..
- Каким образом он приходит в себя, не имея возможности
управлять физиологией? Это же нонсенс!
- Мы назвали такие моменты "пароксизмами жизни"
или "парадоксальным сознанием", - сказал Джума Хан; Мальгину
нравилось, как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно
и раскованно. - Кстати, во время "пароксизмов жизни"
у него почти все основные функции приходят в норму.
Заремба легонько толкнул Мальгина в спину.
- Главный...
Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана Таланова,
директора Института нейрохирургии, всегда озабоченного, нахмуренного,
с морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на лбу главного
врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски.
- Ваше мнение, Клим? - Голос у директора был низкий, почти
бас, но мягкий, не оглушающий.
- Я только что узнал об этом, - сдержанно ответил Мальгин. -
Мне нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все произошло,
где, по какой причине, то есть получить всю доступную информацию.
- Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия, -
сказал один из спасателей чуть в нос; это и был Прохор Жостов, руководитель
сектора, в котором работал Шаламов. - Дело в том, что мы обнаружили
Даниила в последний момент, когда он уже не дышал, да и координатор
его шлюпа был кристаллически мертв. Никто, по сути, не знает, что
произошло, а маатане не хотят сообщать подробности.
- При чем тут маатане?
- О случившемся мы узнали от них, точнее, от маатанина, которого
спас Шаламов. Это все, что известно достоверно. В системе, где мы
нашли спасателя, - кстати, это в высшей степени интересная система,
так называемая Горловина "серой дыры", - на искусственной
планете, имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже
пуст. По всему видно, что шлюп Даниила в состоянии "струны"
пересек "струну" чужого корабля, но о подробностях аварии
расспросить некого.
- Появятся новые сведения - сообщите, пожалуйста.
- Непременно.
- У него есть близкие? Родственники? - спросил Таланов.
- Отец, мать, жена, - ответил Джума Хан.
- Они знают?
- Отец и мать знают, жена еще нет, она... беременна.
Мальгин медленно повернулся к говорившему.
- Что?.. Что вы сказали?
- Она беременна, - невозмутимо повторил Джума Хан.-
Мы считаем, что в сложившейся ситуации до родов ее нельзя волновать
этим сообщением.
"Когда же роды?" - хотел спросить Мальгин, но сдержался.
Таланов сел на его место, придвинул к темени выросшую из мигающего
огнями "кактуса" пси-вириала на гибком усике "одуванчик"
эмкана и погрузился в мысленные переговоры с координатором. Через
две минуты отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью.
- Готард, продолжайте анализационное сканирование и структурное
интегрирование показаний. Завтра соберем консилиум. Клим, доклад сделаете
вы, не забудьте главное: выводы и рекомендации консилиума принимаются
к неукоснительному исполнению, и ошибки должны быть исключены. Такого
случая я не помню в практике, и вряд ли подобные зафиксированы историей
медицины, но все-таки покопайтесь в планетарном БМД и банках СПАС-службы.
Мальгин молча кивнул.
Весь день он находился под впечатлением встречи с Шаламовым
и страшного диагноза его состояния. Память вопреки воле снова и снова
прокручивала события давно минувших дней: детство, юность, совместные
игры, увлечения, ссоры, первые серьезные шаги в жизни и, наконец,
встречи с Купавой. До института. После. Признание... Да, тогда он
казался старше, значимее и увереннее Шаламова благодаря своей природной
сдержанности и спокойствию. Даниил слишком разбрасывался, хватался
за тысячу дел, с легкостью бросая переставшие его интересовать, а
Мальгин шел одной тропой к намеченной цели, и Купава пошла за ним.
Четыре года, конечно, не прошли как один день, и все же они жили,
не ощущая власти времени, но потом Шаламов вернулся из очередной звездной
экспедиции повзрослевший, переживший смерть товарищей, научившийся
ценить сказанное им самим слово и ответный взгляд друга... нет, они
встречались втроем и раньше. Купава любила Шаламова, как она говорила, -
за общительность, распахнутость души и склонность к юмору, но кто
же знал, что это чувство внезапно усилится многократно и вырвется
на свободу, ломая рамки сложившихся отношений, паритет дружбы и устоявшихся
взглядов на смысл жизни?! Кто? Только не Мальгин. И ему пришлось пережить
самый тяжелый день в своей жизни, когда Купава сказала ему, что уходит
к Шаламову! День, когда был разрушен замок его привычных представлений
о женской любви и мужской дружбе, и ночь, когда он сквозь боль и муку
нахлынувшего одиночества вдруг понял, насколько ошибался в себе!..
Шаламов пришел на следующее утро, волнуясь, сказал всего несколько
слов:
- Я ничего не знал. Она пришла час назад. Ты, наверное, догадывался,
что я ее люблю, но я бы никогда сам... она пришла и... - Шаламов
беспомощно пожал плечами и криво улыбнулся; Мальгин впервые увидел
в глазах друга растерянность. - Если считаешь меня подлецом -
прощай.
Мальгин покачал головой. Ему было плохо, очень плохо, однако он недаром
считался сильным и выдержанным человеком.
Все правильно, подумал он почти бесстрастно, загнав свою боль глубоко
в сердце. Она сделала все правильно. Я бы тоже никогда не понял, что
все кончилось, а если бы и понял, то не поверил. Редко кто способен
признаться в собственном эгоизме добровольно... Однако вслух он сказал
другое:
- Дан, если вы с Купавой не будете возражать, я приду к вам в
гости. Позже. А сейчас я хочу побыть один.
Он сдержал свое слово... через два месяца, когда почти полностью преодолел
последствия самоанализа, тоскливую тягу к голосу Купавы и желание
сделать операцию на собственной памяти. И еще дважды приходил к ним
в гости, хотя Купава всегда почему-то пугалась его приходов, и вот
спустя еще полгода Шаламова привозят спасатели...
"Господи, - снова подумал Мальгин со страхом, - она
беременна! И вполне вероятно, "виновен" в этом именно я!..
Хотя какое это имеет теперь значение? Главное, она ничего не знает
о Дане. Что же случится, когда ей сообщат о положении мужа?.."
Вошел Заремба, как всегда - руки в карманах.
- Предлагаю путешествие в ближайший водоем - искупаться.
До Мальгина не сразу дошел смысл сказанного.
- Тебе что, делать нечего?
Заремба опешил; Мальгина всегда забавляло, как Иван, который был на
девять лет моложе его, вел себя со всеми запанибрата, покровительственно,
и всегда совершенно искренне поражался, когда его ставили на место.
Но характер у молодого нейрохирурга был незлобивый, покладистый, общительный,
просто он так был воспитан, без критического отношения к себе, сам
обижался часто и быстро, но так же быстро остывал.
- Будешь ждать, пока Готард подготовит анализ?
- А ты предлагаешь докладывать на консилиуме ему?
- Нет, но времени-то еще воз и маленькая тележка.
Мальгин потерял интерес к разговору и снова уткнулся в стол, по черной
панели которого ползли последние сводки медицинских новостей из всех
районов земного шара, отобранные для него киб-секретарем. За день
лицо заведующего отделением осунулось и заострилось.
Заремба потоптался у стола, повздыхал.
- Ты меня включишь в бригаду лечащих?
Мальгин с трудом вернулся из глубин памяти.
- Я хотел бы попасть в ПР-группу.
Клим наконец выключил информпрограмму, вскинул на нейрохирурга затуманенные
глаза.
- Надеюсь, у тебя есть основания?
- Ну, я думаю... считаю, что я... хороший специалист, врач...
Мальгин вздохнул.
- Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван. Ответственность
за лечение таких пациентов, как Шаламов, требует полной отдачи, колоссального
опыта и знаний.
- Что я, по-твоему, не лечил никого? - насупился Заремба. -
А кто оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу?
- Ты. - Мальгин снова вздохнул. - Но ты пока умудряешься
брать на себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил
бригаду операционников.
- И кто в нее вошел?
- Готард, я и... как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое.
- Мне этот индеец не показался опытным. - Заремба покривил
губы. - К тому же трое в группе - мало. Могу заменить индейца.
- Он афганец.
- Какая разница? Значит, не берешь?
Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой.
- Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю,
как Готард и Джума, но я... я просто боюсь давать прогнозы.
"Знал бы ты, что я испытываю, - с тоской подумал он. -
Умирает человек, который был моим другом, не подозревая, что мы давно
враги! Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все
любили и всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой,
спасая маатанина, совершенно чужое разумное существо, не способное
на ответное благородство. И наконец, умирает тот, к кому ушла жена,
превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы ни была
цена... Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она? И что будет,
если он все-таки выживет?.."
Над "глазом" виома развернулся объем изображения с головой
Стобецкого.
- Давайте поработаем вместе, - сказал Мальгин. - Мне
некуда деться.
- Успеешь поработать, - недовольно проговорил Готард. -
Через пару часов я дам предварительный вывод.
- И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но у меня
есть свои резоны.. Этот человек... мой злейший друг.
Стобецкий пожевал губами, хмурясь, нехотя кивнул. Потом не удержался
от ехидной тирады:
- Боишься, что на стадии прогноза не учту какую-нибудь мелочь?
Стобецкий еще не ошибался в анализе.
- Я знаю. - Мальгин остался бесстрастным. - Но решать
судьбу этого парня буду, наверное, я.
Виом погас, Стобецкий выключил интерком.
- Индюк, - сказал Заремба простодушно. - Клим, вспомни
обо мне, я не подведу. Желаю удачи.
Мальгин остался один. Минут десять он сидел в том же положении, боролся
с воспоминаниями и, победив, дал задание киб-секретарю связаться со
спасательной службой и собрать все материалы о работе Шаламова. После
этого спустился в клинику Стобецкого, где автоматы реанимакамеры,
насколько это возможно, поддерживали оптимальную среду для одного
пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух лет от
роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в ситуации, когда
выбор один - жизнь своя за жизнь чужую...
Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и вывел на второй
эмкан параллельный выход диагностера. До глубокой ночи они работали
в полной тишине, связанные оперативным полем компьютера, а когда закончили
формирование отчета, долго сидели за светящимся "кактусом"
вириала и смотрели на неподвижное тело Шаламова, погруженные каждый
в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения можно было бы выразить
двумя словами: унисон диссонансов. Но это, в общем-то, парадоксальное
словосочетание точно определяло способности каждого видеть границы
принципиальной оценки событий. Стобецкий ушел раньше, буркнув "спокойной
ночи". Мальгин вернулся в кабинет, еще раз перечитал собственные
выводы, зафиксированные памятью машины - в институте ее все
называли Гиппократом [ Инк (интеллект-компьютер) института. ] , -
и в третьем часу ночи покинул институт. Думал он, к собственному отвращению,
только об одном: у Купавы будет ребенок...
На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты
с приставкой "нейро" в области изучения и лечения человеческого
мозга и нервной системы: нейропсихологи и физиологи, хирурги и химики,
кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том числе и доктор
неврологии Каминский, возглавлявший Европейский центр индивидуальной
психотерапии.
Данные анализа состояния Шаламова произвели на каждого из них разное
впечатление, но в одном их мнения совпали: случай был уникальным.
Мозг пациента переродился почти на пятьдесят процентов и продолжал
изменяться, хотя процесс этот и замедлился после медикаментозного
вмешательства врачей спасательной службы. Начали играть особую роль
интрамуральные нейроны, замурованные в стенках сосудов, их объем увеличился,
а структура изменилась, теперь они объединились в автономную сеть,
образовав специфический нейропиль - "скелет" новой нервной
системы, почти не зависящей от головного и спинного мозга.
За сутки, истекшие с момента доставки Шаламова в институт, он дважды
приходил в себя, звал Джуму Хана или Мальгина, просил ничего не сообщать
Купаве, настойчиво требовал не пичкать его нейролептиками и обойтись
без хирургического вмешательства в его организм. Каждый раз после
этих кратких сеансов полного сознания у него останавливалось сердце
и наступала клиническая смерть, но ухищрениями медиков, вооруженных
тысячелетними знаниями методов и накопленным опытом медицины, опирающихся
на умные машины и точнейшую аппаратуру, Шаламов снова возвращался
к жизни, вернее, полужизни, большую часть времени проводя в глубоком
беспамятстве. Он был явно неоперабелен, о чем прямо заявил Стобецкий,
но Мальгин, как, впрочем, и сам Готард, и Таланов, и многие другие,
не видели иного выхода: Шаламова надо было срочно оперировать, он
мог умереть в любую минуту.
- Ну, хорошо, операция необходима, - согласился Каминский,
чем-то напоминавший Мальгину дремлющего седого льва. - Но
ведь сам пациент от нее отказывается. Не нарушаем ли мы норм врачебной
этики? К тому же поле хирургического вмешательства настолько велико,
что едва ли с операцией справится один человек. Вот вы, например,
справитесь? - Каминский посмотрел на Стобецкого.
Готард нахмурился, пожевал губы и вдруг, к удивлению Мальгина -
тот ожидал другого, отрицательно качнул головой.
- Я, наверное, нет, а вот он справится. - Кивок на Мальгина. -
Клим - лучший нейрохирург Системы, нейреконструктор высшей квалификации...
- Оставьте славословие, Готард, - негромко перебил коллегу
Мальгин. - Бронислав прав, оперировать придется сразу два десятка
пораженных участков, но не это главное. Операция ничего не даст, если
мы не сможем стереть чужую информацию в мозгу больного. Именно она
формирует те структурные и нейрохимические изменения мозга и тела
Шаламова на уровне неосознанной психики, подсознания, которые превращают
его в... - Мальгин запнулся, - в нечеловека. Но вы не учитываете
фактор времени. У нас его нет. Дальше будет еще хуже, процесс перерождения
продолжается, и скоро мы упремся в тупик, из которого всего два выхода:
смерть пациента или полная фрустрация личности, что для него в принципе
одно и то же.
- Вы берете на себя ответственность за исход операции? Придется
сделать не одну, а целую сотню тончайших операций одновременно.
Мальгин поднял на Каминского твердый взгляд, мельком отметив жест
Зарембы, означавший: "Не дрейфь".
- Да, - сказал он и вспомнил шепот Купавы: "Тебя все
называют человеком-да. Ты всегда так уверен в себе? В своей судьбе?
В правильности выбора цели?" - "Да", - ответил
он в тот день...
- Но, повторяю, до нейрооперации необходима операция по очистке
мозга больного от "шлаков" чужеродной информации. Это самое
трудное и опасное в данном случае. Подобную операцию проводили всего
один раз за всю историю медицины: около тридцати лет назад мой предшественник
Наумов оперировал двух космонавтов, попавших под информационно-лучевой
удар над Юпитером.
- Ему было труднее, - проворчал Стобецкий. - В те времена
еще не было машин типа Умник или Гиппократ.
Мальгин промолчал.
- Но насколько я понял, вы не знаете всех запасов криптогнозы [ Криптогноза -
информация, осевшая в глубинах неосознаной психики. ] , - сказал
Каминский. - К тому же она может быть перемешана с жизненно важной
наследственной и приобретенной информацией. Как вы отделите "зерна
от плевел"?
В демонстрационном зале, где проходил консилиум, повисла тишина.
- Есть только один способ, - нарушил ее Мальгин, посмотрев
на задумавшегося Таланова. - Прямой пси-контакт. Необходимо замкнуть
мозг больного на мозг врача.
- Но это же колоссальный риск!
- Да, риск, - согласился Таланов, - прежде всего риск
шокового исхода и глубокой психотравмы хирурга, но я не уверен, что
нет другого выхода. Давайте подумаем вместе, может быть, выход найдется.
Предлагаю укомплектовать группу профессионального лечебного риска
пятью врачами. У кого другое мнение? Прошу назвать кандидатуры.
- Разрешите слово? - встал Заремба. - Мне кажется,
мы кое-что упускаем из виду.
Мальгин, приготовившийся к тому, что Иван станет предлагать в группу
себя, с интересом посмотрел на молодого хирурга.
- Конкретней, пожалуйста, - сказал Таланов с обычной своей
ироничной вежливостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16