Детский центр. Осмотр консультационного центра материнства и детства и клиники. Визит в больницу для встречи с представителем организации «Врачи без границ». Обед. Посещение района порта для встречи с представителями Всемирной продовольственной программы, агентства социальной защиты и Международного Красного Креста. Поездка по городу, вновь в сопровождении вооруженной охраны, для осмотра походных кухонь. Посещение (пешком) близлежащего продовольственного центра для семей и детей от «Сведрелиф ЮНИСЕФ». Вечером встречи с журналистами и прием, организованный для местных сотрудников ЮНИСЕФ.
Вторник. 22 сентября. Поездка по стране в Бардхер с целью посещения центра питания от ЮНИСЕФ, плюс знакомство с программой по охране материнства и детства. Посещение местной больницы. В полдень возвращение в Могадишо и отлет в Кению.
Среда. 23 сентября. Поездка в Северную Кению, посещение лагерей беженцев и анализ программ срочной помощи.
Четверг. 24 сентября. Вылет в Женеву.
24-28 сентября. Отдых, затем визит в Женеву в штаб-квартиру ЮНИСЕФ для отчета о поездке.
Четверг. 29 сентября. Пресс-конференции в Ассоциации зарубежной иностранной прессы в Лондоне.
Даже на бумаге режим кажется предельно насыщенным, изнурительным для кого угодно. В реальной жизни он превышал все нормальные человеческие возможности. Кроме того, увиденное Одри во время этой поездки в сравнении с тем, свидетелем чего она уже бывала ранее, показалось ей «невыразимо чудовищным». Первая встреча с «апокалипсисом» у нeё произошла, когда они с Уолдерсом летели из Найроби в Кисмайо над бесконечной рыжей пустыней. Они смотрели сверху на лагеря беженцев, вокруг которых зыбились, подобно морским волнам, терракотовые пыльные дюны, со всех сторон наступавшие на поселения. Позже она поняла, что эти «волны» на самом деле были могильными холмиками над тысячами, десятками тысяч умерших. Те же, кто были eщё живы, напоминали тени, оставшиеся от людей, - «призраки живых», как назвала их Одри.
Еще одним страшным открытием, на осознание которого потребовалось определенное время, стало то, что в лагерях, которые они посетили, почти не было маленьких детей. «Они все угасли, подобно свечам… Можно спасти десяти- и двенадцатилетних, если они не слишком больны. Но не этих крошек». Одри рассказывала, что и прежде ей приходилось видеть города, разрушенные войной. Но до приезда в Могадишо она не видела подобного города, где не осталось бы ни одного дома без зияющих пробоин. «Это место представляло собой настоящее поле битвы». И вновь Одри стала свидетелем того, как тела малышей, запакованные в мешки, грузили в кузовы машин. Девушки-ирландки из благотворительных организаций пытались кормить детей постарше, лежавших во дворе. Они были слишком слабы и не могли есть сами. «Они совершенно ничего не говорят и не шумят. Дети, которые ничего не говорят и не шумят. Эту тишину невозможно забыть. И начинаешь думать, а не забыл ли Бог совсем о Могадишо?»
Фотографии Одри, сделанные во время этой поездки, поражают. Перед нами женщина, так внезапно и так сильно постаревшая. Та, кто всю свою жизнь была лет на десять моложе своего возраста, теперь выглядела лет на десять старше. На одной из фотографий у нeё на коленях сидит истощенный ребенок, напоминающий своей невероятной худобой человечков на рисунках школьников. Лицо Одри - мрачное и напряженное. Его бороздят глубокие морщины: следы тяжелой работы, забот и подступающих болезней. Рот вытянулся в прямую линию. Глаза кажутся ввалившимися, с темными кругами от бессонницы. Волосы, плотно зачесанные в привычный хвост, теперь похожи на чепец. Можно сказать, что у нeё появилась особая красота благородной матери семейства. Она была не похожа на ту легкую хрупкую женщину, какой пришла работать в ЮНИСЕФ четыре года назад.
Теперь тело настойчиво напоминало Одри о том, чего не хотел замечать eё разум. Ее плоть просила остановиться, отказаться от этого изнуряющего eё труда На второй день своей поездки Одри почувствовала спазматические боли в нижней части живота. Немедленно обратились к местным врачам. Но без сложного современного оборудования они не могли поставить точный диагноз. По их предположениям, это мог быть приступ амебной дизентерии, и они посоветовали ей прервать поездку. Одри отказалась. «Не время eщё отдыхать». Она часто хваталась за живот, массировала его, пытаясь облегчить постоянно возвращающуюся боль Некоторое облегчение приносили болеутоляющие средства, и с их помощью удалось кое-как дотянуть до Женевы.
Но и там она не собиралась отдыхать или идти в больницу. «Существует хороший, хотя и старомодный принцип: вначале подумай о других, а потом уже о себе», - сказала Одри. Она поехала на встречу с журналистами в Лондон. Конечно, лучше бы воздержаться от этой поездки. Одри была больна и, по-видимому, уже начинала это понимать. Понимала, но противилась детальному медицинскому обследованию. Возможно, Одри все eщё верила в то, что сила духа способна излечить любые болезни тела.
В начале октября 1992 года Одри была в Лондоне на пресс-конференции. Джеймс Роберте, репортер «Индепендент он Санди» писал: «Улыбка этой шестидесятидвухлетней женщины осветила комнату (как только она вошла) с такой же силой, с какой она воодушевляла целое поколение в кинотеатрах 50-х и 60-х годов. Теперь она делилась с журналистами тем горем, которое уже стало eё собственным. Кто-то в задних рядах всхлипнул». Наверно, лишь Роберт Уолдерс понимал, что причиной eё нынешнего состояния были не только тяжелые впечатления, вынесенные из поездок в районы бедствия. Он заботливо наблюдал за ней, готовый прийти на помощь, но не способный поделиться с ней своими силами. Теперь ей нужны были болеутоляющие лекарства все двадцать четыре часа в сутки. Во время неформальной встречи с журналистами она ничего не ела и лишь выпила свой традиционный бокал хорошо разбавленного виски.
Отдыхать она вернулась в Толошеназ. Было ясно, что требуется хирургическое обследование. Но Одри не хотелось ложиться в больницу. В середине октября они с Уолдерсом вылетели в Лос-Анджелес, где их ожидала Копни Уолд. Одри прибегла к услугам медицинского центра «Сидарс Синаи». Диагноз был неутешителен: опухоль в толстой кишке.
Фотографии Одри тех дней ужасаю г. Она выглядит совершенно истощенной и изнуренной болью. Она вся согнулась и сжалась. Кости лица пугающе проступили сквозь туго натянутую кожу. Она стала приобретать облик тех самых несчастных, которым посвятила все свои последние годы.
Срочную операцию провели утром 1 ноября 1992 года. Опухоль удалили. К всеобщему облегчению, прогноз обнадеживал. Опухоль показала «низкую степень злокачественности». «Мы полагаем, что операция была сделана как раз вовремя», - сказал один из врачей. Вскоре Одри уже смогла ходить по палате и принимать друзей, в том числе Грегори Пека и Элизабет Тэйлор. Она опять стала «приходящей пациенткой» и переехала к Конни Уолд.
Острая боль в животе, возникшая примерно через три недели после операции, привела к срочной госпитализации. Анализы, проведенные на этот раз, обнаружили непроходимость кишечника, опухолевые клетки уже захватили соседние ткани. К середине декабря стало ясно, что жить Одри осталось месяца три.
Роберт Уолдерс старался не отходить от нее. К ней пускали немногих самых близких друзей по Голливуду. Приходили Конни Уолд, Грегори Пек и Элизабет Тэйлор, которой физические страдания были знакомы не понаслышке. Тейлор держала Одри за руку. Помимо славы, этих женщин связывала вера в способность духа справиться с телесным недугом. Близость смерти вернула Одри веру - веру eё детства.
Ей давали наркотики, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Но она видела смерть сотни и тысячи раз в глазах других и не обманывалась на свой счет. Ей сказали прямо, что раковая опухоль победила. «Она борец по своей природе, - сказала eё близкая подруга, - и ей не хотелось участвовать в обмане и особенно в самообмане. Ей eщё многое нужно было сделать, а у нeё оставалось очень мало времени».
Пока Одри лежала в больнице, о eё творческом пути снова и снова вспоминали на всех языках в печати и по телевидению. Это было похоже на некий преждевременный некролог, хотя, разумеется, все делалось из искренней любви к актрисе. Писатель и критик Шередан Морли, проходя мимо одного из нью-йоркских магазинов, заметил, что его витрины уставлены бесчисленными кассетами с eё фильмами, словно некая дань eё памяти, точно так же, как в витринах венских булочных когда-то выставлялись фотографии смертельно больных, умирающих или недавно умерших членов королевской семьи. «Пораженный тем, что мне поначалу показалось вопиющей бестактностью, я стоял под дождем и не отрываясь смотрел на эти видеоплёнки, начиная понимать, что по сути передо мной зримое воплощение творческого пути великой актрисы».
Поняв, что медицина ей уже ничем больше не поможет, Одри тут же решила уехать из Лос-Анджелеса. Для нeё этот город всегда был связан с одним - с работой. Она решила скорее вернуться домой, в свой любимый «La Paisible». Она хотела «снова увидеть снег» на вершинах швейцарских Альп, сверкающих, как хрустальные подвески на люстре в доме eё родителей. Одри была настолько слаба, что о полете в Женеву обычным авиарейсом не могло быть и речи. Ей на помощь пришли друзья. Банни Меллон, дама из высшего света и известная филантропка, приятельница Живанши - по его просьбе, - предоставила в распоряжение Одри свой личный самолет вместе с врачом и сиделкой.
Когда самолет «Гольфстрим» приземлился в женевском аэропорту, Одри встречали домоправительница и два eё любимых терьера. Роберт Уолдерс помог ей сойти по трапу. Она бесконечно долго спускалась по этим ступенькам. Одри была ужасно бледной и шла, опираясь на руку Уолдерса. Когда же они приехали домой, первое, что она увидела в холле, был огромный букет ландышей. Цветы Живанши.
Дом был заполнен белыми цветами, которые она так любила. По утрам Одри отдыхала, затем завтракала. Если на улице было не слишком холодно, она выходила на прогулку в ту часть сада, где садовник Джован успел расчистить дорожки. «Синьора, - говорил он, - когда вы поправитесь, вы, надеюсь, поможете мне сажать цветы и ухаживать за ними?» Одри отвечала, что, конечно, поможет… но только после того, как поправится. В доме постоянно дежурили две сиделки: дневная и ночная.
Рождественские открытки Одри рассылала, как обычно. В этом году она выбрала цитату из индийского писателя и философа Рабиндраната Тагора: «Каждый ребенок - это напоминание о том, что Бог eщё не совсем утратил веру в человека».
25 декабря она спустилась на первый этаж и легла на диван, покрытый ковром из верблюжьей шерсти. Семья собралась вокруг. По рассказам Шона, она была в хорошем настроении и получала истинное наслаждение от общения с близкими. В конце дня, перед тем как подняться наверх в спальню, Одри обвела взглядом всех и сказала: «Это было самое счастливое Рождество в моей жизни».
Особая посленовогодняя тишина опустилась на особняк и на весь поселок. Новости из внешнего мира доносились, словно далекое-далекое эхо. Одри сообщили, что американская гильдия киноактеров присудила ей премию за заслуги в области кино. От eё имени премию получила Джулия Роберте, звезда из фильма «Красотка». Это голливудская, более жесткая сказка, чем та, которая сделала звездой Одри. Ей также присудили премию имени Джин Хершолт за eё деятельность в рамках ЮНИСЕФ. Наверное, Одри улыбнулась, вспомнив, как Джин Хершолт сорок лет назад вручала ей «Оскара» в номинации «Лучшая актриса» за роль в «Римских каникулах».
К середине января Одри совсем ослабла. Прогулки по саду стали ей не по силам. Она лежала то в постели, то на диване в длинной гостиной, приняв успокоительные и обезболивающие, но никогда не доводила себя с помощью лекарств до бесчувственности. Она узнала, что мать Тереза в Калькутте объявила о двадцатичетырехчасовом молитвенном бдении за «ее добрую сестру во Христе Одри Хепберн».
По словам одной из eё подруг, в эти последние часы она думала о том, чтобы выйти замуж за Роберта Уолдерса. Повернувшись к нему, она сказала: «Нет, Робби, в этом нет необходимости… ты мне ближе, чем какой угодно муж». Она не теряла присутствия духа, подтверждая слова, которые она сказала лондонскому журналисту Дэвиду Левину «Если бы я однажды узнала, что мне осталось жить всего один день, я бы припомнила в моем прошлом все самое хорошее, что посчастливилось пережить. Не печали, огорчения, выкидыши, не уход моего отца из дома, но радость всего остального. И этого было бы достаточно».
Вечером 20 января 1993 года Одри потеряла сознание: наступила агония. Смерть не заставила себя ждать. Ночью в окнах сельских домиков зажигались свечи. В маленькой протестантской церкви ударил колокол, разнося печальную весть по округе. Ранним утром пришли соседи и положили цветы на ступеньки «La Paisible».
Мир услышал о eё смерти по радио и в телепрограммах. Газеты опубликовали заранее подготовленные некрологи. Почтовое отделение в Толошеназе было завалено телеграммами, посланиями с соболезнованиями, присланными по факсам и телексам. Больше других, конечно, этой вестью была потрясена Криста Рот, сотрудница ЮНИСЕФ. Обе женщины выросли в годы войны, в тяжелейших условиях, среди страданий и лишений. «Она была для меня почти что сестра, - вспоминает Криста Рот. - Я постоянно твердила себе: „Я ведь знаю, какой сильной волей она обладает… Она обязательно справится с болезнью“. Мне позвонили с „Би-Би-Си“ и попросили заранее записать для них некролог Никогда и ни при каких обстоятельствах я не смогла бы сделать этого, ведь всегда остается надежда. Я советовалась с Одри по любому вопросу, каким бы личным он ни был. У нeё был редкий дар - умение слушать, давать совет, безошибочно подсказанный интуицией. И вот именно таких людей нам постоянно не хватает, и об их утрате мы больше всего сожалеем».
ЮНИСЕФ завалили телеграммами, письмами от знаменитых и совсем безвестных людей. Этих посланий было так много, что они даже не умещались в комнате Кристы Рот, и их пришлось держать в коридоре в пластиковых мешках. Понадобилось несколько месяцев, чтобы все это прочитать. Шон Феррер почти всю почту лично просмотрел и послал ответы. Вскоре появились и люди с телевидения, попросившие показать им "тот кабинет, в котором работала Одри во время своего сотрудничества с ЮНИСЕФ. На что Криста Рот ответила им с улыбкой: «Кабинет?.. У Одри никогда не было никакого кабинета. Я всегда просто приезжала к ней, и она ехала туда, где была нужна».
Дорис Бриннер, ближайшая соседка Одри и подруга по Швейцарии, рассказывала: «Мы заключили пакт, Одри и я, что уйдем из этой жизни вместе. И вот она умерла, а я осталась, и я чувствую себя бесконечно одинокой и брошенной».
ЭПИЛОГ
Дань уважения и памяти Одри начали один за другим отдавать ей те люди, которые были eё друзьями или просто знаменитыми современниками. Элизабет Тейлор сказала, что «у господа Бога теперь появился eщё один прекрасный ангел… который знает, чем ему заняться на небесах». Софи Лорен выразилась так: «Она обогатила жизни миллионов людей». «Я обожал ее, - признался Шон Коннери, вспоминая их довольно запоздалую встречу в „Робине и Мариан“, - так же, как и все вокруг нее». Экс-президент Рейган охарактеризовал eё как «великую актрису, которой нам всем будет так сильно не хватать». Роджер Мур, eё близкий сосед по Швейцарии и коллега по работе в ЮНИСЕФ, подчеркнуто чурался языка публицистов (и президентов). Ему в слова об Одри удалось вложить заслуженный очень многими упрек: «Она принадлежала к редкому сорту людей в Голливуде - звезда, которая прежде всего и при этом совершенно искренно думала о других, а потом уже о себе».
Некрологи заполняли колонки газет. Марта Шеррилл из «Интернейшнл Геральд Трибьюн» писала: «(В ней) было особое очарование и изящество без всякой искусственности. В каждой роли… она преодолевала мрак и серость повседневности своим редким сочетанием хрупкости, легкой раскованности и старой европейской мудрости». Говоря о eё работе в ЮНИСЕФ, Шеридан Морли писал: «… В. то время, как все другие реальные принцессы в подобных случаях выглядят актрисами, играющими чужую роль, Хепберн, единственная актриса среди них, делала это совершенно естественно без какой-либо наигранности и театральности». Грегори Пек сказал: «Нет никаких сомнений - принцесса всё-таки стала королевой - и не только на экране».
Одри унесла с собой в могилу многие тайны жизни. В частности те, которые связаны с eё родителями. А скрытые мотивы, которые до конца дней влекли eё к делам благотворительности и милосердия, наводят на мысль о каком-то чувстве отчаяния, а не только преданности высокой цели. Ныне многие считают, что Одри слишком много работала, и из-за «перегрузки сочувствием» организм ослаб и поддался смертельной болезни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Вторник. 22 сентября. Поездка по стране в Бардхер с целью посещения центра питания от ЮНИСЕФ, плюс знакомство с программой по охране материнства и детства. Посещение местной больницы. В полдень возвращение в Могадишо и отлет в Кению.
Среда. 23 сентября. Поездка в Северную Кению, посещение лагерей беженцев и анализ программ срочной помощи.
Четверг. 24 сентября. Вылет в Женеву.
24-28 сентября. Отдых, затем визит в Женеву в штаб-квартиру ЮНИСЕФ для отчета о поездке.
Четверг. 29 сентября. Пресс-конференции в Ассоциации зарубежной иностранной прессы в Лондоне.
Даже на бумаге режим кажется предельно насыщенным, изнурительным для кого угодно. В реальной жизни он превышал все нормальные человеческие возможности. Кроме того, увиденное Одри во время этой поездки в сравнении с тем, свидетелем чего она уже бывала ранее, показалось ей «невыразимо чудовищным». Первая встреча с «апокалипсисом» у нeё произошла, когда они с Уолдерсом летели из Найроби в Кисмайо над бесконечной рыжей пустыней. Они смотрели сверху на лагеря беженцев, вокруг которых зыбились, подобно морским волнам, терракотовые пыльные дюны, со всех сторон наступавшие на поселения. Позже она поняла, что эти «волны» на самом деле были могильными холмиками над тысячами, десятками тысяч умерших. Те же, кто были eщё живы, напоминали тени, оставшиеся от людей, - «призраки живых», как назвала их Одри.
Еще одним страшным открытием, на осознание которого потребовалось определенное время, стало то, что в лагерях, которые они посетили, почти не было маленьких детей. «Они все угасли, подобно свечам… Можно спасти десяти- и двенадцатилетних, если они не слишком больны. Но не этих крошек». Одри рассказывала, что и прежде ей приходилось видеть города, разрушенные войной. Но до приезда в Могадишо она не видела подобного города, где не осталось бы ни одного дома без зияющих пробоин. «Это место представляло собой настоящее поле битвы». И вновь Одри стала свидетелем того, как тела малышей, запакованные в мешки, грузили в кузовы машин. Девушки-ирландки из благотворительных организаций пытались кормить детей постарше, лежавших во дворе. Они были слишком слабы и не могли есть сами. «Они совершенно ничего не говорят и не шумят. Дети, которые ничего не говорят и не шумят. Эту тишину невозможно забыть. И начинаешь думать, а не забыл ли Бог совсем о Могадишо?»
Фотографии Одри, сделанные во время этой поездки, поражают. Перед нами женщина, так внезапно и так сильно постаревшая. Та, кто всю свою жизнь была лет на десять моложе своего возраста, теперь выглядела лет на десять старше. На одной из фотографий у нeё на коленях сидит истощенный ребенок, напоминающий своей невероятной худобой человечков на рисунках школьников. Лицо Одри - мрачное и напряженное. Его бороздят глубокие морщины: следы тяжелой работы, забот и подступающих болезней. Рот вытянулся в прямую линию. Глаза кажутся ввалившимися, с темными кругами от бессонницы. Волосы, плотно зачесанные в привычный хвост, теперь похожи на чепец. Можно сказать, что у нeё появилась особая красота благородной матери семейства. Она была не похожа на ту легкую хрупкую женщину, какой пришла работать в ЮНИСЕФ четыре года назад.
Теперь тело настойчиво напоминало Одри о том, чего не хотел замечать eё разум. Ее плоть просила остановиться, отказаться от этого изнуряющего eё труда На второй день своей поездки Одри почувствовала спазматические боли в нижней части живота. Немедленно обратились к местным врачам. Но без сложного современного оборудования они не могли поставить точный диагноз. По их предположениям, это мог быть приступ амебной дизентерии, и они посоветовали ей прервать поездку. Одри отказалась. «Не время eщё отдыхать». Она часто хваталась за живот, массировала его, пытаясь облегчить постоянно возвращающуюся боль Некоторое облегчение приносили болеутоляющие средства, и с их помощью удалось кое-как дотянуть до Женевы.
Но и там она не собиралась отдыхать или идти в больницу. «Существует хороший, хотя и старомодный принцип: вначале подумай о других, а потом уже о себе», - сказала Одри. Она поехала на встречу с журналистами в Лондон. Конечно, лучше бы воздержаться от этой поездки. Одри была больна и, по-видимому, уже начинала это понимать. Понимала, но противилась детальному медицинскому обследованию. Возможно, Одри все eщё верила в то, что сила духа способна излечить любые болезни тела.
В начале октября 1992 года Одри была в Лондоне на пресс-конференции. Джеймс Роберте, репортер «Индепендент он Санди» писал: «Улыбка этой шестидесятидвухлетней женщины осветила комнату (как только она вошла) с такой же силой, с какой она воодушевляла целое поколение в кинотеатрах 50-х и 60-х годов. Теперь она делилась с журналистами тем горем, которое уже стало eё собственным. Кто-то в задних рядах всхлипнул». Наверно, лишь Роберт Уолдерс понимал, что причиной eё нынешнего состояния были не только тяжелые впечатления, вынесенные из поездок в районы бедствия. Он заботливо наблюдал за ней, готовый прийти на помощь, но не способный поделиться с ней своими силами. Теперь ей нужны были болеутоляющие лекарства все двадцать четыре часа в сутки. Во время неформальной встречи с журналистами она ничего не ела и лишь выпила свой традиционный бокал хорошо разбавленного виски.
Отдыхать она вернулась в Толошеназ. Было ясно, что требуется хирургическое обследование. Но Одри не хотелось ложиться в больницу. В середине октября они с Уолдерсом вылетели в Лос-Анджелес, где их ожидала Копни Уолд. Одри прибегла к услугам медицинского центра «Сидарс Синаи». Диагноз был неутешителен: опухоль в толстой кишке.
Фотографии Одри тех дней ужасаю г. Она выглядит совершенно истощенной и изнуренной болью. Она вся согнулась и сжалась. Кости лица пугающе проступили сквозь туго натянутую кожу. Она стала приобретать облик тех самых несчастных, которым посвятила все свои последние годы.
Срочную операцию провели утром 1 ноября 1992 года. Опухоль удалили. К всеобщему облегчению, прогноз обнадеживал. Опухоль показала «низкую степень злокачественности». «Мы полагаем, что операция была сделана как раз вовремя», - сказал один из врачей. Вскоре Одри уже смогла ходить по палате и принимать друзей, в том числе Грегори Пека и Элизабет Тэйлор. Она опять стала «приходящей пациенткой» и переехала к Конни Уолд.
Острая боль в животе, возникшая примерно через три недели после операции, привела к срочной госпитализации. Анализы, проведенные на этот раз, обнаружили непроходимость кишечника, опухолевые клетки уже захватили соседние ткани. К середине декабря стало ясно, что жить Одри осталось месяца три.
Роберт Уолдерс старался не отходить от нее. К ней пускали немногих самых близких друзей по Голливуду. Приходили Конни Уолд, Грегори Пек и Элизабет Тэйлор, которой физические страдания были знакомы не понаслышке. Тейлор держала Одри за руку. Помимо славы, этих женщин связывала вера в способность духа справиться с телесным недугом. Близость смерти вернула Одри веру - веру eё детства.
Ей давали наркотики, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Но она видела смерть сотни и тысячи раз в глазах других и не обманывалась на свой счет. Ей сказали прямо, что раковая опухоль победила. «Она борец по своей природе, - сказала eё близкая подруга, - и ей не хотелось участвовать в обмане и особенно в самообмане. Ей eщё многое нужно было сделать, а у нeё оставалось очень мало времени».
Пока Одри лежала в больнице, о eё творческом пути снова и снова вспоминали на всех языках в печати и по телевидению. Это было похоже на некий преждевременный некролог, хотя, разумеется, все делалось из искренней любви к актрисе. Писатель и критик Шередан Морли, проходя мимо одного из нью-йоркских магазинов, заметил, что его витрины уставлены бесчисленными кассетами с eё фильмами, словно некая дань eё памяти, точно так же, как в витринах венских булочных когда-то выставлялись фотографии смертельно больных, умирающих или недавно умерших членов королевской семьи. «Пораженный тем, что мне поначалу показалось вопиющей бестактностью, я стоял под дождем и не отрываясь смотрел на эти видеоплёнки, начиная понимать, что по сути передо мной зримое воплощение творческого пути великой актрисы».
Поняв, что медицина ей уже ничем больше не поможет, Одри тут же решила уехать из Лос-Анджелеса. Для нeё этот город всегда был связан с одним - с работой. Она решила скорее вернуться домой, в свой любимый «La Paisible». Она хотела «снова увидеть снег» на вершинах швейцарских Альп, сверкающих, как хрустальные подвески на люстре в доме eё родителей. Одри была настолько слаба, что о полете в Женеву обычным авиарейсом не могло быть и речи. Ей на помощь пришли друзья. Банни Меллон, дама из высшего света и известная филантропка, приятельница Живанши - по его просьбе, - предоставила в распоряжение Одри свой личный самолет вместе с врачом и сиделкой.
Когда самолет «Гольфстрим» приземлился в женевском аэропорту, Одри встречали домоправительница и два eё любимых терьера. Роберт Уолдерс помог ей сойти по трапу. Она бесконечно долго спускалась по этим ступенькам. Одри была ужасно бледной и шла, опираясь на руку Уолдерса. Когда же они приехали домой, первое, что она увидела в холле, был огромный букет ландышей. Цветы Живанши.
Дом был заполнен белыми цветами, которые она так любила. По утрам Одри отдыхала, затем завтракала. Если на улице было не слишком холодно, она выходила на прогулку в ту часть сада, где садовник Джован успел расчистить дорожки. «Синьора, - говорил он, - когда вы поправитесь, вы, надеюсь, поможете мне сажать цветы и ухаживать за ними?» Одри отвечала, что, конечно, поможет… но только после того, как поправится. В доме постоянно дежурили две сиделки: дневная и ночная.
Рождественские открытки Одри рассылала, как обычно. В этом году она выбрала цитату из индийского писателя и философа Рабиндраната Тагора: «Каждый ребенок - это напоминание о том, что Бог eщё не совсем утратил веру в человека».
25 декабря она спустилась на первый этаж и легла на диван, покрытый ковром из верблюжьей шерсти. Семья собралась вокруг. По рассказам Шона, она была в хорошем настроении и получала истинное наслаждение от общения с близкими. В конце дня, перед тем как подняться наверх в спальню, Одри обвела взглядом всех и сказала: «Это было самое счастливое Рождество в моей жизни».
Особая посленовогодняя тишина опустилась на особняк и на весь поселок. Новости из внешнего мира доносились, словно далекое-далекое эхо. Одри сообщили, что американская гильдия киноактеров присудила ей премию за заслуги в области кино. От eё имени премию получила Джулия Роберте, звезда из фильма «Красотка». Это голливудская, более жесткая сказка, чем та, которая сделала звездой Одри. Ей также присудили премию имени Джин Хершолт за eё деятельность в рамках ЮНИСЕФ. Наверное, Одри улыбнулась, вспомнив, как Джин Хершолт сорок лет назад вручала ей «Оскара» в номинации «Лучшая актриса» за роль в «Римских каникулах».
К середине января Одри совсем ослабла. Прогулки по саду стали ей не по силам. Она лежала то в постели, то на диване в длинной гостиной, приняв успокоительные и обезболивающие, но никогда не доводила себя с помощью лекарств до бесчувственности. Она узнала, что мать Тереза в Калькутте объявила о двадцатичетырехчасовом молитвенном бдении за «ее добрую сестру во Христе Одри Хепберн».
По словам одной из eё подруг, в эти последние часы она думала о том, чтобы выйти замуж за Роберта Уолдерса. Повернувшись к нему, она сказала: «Нет, Робби, в этом нет необходимости… ты мне ближе, чем какой угодно муж». Она не теряла присутствия духа, подтверждая слова, которые она сказала лондонскому журналисту Дэвиду Левину «Если бы я однажды узнала, что мне осталось жить всего один день, я бы припомнила в моем прошлом все самое хорошее, что посчастливилось пережить. Не печали, огорчения, выкидыши, не уход моего отца из дома, но радость всего остального. И этого было бы достаточно».
Вечером 20 января 1993 года Одри потеряла сознание: наступила агония. Смерть не заставила себя ждать. Ночью в окнах сельских домиков зажигались свечи. В маленькой протестантской церкви ударил колокол, разнося печальную весть по округе. Ранним утром пришли соседи и положили цветы на ступеньки «La Paisible».
Мир услышал о eё смерти по радио и в телепрограммах. Газеты опубликовали заранее подготовленные некрологи. Почтовое отделение в Толошеназе было завалено телеграммами, посланиями с соболезнованиями, присланными по факсам и телексам. Больше других, конечно, этой вестью была потрясена Криста Рот, сотрудница ЮНИСЕФ. Обе женщины выросли в годы войны, в тяжелейших условиях, среди страданий и лишений. «Она была для меня почти что сестра, - вспоминает Криста Рот. - Я постоянно твердила себе: „Я ведь знаю, какой сильной волей она обладает… Она обязательно справится с болезнью“. Мне позвонили с „Би-Би-Си“ и попросили заранее записать для них некролог Никогда и ни при каких обстоятельствах я не смогла бы сделать этого, ведь всегда остается надежда. Я советовалась с Одри по любому вопросу, каким бы личным он ни был. У нeё был редкий дар - умение слушать, давать совет, безошибочно подсказанный интуицией. И вот именно таких людей нам постоянно не хватает, и об их утрате мы больше всего сожалеем».
ЮНИСЕФ завалили телеграммами, письмами от знаменитых и совсем безвестных людей. Этих посланий было так много, что они даже не умещались в комнате Кристы Рот, и их пришлось держать в коридоре в пластиковых мешках. Понадобилось несколько месяцев, чтобы все это прочитать. Шон Феррер почти всю почту лично просмотрел и послал ответы. Вскоре появились и люди с телевидения, попросившие показать им "тот кабинет, в котором работала Одри во время своего сотрудничества с ЮНИСЕФ. На что Криста Рот ответила им с улыбкой: «Кабинет?.. У Одри никогда не было никакого кабинета. Я всегда просто приезжала к ней, и она ехала туда, где была нужна».
Дорис Бриннер, ближайшая соседка Одри и подруга по Швейцарии, рассказывала: «Мы заключили пакт, Одри и я, что уйдем из этой жизни вместе. И вот она умерла, а я осталась, и я чувствую себя бесконечно одинокой и брошенной».
ЭПИЛОГ
Дань уважения и памяти Одри начали один за другим отдавать ей те люди, которые были eё друзьями или просто знаменитыми современниками. Элизабет Тейлор сказала, что «у господа Бога теперь появился eщё один прекрасный ангел… который знает, чем ему заняться на небесах». Софи Лорен выразилась так: «Она обогатила жизни миллионов людей». «Я обожал ее, - признался Шон Коннери, вспоминая их довольно запоздалую встречу в „Робине и Мариан“, - так же, как и все вокруг нее». Экс-президент Рейган охарактеризовал eё как «великую актрису, которой нам всем будет так сильно не хватать». Роджер Мур, eё близкий сосед по Швейцарии и коллега по работе в ЮНИСЕФ, подчеркнуто чурался языка публицистов (и президентов). Ему в слова об Одри удалось вложить заслуженный очень многими упрек: «Она принадлежала к редкому сорту людей в Голливуде - звезда, которая прежде всего и при этом совершенно искренно думала о других, а потом уже о себе».
Некрологи заполняли колонки газет. Марта Шеррилл из «Интернейшнл Геральд Трибьюн» писала: «(В ней) было особое очарование и изящество без всякой искусственности. В каждой роли… она преодолевала мрак и серость повседневности своим редким сочетанием хрупкости, легкой раскованности и старой европейской мудрости». Говоря о eё работе в ЮНИСЕФ, Шеридан Морли писал: «… В. то время, как все другие реальные принцессы в подобных случаях выглядят актрисами, играющими чужую роль, Хепберн, единственная актриса среди них, делала это совершенно естественно без какой-либо наигранности и театральности». Грегори Пек сказал: «Нет никаких сомнений - принцесса всё-таки стала королевой - и не только на экране».
Одри унесла с собой в могилу многие тайны жизни. В частности те, которые связаны с eё родителями. А скрытые мотивы, которые до конца дней влекли eё к делам благотворительности и милосердия, наводят на мысль о каком-то чувстве отчаяния, а не только преданности высокой цели. Ныне многие считают, что Одри слишком много работала, и из-за «перегрузки сочувствием» организм ослаб и поддался смертельной болезни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38