Хорваты подошли как раз вовремя. Офицер связи вчера хвалил их. Не раздумывая, они идут прямо на цель: их сила в рукопашном бою. Они облегчат положение Фетцера.
В подвале навстречу мне бросается Бергер:
– Господин капитан, Фетцер только что доложил: русские атакуют!
– Знаю. Рота хорватов уже в пути.
– Еще донесение справа: Шпренгер не продвинулся ни на шаг. Думаю, сегодня неудача.
– Тоже мне ясновидец! Если бы вы знали, какие сегодня потери!
Поворачиваюсь и приказываю:
– Майор Брайвиков! Одной роте немедленно занять оборону у цеха № 4! Немедленно!
Жужжит телефон.
– Да?
– У аппарата фельдфебель Фетцер. Русские атакуют. Больше держаться не могу.
– Хорваты прибыли?
– Так точно. Но толку нет. Одни лезут прямо под огонь и гибнут, а остальные, наоборот, кланяются пулям. Офицеры не могут поднять своих людей.
– Решайте сами на месте! Если держаться не можете, отходите. Рота хорватов будет ждать вас у цеха № 4.
– Яволь, держаться действительно невозможно. Отхожу.
Справа от меня стоит сапер, весь в глине и грязи, по лицу течет пот:
– Донесение от фельфебеля Шварца. Обер-фельдфебель Лимбах тяжело ранен в голову осколком снаряда. Половина штурмовой группы перебита. Оставшиеся залегли, не могут сделать ни шага ни вперед, ни назад. Сопротивление слишком сильное. Фельдфебель Шварц просит подкрепления и дальнейшего приказа.
Даю связному письменный приказ: лежать до наступления темноты, потом отойти назад на оборонительную позицию!
Итак, конец! Все оказалось бесполезным. Не понимаю, откуда у русских еще берутся силы. Просто непостижимо. Бессильная ярость овладевает мной. Первый раз за всю войну стою я перед задачей, которую просто невозможно разрешить. Если атаковать цех №4 мелкими штурмовыми группами, не хватает сил преодолеть все заграждения, прорваться в глубину и окончательно смять всю умно построенную оборону. Если же атаковать более крупными силами, они не могут развернуться на узком пространстве цеха и представляют собой просто более удобную цель, их уничтожают по частям.
Итак, цех № 4 прямой атакой не взять! Во всяком случае не с нашими силами. Осознание этого факта потрясает меня. Ведь такого мне еще не приходилось переживать за все кампании. Мы прорывали стабильные фронты, укрепленные линии обороны, преодолевали оборудованные в инженерном отношении водные преграды – реки и каналы, брали хорошо оснащенные доты и очаги сопротивления, захватывали города и деревни. Нам всегда хватало боеприпасов, нефти, бензина, взрывчатки, дымовых шашек, стали, чугуна, цветных металлов и резины. А тут, перед самой Волгой, какой-то завод, который мы не в силах взять! Для меня это отрезвляющий удар: я увидел, насколько мы слабы.
Прошу соединить меня с генералом.
Тем временем получаю донесение от врача. Через его руки прошло 110 раненых. В том числе 60 только из 'моего батальона и группы Шпренгера – это 50 процентов всех участвовавших в атаке. У многих такие ранения, что до дивизионного медпункта их не довезти. У хорватов убито 30 человек, 50 лежат на перевязочном пункте и ждут эвакуации. Сам врач находится на старом месте.
Быстро прикидываю в уме. Батальон начал наступление, имея 90 человек. Примерно половина ранена, 15-20 человек убито. Это значит: батальона больше нет! Пополнения мне не дадут.
Вызывают к телефону.
– Говорит командир «Волга».
– Фон Шверин. Ну так что? Вы действительно говорите с Волги?
Докладываю генералу, как проходило наступление. Говорю о невозможности взять цех лобовой атакой, доношу о потерях.
Генерал гневается. Резким тоном заявляет:
– Меня это не касается! Цех должен быть взят сегодня! Ясно?
– Господин генерал, это невозможно!
– Невозможного на свете нет! Вы солдат и должны знать это. Соберите остатки вашей группы и готовьте новую атаку. Начало через полчаса.
– Господин генерал, убедитесь сами: я не в состоянии атаковать!
– Что, позволяете себе спорить?
– Господин генерал, повторяю: атаковать не могу! Разрешите, господин генерал, с наступлением темноты прибыть к вам и доложить лично, а также внести новые предложения.
Тут старик выходит из себя. Резким тоном он читает мне по телефону лекцию о военном искусстве, тактическом чутье и хорошем тоне. Разъяряется все сильнее. Кладу трубку на стол, так как не имею желания слушать этот взрыв гнева. Потом отсоединяю контакт: пусть думает, что связь прервана.
Поворачиваюсь к двери. Эмиг вводит русского пленного. Настоящий богатырь. Высокого роста, сильный, он стоит передо мной: взгляд открытый, лицо решительное. Так вот, значит, каков он, наш противник!
– Иди садись! – указываю ему на табурет.
– Не понимаю, – отвечает он, пожимая плечами. Зову переводчика. В ходе допроса у меня словно пелена с глаз спадает. Оказывается, именно в тот самый момент, когда мы предприняли атаку, русские хотели начать свое наступление. Несколько рот уже находились на исходных рубежах. Ночью они переправились через Волгу и подземными ходами сосредоточились в своих убежищах. Так, значит, у русских резервы есть! Ближайшей задачей были Белые дома на окраине города – ни больше ни меньше! Теперь мне стало ясно, что это за артиллерийский огонь был сегодня утром: русская артподготовка! Ничего сверхъестественного. Потери у русских тоже велики.
Я поражался тому, с какой уверенностью в победе говорил русский. Никаких «последних судорог обороны», разумеется, и в помине нет, хоть «Фелькишер беобахтер»{17} и пишет об этом ежедневно. Да, тут что-то не так! Пленного отвели в соседнее помещение, и он стал греться у все еще горящего костра.
А я начал обсуждать с Бергером наше положение здесь, в Сталинграде. Потом мы незаметно перешли к положению германской армии на всем Восточном фронте и таким образом неожиданно вторглись в сферу политики. Слава богу, Брайвиков спит: что бы подумал о нас наш союзник! Время идет. Возвращается Фетцер. За ним другие командиры подразделений. Итог уничтожающий. Больше половины солдат убиты или тяжело ранены. Убитых удалось вынести только частично, так как противник продолжал преследование. Теперь цех снова полностью в руках русских. Положение как накануне. Группа Шварца все еще лежит и сможет отойти только с наступлением темноты.
Ничего страшного сегодня больше произойти не может, так как 2-я рота хорватов заняла в подкрепление оборону перед цехом № 4. Отдаю приказы об отходе и сборе, а потом вместе с Эмигом вылезаю из подвала. Бросаем последний взгляд на промышленный гигант и через развалины, через кучи камня пробираемся назад. Уже стемнело. Мы не произносим ни слова.
С облегчением садимся в машину. Водитель испытующе смотрит на меня сбоку, но не спрашивает ни о чем. По моему лицу и так видно.
– В штаб дивизии!
Машина трогается. Каждый думает о своем. Такой день легко не забывается. Упрекаю себя за то, что наступал, хотя был против этой операции. Что из того, что и русские понесли потери? Каждую ночь изза Волги подходят свежие силы, несмотря на нашу артиллерию, несмотря на нашу авиацию. Русские воюют на своей собственной земле, а мы – за несколько тысяч километров от Германии. Русские понесли потери, но удержали свой цех. Это победа, это укрепляет моральный дух их солдат. А что будут думать мои солдаты, пережив парочку таких неудач? Зима уже на носу. Что станется с нами, если мы не продвинемся вперед? И почему, собственно, мы не можем продвинуться?
Голова разламывается от мыслей. На сегодня хватит.
Разгуляевка. Киваю часовому,, взявшему «на караул», и прошу доложить обо мне командиру дивизии. Вхожу. Он, в узких брюках и тщательно отглаженном мундире, сидит за столом, волосы аккуратно зачесаны на пробор. Прямо ангелочек невинный, только что спустившийся с небес. Не хватает только на стене изречения Аристофана: «Лучший долг – долг другого».
Докладываю, детально обрисовываю ход боя. Говорю о наступательных намерениях противника, о его силах, о моих потерях. Ничего не прибавляю и не опускаю.
Генерал слушает сначала сидя, потом начинает ходить взад-вперед. Не перебивает. Я заканчиваю. Минутное молчание. Наконец он останавливается передо мной:
– Ну так скажите, как же нам взять этот проклятый цех? Есть у вас разумное предложение?
– Яволь, господин генерал! После всего мною сказанного ясно, что взять цех фронтальной атакой невозможно. Единственный способ – прорваться к Волге справа и слева и перерезать коммуникации. Операцию следует провести ночью, иначе попадем под убийственный фланговый огонь. Потери все равно будут велики, так как придется оборудовать новые позиции у Волги в каменистой почве, ее надо взрывать, и солдаты при всем желании не смогут за ночь зарыться в землю. Для этого понадобится две ночи. Господин генерал, этот путь я считаю единственно возможным. Завтра сил может уже не хватить и на это.
– Гм! – Он размышляет, набрасывает схему, что-то записывает. – Прежде всего выражаю, мой дорогой, вам и вашему батальону свою признательность. Хоть вы и не достигли поставленной цели, но можете отнести на свой чет, что сорвали далеко идущие наступательные планы противника. Что касается вашего предложения, то хочу еще подумать над ним. Кроме того, должен поговорить с моим 1а. Вероятно, буду докладывать об этом плане командиру корпуса. Пусть даст нам резервы. А в остальном, – генерал делает небольшую паузу; – вы должны наконец понять требование времени! По моему мнению, мы накануне окончательной победы! Сталинград определит исход всей войны. А потому приносимые нами жертвы не напрасны. Здесь, на Востоке, куется новый рейх. Здесь жизненное пространство, которое нам необходимо, чтобы свободно дышать. Тогда наш народ всегда будет иметь работу и хлеб. Вот о чем думайте, прежде чем идти ко мне со своими жалобами и пожеланиями! А кроме того, мы освобождаем русский народ от красного террора. Мы несем ему блага нашей культуры. В короткий срок на месте изб вырастут новые населенные пункты, страну прорежут автострады, у каждого крестьянина будет своя безопасная бритва, а по утрам он будет ходить в свой ватерклозет. Вот когда он возликует! Даже тот, кто сегодня стреляет в нас. Понимаете ли, эти люди ослеплены, руководство их обманывает. Нам выпало свершить здесь всемирно-историческую миссию. Я вижу, вы что-то хотите сказать. Но мне сейчас некогда. Да и вы сегодня устали. Езжайте домой и выспитесь. Предстоящие дни будут еще тяжелее. Мы должны быть бодрыми, чтобы оказаться на высоте. Еще раз моя признательность вашему храброму батальону' Он протягивает мне руку:
– До свиданья!
– Счастливо оставаться, господин генерал! Пока машина мчится в направлении «Цветочного горшка», я пережевываю подброшенные мне генералом мысли. Слова насчет культуры мне непонятны. Разве генерал никогда не слышал о замечательном русском театре, о русских артистах? Разве не видел он на пути к Сталинграду в каждом крупном селе хорошо оборудованную, недавно выстроенную школу с самыми современными наглядными пособиями? Даже в самых бедных избах мы находили книги. Значительная часть молодежи говорит по-немецки. А сами мы знаем о России очень мало.
Да и высокие слова насчет будущности рейха о смысла принесенных жертв уже не вызывают во мне такого отклика, как раньше. Я вижу, куда они завели нас. И на родине у многих уже появилось недоверие к руководству. Дни, когда мы терпим поражение, заставляют нас все сильнее задумываться. Меня во всяком случае. Может, кто другой на моем месте уже не выдержал бы всего этого. Но мне от этого не легче. С той ночи, как взлетел на воздух взвод Рата, я уже не смотрю на потери так беспечно. Многие ли офицеры чувствуют то же? Чем это кончится, Сталинград и вся война?
Саперам тоже не пробиться
Мой новый блиндаж уже готов. Он расположен в узкой лощине, отграничивающей «Цветочный горшок» с севера. Над головой железнодорожные шпалы, хворост и метровый слой земли. Дощатая перегородка делит блиндаж на две части. Двойная дверь ведет в помещение для адъютанта, где размещаются, кроме того, двое солдат. В углу стол с папками, еще не подшитыми приказами и телефоном. В печке, одна сторона которой обогревает соседнее помещение, с утра до вечера трещит огонь. Через узкую дверь можно попасть в мою каморку. Квадратная, с накрепко вделанным посредине столом, она вполне пригодна для жилья. К стене прибит топчан. Потолок выложен желтым авиасигнальным полотнищем, стены из неструганых досок завешаны серыми защитными накидками. Через небольшое оконце вверху днем сюда проникают косые лучи солнца. Длинными вечерами и ночами ток дает аккумуляторная батарея, прикрытая пестрым абажуром лампа висит над столом. Так же оборудован и соседний блиндаж, в котором размещается штаб.
Роты тоже расположены в надежных убежищах, Они уже давно поняли, что здесь зимовать, и энергично взялись за дело, заранее приберегая все, что может им пригодиться для постройки блиндажей. Особенно когда вели строительные работы в Разгуляевке.
Окрашенный в защитный цвет радиоприемник доносит музыку, сообщает последние новости с фронта и из Германии. В Африке дела плохи. 23 октября 8-я английская армия перешла в наступление под Эль-Аламейном. Фельдмаршалу Роммелю пришлось отступить. Тобрук уже в британских руках. Сообщения следуют одно за другим. Высадка американцев и англичан в Северо-Западной Африке.
Захвачены порты Касабланка, Оран, Алжир. Противник полностью овладел Марокко и Алжиром.
От этих официальных сообщений настроение наше не становится лучше. Угрюмо, озлобленно, озабоченно занимаемся своими делами, говорим только о самом необходимом и неотложном, да и то с большим усилием сохраняя спокойствие. Недовольны сами собой и всем происходящим в последние дни. Теперь у меня, как ни верти, всего-навсего одна рота. Мы называем ее боевой, а командует ею Фидлер. По приказу сверху расформировали все канцелярии и обозы и укомплектовали эту роту до полного состава, но боеспособной ее все равно не назовешь. Посмотрим, что из этого всего выйдет. Фельдфебелей и унтерофицеров пока еще хватает, так что, может, что-нибудь и получится. Оставшаяся часть транспортного взвода, как и прежде, находится в Питомнике, там же, в развалившихся домах и блиндажах, располагается ремонтно-восстановительная служба и финансово«хозяйственная часть. Сам разрываюсь на части, чтобы слабыми силами и ничтожными средствами удовлетворить все требования дивизии и полков. Днем хожу от Понтия к Пилату: то выклянчиваю двадцать мин, то выпрашиваю четырех саперов для усиления штурмовой группы; где только могу, спускаю на тормозах приказы свыше. Вечером отдаю соответствующие приказания Фидлеру и транспортному взводу, консультирую командиров полков по саперным делам и готовлю предложения для штаба дивизии. А если остается время, после полуночи проверяю получившие задание взвода и группы.
На переднем крае можно передвигаться только ночью, а потому у меня выработался своеобразный распорядок дня: в 10 утра – подъем, в 11 – завтрак, в 15 – обед, в 21 – ужин, в 4 часа ночи – отход ко сну. Нелепая жизнь, когда ночь превращается в день.
Передо мной приказ, только что полученный из штаба дивизии: отправить всех лошадей для подкормки в район западнее Калача. Вызываю Бергера.
– Вот, читайте! Что вы на это скажете? Пошлем лошадей в тыл?
– Я бы сделал это, господин капитан. Зимой они все равно балласт. Кормом обеспечить трудно.
– Согласен. На этой плеши им жрать нечего. – Но несколько верховых лошадей я бы все же оставил, господин капитан!
– Зачем? Уж не думаете ли, что я собираюсь заняться верховой ездой или отправиться на охоту? Видели ли вы здесь, в Сталинграде, хоть раз когонибудь верхом? Нет, мой дорогой, пусть лошади топают в тыл. А парочку неучтенных оставьте для доставки мин и продовольствия. Всех остальных в тыл.
– Яволь, господин капитан! А когда отправить?
– Послезавтра.
– Сейчас составлю приказ. Кому поручить?
– Офицеров для этого у нас нет. Назначьте штабсфельдфебеля Экштайна. У его взвода связи все равно на ближайшее время работы нет. Он заслужил немного зимней спячки. А вместе с ним пошлите гауптфельдфебеля Зюса: кому-нибудь надо же вести там всю писанину. Ну и несколько конюхов. Но помните, что здесь, на передовой, нам нужен каждый человек.
Бергер уходит. Едва закрылась за ним дверь, врывается Пауль Фидлер. Лицо раскраснелось, на лбу капли пота, водянистые глаза блестят.
– Слышал? Прибывают новые саперные батальоны! – выпаливает он.
Его слова звучат, как фанфары в цирке, в голосе – триумф и вера.
– Что за батальоны?
Я и в самом деле понятия не имею.
– Прибыли вчера. Отовсюду шлют сюда самые сильные батальоны. В Крыму, на Дону, на севере их грузят на машины или в самолеты и прямым ходом к нам, в Сталинград. Они уже здесь, теперь дело пойдет* Только что услышал от пехоты.
– Просто не верится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
В подвале навстречу мне бросается Бергер:
– Господин капитан, Фетцер только что доложил: русские атакуют!
– Знаю. Рота хорватов уже в пути.
– Еще донесение справа: Шпренгер не продвинулся ни на шаг. Думаю, сегодня неудача.
– Тоже мне ясновидец! Если бы вы знали, какие сегодня потери!
Поворачиваюсь и приказываю:
– Майор Брайвиков! Одной роте немедленно занять оборону у цеха № 4! Немедленно!
Жужжит телефон.
– Да?
– У аппарата фельдфебель Фетцер. Русские атакуют. Больше держаться не могу.
– Хорваты прибыли?
– Так точно. Но толку нет. Одни лезут прямо под огонь и гибнут, а остальные, наоборот, кланяются пулям. Офицеры не могут поднять своих людей.
– Решайте сами на месте! Если держаться не можете, отходите. Рота хорватов будет ждать вас у цеха № 4.
– Яволь, держаться действительно невозможно. Отхожу.
Справа от меня стоит сапер, весь в глине и грязи, по лицу течет пот:
– Донесение от фельфебеля Шварца. Обер-фельдфебель Лимбах тяжело ранен в голову осколком снаряда. Половина штурмовой группы перебита. Оставшиеся залегли, не могут сделать ни шага ни вперед, ни назад. Сопротивление слишком сильное. Фельдфебель Шварц просит подкрепления и дальнейшего приказа.
Даю связному письменный приказ: лежать до наступления темноты, потом отойти назад на оборонительную позицию!
Итак, конец! Все оказалось бесполезным. Не понимаю, откуда у русских еще берутся силы. Просто непостижимо. Бессильная ярость овладевает мной. Первый раз за всю войну стою я перед задачей, которую просто невозможно разрешить. Если атаковать цех №4 мелкими штурмовыми группами, не хватает сил преодолеть все заграждения, прорваться в глубину и окончательно смять всю умно построенную оборону. Если же атаковать более крупными силами, они не могут развернуться на узком пространстве цеха и представляют собой просто более удобную цель, их уничтожают по частям.
Итак, цех № 4 прямой атакой не взять! Во всяком случае не с нашими силами. Осознание этого факта потрясает меня. Ведь такого мне еще не приходилось переживать за все кампании. Мы прорывали стабильные фронты, укрепленные линии обороны, преодолевали оборудованные в инженерном отношении водные преграды – реки и каналы, брали хорошо оснащенные доты и очаги сопротивления, захватывали города и деревни. Нам всегда хватало боеприпасов, нефти, бензина, взрывчатки, дымовых шашек, стали, чугуна, цветных металлов и резины. А тут, перед самой Волгой, какой-то завод, который мы не в силах взять! Для меня это отрезвляющий удар: я увидел, насколько мы слабы.
Прошу соединить меня с генералом.
Тем временем получаю донесение от врача. Через его руки прошло 110 раненых. В том числе 60 только из 'моего батальона и группы Шпренгера – это 50 процентов всех участвовавших в атаке. У многих такие ранения, что до дивизионного медпункта их не довезти. У хорватов убито 30 человек, 50 лежат на перевязочном пункте и ждут эвакуации. Сам врач находится на старом месте.
Быстро прикидываю в уме. Батальон начал наступление, имея 90 человек. Примерно половина ранена, 15-20 человек убито. Это значит: батальона больше нет! Пополнения мне не дадут.
Вызывают к телефону.
– Говорит командир «Волга».
– Фон Шверин. Ну так что? Вы действительно говорите с Волги?
Докладываю генералу, как проходило наступление. Говорю о невозможности взять цех лобовой атакой, доношу о потерях.
Генерал гневается. Резким тоном заявляет:
– Меня это не касается! Цех должен быть взят сегодня! Ясно?
– Господин генерал, это невозможно!
– Невозможного на свете нет! Вы солдат и должны знать это. Соберите остатки вашей группы и готовьте новую атаку. Начало через полчаса.
– Господин генерал, убедитесь сами: я не в состоянии атаковать!
– Что, позволяете себе спорить?
– Господин генерал, повторяю: атаковать не могу! Разрешите, господин генерал, с наступлением темноты прибыть к вам и доложить лично, а также внести новые предложения.
Тут старик выходит из себя. Резким тоном он читает мне по телефону лекцию о военном искусстве, тактическом чутье и хорошем тоне. Разъяряется все сильнее. Кладу трубку на стол, так как не имею желания слушать этот взрыв гнева. Потом отсоединяю контакт: пусть думает, что связь прервана.
Поворачиваюсь к двери. Эмиг вводит русского пленного. Настоящий богатырь. Высокого роста, сильный, он стоит передо мной: взгляд открытый, лицо решительное. Так вот, значит, каков он, наш противник!
– Иди садись! – указываю ему на табурет.
– Не понимаю, – отвечает он, пожимая плечами. Зову переводчика. В ходе допроса у меня словно пелена с глаз спадает. Оказывается, именно в тот самый момент, когда мы предприняли атаку, русские хотели начать свое наступление. Несколько рот уже находились на исходных рубежах. Ночью они переправились через Волгу и подземными ходами сосредоточились в своих убежищах. Так, значит, у русских резервы есть! Ближайшей задачей были Белые дома на окраине города – ни больше ни меньше! Теперь мне стало ясно, что это за артиллерийский огонь был сегодня утром: русская артподготовка! Ничего сверхъестественного. Потери у русских тоже велики.
Я поражался тому, с какой уверенностью в победе говорил русский. Никаких «последних судорог обороны», разумеется, и в помине нет, хоть «Фелькишер беобахтер»{17} и пишет об этом ежедневно. Да, тут что-то не так! Пленного отвели в соседнее помещение, и он стал греться у все еще горящего костра.
А я начал обсуждать с Бергером наше положение здесь, в Сталинграде. Потом мы незаметно перешли к положению германской армии на всем Восточном фронте и таким образом неожиданно вторглись в сферу политики. Слава богу, Брайвиков спит: что бы подумал о нас наш союзник! Время идет. Возвращается Фетцер. За ним другие командиры подразделений. Итог уничтожающий. Больше половины солдат убиты или тяжело ранены. Убитых удалось вынести только частично, так как противник продолжал преследование. Теперь цех снова полностью в руках русских. Положение как накануне. Группа Шварца все еще лежит и сможет отойти только с наступлением темноты.
Ничего страшного сегодня больше произойти не может, так как 2-я рота хорватов заняла в подкрепление оборону перед цехом № 4. Отдаю приказы об отходе и сборе, а потом вместе с Эмигом вылезаю из подвала. Бросаем последний взгляд на промышленный гигант и через развалины, через кучи камня пробираемся назад. Уже стемнело. Мы не произносим ни слова.
С облегчением садимся в машину. Водитель испытующе смотрит на меня сбоку, но не спрашивает ни о чем. По моему лицу и так видно.
– В штаб дивизии!
Машина трогается. Каждый думает о своем. Такой день легко не забывается. Упрекаю себя за то, что наступал, хотя был против этой операции. Что из того, что и русские понесли потери? Каждую ночь изза Волги подходят свежие силы, несмотря на нашу артиллерию, несмотря на нашу авиацию. Русские воюют на своей собственной земле, а мы – за несколько тысяч километров от Германии. Русские понесли потери, но удержали свой цех. Это победа, это укрепляет моральный дух их солдат. А что будут думать мои солдаты, пережив парочку таких неудач? Зима уже на носу. Что станется с нами, если мы не продвинемся вперед? И почему, собственно, мы не можем продвинуться?
Голова разламывается от мыслей. На сегодня хватит.
Разгуляевка. Киваю часовому,, взявшему «на караул», и прошу доложить обо мне командиру дивизии. Вхожу. Он, в узких брюках и тщательно отглаженном мундире, сидит за столом, волосы аккуратно зачесаны на пробор. Прямо ангелочек невинный, только что спустившийся с небес. Не хватает только на стене изречения Аристофана: «Лучший долг – долг другого».
Докладываю, детально обрисовываю ход боя. Говорю о наступательных намерениях противника, о его силах, о моих потерях. Ничего не прибавляю и не опускаю.
Генерал слушает сначала сидя, потом начинает ходить взад-вперед. Не перебивает. Я заканчиваю. Минутное молчание. Наконец он останавливается передо мной:
– Ну так скажите, как же нам взять этот проклятый цех? Есть у вас разумное предложение?
– Яволь, господин генерал! После всего мною сказанного ясно, что взять цех фронтальной атакой невозможно. Единственный способ – прорваться к Волге справа и слева и перерезать коммуникации. Операцию следует провести ночью, иначе попадем под убийственный фланговый огонь. Потери все равно будут велики, так как придется оборудовать новые позиции у Волги в каменистой почве, ее надо взрывать, и солдаты при всем желании не смогут за ночь зарыться в землю. Для этого понадобится две ночи. Господин генерал, этот путь я считаю единственно возможным. Завтра сил может уже не хватить и на это.
– Гм! – Он размышляет, набрасывает схему, что-то записывает. – Прежде всего выражаю, мой дорогой, вам и вашему батальону свою признательность. Хоть вы и не достигли поставленной цели, но можете отнести на свой чет, что сорвали далеко идущие наступательные планы противника. Что касается вашего предложения, то хочу еще подумать над ним. Кроме того, должен поговорить с моим 1а. Вероятно, буду докладывать об этом плане командиру корпуса. Пусть даст нам резервы. А в остальном, – генерал делает небольшую паузу; – вы должны наконец понять требование времени! По моему мнению, мы накануне окончательной победы! Сталинград определит исход всей войны. А потому приносимые нами жертвы не напрасны. Здесь, на Востоке, куется новый рейх. Здесь жизненное пространство, которое нам необходимо, чтобы свободно дышать. Тогда наш народ всегда будет иметь работу и хлеб. Вот о чем думайте, прежде чем идти ко мне со своими жалобами и пожеланиями! А кроме того, мы освобождаем русский народ от красного террора. Мы несем ему блага нашей культуры. В короткий срок на месте изб вырастут новые населенные пункты, страну прорежут автострады, у каждого крестьянина будет своя безопасная бритва, а по утрам он будет ходить в свой ватерклозет. Вот когда он возликует! Даже тот, кто сегодня стреляет в нас. Понимаете ли, эти люди ослеплены, руководство их обманывает. Нам выпало свершить здесь всемирно-историческую миссию. Я вижу, вы что-то хотите сказать. Но мне сейчас некогда. Да и вы сегодня устали. Езжайте домой и выспитесь. Предстоящие дни будут еще тяжелее. Мы должны быть бодрыми, чтобы оказаться на высоте. Еще раз моя признательность вашему храброму батальону' Он протягивает мне руку:
– До свиданья!
– Счастливо оставаться, господин генерал! Пока машина мчится в направлении «Цветочного горшка», я пережевываю подброшенные мне генералом мысли. Слова насчет культуры мне непонятны. Разве генерал никогда не слышал о замечательном русском театре, о русских артистах? Разве не видел он на пути к Сталинграду в каждом крупном селе хорошо оборудованную, недавно выстроенную школу с самыми современными наглядными пособиями? Даже в самых бедных избах мы находили книги. Значительная часть молодежи говорит по-немецки. А сами мы знаем о России очень мало.
Да и высокие слова насчет будущности рейха о смысла принесенных жертв уже не вызывают во мне такого отклика, как раньше. Я вижу, куда они завели нас. И на родине у многих уже появилось недоверие к руководству. Дни, когда мы терпим поражение, заставляют нас все сильнее задумываться. Меня во всяком случае. Может, кто другой на моем месте уже не выдержал бы всего этого. Но мне от этого не легче. С той ночи, как взлетел на воздух взвод Рата, я уже не смотрю на потери так беспечно. Многие ли офицеры чувствуют то же? Чем это кончится, Сталинград и вся война?
Саперам тоже не пробиться
Мой новый блиндаж уже готов. Он расположен в узкой лощине, отграничивающей «Цветочный горшок» с севера. Над головой железнодорожные шпалы, хворост и метровый слой земли. Дощатая перегородка делит блиндаж на две части. Двойная дверь ведет в помещение для адъютанта, где размещаются, кроме того, двое солдат. В углу стол с папками, еще не подшитыми приказами и телефоном. В печке, одна сторона которой обогревает соседнее помещение, с утра до вечера трещит огонь. Через узкую дверь можно попасть в мою каморку. Квадратная, с накрепко вделанным посредине столом, она вполне пригодна для жилья. К стене прибит топчан. Потолок выложен желтым авиасигнальным полотнищем, стены из неструганых досок завешаны серыми защитными накидками. Через небольшое оконце вверху днем сюда проникают косые лучи солнца. Длинными вечерами и ночами ток дает аккумуляторная батарея, прикрытая пестрым абажуром лампа висит над столом. Так же оборудован и соседний блиндаж, в котором размещается штаб.
Роты тоже расположены в надежных убежищах, Они уже давно поняли, что здесь зимовать, и энергично взялись за дело, заранее приберегая все, что может им пригодиться для постройки блиндажей. Особенно когда вели строительные работы в Разгуляевке.
Окрашенный в защитный цвет радиоприемник доносит музыку, сообщает последние новости с фронта и из Германии. В Африке дела плохи. 23 октября 8-я английская армия перешла в наступление под Эль-Аламейном. Фельдмаршалу Роммелю пришлось отступить. Тобрук уже в британских руках. Сообщения следуют одно за другим. Высадка американцев и англичан в Северо-Западной Африке.
Захвачены порты Касабланка, Оран, Алжир. Противник полностью овладел Марокко и Алжиром.
От этих официальных сообщений настроение наше не становится лучше. Угрюмо, озлобленно, озабоченно занимаемся своими делами, говорим только о самом необходимом и неотложном, да и то с большим усилием сохраняя спокойствие. Недовольны сами собой и всем происходящим в последние дни. Теперь у меня, как ни верти, всего-навсего одна рота. Мы называем ее боевой, а командует ею Фидлер. По приказу сверху расформировали все канцелярии и обозы и укомплектовали эту роту до полного состава, но боеспособной ее все равно не назовешь. Посмотрим, что из этого всего выйдет. Фельдфебелей и унтерофицеров пока еще хватает, так что, может, что-нибудь и получится. Оставшаяся часть транспортного взвода, как и прежде, находится в Питомнике, там же, в развалившихся домах и блиндажах, располагается ремонтно-восстановительная служба и финансово«хозяйственная часть. Сам разрываюсь на части, чтобы слабыми силами и ничтожными средствами удовлетворить все требования дивизии и полков. Днем хожу от Понтия к Пилату: то выклянчиваю двадцать мин, то выпрашиваю четырех саперов для усиления штурмовой группы; где только могу, спускаю на тормозах приказы свыше. Вечером отдаю соответствующие приказания Фидлеру и транспортному взводу, консультирую командиров полков по саперным делам и готовлю предложения для штаба дивизии. А если остается время, после полуночи проверяю получившие задание взвода и группы.
На переднем крае можно передвигаться только ночью, а потому у меня выработался своеобразный распорядок дня: в 10 утра – подъем, в 11 – завтрак, в 15 – обед, в 21 – ужин, в 4 часа ночи – отход ко сну. Нелепая жизнь, когда ночь превращается в день.
Передо мной приказ, только что полученный из штаба дивизии: отправить всех лошадей для подкормки в район западнее Калача. Вызываю Бергера.
– Вот, читайте! Что вы на это скажете? Пошлем лошадей в тыл?
– Я бы сделал это, господин капитан. Зимой они все равно балласт. Кормом обеспечить трудно.
– Согласен. На этой плеши им жрать нечего. – Но несколько верховых лошадей я бы все же оставил, господин капитан!
– Зачем? Уж не думаете ли, что я собираюсь заняться верховой ездой или отправиться на охоту? Видели ли вы здесь, в Сталинграде, хоть раз когонибудь верхом? Нет, мой дорогой, пусть лошади топают в тыл. А парочку неучтенных оставьте для доставки мин и продовольствия. Всех остальных в тыл.
– Яволь, господин капитан! А когда отправить?
– Послезавтра.
– Сейчас составлю приказ. Кому поручить?
– Офицеров для этого у нас нет. Назначьте штабсфельдфебеля Экштайна. У его взвода связи все равно на ближайшее время работы нет. Он заслужил немного зимней спячки. А вместе с ним пошлите гауптфельдфебеля Зюса: кому-нибудь надо же вести там всю писанину. Ну и несколько конюхов. Но помните, что здесь, на передовой, нам нужен каждый человек.
Бергер уходит. Едва закрылась за ним дверь, врывается Пауль Фидлер. Лицо раскраснелось, на лбу капли пота, водянистые глаза блестят.
– Слышал? Прибывают новые саперные батальоны! – выпаливает он.
Его слова звучат, как фанфары в цирке, в голосе – триумф и вера.
– Что за батальоны?
Я и в самом деле понятия не имею.
– Прибыли вчера. Отовсюду шлют сюда самые сильные батальоны. В Крыму, на Дону, на севере их грузят на машины или в самолеты и прямым ходом к нам, в Сталинград. Они уже здесь, теперь дело пойдет* Только что услышал от пехоты.
– Просто не верится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41