Это было медленное, но безостановочное продвижение. Время от времени они закапывались в землю, чтобы дождаться более подходящей минуты для броска вперед. Благодаря этому потери были невелики.
Его рота была одним из подразделений, остановивших продвижение генерала Клиберна по клеверным лугам, когда Клиберн потерял треть своей бригады под смертоносным ружейным огнем. Зеб был прав, полагая, как и капрал Питерсон, что исход дела решит непревзойденная меткость стрелков с Запада.
Повернувшись на локте, Лайнус дал рукой сигнал своим людям, и они продвинулись вперед, на новую позицию, пробираясь в траве ползком без лишнего риска. Но теперь он поднялся с травы — нужно было выиграть время — и повел их вперед длинной цепью через поле, к деревьям. Прямо перед ним лежала высота, которую им было приказано занять и удерживать весь завтрашний день.
Грант латал свою линию фронта, и высота эта была ключевым пунктом. Лайнус продвигался осторожно. Считалось, что высота не занята противником, но он был не из тех, кто рискует попусту.
Он так и не узнал, что заставило противника броситься в атаку. Конфедераты появились из-за деревьев внезапно. Они неслись бегом, со штыками наперевес. Они не кричали, идя в атаку, было тихо, только шуршала трава у них под ногами. Если бы атака началась на несколько минут позже, с более близкой дистанции, она бы закончилась полным уничтожением людей Лайнуса. Но сейчас у них оставалось время.
Опустившись на одно колено, Лайнус скомандовал:
— Огонь!
И, не успел еще отзвучать его крик, как он навел револьвер на грудь высокого солдата с копной пшенично-желтых волос и спустил курок. Солдат упал на колени, а потом повалился лицом вперед на пологий склон.
Вокруг солдаты Лайнуса стреляли вверх вдоль склона по атакующим — хладнокровно, с убийственной меткостью.
Но вот ряды атакующего противника, полыхающие алыми снопами выстрелов, сблизились с его людьми, и несколько кратких минут среди нежной красоты цветущих персиковых деревьев шла жестокая, молчаливая смертельная схватка. Люди падали, окрашивая алой кровью траву под деревьями, их тела ложились на землю, как груды серого компоста. То здесь, то там деревья, сотрясаемые грубыми толчками, роняли на упавших людей розовые лепестки.
Последние лучи заходящего солнца окрасили небо над ними алым и розовым, вокруг под деревьями ежились тени и тянулись чуткими пальцами к умирающим людям.
Лайнус выстрелил раз, потом второй. Вражеский солдат выстрелил в ответ, но промахнулся, потом кинулся, чтобы поразить штыком. Откуда-то сбоку прогремел выстрел, пуля попала в Лайнуса, он ощутил ее удар, но устоял. Солдат со штыком все приближался, и Лайнус выстрелил снова. Он видел, как грудь этого человека залилась красным, но, падая, он метнул свою винтовку, как копье.
Штык воткнулся Лайнусу в грудь на всю длину, пока ствол не уперся в тело, а острый конец прошел насквозь и вылез из спины; а потом тяжесть винтовки потянула его вниз, раздирая грудь.
Лайнус схватился за ветку и повернулся к сержанту Келли.
— Займите высоту, сержант… И удерживайте, пока вас не отзовут.
— Капитан, вы… вы…
— Скажите моей жене… скажите Еве… — у него ослаб голос, он замолк и повалился набок, а штык по-прежнему торчал у него из спины.
Он ощущал запах теплой земли и травы, откуда-то издали донесся зовущий голос, и ему показалось, что это Ева зовет его ужинать.
Он вцепился в траву, стискивая пальцы. Кто-то сказал далеко-далеко:
— Сейчас ты посмотришь на зверя, Лайнус. На зверя!
Лица… так много лиц. Он чувствовал, что чьи-то руки перевернули его на спину. Чей-то голос произнес:
— Крепко его…
— Бриджер, — прозвучал его собственный голос, громко и ясно, — ты старый брехун. Я еще поднимусь… — Его голос перешел в бормотание, сержант, присевший рядом с ним под кустом багрянника, едва разбирал слова. — Это первоклассный мех, — сказал Лайнус, как будто между прочим; а потом грустно: — Ева?.. Ева?..
Рядом с сержантом опустился на колени какой-то солдат.
— Что он говорит?
— Еву зовет. Это его жена, наверное.
— Ну, иногда не жен зовут, — цинично заметил солдат.
Лайнус открыл глаза и внятно сказал:
— Сержант! Высота! — а потом, уже спокойнее: — Вы должны занять холм, сержант.
— Есть, сэр! — Келли вскочил на ноги и побежал вперед, выкрикивая команды.
Лайнус неподвижно лежал на траве. Он был в полном сознании. Кратковременная горячка прошла. Он смотрел на небо, по которому плыли облака, окрашенные последним прикосновением солнца, а потом как будто начал падать, вниз, вниз, вниз, в черную закрученную воронку с водой на дне.
— Вот я и увидел зверя! — сказал он вслух. — Я увидел зверя!
И тут над ним на мгновение возвысилась большая тень. Может, это была тень дерева, но если бы ее увидели чьи-нибудь глаза, она бы выглядела как большой медведь… медведь, который смотрит на него с любопытством и пониманием — ведь к охотнику смерть приходит точно так же, как и к зверю.
А выше него и на двести ярдов дальше припал к земле сержант Келли. Он занял холм. Люди старательно устраивали оборонительную линию вокруг вершины, каждый выкапывал для себя узкую траншею. Сержант беспокоился — все ли он сделал, что мог? Что еще сделал бы Лайнус? Его не тревожили люди — его тревожил он сам, потому что нет ноши тяжелее, чем ноша командира.
* * *
В зале собраний Шайло при свечах и фонарях работали хирурги. Вокруг лежали раненые, умирающие и умершие, беспорядочно, на полу, на койках, на скамьях. В полумраке, пропахшем хлороформом, кричали люди.
Хирурги работали в тихом отчаянии — спасали жизнь одному, беспомощно глядя, как умирает другой, кому-то сохраняли руку или ногу, кому-то ампутировали. Всюду были кровь и ужас, сумрак наполняли дрожащие крики боли, мучительные слезы людей, которые больше никогда не. смогут ходить или видеть.
Санитары сбросили тело Лайнуса Ролингза с носилок на один из залитых кровью столов. Хирург приподнял ему веко и покачал головой.
— Напрасно тратили время, ребята.
Носильщики скатили тело со стола, и на его место немедленно легло следующее.
Всю ночь команды с фонарями обыскивали поле у Шайло — собирали раненых, перебирали груды исковерканных тел в поисках тех, кто, может быть, еще не умер, и тех, кого можно хотя бы опознать. Кое-где тела лежали на траве в диковинных позах поодиночке, в других местах — кучками, как мусор, выброшенный водой на пологий берег.
Люди с фонарями искали и рассматривали мертвых — каждый, как мудрец — Диоген, ищущий со своим фонарем одного честного человека среди многих… Ныне все они честные люди. То здесь, то там они находили ценности, письма, оружие, еще пригодное к употреблению, или другое имущество. Что-то из находок будет отослано домой родственникам, что-то останется в кармане у нашедшего…
Время от времени они покрикивали, блуждая среди этих людских обломков:
— Есть кто-нибудь из Двенадцатого мичиганского? Тридцать шестого индианского? Есть кто из снайперов Берджа? Шестнадцатый висконсинский, отзовись!
Их выкрики сливались в панихиду по усопшим, но один за другим фонари исчезали, по мере того как бродивших там людей утомляло это неблагодарное занятие.
И все же их голоса не всегда оставались неуслышанными. Зеб Ролингз услышал их и медленно, опираясь на одну — здоровую — руку, с трудом сел. Какое-то время он озирался в смятении. Было темно, холодно… и что-то не в порядке с рукой… или с плечом.
Он поискал свою винтовку — она исчезла. Все, что у него осталось, — это штык и фляга. Ухватившись за дерево, он подтянулся и встал на ноги, глядя, как люди с фонарями исполняли свой жуткий балет среди мертвых. Он слышал их зовущие голоса и изредка слабые ответы. Неподалеку печальный голос кричал в темноте:
— Воды! Воды! Неужели никто не даст мне воды?..
Голос был где-то близко, фонари — далеко. Зеб побрел, едва переставляя ноги, добрался до раненого и опустился возле него на колени.
— Пей, солдат. Тут немного, но ты не стесняйся.
Человек жадными глотками опустошил флягу.
— Спасибо тебе, — хрипло выдохнул он. — Ты уж прости, что я забрал у тебя последнюю каплю, но не мог удержаться, так это здорово было.
— Я пришлю кого-нибудь, — пообещал Зеб. И двинулся через поле к группе людей, копавших громадную общую могилу. Он слышал, приближаясь, как с хрустом врезаются в землю их лопаты, видел, как двое опустили носилки с телом у края могилы. Он сказал им о раненом.
Они двинулись туда, а он побрел прочь, и тут свет их фонаря упал на лицо убитого, к которому Зеб уже повернулся спиной.
Это был его отец, Лайнус Ролингз.
Глава тринадцатая
Держа в руке пустую флягу, Зеб Ролингз брел между деревьями. Запах смерти смешивался с ароматом цветов персика и влажной прохладной ночи.
Он споткнулся о мертвое тело и чуть не упал, едва удержав равновесие. Тут рядом кто-то сказал:
— Ты уже попробовал эту воду?
— Нет еще.
— Попробуй.
Зеб зачерпнул ладонью воды из пруда, откуда вытекал ручеек, и осторожно глотнул, пробуя на вкус. В темноте было слышно, как другие люди идут через лесок к ручейку и речушке, в которую Он впадал.
— Странный вкус?
— Да… необычный.
— Я этот пруд видел, когда еще солнце не село. Он был розовый, красней, чем чай из сассафраса note 47.
Зеб подавился и закашлялся, выплевывая воду. И повесил пустую флягу обратно на пояс. Тем временем солдат подошел к нему ближе.
— По-моему, не годится, чтоб человек пил такую воду. И вообще, не годится, чтоб человек делал многое из того, чем мы занимались сегодня. Ты убил кого-нибудь?
— Думаю, что да, — сказал Зеб. — Мы только поднялись и побежали, как взорвалась граната, а когда чуть разошелся дым и пыль, я увидел, что где-то потерял винтовку, а потом кавалерист ударил меня по руке саблей… по плечу, вот здесь. А все остальное перемешалось. Кто-то треснул меня прикладом, а когда я очухался, бой уже закончился.
— А я никого не убил, и не собираюсь. Ты откуда?
— С Огайо, пониже водопада.
— Эта дурацкая война началась на Востоке. Какое до нее дело нам, жителям Запада?
— Она не такая, как я ожидал. Не много чести и славы видеть, как у человека кишки вываливаются. А ты откуда?
— Из Техаса.
Зеб медленно отступил назад.
— Слушай, так ты что, мятежник?
— Был мятежником еще сегодня с утра. А сейчас, вечером, я уже как-то не уверен.
— Похоже, мне бы надо тебя застрелить.
— А у тебя есть из чего стрелять? — спокойно спросил техасец. — У меня есть револьвер. Я его снял с мертвого офицера.
— У меня есть штык.
— Слушай… а почему бы нам не смотаться отсюда? Оставим эту войну тем, кому она по вкусу.
Зеб колебался.
— Говорят, в Калифорнии войны нет. — Его мысли вернулись к матери, и он вспомнил, как она, с письмом от тети Лилит в руке, отчаянно пыталась заставить его слушать. А он все время знал, что должен идти на войну.
Они вместе двинулись от реки. Техасец наклонился к Зебу.
— Там вон есть родничок. Я видел, какие-то офицеры-янки из него пили.
По дороге они остановились один раз, чтобы пропустить санитаров с носилками, а потом, услышав голоса, задержались на краю поляны. Чуть дальше на поваленном дереве сидели два человека спиной к ним. Даже в сумраке что-то в них показалось Зебу знакомым.
— Я планирую перевести на это место бригаду Руссо. Их можно хорошо разместить еще до рассвета. Вы одобряете?
— Я одобрю любую диспозицию, которую вы предложите. Если бы вы сегодня не удержали фланг, нам всем пришел бы конец. — Говоривший вздохнул. — Шерман, я хочу сказать вам кое-что, — и снова сделал паузу. — Может статься, что вы здесь окажетесь командующим.
— Почему?
— Я видел кое-какие депеши, которые корреспонденты газет отправили сегодня. Там говорится, что в это утро я был захвачен врасплох.
— Но вы не были захвачены врасплох. Это я попался.
— Это неважно. Они пишут, что прошлой ночью я опять напился вдрызг.
— Что, так и было?
— Нет, но человек не может сражаться на два фронта. Победим мы завтра или проиграем, но я собираюсь подать в отставку.
— Из-за газетчиков?
— Из-за того, — ответил Грант, — что мне абсолютно не доверяют.
Зеб и техасец молча слушали. Зеб видел двоих генералов в отблесках света от лагерных костров за деревьями. Очевидно, они отошли сюда, на несколько ярдов от лагеря, чтобы поговорить без помех. Он видел их обоих и раньше, и даже в полумраке узнал квадратную фигуру Гранта и потрепанную шляпу, в которой он обычно ходил.
— Вы думаете, у меня нет таких настроений? — спросил Шерман. — Месяц назад они твердили, что я сумасшедший. Сегодня они меня называют героем. Вчера сумасшедший, сегодня — герой. А я ведь тот же самый человек… так стоит ли обращать внимание на то, что думают люди? Важно лишь, что вы сами думаете, Грант.
Техасец схватил Зеба за пальцы и прошептал:
— Так это что — Грант?
Зеб кивнул, напряженно прислушиваясь.
— Вы знаете, что эта война будет выиграна — или проиграна — на Западе, — говорил Шерман, — и вы единственный, кто знает, как ее выиграть. Все ваши дела это доказывают.
Техасец отстегнул клапан кобуры — очень осторожно, чтобы не. раздалось ни звука, и вытащил револьвер, Зеб, все внимание которого было обращено на двоих, сидящих на бревне, ничего не замечал.
— Человек имеет право подать в отставку, — доказывал Шерман, — только когда видит, что ошибся, а не когда он прав.
Техасец поднял револьвер и нацелил его прямо в затылок Гранту — и только тут Зеб увидел оружие.
— Ты что это делаешь? — хрипло зашипел он.
— Так это же Грант!
Зеб схватился за ствол здоровой рукой, рванул его и выкрутил вниз и в сторону. Этим внезапные рывком он заставил техасца потерять равновесие, а потом ударил плечом. Некоторое время они боролись, не издавая ни звука. Наконец Зебу удалось высвободить раненую руку из самодельной перевязи, и он потянулся за штыком.
Техасец был жилистый, но устоять против него не мог — годы работы на ферме налили мышцы Зеба необычайной силой. Только эта сила дала ему возможность удерживать техасца достаточно долго.
Они боролись, не издавая ни звука, и поэтому Зеб услышал слова Гранта:
— Я обдумаю все это еще раз. Может быть, Уильям, вы и правы.
Вспыхнула спичка — это Шерман раскуривал трубку.
— Вы прекрасно знаете, — сказал он, — что с вами эта армия сильнее, чем без вас. Так что и обдумывать тут нечего.
Зеб чувствовал, что его пальцы на револьвере слабеют, но тут техасец попытался вывернуться, и штык легко
выскользнул из ножен. В тот момент, когда техасец сумел высвободить руку с револьвером, штык вонзился в его тело. Удар был короткий и жестокий.
Зеб сам точил этот штык. Кончик был острый как игла, лезвие — как бритва.
Техасский солдат охнул и повалился на спину, рукоятка штыка при этом вывернулась из пальцев Зеба. Она торчала вниз из-под ребер техасца. Он умер раньше, чем упал на землю.
Опустившись на колени, Зеб вынул револьвер из пальцев мертвеца.
— Зачем ты вынудил меня сделать это? — спросил он ломким голосом. — Зачем? Я против тебя ничего не имел.
Он обыскал мертвого, нашел боеприпасы для револьвера и поднялся на ноги. Шерман и Грант уже ушли, так и не узнав о короткой отчаянной схватке, происшедшей в темноте у них за спиной, в нескольких шагах.
У Зеба пересохло во рту, плечо болело. Техасец говорил, что где-то неподалеку есть родник… он побрел между деревьями, прислушиваясь, чтобы не пропустить журчание воды.
Наконец он услышал слабый звенящий звук. Крохотная струйка стекала по трубе, заботливо вставленной кем-то в отверстие в скале, и падала в водоем размером с лохань. Зеб опустился на колени и первым делом наполнил флягу — мало ли что может заставить его спешно покинуть это место — и только потом напился. Вода была холодная и чистая. Он пил снова и снова, наконец перевел дух и сел на землю.
Он собирался вернуться к своему отряду, если сможет найти его. Он пошел на войну, чтобы сделать дело, а дело это, нравится оно ему или нет, еще не закончено. Что сказал бы папа, если бы узнал, что его сын думает дезертировать? Папа всегда презирал дезертиров — и вообще тех, кто бросает дело, не доведя его до конца…
* * *
В последующие годы он не мог припомнить всего по порядку — марши, биваки, схватки, снова марши — все смешалось у него в памяти в какую-то бессмысленную кашу.
Он вернулся в свое подразделение и обнаружил, что остался единственным живым унтер-офицером, да и офицер был только один. Он стал сержантом при Чикамоге note 48, а вскоре после этого его произвели в офицеры на поле боя. Он стал лейтенантом не потому, что проявил какие-то чудеса храбрости или превосходные командирские качества, а просто потому, что в подразделении не осталось никого старше него по рангу. Только потом он разобрался, что это было обычной причиной для присвоения офицерского звания на поле боя.
После дела у горы Лукаут он стал первым лейтенантом, выучившись искусству боя трудным путем… если не считать того, чему он научился из рассказов отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Его рота была одним из подразделений, остановивших продвижение генерала Клиберна по клеверным лугам, когда Клиберн потерял треть своей бригады под смертоносным ружейным огнем. Зеб был прав, полагая, как и капрал Питерсон, что исход дела решит непревзойденная меткость стрелков с Запада.
Повернувшись на локте, Лайнус дал рукой сигнал своим людям, и они продвинулись вперед, на новую позицию, пробираясь в траве ползком без лишнего риска. Но теперь он поднялся с травы — нужно было выиграть время — и повел их вперед длинной цепью через поле, к деревьям. Прямо перед ним лежала высота, которую им было приказано занять и удерживать весь завтрашний день.
Грант латал свою линию фронта, и высота эта была ключевым пунктом. Лайнус продвигался осторожно. Считалось, что высота не занята противником, но он был не из тех, кто рискует попусту.
Он так и не узнал, что заставило противника броситься в атаку. Конфедераты появились из-за деревьев внезапно. Они неслись бегом, со штыками наперевес. Они не кричали, идя в атаку, было тихо, только шуршала трава у них под ногами. Если бы атака началась на несколько минут позже, с более близкой дистанции, она бы закончилась полным уничтожением людей Лайнуса. Но сейчас у них оставалось время.
Опустившись на одно колено, Лайнус скомандовал:
— Огонь!
И, не успел еще отзвучать его крик, как он навел револьвер на грудь высокого солдата с копной пшенично-желтых волос и спустил курок. Солдат упал на колени, а потом повалился лицом вперед на пологий склон.
Вокруг солдаты Лайнуса стреляли вверх вдоль склона по атакующим — хладнокровно, с убийственной меткостью.
Но вот ряды атакующего противника, полыхающие алыми снопами выстрелов, сблизились с его людьми, и несколько кратких минут среди нежной красоты цветущих персиковых деревьев шла жестокая, молчаливая смертельная схватка. Люди падали, окрашивая алой кровью траву под деревьями, их тела ложились на землю, как груды серого компоста. То здесь, то там деревья, сотрясаемые грубыми толчками, роняли на упавших людей розовые лепестки.
Последние лучи заходящего солнца окрасили небо над ними алым и розовым, вокруг под деревьями ежились тени и тянулись чуткими пальцами к умирающим людям.
Лайнус выстрелил раз, потом второй. Вражеский солдат выстрелил в ответ, но промахнулся, потом кинулся, чтобы поразить штыком. Откуда-то сбоку прогремел выстрел, пуля попала в Лайнуса, он ощутил ее удар, но устоял. Солдат со штыком все приближался, и Лайнус выстрелил снова. Он видел, как грудь этого человека залилась красным, но, падая, он метнул свою винтовку, как копье.
Штык воткнулся Лайнусу в грудь на всю длину, пока ствол не уперся в тело, а острый конец прошел насквозь и вылез из спины; а потом тяжесть винтовки потянула его вниз, раздирая грудь.
Лайнус схватился за ветку и повернулся к сержанту Келли.
— Займите высоту, сержант… И удерживайте, пока вас не отзовут.
— Капитан, вы… вы…
— Скажите моей жене… скажите Еве… — у него ослаб голос, он замолк и повалился набок, а штык по-прежнему торчал у него из спины.
Он ощущал запах теплой земли и травы, откуда-то издали донесся зовущий голос, и ему показалось, что это Ева зовет его ужинать.
Он вцепился в траву, стискивая пальцы. Кто-то сказал далеко-далеко:
— Сейчас ты посмотришь на зверя, Лайнус. На зверя!
Лица… так много лиц. Он чувствовал, что чьи-то руки перевернули его на спину. Чей-то голос произнес:
— Крепко его…
— Бриджер, — прозвучал его собственный голос, громко и ясно, — ты старый брехун. Я еще поднимусь… — Его голос перешел в бормотание, сержант, присевший рядом с ним под кустом багрянника, едва разбирал слова. — Это первоклассный мех, — сказал Лайнус, как будто между прочим; а потом грустно: — Ева?.. Ева?..
Рядом с сержантом опустился на колени какой-то солдат.
— Что он говорит?
— Еву зовет. Это его жена, наверное.
— Ну, иногда не жен зовут, — цинично заметил солдат.
Лайнус открыл глаза и внятно сказал:
— Сержант! Высота! — а потом, уже спокойнее: — Вы должны занять холм, сержант.
— Есть, сэр! — Келли вскочил на ноги и побежал вперед, выкрикивая команды.
Лайнус неподвижно лежал на траве. Он был в полном сознании. Кратковременная горячка прошла. Он смотрел на небо, по которому плыли облака, окрашенные последним прикосновением солнца, а потом как будто начал падать, вниз, вниз, вниз, в черную закрученную воронку с водой на дне.
— Вот я и увидел зверя! — сказал он вслух. — Я увидел зверя!
И тут над ним на мгновение возвысилась большая тень. Может, это была тень дерева, но если бы ее увидели чьи-нибудь глаза, она бы выглядела как большой медведь… медведь, который смотрит на него с любопытством и пониманием — ведь к охотнику смерть приходит точно так же, как и к зверю.
А выше него и на двести ярдов дальше припал к земле сержант Келли. Он занял холм. Люди старательно устраивали оборонительную линию вокруг вершины, каждый выкапывал для себя узкую траншею. Сержант беспокоился — все ли он сделал, что мог? Что еще сделал бы Лайнус? Его не тревожили люди — его тревожил он сам, потому что нет ноши тяжелее, чем ноша командира.
* * *
В зале собраний Шайло при свечах и фонарях работали хирурги. Вокруг лежали раненые, умирающие и умершие, беспорядочно, на полу, на койках, на скамьях. В полумраке, пропахшем хлороформом, кричали люди.
Хирурги работали в тихом отчаянии — спасали жизнь одному, беспомощно глядя, как умирает другой, кому-то сохраняли руку или ногу, кому-то ампутировали. Всюду были кровь и ужас, сумрак наполняли дрожащие крики боли, мучительные слезы людей, которые больше никогда не. смогут ходить или видеть.
Санитары сбросили тело Лайнуса Ролингза с носилок на один из залитых кровью столов. Хирург приподнял ему веко и покачал головой.
— Напрасно тратили время, ребята.
Носильщики скатили тело со стола, и на его место немедленно легло следующее.
Всю ночь команды с фонарями обыскивали поле у Шайло — собирали раненых, перебирали груды исковерканных тел в поисках тех, кто, может быть, еще не умер, и тех, кого можно хотя бы опознать. Кое-где тела лежали на траве в диковинных позах поодиночке, в других местах — кучками, как мусор, выброшенный водой на пологий берег.
Люди с фонарями искали и рассматривали мертвых — каждый, как мудрец — Диоген, ищущий со своим фонарем одного честного человека среди многих… Ныне все они честные люди. То здесь, то там они находили ценности, письма, оружие, еще пригодное к употреблению, или другое имущество. Что-то из находок будет отослано домой родственникам, что-то останется в кармане у нашедшего…
Время от времени они покрикивали, блуждая среди этих людских обломков:
— Есть кто-нибудь из Двенадцатого мичиганского? Тридцать шестого индианского? Есть кто из снайперов Берджа? Шестнадцатый висконсинский, отзовись!
Их выкрики сливались в панихиду по усопшим, но один за другим фонари исчезали, по мере того как бродивших там людей утомляло это неблагодарное занятие.
И все же их голоса не всегда оставались неуслышанными. Зеб Ролингз услышал их и медленно, опираясь на одну — здоровую — руку, с трудом сел. Какое-то время он озирался в смятении. Было темно, холодно… и что-то не в порядке с рукой… или с плечом.
Он поискал свою винтовку — она исчезла. Все, что у него осталось, — это штык и фляга. Ухватившись за дерево, он подтянулся и встал на ноги, глядя, как люди с фонарями исполняли свой жуткий балет среди мертвых. Он слышал их зовущие голоса и изредка слабые ответы. Неподалеку печальный голос кричал в темноте:
— Воды! Воды! Неужели никто не даст мне воды?..
Голос был где-то близко, фонари — далеко. Зеб побрел, едва переставляя ноги, добрался до раненого и опустился возле него на колени.
— Пей, солдат. Тут немного, но ты не стесняйся.
Человек жадными глотками опустошил флягу.
— Спасибо тебе, — хрипло выдохнул он. — Ты уж прости, что я забрал у тебя последнюю каплю, но не мог удержаться, так это здорово было.
— Я пришлю кого-нибудь, — пообещал Зеб. И двинулся через поле к группе людей, копавших громадную общую могилу. Он слышал, приближаясь, как с хрустом врезаются в землю их лопаты, видел, как двое опустили носилки с телом у края могилы. Он сказал им о раненом.
Они двинулись туда, а он побрел прочь, и тут свет их фонаря упал на лицо убитого, к которому Зеб уже повернулся спиной.
Это был его отец, Лайнус Ролингз.
Глава тринадцатая
Держа в руке пустую флягу, Зеб Ролингз брел между деревьями. Запах смерти смешивался с ароматом цветов персика и влажной прохладной ночи.
Он споткнулся о мертвое тело и чуть не упал, едва удержав равновесие. Тут рядом кто-то сказал:
— Ты уже попробовал эту воду?
— Нет еще.
— Попробуй.
Зеб зачерпнул ладонью воды из пруда, откуда вытекал ручеек, и осторожно глотнул, пробуя на вкус. В темноте было слышно, как другие люди идут через лесок к ручейку и речушке, в которую Он впадал.
— Странный вкус?
— Да… необычный.
— Я этот пруд видел, когда еще солнце не село. Он был розовый, красней, чем чай из сассафраса note 47.
Зеб подавился и закашлялся, выплевывая воду. И повесил пустую флягу обратно на пояс. Тем временем солдат подошел к нему ближе.
— По-моему, не годится, чтоб человек пил такую воду. И вообще, не годится, чтоб человек делал многое из того, чем мы занимались сегодня. Ты убил кого-нибудь?
— Думаю, что да, — сказал Зеб. — Мы только поднялись и побежали, как взорвалась граната, а когда чуть разошелся дым и пыль, я увидел, что где-то потерял винтовку, а потом кавалерист ударил меня по руке саблей… по плечу, вот здесь. А все остальное перемешалось. Кто-то треснул меня прикладом, а когда я очухался, бой уже закончился.
— А я никого не убил, и не собираюсь. Ты откуда?
— С Огайо, пониже водопада.
— Эта дурацкая война началась на Востоке. Какое до нее дело нам, жителям Запада?
— Она не такая, как я ожидал. Не много чести и славы видеть, как у человека кишки вываливаются. А ты откуда?
— Из Техаса.
Зеб медленно отступил назад.
— Слушай, так ты что, мятежник?
— Был мятежником еще сегодня с утра. А сейчас, вечером, я уже как-то не уверен.
— Похоже, мне бы надо тебя застрелить.
— А у тебя есть из чего стрелять? — спокойно спросил техасец. — У меня есть револьвер. Я его снял с мертвого офицера.
— У меня есть штык.
— Слушай… а почему бы нам не смотаться отсюда? Оставим эту войну тем, кому она по вкусу.
Зеб колебался.
— Говорят, в Калифорнии войны нет. — Его мысли вернулись к матери, и он вспомнил, как она, с письмом от тети Лилит в руке, отчаянно пыталась заставить его слушать. А он все время знал, что должен идти на войну.
Они вместе двинулись от реки. Техасец наклонился к Зебу.
— Там вон есть родничок. Я видел, какие-то офицеры-янки из него пили.
По дороге они остановились один раз, чтобы пропустить санитаров с носилками, а потом, услышав голоса, задержались на краю поляны. Чуть дальше на поваленном дереве сидели два человека спиной к ним. Даже в сумраке что-то в них показалось Зебу знакомым.
— Я планирую перевести на это место бригаду Руссо. Их можно хорошо разместить еще до рассвета. Вы одобряете?
— Я одобрю любую диспозицию, которую вы предложите. Если бы вы сегодня не удержали фланг, нам всем пришел бы конец. — Говоривший вздохнул. — Шерман, я хочу сказать вам кое-что, — и снова сделал паузу. — Может статься, что вы здесь окажетесь командующим.
— Почему?
— Я видел кое-какие депеши, которые корреспонденты газет отправили сегодня. Там говорится, что в это утро я был захвачен врасплох.
— Но вы не были захвачены врасплох. Это я попался.
— Это неважно. Они пишут, что прошлой ночью я опять напился вдрызг.
— Что, так и было?
— Нет, но человек не может сражаться на два фронта. Победим мы завтра или проиграем, но я собираюсь подать в отставку.
— Из-за газетчиков?
— Из-за того, — ответил Грант, — что мне абсолютно не доверяют.
Зеб и техасец молча слушали. Зеб видел двоих генералов в отблесках света от лагерных костров за деревьями. Очевидно, они отошли сюда, на несколько ярдов от лагеря, чтобы поговорить без помех. Он видел их обоих и раньше, и даже в полумраке узнал квадратную фигуру Гранта и потрепанную шляпу, в которой он обычно ходил.
— Вы думаете, у меня нет таких настроений? — спросил Шерман. — Месяц назад они твердили, что я сумасшедший. Сегодня они меня называют героем. Вчера сумасшедший, сегодня — герой. А я ведь тот же самый человек… так стоит ли обращать внимание на то, что думают люди? Важно лишь, что вы сами думаете, Грант.
Техасец схватил Зеба за пальцы и прошептал:
— Так это что — Грант?
Зеб кивнул, напряженно прислушиваясь.
— Вы знаете, что эта война будет выиграна — или проиграна — на Западе, — говорил Шерман, — и вы единственный, кто знает, как ее выиграть. Все ваши дела это доказывают.
Техасец отстегнул клапан кобуры — очень осторожно, чтобы не. раздалось ни звука, и вытащил револьвер, Зеб, все внимание которого было обращено на двоих, сидящих на бревне, ничего не замечал.
— Человек имеет право подать в отставку, — доказывал Шерман, — только когда видит, что ошибся, а не когда он прав.
Техасец поднял револьвер и нацелил его прямо в затылок Гранту — и только тут Зеб увидел оружие.
— Ты что это делаешь? — хрипло зашипел он.
— Так это же Грант!
Зеб схватился за ствол здоровой рукой, рванул его и выкрутил вниз и в сторону. Этим внезапные рывком он заставил техасца потерять равновесие, а потом ударил плечом. Некоторое время они боролись, не издавая ни звука. Наконец Зебу удалось высвободить раненую руку из самодельной перевязи, и он потянулся за штыком.
Техасец был жилистый, но устоять против него не мог — годы работы на ферме налили мышцы Зеба необычайной силой. Только эта сила дала ему возможность удерживать техасца достаточно долго.
Они боролись, не издавая ни звука, и поэтому Зеб услышал слова Гранта:
— Я обдумаю все это еще раз. Может быть, Уильям, вы и правы.
Вспыхнула спичка — это Шерман раскуривал трубку.
— Вы прекрасно знаете, — сказал он, — что с вами эта армия сильнее, чем без вас. Так что и обдумывать тут нечего.
Зеб чувствовал, что его пальцы на револьвере слабеют, но тут техасец попытался вывернуться, и штык легко
выскользнул из ножен. В тот момент, когда техасец сумел высвободить руку с револьвером, штык вонзился в его тело. Удар был короткий и жестокий.
Зеб сам точил этот штык. Кончик был острый как игла, лезвие — как бритва.
Техасский солдат охнул и повалился на спину, рукоятка штыка при этом вывернулась из пальцев Зеба. Она торчала вниз из-под ребер техасца. Он умер раньше, чем упал на землю.
Опустившись на колени, Зеб вынул револьвер из пальцев мертвеца.
— Зачем ты вынудил меня сделать это? — спросил он ломким голосом. — Зачем? Я против тебя ничего не имел.
Он обыскал мертвого, нашел боеприпасы для револьвера и поднялся на ноги. Шерман и Грант уже ушли, так и не узнав о короткой отчаянной схватке, происшедшей в темноте у них за спиной, в нескольких шагах.
У Зеба пересохло во рту, плечо болело. Техасец говорил, что где-то неподалеку есть родник… он побрел между деревьями, прислушиваясь, чтобы не пропустить журчание воды.
Наконец он услышал слабый звенящий звук. Крохотная струйка стекала по трубе, заботливо вставленной кем-то в отверстие в скале, и падала в водоем размером с лохань. Зеб опустился на колени и первым делом наполнил флягу — мало ли что может заставить его спешно покинуть это место — и только потом напился. Вода была холодная и чистая. Он пил снова и снова, наконец перевел дух и сел на землю.
Он собирался вернуться к своему отряду, если сможет найти его. Он пошел на войну, чтобы сделать дело, а дело это, нравится оно ему или нет, еще не закончено. Что сказал бы папа, если бы узнал, что его сын думает дезертировать? Папа всегда презирал дезертиров — и вообще тех, кто бросает дело, не доведя его до конца…
* * *
В последующие годы он не мог припомнить всего по порядку — марши, биваки, схватки, снова марши — все смешалось у него в памяти в какую-то бессмысленную кашу.
Он вернулся в свое подразделение и обнаружил, что остался единственным живым унтер-офицером, да и офицер был только один. Он стал сержантом при Чикамоге note 48, а вскоре после этого его произвели в офицеры на поле боя. Он стал лейтенантом не потому, что проявил какие-то чудеса храбрости или превосходные командирские качества, а просто потому, что в подразделении не осталось никого старше него по рангу. Только потом он разобрался, что это было обычной причиной для присвоения офицерского звания на поле боя.
После дела у горы Лукаут он стал первым лейтенантом, выучившись искусству боя трудным путем… если не считать того, чему он научился из рассказов отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32