В ответ студия «Уорнер Бразерс» положила щедрое приношение в ящик для пожертвований.
Циннеман в своей автобиографии вспоминал, как 2 января 1958 года он «запрятал» своих «монашек»: Одри Хепберн, Пегги Эшкрофт и Эдит Эванс - на четырехдневный «карантин» в три разных парижских монастыря и eщё нескольких актрис, занятых в фильме, в другие монастыри. «Ежедневно в 10.00 утра я приезжал на такси, посмотреть, как они поживают… Зима была чрезвычайно холодная, а монастыри едва отапливались… Все они выходили из своих обителей совершенно синие от холода, но в восторге от того, с чем они здесь столкнулись, и взволнованные тем, как им приходится готовиться к исполнению своих ролей».
Архивы съемочной документации «Истории монахини» показывают, что в это время Одри занимали далеко не только религиозные проблемы. Она требовала заверений, что в Африку eё будет сопровождать лучший доктор с современными препаратами. Кроме того, карантинные правила, принятые в Бельгийском Конго, не должны помешать eё крошечному терьеру сопровождать eё в путешествие. И еще: к eё приезду в гостинице «Сабена» в Стэнливиллс, где будут расквартированы члены съемочной группы, должно быть установлено биде. Вероятно, это было единственное биде на всю Центральную Африку в то время.
Последней работой, которую Одри должна была выполнить до отлета на место съемок, были костюмные пробы для цветных камер. «Чудесно!» - гласила телеграмма от Джека Л. Уорнера.
Место съемок стало суровым испытанием для Одри. Туман и холод по ночам грозили легочным заболеванием, а пелена влажной жары, окутывавшая их днем, была не лучше того. Не спасал даже присланный из Голливуда кондиционер, который оказался eщё и увлажнителем. Грозы с проливными дождями прерывали съемки. В церковных облачениях актрисы чувствовали себя, как в тренажерах дли сбрасывания веса. «Могу держать пари, что у всех монахинь под одеяниями только кожа да кости», - говорила Одри, выдавив из себя улыбку. Четыре дня она работало! в колонии для прокаженных, отказавшись от защитных перчаток. В конце рабочего дня Одри ложилась на спину и вслушивалась в ритмические удары барабанов, которыми местные жители вызывали каноэ - «совсем как такси» - для того, чтобы в этих лодках отвезти съемочную группу в Стэнливиллс по рекам, где неуклюже барахтались гиппопотамы, то исчезая под водой, то всплывая в опасной близости от их узких и длинных лодок. И Одри, ухватившись за борт, хихикала, как девчонка на водной прогулке. Она все eщё продолжала курить свои любимые сигареты «Голд Флейкс», и местные носильщики с изумлением качали головами, видя монахиню с мундштуком в зубах. Циннеман объяснил им, что она - «американская монахиня», и они понимающе закивали в ответ.
Участников фильма интересовал вопрос: как поладят между собой Питер Финч и Одри? Репутация Финча - бабника и крутого мужчины - делала его похожим на своего героя, доктора Фортунати, о котором другой персонаж фильма говорит сестре Луке: «Даже на мгновение не надейся, что твое облачение будет для тебя защитой. Он самый настоящий дьявол». Но подобно Фортунати, Финч был знатоком в этой области. Возможно, он решил, что сосредоточенность Одри на своей роли (она даже попросила, чтобы выключили пластинку с записью джаза во время перерыва, так как монахине не пристало слушать подобную музыку) настолько искренна, что она не может быть возлюбленной.
Роль Фортунати можно назвать ключевой. Он грубовато откровенно говорит сестре Луке: «Я видел, как приезжают и уезжают монахини, и я должен вам сказать: вы на них не похожи. У вас нет призвания». Финч включает в эту короткую, но принципиально важную сцену всю личностную силу, которой она требует от актера. Он использует свой великолепный голос как скальпель, как бы отсекая все чужеродное в женщине, посвятившей себя целомудрию и - самому труднодостижимому - послушанию. Это была самая драматическая сцена из всех сыгранных Одри.
К глубочайшему разочарованию авторов светской хроники, между Финчем и Одри не возникло никаких отношений. Она хранила верность Мелу. «К Одри я питал лишь уважение, - признавался Финч позднее и, неосознанно противореча словам своего героя в фильме, добавлял: - У нeё не было времени на романы. У нeё было призвание».
Одри удалось избежать опасностей для здоровья, которыми печально славилось Конго. Она лишь один раз обратилась к врачу, когда ласкавшаяся к ней обезьянка в порыве чувств слегка укусила ее. Болезнь настигла eё после возвращения в Рим, где начались павильонные съемки. Здесь eё свалила почечная инфекция. Однажды ночью она проснулась от жуткой боли, в поту в своем номере в отеле «Хасслер». Врачи обнаружили камни в почках. И как всегда, актрису беспокоили муки совести больше, чем физическая боль. Она никак не могла выбросить из головы те астрономические суммы, которые стоит компании «Уорнер Бразерс» каждый день, проведенный ею в постели рядом с eё любимой лохматой «Знаменитостью». В посланиях из Голливуда становилось все меньше сочувствия и все больше раздражения, так как пауза в работе вызвала настоящую панику: ведь придется остановить съемки до выздоровления актрисы. Одри понимала, что из-за этого съемки фильма могут затянуться и поставят под сомнение весь проект «Зеленых особняков». Мел прилетел к ней, проведя два месяца в изучении Венесуэлы, Британской Гвианы и Колумбии.
Лихорадка у Одри усиливалась. Из Лондона приехала мать, а из Гааги - eё сводный брат Ян ван Уффорд. Циннеман бросил взгляд на дородного молодого голландца, столь не похожего на свою знаменитую родственницу, и дал ему роль в массовке. К счастью, кризис миновал. Одри вернулась бледная, как и полагается монахине, в великолепные декорации монастыря, созданные Александром Траунером. Участники массовки, набранные из римского балета, показали свое профессиональное изящество, исполняя монастырские обряды, а потомки древнейших и знатнейших династий «отдавали в аренду» патрицианское благородство своих лиц для крупных планов за чисто символическую плату.
Вновь просмотрев «Историю монахини», когда работал над мемуарами, Фред Циннеман был поражен тем, как удачно Одри передает одновременно и движением, и голосом те скрытые чувства в сестре Луке, которые заставят eё стремиться к светской жизни. Режиссер признает, однако, что сделал ошибку - и благодаря ей лишил Одри, может быть, eщё более интересного аспекта роли, не показав нужным образом тот отпечаток, который оставили у героини прошедшие семнадцать лет. "Ни единой пряди седых волос не видно, когда волосы выбиваются у нeё из-под монашеского плата (в конце фильма) ".
Основные съемки завершились летом 1958 года в Бельгии. Одри могла теперь почувствовать себя свободной, гулять, загорать, не думая о режиссёpских запретах. Она вылетела в Калифорнию. У нeё было четыре недели на отдых. А там - опять работа. Ее ждал фильм «Зеленые особняки».
Одри обнаружила, что настроение на студии «Уорнер Бразерс» подавленное. В главном офисе студии просматривали отснятые материалы «Истории монахини» и были недовольны увиденным. Фильм показался слишком затянутым, мрачным, с недостаточно напряженным сюжетом, с избытком документальных подробностей из жизни монахини. Это обескуражило Одри и Циннемана. Столько выдержано испытаний, неудобств при создании фильма! А теперь люди, сидевшие в кабинетах и конференц-залах, пытались решать за публику.
Циннеман вспоминает день премьеры фильма в Нью-Йорке. Для нeё выбрали «Рейдио Сити Мьюзик Холл», огромный зал, более напоминающий гробницу Цезаря, чем кинотеатр. Режиссер и исполнители главных ролей собрались наверху выпить коктейль. Кто-то выглянул на улицу и крикнул: «Посмотрите!» Очередь образовалась на боковой улочке и продолжала расти, хвост eё завернул за угол. «История монахини» стала одним из самых кассовых фильмов всех времен, и Одри до конца своих дней получала с этого фильма приличные дивиденды. Это был самый выгодный фильм из всех, в которых она когда-либо снималась.
Оглядываясь назад, можно сказать, что у нeё были причины благодарить «Уорнер Бразерс» за то, что студия задержала выход фильма на экраны до июня 1959 года. Эта заминка оказалась благодеянием для Одри. Восторженный прием «Истории монахини» отчасти нейтрализовал тот вред, который нанес eё актерской репутации очередной фильм «Зеленые особняки», вышедший в прокат тремя месяцами раньше. Он был первой cepьёзной неудачей в карьере Одри Хепберн и… в eё семейной жизни.
ПУТЕШЕСТВИЕ К ПРОПАСТИ
Перед тем как приступить к работе над «Зелеными особняками» в июле 1959 года, Мел и Одри дали журналистам несколько интервью, которые создавали впечатление, что два человека на все лады расхваливают свое мужество и в то же время в глубине души сомневаются в разумности своего предприятия.
Фильм стоил три миллиона долларов, не намного дешевле «Истории монахини». Сумма кажется просто огромной для столь «элитарной» картины. Студия, открыв свой кошелек для Одри, к Мелу сохраняла холодную сдержанность. Он, конечно, показал себя неутомимым исследователем Южной Америки. Пока Одри снималась в Африке, Мел прошел пять тысяч миль по тем местам, которые описаны у У. X. Хадсона, пробираясь вдоль реки Ориноко, записывая на магнитофонную пленку экзотические звуки, например рев обезьян уругуато, подобный рычанию льва. Он и его помощники прорубались сквозь джунгли, плыли на выдолбленных из бревен каноэ, летели на прогулочном самолете. Ни о каких натурных съемках не могло идти и речи просто потому, что в густых зарослях, куда завлекла У. X. Хадсона его фантазия, было недостаточно света. Ежедневно на студию «МГМ» самолетом прибывали грузы: редкие южноамериканские птицы, животные и растения, которые могут понадобиться при оформлении съемочных павильонов. Студия постепенно превращалась в ботанический сад и зоопарк. Счета на кормление животных и птиц напоминали отчеты о зарплате актеров второго разряда. Здесь можно было встретить коралловых фламинго (питавшихся только креветками), цапель (предпочитавших проросшую пшеницу), редкий вид гиацинтового попугая-ара, ягуара (он съедал 200 фунтов конины ежедневно) и маленького оленя по прозвищу Маленький Ип. Окрещенный этим именем на съемочной площадке, Маленький Ип стал постоянным спутником Раймы и символом свободолюбивого духа. Так как невозможно было выдрессировать это нервное и хрупкое животное, Маленький Ип провел три недели в доме Малибу, арендованном Одри и Мелом, где, к счастью, очень сдружился со «Знаменитостью». Однажды ему удалось улизнуть на волю, из-за чего руководство студии «МГМ» пережило несколько неприятных часов, опасаясь, что четвероногая звезда будет растерзана злобными терьерами из соседних особняков. Одри шутила, что она - как мама - должна просыпаться по ночам и кормить из бутылочки маленького оленя.
На роль Абеля, молодого исследователя, с первого взгляда влюбляющегося в Райму, намечали Энтони Перкинса. Правда, едва ли можно назвать любовью столь неустойчивое и быстро исчезающее видение. Именно Энтони Перкинсу предстояло увидеть в конце концов, как несчастную девушку пожирает пламя жертвенного костра. Мел и Одри специально ездили на Бродвей, чтобы увидеть артиста в спектакле «Оглянись на дом свой, Ангел» и убедиться в том, что он обладает необходимой романтической внешностью. Перкинс успешно прошел этот тест, хотя и был озадачен «Балладой Зеленых особняков», которую он должен был напевать под аккомпанемент маленькой гитары и которая потом стала притчей во языцех на много лет.
Мел был преисполнен решимостью с помощью «Зеленых особняков» показать Голливуду, какие они с Одри актеры. Он воспользовался услугами танцевальной труппы Катарины Данхем для постановки экзотических танцев;
Вилла Лобос сочинял «первобытную» музыку; а Руфино Тамайо создавал афишу фильма - естественно, изображавшую Одри в роли Раймы. На этот раз, правда, пришлось отказаться от услуг Живанши при разработке костюмов, но ведь то, что носила Одри в этом фильме, едва ли можно было назвать костюмом. Сценарий, написанный Мелом, был в высшей степени поэтичен. Мы впервые видим Райму «прислонившейся к массивным корням огромного дерева. Ее так хорошо скрывают мхи и трава, зеленовато-серый цвет eё короткой рубашки сливается с цветом коры и корней, а темная копна eё волос настолько сходна с густо-коричневым цветом стволов, что Абель не замечает девушку, а мы лишь постепенно начинаем различать eё по мере того, как камера приближается к ней». «Все это очень хорошо, - говорилось в одном из документов студии „МГМ“, - но нельзя ли сделать так, чтобы исполнительницу главной роли было чуть-чуть лучше видно? Мы не можем платить за девушку-невидимку».
Одри беспокоило то, что eё будут снимать на широком формате. Она всегда считала, что у нeё слишком квадратный подбородок, и знала, что новый экранный формат «полнит» лица актеров. Но испытания незадолго до этого разработанных линз «Панавижн» успокоили ее, так как они не давали никаких искажений. К несчастью, и лесной дух должен время от времени открывать рот и произносить различные реплики. И сразу же нимфа первозданных лесов делалась до смешного банальной, пытаясь бороться с теми чувствами, в битве с которыми автор сценария явно потерпел сокрушительное поражение. «Здесь я верю во все. В каждый листок, в каждый цветок. В птиц. Это такое ощущение, которое я не могу объяснить». Разумнее было бы и не пытаться.
В ходе подготовки к съемкам Мел так много работал, что к их началу он был уже в состоянии сильного переутомления. Он не только изъездил всю землю вдоль и поперек, но ему также удалось «втиснуться» в фильм, ставившийся на студии «МГМ» под названием «Мир, плоть и дьявол», о троих (он, Гарри Белафонте и Ингер Стивенс), оставшихся в живых после взрыва сверхбомбы, газ от которой распространился по планете и отравил все живое. Но если на экране эти трое вышли невредимыми из всемирной катастрофы, то от отзывов критики они cepьёзно пострадали. Мелу стало понятно, что его профессиональное будущее зависит от успеха «Зеленых особняков». Но истина была eщё более жестокой. Не ему, а Одри предстояло нести на своих хрупких плечах ответственность за фильм, который, не будь eё согласия сниматься в главной роли, никогда бы не был создан.
Возможно, по этой причине так много внимания уделялось любовным сценам Одри и Перкинса. На это создатели картины уповали, как на путь к коммерческому успеху. «Муж Одри Хепберн приказывает другому парню заняться с ней любовью», - так определял это рекламный материал студии «МГМ», возможно несколько грубовато для столь утонченного предприятия. Бедная Одри! Можно представить, с каким недоумением она читала в рекламных заметках приписываемые ей высказывания. «Впервые за все время работы в кино, - „говорила“ Одри, - мне удалось отделаться от своей застенчивости… любовные сцены всегда были трудны для меня. Но так как мой муж направлял и руководил Тони и мною в ходе работы над эмоциональными моментами фильма, то в конце концов все получилось». Кинокритикам (не направляемым и не руководимым Мелом) эти сцены показались столь ходульными, что на встречах, организуемых для прессы, они с трудом подавляли хихиканье. В немом кино рассказ о том, как дитя природы пробуждается для любви под нежными ласками юного красавца, возможно, и мог бы произвести впечатление своей очаровательной наивностью. Но в конце 50-х годов все это так безнадежно устарело и было чуждо современным вкусам, что даже присутствие Одри с eё глазами лани не могло спасти фильм и добиться для него хотя бы сдержанного одобрения со стороны критики.
Особенно резким был отзыв в «Ньюсуик». «Убирайся домой, пташка!» - так был он озаглавлен. Первые же слова с удивительной проницательностью характеризовали единственную причину, по которой одна из самых замечательных звезд мирового кино согласилась участвовать в этой старомодной причуде: «Одри исполняет свою роль, как верная жена: качает в люльке оленят, подражает голосам птиц, бегает босиком в плотной хлопчатобумажной ночной рубашке с распущенными волосами по импортированному студийному лесу. Тони, вприпрыжку бегающий за худенькой девушкой и при этом стонущий о своей неуверенности в eё реальности, выглядит крайне глупо». Журнал «Тайм» был eщё более решителен: «Феррер из кожи вон лезет в попытках воссоздать туманную и таинственную атмосферу книги, но, к несчастью, он делает это так, словно пытается обрызгать все южноамериканские джунгли из пульверизатора». «Одри довольно подвижна» - это звучало весьма сдержанной похвалой в адрес актрисы, портрет которой появился на журнальной обложке eщё до премьеры eё первого американского фильма. Филиппу К. Шойеру, критику из «Лос-Анджелес Тайме», она показалась «впервые далеко не яркой… бесцветной… и бесполой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Циннеман в своей автобиографии вспоминал, как 2 января 1958 года он «запрятал» своих «монашек»: Одри Хепберн, Пегги Эшкрофт и Эдит Эванс - на четырехдневный «карантин» в три разных парижских монастыря и eщё нескольких актрис, занятых в фильме, в другие монастыри. «Ежедневно в 10.00 утра я приезжал на такси, посмотреть, как они поживают… Зима была чрезвычайно холодная, а монастыри едва отапливались… Все они выходили из своих обителей совершенно синие от холода, но в восторге от того, с чем они здесь столкнулись, и взволнованные тем, как им приходится готовиться к исполнению своих ролей».
Архивы съемочной документации «Истории монахини» показывают, что в это время Одри занимали далеко не только религиозные проблемы. Она требовала заверений, что в Африку eё будет сопровождать лучший доктор с современными препаратами. Кроме того, карантинные правила, принятые в Бельгийском Конго, не должны помешать eё крошечному терьеру сопровождать eё в путешествие. И еще: к eё приезду в гостинице «Сабена» в Стэнливиллс, где будут расквартированы члены съемочной группы, должно быть установлено биде. Вероятно, это было единственное биде на всю Центральную Африку в то время.
Последней работой, которую Одри должна была выполнить до отлета на место съемок, были костюмные пробы для цветных камер. «Чудесно!» - гласила телеграмма от Джека Л. Уорнера.
Место съемок стало суровым испытанием для Одри. Туман и холод по ночам грозили легочным заболеванием, а пелена влажной жары, окутывавшая их днем, была не лучше того. Не спасал даже присланный из Голливуда кондиционер, который оказался eщё и увлажнителем. Грозы с проливными дождями прерывали съемки. В церковных облачениях актрисы чувствовали себя, как в тренажерах дли сбрасывания веса. «Могу держать пари, что у всех монахинь под одеяниями только кожа да кости», - говорила Одри, выдавив из себя улыбку. Четыре дня она работало! в колонии для прокаженных, отказавшись от защитных перчаток. В конце рабочего дня Одри ложилась на спину и вслушивалась в ритмические удары барабанов, которыми местные жители вызывали каноэ - «совсем как такси» - для того, чтобы в этих лодках отвезти съемочную группу в Стэнливиллс по рекам, где неуклюже барахтались гиппопотамы, то исчезая под водой, то всплывая в опасной близости от их узких и длинных лодок. И Одри, ухватившись за борт, хихикала, как девчонка на водной прогулке. Она все eщё продолжала курить свои любимые сигареты «Голд Флейкс», и местные носильщики с изумлением качали головами, видя монахиню с мундштуком в зубах. Циннеман объяснил им, что она - «американская монахиня», и они понимающе закивали в ответ.
Участников фильма интересовал вопрос: как поладят между собой Питер Финч и Одри? Репутация Финча - бабника и крутого мужчины - делала его похожим на своего героя, доктора Фортунати, о котором другой персонаж фильма говорит сестре Луке: «Даже на мгновение не надейся, что твое облачение будет для тебя защитой. Он самый настоящий дьявол». Но подобно Фортунати, Финч был знатоком в этой области. Возможно, он решил, что сосредоточенность Одри на своей роли (она даже попросила, чтобы выключили пластинку с записью джаза во время перерыва, так как монахине не пристало слушать подобную музыку) настолько искренна, что она не может быть возлюбленной.
Роль Фортунати можно назвать ключевой. Он грубовато откровенно говорит сестре Луке: «Я видел, как приезжают и уезжают монахини, и я должен вам сказать: вы на них не похожи. У вас нет призвания». Финч включает в эту короткую, но принципиально важную сцену всю личностную силу, которой она требует от актера. Он использует свой великолепный голос как скальпель, как бы отсекая все чужеродное в женщине, посвятившей себя целомудрию и - самому труднодостижимому - послушанию. Это была самая драматическая сцена из всех сыгранных Одри.
К глубочайшему разочарованию авторов светской хроники, между Финчем и Одри не возникло никаких отношений. Она хранила верность Мелу. «К Одри я питал лишь уважение, - признавался Финч позднее и, неосознанно противореча словам своего героя в фильме, добавлял: - У нeё не было времени на романы. У нeё было призвание».
Одри удалось избежать опасностей для здоровья, которыми печально славилось Конго. Она лишь один раз обратилась к врачу, когда ласкавшаяся к ней обезьянка в порыве чувств слегка укусила ее. Болезнь настигла eё после возвращения в Рим, где начались павильонные съемки. Здесь eё свалила почечная инфекция. Однажды ночью она проснулась от жуткой боли, в поту в своем номере в отеле «Хасслер». Врачи обнаружили камни в почках. И как всегда, актрису беспокоили муки совести больше, чем физическая боль. Она никак не могла выбросить из головы те астрономические суммы, которые стоит компании «Уорнер Бразерс» каждый день, проведенный ею в постели рядом с eё любимой лохматой «Знаменитостью». В посланиях из Голливуда становилось все меньше сочувствия и все больше раздражения, так как пауза в работе вызвала настоящую панику: ведь придется остановить съемки до выздоровления актрисы. Одри понимала, что из-за этого съемки фильма могут затянуться и поставят под сомнение весь проект «Зеленых особняков». Мел прилетел к ней, проведя два месяца в изучении Венесуэлы, Британской Гвианы и Колумбии.
Лихорадка у Одри усиливалась. Из Лондона приехала мать, а из Гааги - eё сводный брат Ян ван Уффорд. Циннеман бросил взгляд на дородного молодого голландца, столь не похожего на свою знаменитую родственницу, и дал ему роль в массовке. К счастью, кризис миновал. Одри вернулась бледная, как и полагается монахине, в великолепные декорации монастыря, созданные Александром Траунером. Участники массовки, набранные из римского балета, показали свое профессиональное изящество, исполняя монастырские обряды, а потомки древнейших и знатнейших династий «отдавали в аренду» патрицианское благородство своих лиц для крупных планов за чисто символическую плату.
Вновь просмотрев «Историю монахини», когда работал над мемуарами, Фред Циннеман был поражен тем, как удачно Одри передает одновременно и движением, и голосом те скрытые чувства в сестре Луке, которые заставят eё стремиться к светской жизни. Режиссер признает, однако, что сделал ошибку - и благодаря ей лишил Одри, может быть, eщё более интересного аспекта роли, не показав нужным образом тот отпечаток, который оставили у героини прошедшие семнадцать лет. "Ни единой пряди седых волос не видно, когда волосы выбиваются у нeё из-под монашеского плата (в конце фильма) ".
Основные съемки завершились летом 1958 года в Бельгии. Одри могла теперь почувствовать себя свободной, гулять, загорать, не думая о режиссёpских запретах. Она вылетела в Калифорнию. У нeё было четыре недели на отдых. А там - опять работа. Ее ждал фильм «Зеленые особняки».
Одри обнаружила, что настроение на студии «Уорнер Бразерс» подавленное. В главном офисе студии просматривали отснятые материалы «Истории монахини» и были недовольны увиденным. Фильм показался слишком затянутым, мрачным, с недостаточно напряженным сюжетом, с избытком документальных подробностей из жизни монахини. Это обескуражило Одри и Циннемана. Столько выдержано испытаний, неудобств при создании фильма! А теперь люди, сидевшие в кабинетах и конференц-залах, пытались решать за публику.
Циннеман вспоминает день премьеры фильма в Нью-Йорке. Для нeё выбрали «Рейдио Сити Мьюзик Холл», огромный зал, более напоминающий гробницу Цезаря, чем кинотеатр. Режиссер и исполнители главных ролей собрались наверху выпить коктейль. Кто-то выглянул на улицу и крикнул: «Посмотрите!» Очередь образовалась на боковой улочке и продолжала расти, хвост eё завернул за угол. «История монахини» стала одним из самых кассовых фильмов всех времен, и Одри до конца своих дней получала с этого фильма приличные дивиденды. Это был самый выгодный фильм из всех, в которых она когда-либо снималась.
Оглядываясь назад, можно сказать, что у нeё были причины благодарить «Уорнер Бразерс» за то, что студия задержала выход фильма на экраны до июня 1959 года. Эта заминка оказалась благодеянием для Одри. Восторженный прием «Истории монахини» отчасти нейтрализовал тот вред, который нанес eё актерской репутации очередной фильм «Зеленые особняки», вышедший в прокат тремя месяцами раньше. Он был первой cepьёзной неудачей в карьере Одри Хепберн и… в eё семейной жизни.
ПУТЕШЕСТВИЕ К ПРОПАСТИ
Перед тем как приступить к работе над «Зелеными особняками» в июле 1959 года, Мел и Одри дали журналистам несколько интервью, которые создавали впечатление, что два человека на все лады расхваливают свое мужество и в то же время в глубине души сомневаются в разумности своего предприятия.
Фильм стоил три миллиона долларов, не намного дешевле «Истории монахини». Сумма кажется просто огромной для столь «элитарной» картины. Студия, открыв свой кошелек для Одри, к Мелу сохраняла холодную сдержанность. Он, конечно, показал себя неутомимым исследователем Южной Америки. Пока Одри снималась в Африке, Мел прошел пять тысяч миль по тем местам, которые описаны у У. X. Хадсона, пробираясь вдоль реки Ориноко, записывая на магнитофонную пленку экзотические звуки, например рев обезьян уругуато, подобный рычанию льва. Он и его помощники прорубались сквозь джунгли, плыли на выдолбленных из бревен каноэ, летели на прогулочном самолете. Ни о каких натурных съемках не могло идти и речи просто потому, что в густых зарослях, куда завлекла У. X. Хадсона его фантазия, было недостаточно света. Ежедневно на студию «МГМ» самолетом прибывали грузы: редкие южноамериканские птицы, животные и растения, которые могут понадобиться при оформлении съемочных павильонов. Студия постепенно превращалась в ботанический сад и зоопарк. Счета на кормление животных и птиц напоминали отчеты о зарплате актеров второго разряда. Здесь можно было встретить коралловых фламинго (питавшихся только креветками), цапель (предпочитавших проросшую пшеницу), редкий вид гиацинтового попугая-ара, ягуара (он съедал 200 фунтов конины ежедневно) и маленького оленя по прозвищу Маленький Ип. Окрещенный этим именем на съемочной площадке, Маленький Ип стал постоянным спутником Раймы и символом свободолюбивого духа. Так как невозможно было выдрессировать это нервное и хрупкое животное, Маленький Ип провел три недели в доме Малибу, арендованном Одри и Мелом, где, к счастью, очень сдружился со «Знаменитостью». Однажды ему удалось улизнуть на волю, из-за чего руководство студии «МГМ» пережило несколько неприятных часов, опасаясь, что четвероногая звезда будет растерзана злобными терьерами из соседних особняков. Одри шутила, что она - как мама - должна просыпаться по ночам и кормить из бутылочки маленького оленя.
На роль Абеля, молодого исследователя, с первого взгляда влюбляющегося в Райму, намечали Энтони Перкинса. Правда, едва ли можно назвать любовью столь неустойчивое и быстро исчезающее видение. Именно Энтони Перкинсу предстояло увидеть в конце концов, как несчастную девушку пожирает пламя жертвенного костра. Мел и Одри специально ездили на Бродвей, чтобы увидеть артиста в спектакле «Оглянись на дом свой, Ангел» и убедиться в том, что он обладает необходимой романтической внешностью. Перкинс успешно прошел этот тест, хотя и был озадачен «Балладой Зеленых особняков», которую он должен был напевать под аккомпанемент маленькой гитары и которая потом стала притчей во языцех на много лет.
Мел был преисполнен решимостью с помощью «Зеленых особняков» показать Голливуду, какие они с Одри актеры. Он воспользовался услугами танцевальной труппы Катарины Данхем для постановки экзотических танцев;
Вилла Лобос сочинял «первобытную» музыку; а Руфино Тамайо создавал афишу фильма - естественно, изображавшую Одри в роли Раймы. На этот раз, правда, пришлось отказаться от услуг Живанши при разработке костюмов, но ведь то, что носила Одри в этом фильме, едва ли можно было назвать костюмом. Сценарий, написанный Мелом, был в высшей степени поэтичен. Мы впервые видим Райму «прислонившейся к массивным корням огромного дерева. Ее так хорошо скрывают мхи и трава, зеленовато-серый цвет eё короткой рубашки сливается с цветом коры и корней, а темная копна eё волос настолько сходна с густо-коричневым цветом стволов, что Абель не замечает девушку, а мы лишь постепенно начинаем различать eё по мере того, как камера приближается к ней». «Все это очень хорошо, - говорилось в одном из документов студии „МГМ“, - но нельзя ли сделать так, чтобы исполнительницу главной роли было чуть-чуть лучше видно? Мы не можем платить за девушку-невидимку».
Одри беспокоило то, что eё будут снимать на широком формате. Она всегда считала, что у нeё слишком квадратный подбородок, и знала, что новый экранный формат «полнит» лица актеров. Но испытания незадолго до этого разработанных линз «Панавижн» успокоили ее, так как они не давали никаких искажений. К несчастью, и лесной дух должен время от времени открывать рот и произносить различные реплики. И сразу же нимфа первозданных лесов делалась до смешного банальной, пытаясь бороться с теми чувствами, в битве с которыми автор сценария явно потерпел сокрушительное поражение. «Здесь я верю во все. В каждый листок, в каждый цветок. В птиц. Это такое ощущение, которое я не могу объяснить». Разумнее было бы и не пытаться.
В ходе подготовки к съемкам Мел так много работал, что к их началу он был уже в состоянии сильного переутомления. Он не только изъездил всю землю вдоль и поперек, но ему также удалось «втиснуться» в фильм, ставившийся на студии «МГМ» под названием «Мир, плоть и дьявол», о троих (он, Гарри Белафонте и Ингер Стивенс), оставшихся в живых после взрыва сверхбомбы, газ от которой распространился по планете и отравил все живое. Но если на экране эти трое вышли невредимыми из всемирной катастрофы, то от отзывов критики они cepьёзно пострадали. Мелу стало понятно, что его профессиональное будущее зависит от успеха «Зеленых особняков». Но истина была eщё более жестокой. Не ему, а Одри предстояло нести на своих хрупких плечах ответственность за фильм, который, не будь eё согласия сниматься в главной роли, никогда бы не был создан.
Возможно, по этой причине так много внимания уделялось любовным сценам Одри и Перкинса. На это создатели картины уповали, как на путь к коммерческому успеху. «Муж Одри Хепберн приказывает другому парню заняться с ней любовью», - так определял это рекламный материал студии «МГМ», возможно несколько грубовато для столь утонченного предприятия. Бедная Одри! Можно представить, с каким недоумением она читала в рекламных заметках приписываемые ей высказывания. «Впервые за все время работы в кино, - „говорила“ Одри, - мне удалось отделаться от своей застенчивости… любовные сцены всегда были трудны для меня. Но так как мой муж направлял и руководил Тони и мною в ходе работы над эмоциональными моментами фильма, то в конце концов все получилось». Кинокритикам (не направляемым и не руководимым Мелом) эти сцены показались столь ходульными, что на встречах, организуемых для прессы, они с трудом подавляли хихиканье. В немом кино рассказ о том, как дитя природы пробуждается для любви под нежными ласками юного красавца, возможно, и мог бы произвести впечатление своей очаровательной наивностью. Но в конце 50-х годов все это так безнадежно устарело и было чуждо современным вкусам, что даже присутствие Одри с eё глазами лани не могло спасти фильм и добиться для него хотя бы сдержанного одобрения со стороны критики.
Особенно резким был отзыв в «Ньюсуик». «Убирайся домой, пташка!» - так был он озаглавлен. Первые же слова с удивительной проницательностью характеризовали единственную причину, по которой одна из самых замечательных звезд мирового кино согласилась участвовать в этой старомодной причуде: «Одри исполняет свою роль, как верная жена: качает в люльке оленят, подражает голосам птиц, бегает босиком в плотной хлопчатобумажной ночной рубашке с распущенными волосами по импортированному студийному лесу. Тони, вприпрыжку бегающий за худенькой девушкой и при этом стонущий о своей неуверенности в eё реальности, выглядит крайне глупо». Журнал «Тайм» был eщё более решителен: «Феррер из кожи вон лезет в попытках воссоздать туманную и таинственную атмосферу книги, но, к несчастью, он делает это так, словно пытается обрызгать все южноамериканские джунгли из пульверизатора». «Одри довольно подвижна» - это звучало весьма сдержанной похвалой в адрес актрисы, портрет которой появился на журнальной обложке eщё до премьеры eё первого американского фильма. Филиппу К. Шойеру, критику из «Лос-Анджелес Тайме», она показалась «впервые далеко не яркой… бесцветной… и бесполой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38