Он поднял бадьи на приступку, запер оленёнка, наполнил из принесенных бадей кувшин для питьевой воды и поставил его на стол. Он работал так упорно, так разгорячился и устал, что ему не особенно хотелось есть. Мать приготовила на второе тушёное мясо из медвежьих окороков, хранимых в рассоле. Оно было несколько жестковато, с длинными волокнами, но вкусом – так ему показалось – лучше говядины и почти такое же вкусное, как оленина. Он насытился мясом с листовой капустой, а свою долю кукурузной лепёшки и молоко приберег для оленёнка.
– Нам здорово повезло, что к нам вшастал такой молодой медведь, – сказал Пенни. – Будь это старый самец, мы не смогли бы есть нынче его мясо. Медведи спариваются в июле, Джоди, и ты должен всегда помнить, что мясо самцов не годится для еды, когда они спариваются. Никогда не стреляй медведя об эту пору, ежели он не трогает тебя.
– А почему их мясо не годится для еды?
– Этого я не знаю. Но когда они в брачной поре, они злы и ненавистны…
– Как Лем и Оливер?
– Как Лем и Оливер. В них кровь начинает бродить, не то желчь разливается, так что вся их злоба вроде как переходит прямо в мясо.
– А медведи-самцы дерутся, па?
– Дерутся – жуть. А самка стоит в стороне и смотрит на драку…
– Как Твинк Уэдерби.
– Как Твинк Уэдерби, а потом уходит с тем, который одолел. Они держатся парами весь июль, а то и часть августа. Потом самцы уходят, а в феврале родятся медвежата. И не думай, что самец вроде Топтыги не захочет полакомиться медвежатами, случись ему набрести на них. Вот ещё причина, почему я так ненавижу медведей. Они идут против природы в своих пристрастьях.
– Смотри будь осторожней, когда пойдёшь к Форрестерам, – сказала матушка Бэкстер. – Медведя в брачной поре надо обходить.
– Достаточно смотреть в оба, – сказал Пенни. – Тебе ничто не грозит, ежели только увидишь зверя первым и не застанешь его врасплох. Взять даже эту гремучку, что укусила меня, – я застал её врасплох, и ей поневоле пришлось защищаться, только и всего.
– Ну да, ты и за самого дьявола вступишься, – сказала матушка Бэкстер.
– А что ж, и вступлюсь. На дьявола валят кучу такого, что на деле-то идёт от человеческой порочности.
– Джоди кончил с окучкой, как ему было велено? – подозрительно спросила матушка Бэкстер.
– Он кончил всё, что ему полагалось по уговору, – уклончиво ответил Пенни,
Он и Джоди перемигнулись. Бесполезно было пытаться объяснять ей разницу. Доброе мужское взаимопонимание было ей недоступно.
– Мне можно теперь идти, ма? – спросил Джоди.
– Сейчас поглядим. Мне понадобится чуточку дров…
– Только прошу тебя, не придумывай ничего долгого, ма. Ведь не хочешь же ты, чтобы я припозднился на обратном пути и попал в лапы медведям.
– Ты и так тронешься обратно затемно, и тебе всё будет хотеться не ко мне, а к медведям.
Он наполнил ящик для дров и готов был уйти. Мать велела ему переменить рубашку и причесаться. Он досадовал на задержку.
– Я хочу, чтобы эти грязные Форрестеры знали, что есть люди, которые живут прилично, только и всего.
– Они не грязные, – возразил он. – Они живут славно, просто и весело.
Она фыркнула. Он выпустил из сарая оленёнка, покормил его из рук, напоил молоком, разбавленным водой, и они тронулись в путь. Оленёнок бежал то впереди, то позади, он делал короткие вылазки в кустарник и возвращался к нему вскачь, как казалось Джоди, в притворном испуге. Временами он шёл рядом с ним, и это было лучше всего. В такие минуты Джоди клал руку ему на шею и старался идти с ним в ногу. Ему воображалось, что он тоже оленёнок. Он складывал ноги в коленях, подражая его походке, и сторожко запрокидывал голову.
С края дороги цвела плеть дикого душистого горошка. Он сорвал её и обвил венком вокруг шеи оленёнка. В венке из розовых цветов оленёнок был так хорош, что, пожалуй, даже матушка Бэкстер залюбовалась бы им. Если венок увянет до его возвращения, он сделает новый на обратном пути.
У пересечения дорог близ заброшенной росчисти оленёнок остановился и поднял нос против ветра. Его уши насторожились. Он поворачивал голову то туда, то сюда и тянул ноздрями воздух. Джоди повернулся в сторону, куда принюхивался оленёнок. В нос ему ударил едкий, неприятный запах. Он почувствовал, как встали дыбом волосы у него на затылке. Ему послышалось низкое ворчание и какое-то лязганье, очень похожее на лязг зубов. Его так и подмывало повернуться и отправиться восвояси, домой. Но тогда бы его вечно мучил вопрос, что это были за звуки. Осторожно ступая шаг за шагом, он стал проходить поворот дороги. Оленёнок не двинулся с места. Джоди вдруг резко остановился.
Ярдах в ста впереди него по дороге брели два самца-медведя. Они шли на задних лапах, совсем как люди, плечом к плечу. В походке их было что-то от танца – так, исполняя фигуры, движутся бок о бок пары в кадрили. Но вот медведи вдруг затолклись на месте, словно борцы, взмахнули передними лапами и, рыча, повернулись друг к другу, норовя достать глотку противника. Один скребанул другого когтистой пригоршней по голове, и рычание перешло в рёв. Несколько секунд они яростно дрались, затем пошли дальше, отвешивая оплеухи, поталкиваясь и увёртываясь от ударов. Ветер был в сторону Джоди. Медведи никак не могли учуять его. Он потихоньку пошёл по дороге за ними, держась на почтительном расстоянии. Он просто не мог упустить такое зрелище. Он надеялся, что они доведут драку до конца, и вместе с тем холодел при мысли, что один из них бросит драться и повернет в его сторону. Он решил, что они дерутся уже долгое время и выбились из сил: на песок капала кровь. Каждая новая схватка была менее яростной, чем предыдущая. И каждый раз, как они вновь сходились плечом к плечу, их шаг всё более замедлялся. Тут из кустов впереди вдруг вышла самка, а следом за нею три самца. Они беззвучно выбрались на дорогу и пошли дальше цепочкой. Враждующая пара повертела с минуту головами, потом пристроилась им в хвост. Дожди стоял и глядел, пока вся процессия не скрылась из виду, торжественная, смехотворно-нелепая, волнующая, затем побежал обратно к пересечению дорог.
Оленёнка нигде не было видно. Джоди позвал его, и он вышел из кустарника с края дороги. Джоди побежал по дороге, ведущей к Острову Форрестеров. Теперь, когда всё было позади, он ужаснулся собственной смелости. Но он прошёл через это и пройдёт через это опять, ибо не каждому дано видеть животных в самые сокровенные минуты их жизни.
«Такое стоит увидеть», – думалось ему.
Хорошо было взрослеть, видеть и слышать то, что видели и слышали мужчины, как, например, Бык или отец. Вот почему он любил лежать ничком на полу или на земле у костра и слушать разговоры мужчин. Они навидались всяких чудес на своём веку, и чем старше, тем больше. Ему казалось тогда, что он приобщается к кругу вещунов и волшебников. А теперь у него есть своя история, чтобы рассказывать зимними вечерами.
«Джоди, – будет говорить ему отец, – а ну, расскажи, как дрались на дороге медведи».
А прежде всего, у него есть теперь что рассказать Сенокрылу. Он опять припустил бегом, сгорая от радости и нетерпения поделиться увиденным с другом. Вот уж он удивит его. Он подойдёт к Сенокрылу в лесу, или на заднем дворе, где он держит своих питомцев, или к его постели, если он ещё хворает. Оленёнок будет идти с ним рядом. Лицо Сенокрыла озарится своим обычным странным светом. Он согнет, придвигаясь, своё искалеченное тело, протянет свою ласковую кривую руку и коснется оленёнка. Он улыбнётся мысли, что он, Джоди, доволен. Пройдёт долгое время, пока он заговорит, и то, что он скажет, будет, возможно, странно, зато прекрасно.
Джоди достиг усадьбы Форрестеров и, поспешно пройдя под дубами, вышел на открытый двор. Дом, казалось, был погружен в спячку. Не вился из трубы дымок, не было видно собак, хотя с заднего двора, из собачьего загона, доносился собачий вой. Должно быть, все Форрестеры спали в этот жаркий послеполуденный час. Но, с другой стороны, когда они спали днём, они переполняли собой дом и выплескивались наружу – на веранду, под деревья. Он остановился и крикнул:
– Сенокрыл! Это я, Джоди!
Собака на заднем дворе заскулила. В доме скребнуло по дощатому полу кресло. На пороге показался Бык. Он взглянул на Джоди, провёл рукою по рту. У него были невидящие глаза. Джоди подумал, что он, должно быть, пьян.
– Я пришёл навестить Сенокрыла, – запинаясь, проговорил Джоди. – Я пришёл показать ему моего оленёнка.
Бык тряхнул головой, словно хотел отделаться от докучной пчелы, а быть может, от каких-то своих мыслей. Он снова провёл рукою по рту.
– Я нарочно пришёл, – сказал Джоди.
– Он умер, – сказал Бык.
Слова были лишены всякого смысла. Это были всего лишь два бурых листа, пролетевших мимо него в воздухе. Но следом за ними дохнуло холодом, и на Джоди нашло оцепенение. Он смешался.
– Я пришёл навестить его, – повторил он.
– Ты опоздал. Я бы сходил за тобой, ежели было бы время. Но мы даже не смогли съездить за доком. Он дышал как ни в чём не бывало, а через минуту просто перестал дышать. Точно задули свечу.
Джоди неподвижно смотрел на Быка, тот отвечал ему таким же взглядом. Его оцепенение перешло в паралич. Он не чувствовал горя, только холод и дурноту. Сенокрыл не мёртвый, но он и не живой. Его просто нигде нет.
– Ты можешь взглянуть на него, – хрипло сказал Бык.
Сперва Бык сказал, что Сенокрыл угас, как огонь свечи, а теперь говорит, что Сенокрыл здесь. Одно не вязалось с другим. Бык повернулся идти в дом. Он оглянулся, приглашая Джоди своими мёртвыми глазами. Механически поднимая то одну ногу, то другую, Джоди поднялся по ступенькам крыльца и прошёл за Быком в дом. Форрестеры-мужчины сидели все вместе. Была какая-то одинаковость в них, сидящих вот так, тяжело и неподвижно. Они были как куски одной большой тёмной скалы, расколовшейся на отдельных людей. Папаша Форрестер повернул голову и так посмотрел на Джоди, будто он был здесь чужой. Затем отвернулся. Лем и Мельничное Колесо тоже взглянули на него. Остальные не пошевелились. Казалось, будто они смотрят на него из-за стены, которую они воздвигли между ним и собою. Они не желали останавливаться на нём взглядом.
Бык нащупал его руку и повёл его в большую спальню. Он хотел что-то сказать. Его голос прервался. Он остановился и схватил Джоди за плечо.
– Мужайся, – сказал он.
Сенокрыл лежал с закрытыми глазами, маленький; затерявшийся посреди большой кровати. Он был сейчас меньше, чем когда спал на своём соломенном тюфяке. Он был покрыт простыней, подвернутой у подбородка. Его скрещенные руки лежали на груди поверх простыни, ладонями наружу, скрученные и неуклюжие, как при жизни. Джоди был напуган. Рядом у кровати сидела матушка Форрестер. Закрыв передником голову, она раскачивалась взад и вперёд. Она откинула передник.
– Я потеряла моего мальчика, – сказала она. – Моего бедненького, кривенького мальчика.
Она снова закрылась передником и закачалась взад и вперёд.
– Господь суров, – причитала она. – Ох, как господь суров!
Джоди хотелось убежать. Костлявое лицо на подушке вселяло в него ужас. Это был Сенокрыл и не Сенокрыл. Бык подвёл его к краю кровати.
– Он не услышит, но ты всё равно поговори с ним.
В горле Джоди перекатывался ком. Слова не выходили. Сенокрыл казался ему сделанным из воска, словно свеча. И вдруг знакомые черты проступили.
– Сенокрыл, это я, – шёпотом сказал Джоди.
Паралич прошёл, как только он это проговорил. Горло стянуло словно верёвкой. Молчание Сенокрыла было невыносимо. Теперь он понял. Это смерть. Смерть – это молчание, которое не дает ответа. Сенокрыл никогда уже не заговорит с ним. Он отвернулся и спрятал лицо на груди Быка. Большие руки обняли его. Он долго стоял так.
– Я знал, что ты будешь горевать, – сказал Бык.
Они вышли из комнаты. Папаша Форрестер поманил его к себе. Он подошёл. Старик погладил его по руке и обвёл жестом кружок насупленных мужчин.
– Не чудно ли? – сказал он. – Мы могли бы обойтись без любого из этих. А без кого не можем, тот взят от нас. – И живо добавил: – Без никчёмного, суставчатого.
Он откинулся на спинку кресла, раздумывая над этим парадоксом.
Присутствие Джоди коробило их. Он вышел из дому и побрёл на задворки. Тут Сенокрыл держал в клетках своих любимцев, теперь всеми забытых. На цепи, привязанной к колу, сидел пятимесячный медвежонок, добытый несомненно для того, чтобы развлекать Сенокрыла в болезни. Он всё ходил и ходил по своему пыльному кругу, пока цепь не намоталась и не притянула его к шесту. Его жестянка для воды была опрокинута и пуста. При виде Джоди он перевернулся на спину и заплакал горько, как человеческое дитя. В колесе совершала свой нескончаемый путь белка Звизгни. В клетке у неё не было ни пищи, ни воды. Опоссум в ящике спал. Кардинал Причетник скакал на своей здоровой ноге и стучал клювом в голый пол клетки. Енота нигде не было видно.
Джоди было известно, где Сенокрыл держал мешки с земляными орехами и кукурузным зерном для своих питомцев. Братья сделали ему небольшой ящик для корма и заботились о том, чтобы он всегда был полон. Джоди покормил сперва мелких животных и напоил их. Затем осторожно приблизился к медвежонку. Медвежонок был маленький и пухленький, но Джоди не был уверен, что он не пустит в ход свои острые когти. Он захныкал, и Джоди протянул ему руку. Медвежонок обхватил её всеми четырьмя лапами и отчаянно прилепился к ней. Потёрся своим чёрным носом о его плечо. Джоди отпутал медвежонка от кола, расправил цепь и принёс воды. Медвежонок всё пил и пил, потом взял миску своими, как казалось Джоди, такими похожими на руки ребёнка лапами и вылил последние холодные капли себе на живот. Впору было расхохотаться, на него глядя, если бы не тоска, наполнявшая всё его существо. Но заботиться о животных, давать им, хотя бы ненадолго, то утешение, которое их хозяин уже никогда больше не сможет им дать, приносило облегчение. «Что с ними станет?» – мелькала у него скорбная мысль.
Он рассеянно играл с ними. Острая радость, которую он чувствовал прежде, когда Сенокрыл разделял её, притупилась. Когда енот Жулик пришёл из чащи своей странной, неровной походкой, и, узнав его, вскарабкался по его ноге на плечо, и издал свой жалобный стрекочущий крик, и стал ворошить его волосы своими тонкими беспокойными пальцами, Джоди охватила такая жгучая тоска по Сенокрылу, что он лёг ничком и заколотил ногами по песку.
Боль сменилась страстным желанием видеть оленёнка. Он встал и принёс горсть земляных орехов, чтобы занять енота. Затем отправился искать оленёнка. Он нашёл его за миртовым деревцом, где можно было наблюдать за домом, оставаясь незамеченным. Ему подумалось, что оленёнок, пожалуй, тоже хочет пить, и он принёс ему воды в плошке медвежонка. Оленёнок фыркнул и пить не стал. Джоди хотел было скормить ему горсть кукурузного зерна из обильных запасов Форрестеров, но рассудил, что это было бы нечестно. Да и зубы оленёнка, должно быть, ещё не настолько крепки, чтобы разжевать твёрдые зерна. Он сел под дуб и прижал к себе оленёнка. Это давало утешение, какого он не мог найти в волосатых объятиях Быка. Была ли радость встречи с любимцами Сенокрыла убита оттого, что Сенокрыла нет больше с ним, или оттого, что в оленёнке он видит теперь всю свою усладу, думалось ему.
– Я бы не променял тебя на всех их, с медвежонком в придачу, – сказал он ему.
Отрадное чувство верности родилось в нем. Животные, которые так долго были предметом его желаний, утратили для него своё очарование и не могли повлиять на его привязанность к оленёнку.
День тянулся бесконечно. Он догадывался, что что-то ещё недокончено. Форрестеры словно не замечали его, но он чувствовал, что они хотят, чтобы он остался. Бык попрощался бы с ним, если бы ему следовало уйти. Солнце опустилось за дубы. Мать будет сердиться. Но он всё же чего-то ожидал, пусть даже простого намёка, что он может идти. Он был связан с Сенокрылом, восково-бледным, лежащим в кровати Сенокрылом, и ещё ждало своей очереди то, что освободит его. С наступлением сумерек Форрестеры гуськом вышли из дома и безмолвно принялись за дела по хозяйству. Из трубы потянулся дымок. Запах смолистых сосновых дров смешался с запахом жареного мяса. Бык погнал коров на водопой. Джоди увязался за ним.
– Я покормил и напоил медвежонка, белку и всех остальных, – начал он.
Бык легонько стегнул прутом тёлку.
– Я вспомнил о них раз среди дня, а потом на меня снова беспамятство нашло, – сказал он.
– Я могу вам как-нибудь помочь? – спросил Джоди.
– На дела-то нас тут самих хватает. Можешь пособить матери, как Сенокрыл. Подбрасывать дрова в огонь и всё такое прочее.
Он скрепя сердце вошёл в дом. Он старался не смотреть на дверь спальной. Она была почти полностью притворена. Матушка Форрестер стояла у очага. Её глаза были красны. Она то и дело вытирала их концом передника. Её обычно всклокоченные волосы были смочены и гладко зачёсаны назад, словно в честь какого-то гостя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41