
После пира Вильгельм попросил Торкеля спеть им, и тот вышел на середину зала. Его лицо было грустным, он дотронулся до струн… Для него в этом приезде в Нормандию не было ничего привлекательного; он видел, как его молодого господина уводят прочь нормандская речь, нормандские вкусы, нормандские друзья и нормандская женщина, и он молил Бога о том, чтобы им вернуться назад в Рихолл или Кеннингтон, или Кройланд. В неожиданно грустном и жалостном тоне зазвучала его песня о битве при Мэлдоне, о том, как граф Бритнот защищал земли Западной Англии от данов и умер вместе со своими друзьями под знаменем. Это была героическая повесть, но когда он кончил, наступило удивленное молчание. Мало кому песня была понятна, но тот, кто понимал, ясно видел параллель между этим сюжетом и битвой при Телхамском хребте, и Магнус Карлсон, который был уже вдребезги пьян, вскочил на ноги с рогом в руках и заорал: «Виват Вильгельму-воину!» Возможно, он почувствовал опасность положения, возможно, хотел отвлечь внимание от этой истории, но последующее событие испортило весь эффект – он потерял равновесие, споткнулся и упал на стол.
Шут Галлет вмиг перескочил через зал и, ткнув своей погремушкой в ребро Магнуса, закричал:
– Ха, еще одно поражение наших братьев от воды. Неужели наше вино такое сильное для тебя, маленький саксонец? Фу, ты ни в грош не ставишь королевский стол! Разве ты не знаешь, что наш Вильгельм любит хороших бойцов, но пьяниц отправляет проводить время в свинарнике? Раздался громовой хохот, к неудовольствию присутствовавших англичан, и, стараясь как-то сгладить неловкость и выйти из затруднительного положения из-за глупости Магнуса, Торкель начал петь боевую песню, которая вела англичан в бой при Стэмфорде и которая, как он надеялся, должна была приободрить его друзей, оставаясь при этом непонятной для их хозяев. Но едва только он пропел несколько стихов, как Магнус, отбросив поддерживающие его руки, облокотился о стол и запустил в него свой кубок.
– Замолчи, ты, человек Годвинов, – заорал он. – Ты хочешь, чтобы нас всех прибили? – Он наклонился вперед, схватил кувшин с вином и выплеснул все его содержимое прямо в Торкеля. Вино залило тому все лицо и забрызгало тунику, и, обычно медленный на гнев, исландец потерял самообладание. Схватив табуретку, он швырнул ее прямо в Магнуса. Магнус упал, увлекая с собой двух своих соседей, пытавшихся его подхватить. Один из них, Ив де Таллебуа, вскочил, весь залитый остатками мортрю и смесью мясной подливы, соуса и травы. В бешенстве он схватил свой нож и, перепрыгнув через стол, занес руку над Торкелем. Все это случилось так внезапно, что собрание замерло в изумлении, в ужасе глядя на пьяного англичанина. Вальтеоф, который, как всегда, сидел с краю королевского стола, был единственным человеком, способным вмешаться, и, быстро соскочив с возвышения, он перехватил руку Ива. Быстрым движением он заставил его выпустить кинжал и, наступив на него, схватил меч.
– В Англии мы никогда не дрались во время пира, – тихо и зло сказал он, – попомни это, нормандский пес! – и увидел, что лицо Ива все пошло пятнами от гнева.
– Хотел бы я вас всех отправить туда обратно, – огрызнулся он, – и тебя больше всего, господин.
Он вырвался, пытаясь при этом схватить Вальтеофа за горло, но в этот момент Вильгельм, который молча смотрел, сжав губы, поднялся.
– Великий Боже, неужели мой двор превратится в кровавую бойню? – вопросил он гневно. – Ив де Таллебуа, если тебе так хочется крови, выйди и убей свинью. Граф Вальтеоф, попроси своего менестреля попридержать язык и выведи этого человека, – он показал на Магнуса, который пытался подняться, – убери его из моего дома.
Вальтеоф быстро обошел вокруг стола и вместе с молодым Хаконом, который вскочил с места, увидев, что его господину что-то угрожает, вытолкал Магнуса за дверь. Моркар, сидевший с другой стороны герцогского стола, не в состоянии был незаметно выйти, но, повинуясь быстрому движению брата, заставил себя подняться и попросил Вильгельма его извинить. Когда он присоединился к ним, Вальтеоф как раз вылил на пьяного парня ковш воды, чтобы заставить его протрезветь; он был в бешенстве от того, что Магнус опозорил их перед всем двором и особенно перед Эдит. И долго не в состоянии был спокойно говорить с Моркаром.
– Ты что, не можешь присмотреть за ним? Если ему обязательно надо надраться, отправь его в городскую таверну – это больше ему подходит.
– Оставь свои указания для своих людей, – ответил Моркар, – и скажи своему поэту, чтобы он не нарывался на неприятности. Магнус, вставай, вставай, ради Бога.
Магнус, мокрый с головы до ног, нетвердо встал на ноги, держась за Моркара, и уставился налитыми кровью глазами на Вальтеофа:
– Я убью тебя, – прерывающимся от ненависти голосом прохрипел он. – Когда-нибудь, с помощью Божией, я убью тебя.
Граф презрительно смотрел на него:
– Это будет расчетом между нашими домами, я встречусь с тобой, но скорее я убью тебя, когда буду лучше владеть собой.
– Сейчас не время для личных счетов, – прервал их раздраженно Моркар. – Вальтеоф, ради Матери Божией, иди и разбирайся со своими собственными людьми и оставь мне моих.
Он схватил Магнуса, все еще бормочущего ругательства, и потащил его прочь. Когда они ушли, Вальтеоф постоял минуту, глубоко вдохнув холодного ночного воздуха, чтобы утишить свой гнев.
Была ясная звездная ночь, и, глядя в небо, он думал об Англии, о тех кратких днях вместе с коронованным Гарольдом во главе стола. И не понимал он, почему так быстро лишил их Бог радости быть рядом с таким человеком, и в равной степени не понимал, почему Бог, давший ему такую радость сегодня утром, отобрал ее вечером. Он вздохнул и медленно поднялся по винтовой лестнице в свою комнату. Здесь он нашел Торкеля, меняющего свою запачканную одежду. Он как раз стягивал ее с себя, когда вошел Вальтеоф.
– Мой господин, я ничего такого не хотел, клянусь.
– Я знаю, – сухо ответил Вальтеоф. – Но я умоляю тебя, в следующий раз выбирай свои вирши более старательно.
Исландец с минуту помолчал и сказал:
– Я пою то, что чувствую. Но я никак не хотел тебя расстроить.
– Ты не меня расстроил, – ответил Вальтеоф и закончил на этом разговор. Раздался стук в дверь, и вошел серьезный Малье.
– Я зашел убедиться, что этот дурак, Ив, не причинил вам вреда, господин, – и когда Вальтеоф заверил его, что нормандский нож не поранил его, лицо Малье прояснилось.
– Я рад. Немногие поняли твою песню, мессир, но боевая песня – на всех языках боевая песня. – Он повернулся к двери и невпопад прибавил: – Эх, жаль мортрю. Я так хотел попробовать.
После всех переживаний в зале и размахивания оружием, неожиданная банальность этого замечания застала Вальтеофа и Торкеля врасплох. Они посмотрели друг на друга и закатились безостановочным смехом. Малье уставился на них в замешательстве, но так как они явно не в состоянии были говорить, а он не видел причин для веселья, то повернулся и вышел, обиженный.
Наступило лето, и это было настоящим освобождением после долгой, холодной зимой.
Ричард де Руль повторил свое приглашение графу Хантингтону провести несколько недель на его земле близ Фалеза, на что Вальтеоф согласился. Конечно, это означало быть вдали от Эдит, но отказ был бы невежлив, к тому же дружба их с Ричардом все росла. Мать Ричарда любезно приняла его, почти смутив своей благодарностью за то, что он пощадил ее сына. Долгими, светлыми июньскими днями они с Ричардом проводили время за охотой, упражняясь в метании копья, стрельбе из лука и плавании. Как-то, плескаясь в омуте под водопадом, Вальтеоф внезапно сказал:
– Вильгельм, без колебаний разрешил мне приехать сюда. Полагаю, я мог бы поехать на берег и сесть на корабль в Англию?
Ричард дотронулся до воды:
– Неужели наше гостеприимство настолько плохо, что ты хочешь покинуть нас?
– Ты знаешь, что нет. Но я должен поехать домой на некоторое время, – Вальтеоф лег на спину, уставившись в виднеющееся сквозь нависшие ивы голубое небо. – Вот о чем я думаю. Если я сделаю так, меня остановят?
– Я?
– Да.
С общего согласия они поплыли к берегу и, выбравшись, легли нагишом под теплым солнцем обсохнуть. Ричард посмотрел на своего спутника, не зная, что сказать, и немного спустя Вальтеоф продолжал:
– Наверняка Вильгельм говорил тебе, что ни одному из нас не позволяется уезжать. В противном случае, он не разрешил бы мне приехать сюда.
Ричард все еще молчал, и тогда он сказал:
– Твое молчание говорит само за себя. Нормандец резко сел, обхватив руками колени.
– Ты прав, – честно сказал он, – но я надеялся, что дружба и верность не будут в конфликте. Мне казалось, тебе нравится здесь – и в Нормандии.
– Мне нравится, – сразу ответил Вальтеоф. – Мне действительно здесь очень нравится. Но у меня земля дома, люди, которые нуждаются в моей помощи, в моем суде, я необходим им во всех их делах. Я не могу ни на кого другого переложить это.
– Я уверен, что Вильгельм скоро снова поедет в Англию, – ободряюще сказал Ричард. – Я знаю, что он говорил с архиепископом о коронации герцогини как раз перед нашим отъездом.
– Может быть, – Вальтеоф тоже сел, чтобы видеть лицо приятеля. – Но ты не можешь отрицать, что мы пленники, хотя с нами обращаются как со свободными людьми. Но если я возьму лошадь и поеду на ближайшую пристань, ты должен будешь меня остановить – попытаться остановить, – прибавил он, подумав.
Ричард улыбнулся:
– Ты верно нашел слова – я не хотел бы встретиться с тобой в бою, друг мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36