— Не знаю. Единственное, что я умею — это играть на своем старом аккордеоне и немножко петь. Но мне нравятся люди. Я хочу быть там, где много народу… где происходят разные события… И мне хочется иметь красивые вещи.
Ева вслушивалась в говор реки. Сколько людей на протяжении столетий сидели вот так по ночам, слушая голос бегущей воды? Сколькие из них сидели у этой самой реки? Она вспоминала, как один человек рассказывал папе о странных курганах в краю Огайо, громадных искусственных холмах, насыпанных с никому не известной целью никому не известным народом, куда более чуждым, чем можно вообразить. Вот эти самые люди могли сидеть возле этой реки — могли здесь сидеть строители курганов, индейцы, первопроходцы… кто знает?
Она подняла глаза к деревьям. Какие они громадные, старые… просто великаны… нелегко будет расчистить
здесь участок земли. Но потом она вспомнила, что мельком заметила луг, лежащий за этими деревьями… только мгновение она видела его, но он остался в памяти — большой луг, поросший высокой зеленой травой. Может быть, и не придется расчищать землю в лесу.
Это надо будет обдумать…
* * *
За много миль от нее Лайнус поднялся с рассветом и взялся за работу. Починка каноэ заняла больше времени, чем он рассчитывал, потому что там оказалась вторая трещина, которую он сначала не заметил. Пришлось опять идти в лес за корой. Он долго выбирал, наконец нашел такой кусок, который его вполне удовлетворял… и понял, что тянет время.
Ничего тут на острове не было завлекательного, но он не хотел уходить. Стоит только двинуться вверх — и каждый гребок весла будет отдалять его от Евы.
Лайнус хотел погулять в Питтсбурге, а потом отправиться в Нью-Йорк или еще куда-нибудь и поглядеть на океанские волны, о которых столько слышал. Должно быть. чертова прорва воды, еще больше, чем Большое Соленое Озеро, а некоторые говорят, что океан пошире, чем Великие Равнины. Он продолжал думать про Питтсбург, про это море-океан… но за всеми этими раздумьями таились мысли о Еве.
Он старательно пришил заплату, потом выпрямился — и увидел, что к острову приближается долбленка, подгоняемая неслышными усилиями двух гребцов.
— Здравствуйте! — окликнул его человек, сидящий на носу долбленки. Одет он был в линялую красную рубашку, на лице сияла широкая приветливая улыбка. — Вы куда — вверх, вниз?
— Да вот, поправлю это каноэ и двину в Питтсбург.
Они остановили лодку в тихой воде у пристани, и человек в красной рубашке предложил Лайнусу жевательного табаку. Тот поблагодарил и отказался.
— Мы людей повстречали на реке, ниже водопада… Харви их фамилия. Так вот эти Харви говорят, жуткий случай там произошел. С ихними друзьями.
У Лайнуса внутри что-то замерло. Он поднял глаза:
— Случай, говорите?
— Какие-то люди, которые путешествовали вместе с этими Харви, в непогоду поплыли не в тот рукав реки… и их пронесло через водопад.
— Как фамилия людей этих, не слышали?
— Прескотт, так вроде бы… эти Харви говорят: хорошие люди были. — Он помедлил, жуя табак. — Харви сказал, что сына потерял в схватке с речными пиратами где-то в этих местах.
Лайнус мотнул головой на остров у себя за спиной.
— Он прямо вон там похоронен. А что насчет Прескоттов? Кто-нибудь спасся?
— Харви не знает. Он был уже на двадцать миль ниже по течению и не видел никого из них, ну, и думает, что все погибли, всей компанией…
Подал голос человек, сидящий на корме долбленки.
— Пора нам дальше грести. — И улыбнулся Лайнусу. — Сдается мне, приятель, вам тоже надо поторопиться, а то, я вижу, у вас виски на исходе.
Лайнус вернулся к своей работе и закончил ее в считанные минуты. Поднял каноэ, столкнул на воду. Постоял, глядя, не появится ли где течь, но днище было сухим. Пока он так стоял, в голове у него была пустота — просто стоял и тупо смотрел на дно каноэ.
Наконец он начал грузить свою пушнину, размышляя за работой, и к тому времени, когда каноэ было загружено, понял, что не хочет жить в мире, где нет Евы.
Душа у него как будто опустела — ни чувств, ни воли — ничего. Девицы и виски Питтсбурга его больше не манили; даже желание посмотреть на океан представлялось ему сейчас пустым и бессмысленным капризом.
Она погибла… Ева погибла.
До этой минуты он не сознавал, как много она для него значит. Долгие годы он жил, думая лишь о себе. Он был свободен… и одинок.
Ева спокойно вошла в его жизнь со своим собственным одиночеством, и, страшась этого одиночества больше, чем ущерба для собственной гордости, пришла к нему. Спокойно и честно попыталась завоевать его.
В ней не было искушенности, не было женского искусства. Просто честная, открытая, искренняя девушка… он был нужен ей… а она была нужна ему.
Он горько раздумывал о годах, пролетевших так быстро, и наконец понял, что нетерпение в нем порождено его собственным одиночеством… оказывается, он нуждается в ком-то, в человеке, о котором он мог бы заботиться. Поначалу его странствия были рождены любовью к незнакомым, диким краям — к свободной, открытой земле с ее величественными горами, реками, текущими Бог знает откуда, с ее возвышенной красотой… но через какое-то время оказалось, что одной только незнакомой земли еще не достаточно.
Теперь, когда Евы не стало, он понял это.
Но… а если она жива? Может, она в эту минуту лежит там где-то на берегу реки, одинокая, раненая?
Он достаточно долго жил в диких краях и из опыта, своего и чужого, хорошо знал, какие невообразимые тяготы и мучения может перенести человеческое тело. В горах любому известна история Хью Гласса, которого порвал медведь-гризли и бросили умирать спутники; но он прополз сотню миль, а потом прошел пешком еще несколько сотен, бился со стаей волков за дохлого бизона — и сумел выйти к людям.
Любому в горах известна история Джона Коултера, которого сиксики-черноногие прогнали сквозь строй, любой знает, как он сумел прорваться через линию воинов и, голый, в чем мать родила, удрал, а черноногие бросились за ним в погоню. Он убил самого первого из преследователей его собственным копьем и исчез, ушел босиком через горы; ноги у него превратились в жуткое месиво мяса и крови… но он ушел от погони и выжил.
Лайнус знал сам по крайней мере двоих людей, которые выжили после того, как с них сняли скальп… а рассказов таких слышал множество.
Он уложил последний тюк шкурок, накрыл груз оленьими кожами и привязал покрышку к бортам. Больше он не раздумывал. Он действовал быстро, потому что хотел знать правду наверняка. Если она умерла, он должен в этом убедиться своими глазами. Если она лежит где-то, раненая и одинокая, он должен прийти ей на помощь.
Он столкнул лодку и поплыл вниз по течению. Здешний водопад не опасен для человека в каноэ, который проходил по бурным водам Йеллоустоуна и Снейка. Для лодки побольше или плота он страшен своей обманчивостью… Лайнус глубоко погрузил лопасть весла в воду и швырнул каноэ в пасть быстрины.
Она могла уцелеть, она должна была уцелеть!..
* * *
Лайнус заметил их на берегу раньше, чем они увидели его. Он увидел их, но не мог разглядеть, потому что каноэ летело по крутой струе к водопаду… потом по самому водопаду… он глубоко погрузил весло и бросил каноэ в пространство. Оно ударилось о воду с гулким всплеском… взмах весла, еще один — и он вырвался из бурлящего котла.
— Это Лайнус, — сказала Ева и пошла ему навстречу.
Он вытащил каноэ на берег, обернулся к ним — и их лица сказали ему все, что ему надо было знать — их лица и те немногие вещи, которые им удалось вытащить из воды.
Сэм был худой, изможденный, видно было, каких усилий ему стоит просто держаться на ногах. Пройдут недели, а то и месяцы, прежде чем он придет в норму. Зик выглядел получше, но этому мальчику еще надо подрасти и набраться сил.
— А ваши родители? Они…
— Мы похоронили их вон там, — тихо сказала Ева. — Они утонули вместе. Мама не умела плавать, а папа был не такой человек, чтобы ее бросить. Мы нашли их в кустах, чуть ниже по течению.
— Ну, если кому и положен прямой билет на небеса, так это им, — сказал Лайнус, а потом встретился с ней глазами. — Ева… я такой уж мастак говорить, и не особенно я умею ухаживать за женщинами, но всю дорогу, пока я плыл сюда, я себе твердил, что, если найду тебя живой… Ева, хочешь поехать на восток со мной вместе?
— Нет, Лайнус, я остаюсь здесь. Я отсюда ни на шаг не сдвинусь, ни в одну сторону, ни в другую. Мама и папа… они хотели иметь ферму на западе, и вот до этого места они добрались. И мне кажется, сам Господь хотел, чтобы они здесь остановились… навсегда…
— Ева, Сэму нужно лечение и отдых, а зима не за горами. Я имею в виду, что осталось не больше двух месяцев, меньше даже, — до белых мух. А зимы здесь суровые.
— Я остаюсь, Лайнус. Мой дом будет прямо вот на атом месте.
— Мне неприятно это говорить, вы потеряли близких и все имущество… но вы поступаете неразумно, Ева. Да мне и не нужно вам это объяснять…
— Половина людей, отправляющихся на Запад, поступает неразумно, Лайнус. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
Лайнус долго смотрел на нее, а потом поднял взгляд и огляделся вокруг. Их окружал густой лес из громадных деревьев, под которыми почти не было подлеска — девственный лес, которого никто никогда не рубил, поэтому кусты и не могли вырасти.
Но потом его внимание привлек луг — как раньше он привлек внимание Евы. Он повернулся и крупными шагами направился к опушке, чтобы осмотреть луг и возвышающийся над ним крутой, поросший травой склон. Да, — согласился он неохотно, — это хорошее место, очень хорошее.
Струйка воды, стекающая по склону, означала, что где-то наверху есть родник, а ручей, пробегающий по лугу, имел ширину от трех до четырех футов, а в глубину — около половины того. Трава хорошая, а почва, судя по траве и другой растительности, — богатая и плодородная.
Он уже успел заметить следы и помет оленей — глаз опытного охотника не пропускает таких вещей. Немного раньше, спускаясь по реке, он видел у кромки воды черного медведя. О, эти места богаты дичью, никаких сомнений!
Река — удобное средство сообщения. Отсюда человеку легко спуститься до Миссисипи с любым товаром на продажу, какой у него найдется — с пушниной или еще с чем.
Тут можно выращивать все, чего не даст лес.
Вот на той террасе можно построить отличный дом — бревна брать со склона наверху. Топлива на зиму тут хватит — сушняк, бурелом… А если тебе охота живность завести, то по кустам всегда найдутся отбившиеся телки. Он знал, что переселенцы, направляющиеся на запад, временами теряют скот.
Он вернулся к Еве и сказал:
— Ева, ты — мудрая женщина. Будем надеяться, что я ушел «поглядеть на зверя» в последний раз.
Он повернулся к остальным.
— Приглашаю вас всех остаться с нами. Здесь будет ваш дом, пока вам не надоест — или когда вам придет в голову вернуться сюда. Сэм я думаю, ты предпочтешь двинуть на запад, но тебе лучше какое-то время побыть здесь — пока силы не восстановятся. Зик, будь с нами, прошу…
Он повернулся к Лилит, но она отступила назад.
— Я уезжаю на восток, Лайнус. Им я это уже сказала, и теперь то же самое скажу вам. Я не хочу жить на ферме.
— Что ж, я так и предполагал, — ответил он спокойно. — Если не чувствуешь, что ты должна, значит, ты не должна. Но лучше б ты подождала, пока я продам пушнину. Вещи… тебе понадобятся кое-какие вещи. Если женщина отправляется на восток и собирается жить среди порядочных людей, ей надо быть одетой как следует. По одежде встречают. И еще, я думаю, у тебя дела пойдут лучше, если ты будешь с аккордеоном… вроде того, что у тебя раньше был.
Он достал трубку и аккуратно набил ее.
— Когда я продам пушнину, то позабочусь, чтоб ты была как следует одета и чтоб у тебя были какие-то деньги на первое время. А потом — живи как хочешь.
Лилит хотела было заговорить, но к глазам подступили слезы и, резко отвернувшись, она убежала к реке.
Ева, раз мы уж собрались остаться здесь, так надо выбрать место для дома. Пошли вместе, ребята. Нам понадобится совет, это уж точно.
Они поднялись вместе вверх по склону к терраске — именно здесь надо ставить дом. Перед окнами будут луга, а справа — река, и им будут видны проплывающие лодки.
— По-моему, кухню надо устроить с этой стороны, — предложил Лайнус. — Когда женщине есть на что глядеть, ее не мучит чувство, что она заперта в помещении. А здесь ты будешь смотреть на лодки. Со временем их тут станет видимо-невидимо.
Он повернулся к Сэму.
— Даже если ты не собираешься остаться с нами, тебе стоит застолбить немного земли рядом со мной. Я буду обрабатывать ее, а если ты не захочешь вернуться, она будет моя. Ну, а если вернешься, так это твоя земля. У человека теплей на душе, когда он знает, что где-то есть у него клочок земли, своей земли.
Он повернулся к реке.
— И, конечно, нам надо будет устроить пристань. Свою собственную пристань…

Часть вторая. РАВНИНЫ
Пространства были неизмеримы, трудности неисчислимы, но сотни мужчин и женщин на беловерхих фургонах — этих шхунах прерий — упрямо одолевали их. Это была страна опасностей — землю сотрясали стада бизонов, дикие краснокожие всадники налетали на караван, убивали — и исчезали, чтобы вернуться и безжалостно ударить снова… Это была земля, за которую приходилось платить кровью и первозданной несокрушимой отвагой…
Глава седьмая
Клив Ван Вален остановился на углу и с отвращением поглядел на реку жидкой грязи, которая отделяла его от роскошного здания отеля «Плантатор», кичащегося двумястами пятнадцатью номерами и «самым большим бальным залом к западу от Аллеганских гор note 23».
Он вовсе не хотел оспаривать это утверждение. Единственное, чего он хотел — это перебраться через улицу, сохранив блеск элегантных башмаков парижской работы и не заляпав грязью красивый костюм из тонкого сукна, сшитый на заказ в Новом Орлеане.
Но вообще-то имелись у него проблемы и посерьезнее: Клив Ван Вален переживал полосу неудач за карточным столом и во всех прочих делах, а всякий опытный картежник знает, что любой человек окажется в проигрыше, если будет играть, когда ему необходимо выиграть.
Полоса невезения не была для него чем-то новым, потому что началась она, по сути дела, почти пятнадцать лет назад, когда его отец умер от сердечного приступа — а Клив тогда совершал гран-тур по Европе.
Добравшись домой так быстро, как позволило море, он обнаружил, что стервятники все-таки оказались быстрее: за этот промежуток времени состояние его отца таинственным образом испарилось. Едва достигший двадцати одного года, не имеющий никакого опыта в делах, выслушивал он многословные объяснения компаньонов отца — и знал, что они лгут… но они очень тщательно заметали следы.
Они показывали ему векселя, подписанные отцом, — и он знал, что это подделки, но не имел доказательств, а люди, надувающие его, были заметными фигурами в обществе и в деловых кругах. Короче говоря, доказательств у него не нашлось, и то незначительное сочувствие, которое испытывали к нему окружающие, полностью исчерпалось, когда он назвал самого Джона Нормана Блэка лжецом и вором.
Блэк вызвал его на дуэль, устроив целое представление, каковое имело целью продемонстрировать, со сколь глубоким сожалением уступает он этой печальной необходимости. Записной дуэлянт и искусный стрелок из пистолета, Блэк плакался всем знакомым, что поединок ему навязав силой и что самое последнее, чего ему хотелось бы — это стреляться с сыном бывшего компаньона.
Но на поле чести, когда они на мгновение оказались спиной друг к другу, а другие их слышать не могли, Блэк бросил через плечо:
— Если бы твой папаша не помер, мне пришлось бы убить его, потому что я его ограбил, а он про это дознался. А теперь я убью тебя.
Может быть, он надеялся разозлить Клива, чтобы тот потерял осторожность. Может быть, просто хотел повернуть нож в ране. Джон Норман Блэк стрелял без промаха и ничуть не беспокоился. Он сделал положенное число шагов, повернулся и опустил пистолет, наводя его на цель.
Клив Ван Вален никогда не участвовал в дуэли, не приходилось ему и стрелять из пистолета в минуту запальчивости, но реакция у него была отличная. Вместо того, чтобы, как положено, опустить пистолет и тщательно прицелиться, он просто повернулся и выстрелил. Пистолет Блэка, не причинив никому вреда, выпалил в воздух, а сам он свалился с пулей в сердце.
Общественное мнение было против Клива. Все считали, что он обезумел, бросая бессмысленные обвинения в адрес почтенного гражданина, и что он поступил как вспыльчивый глупец, вызвав его на дуэль. Все соглашались, что ему поразительно повезло — как же, убить такого человека!..
Без друзей, лишенный состояния. Клив ничего не добился бы, оставшись в Мэриленде note 24. И он отправился на запад по Тропе Натчезов.
У него не было ни профессии, ни ремесла. Деловое образование, которое отец собирался дать ему в процессе работы, растаяло в сияющей дымке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32