Надо себя обеспечить. Вчера каждому отлетающему выдали по десять банок мясных консервов и по буханке хлеба, наконец-то снова набили себе пузо. А остатки? Конечно, с собой. А что же с ними еще делать? Войскам оставить? Или раненым отдать? Какой смысл, на всех так и так не хватит, только многие себя обиженными почувствуют. Нет, со штабом дивизии все в порядке, он о своих людях заботится!
Да, это верно. Каждый думает только о себе, рука руку моет. Интендантский чиновник заботится о хорошем питании господина генерала, не забыл захватить для него даже сигары, за это его и самого берут. Начальник отдела «чего прикажете» все делает сам, по возможности не обременяя господина генерала всякими мелочами, за это его и берут. Генерал приказывает выдать особый паек шоколада для «мозгового треста» своего штаба, зато у него самого будет меньше работы и больше времени, чтобы решить наконец вопрос: может ли человек стать офицером, если его отец крестьянин?
Облака собираются в кучку: небо тоже как-никак понимает, что господину генералу надо лететь из котла, Нужно укрыть вылетевшие самолеты от взглядов русских. Драгоценный груз в полной целости и сохранности выгрузят где-нибудь позади, где опасность не так велика. А впереди всех гордо будет шагать полководец, который выбрался из самого тяжелого угла Сталинграда – завода «Красный Октябрь».
На широком летном поле видны засыпанные свежим снегом блиндажи; они напоминают кротовые норы или же противотанковые препятствия, после того как по ним прокатилась волна танков. На верхних ступеньках круто ведущих вниз лестниц стоит в облике полузакоченевших солдат само нетерпение, вглядываясь в угрюмое зимнее небо, с которого через невыносимо долгие промежутки приходит помощь. Вопль о помощи беззвучно срывается с их плотно сжатых, побелевших губ. Они выглядят как братья, которых воспитал один суровый отец – война, и каждому из них досталась здоровенная порция битья. Они похожи друг на друга до неразличимости. Индивидуальность стерта. Страдания и лишения наложили свой отпечаток на их заросшие щетиной лица, проложили глубокие морщины на их пожелтевшей коже, заострили выпирающие скулы. Закутанные в одеяла и платки, с почерневшими бинтами, они одна-единая семья, трепетно ждущая спасения. Как одна снежинка гонима ветром к другой, так и я встречаю взгляд одного из них, выходящего из своего подземного убежища. Да это же доктор Хюнерман, мой старый приятель Карл Хюнерман! Он тоже узнал меня и теперь короткими шажками приближается к моей машине. Трясем друг другу закоченевшие руки.
– Не делай такого удивленного лица. Я не из тех, кто разнюхивает насчет самолетов! – восклицает он.
– А что же ты делаешь тут, на аэродроме? – спрашиваю я.
– Только что прилетел и жду приказа о дальнейшем назначении. На рождество был дома, в Кобленце. Там никто ничего не знал о распаде армии. На обратном пути в Берлине посетил своего брата-генерала, я тебе о нем когда-то рассказывал. Он внес полную ясность. Мы здесь списанные. И нам больше никто помочь не может.
– Зачем же ты прилетел сюда? Ведь мы же кандидаты в смертники!
– Думаешь, добровольно? Ошибаешься! Я этого вовсе не добивался, можешь поверить. Но вчера пришел приказ: не хватает врачей. Должен немедленно отправляться в Питомник.
– А куда тебя, ты думаешь, назначат?
– Один бог ведает. Пока жду здесь. Кто бы мог подумать, что мы так глупо погибнем? Как бы то ни было, я решил: последнюю пулю – в лоб, но русским в руки не дамся.
В это время приземляется новый самолет, и вот уже нет никакой заградительной цепи. Как и тогда, в декабре, из всех нор выскакивает народ, начинается гонка, приз в которой – собственная жизнь. Возникает драка у входа в самолет, только теперь масштаб стал побольше. Теперь к самолету со всех сторон устремляется несколько сот человек. Им не до багажа. Жизнь, и больше ничего – вот что хотят они спасти. А на все остальное наплевать! За самолеты идет настоящий бой, происходит настоящая схватка. Взлетают и опускаются поблескивающие клинки штыков и ножи, падают раненые с проклятиями на покрытых коркой губах. Летчик, имеющий строгий приказ брать на борт самолета только тех солдат, у которых есть свидетельство, подписанное начальником медицинской службы армии, не в силах противостоять натиску не поддающейся учету огромной массы. Он забирается в свою кабину, а пахнущая гноем и потом куча тел протискивается через узкую дверь внутрь, внутрь, внутрь… Кто внутри – тот жив, кто остался снаружи – погиб.
В самолете молодой командир корабля просто вне себя. Он не может стартовать: машина перегружена, переполнена. Но каждый рад, что наконец внутри, никто не хочет вылезать. Не помогают ни просьбы, ни угрозы. Лишних приходится вышвыривать силой. Но как ни слабы эти полускелеты, силы у них возрастают, руки судорожно цепляются за что попало. Им отдавливают каблуками пальцы, пока те, окровавленные, не размыкаются, но они снова цепляются, и все повторяется сначала. В конце концов сброшенный падает на двойной ряд уже валяющихся у самолета и стукается головой о промерзшую землю. Схватка длится несколько минут. Никто больше не спрашивает никаких свидетельств: это уже не имеет никакого смысла, лишь бы число улетающих не помешало взлету. Но дверь в самолет все еще открыта, и тут же шесть-восемь рук цепляются за нее, чтобы проложить себе путь к спасению. Они пытаются подтянуться вверх, но им не удается: руки слишком слабы, ноги волочатся по полю. Но они все не отпускают, даже когда их бьют по суставам, в отчаянии судорожно цепляются за фюзеляж. Звучат выстрелы, и руки наконец опадают. Те, кто только что хотели улететь, теперь валяются в снегу, обессиленные, полумертвые, и к ним спешат санитары из больших палаток. Самолет уже стартует, поднимается в воздух и берет курс на юго-восток. В этот момент с него что-то падает – солдат, пытавшийся улететь. Слышится тяжелый звук удара – это падение в безнадежность, в котел, в смерть.
Потом я еду в свой обоз. Люди уже в курсе дела. Один офицер начальника обоза еще вчера вечером привез известие о расформировании дивизии. Даю указания о свертывании дел. Основная масса снаряжения передается армейскому складу инженерного имущества. Грузовики, кроме трех, следует на месте передать 305-й дивизии. После этого саперам сесть на оставшиеся автомашины и отправиться к «Цветочному горшку», где они получат от меня последний приказ.
* * *
Сегодня 8 января. Это день не такой, как все другие. Он требует от командования важного решения, самого важного, какое оно только может принять в данный момент. Каково будет это решение – никто из нас не знает. Нам известно только одно: решающее слово может быть сказано только в течение двадцати четырех часов. Это знает каждый, кто принадлежит к 6-й армии. О том позаботились сотни тысяч русских листовок. Их целый день сбрасывают над нами медленно кружащие советские самолеты. На нас изливается ливень тоненьких листовок. Целыми пачками и врассыпную, подхваченные ветром, падают они на землю: красные, зеленые, голубые, желтые и белые – всех цветов. Они падают на снежные сугробы, на дороги, на деревни и позиции. Каждый видит листовку, каждый читает ее, каждый сберегает ее и каждый высказывает свое мнение. Ультиматум. Капитуляция. Плен. Питание. Возвращение на родину после войны. Все это проносится в мозгу, сменяя друг друга, воспламеняет умы, вызывает острые споры.
У меня в блиндаже на столе тоже лежит такая матово-белая листовка. Правда, Бергер, как приказано, перечеркнул ее красным карандашом и написал поперек: «Вражеская пропаганда», дважды подчеркнув эти слова. Но это не такая листовка, как все те, которые сбрасывали нам до сих пор. От нее зависит многое, можно сказать, все! В ней ясно и четко говорится:
«Командующему окруженной под Сталинградом
6-й германской армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю
6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение Ваших войск путем наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались. Спешившие вам на помощь германские войска разбиты Красной Армией и остатки этих войск отступают на Ростов. Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах от русской авиации. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной.
Положение Ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается, сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а Ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых антисанитарных условиях.
Вы как Командующий и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у Вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для Вас безвыходной обстановки во избежание напрасного кровопролития предлагаем Вам принять следующие условия капитуляции.
1) Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.
2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.
Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну. куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному состава сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конный – станция Котлубань.
Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе «Б» 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.
Представитель Ставки Верховного
Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов
Командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский»
Так-то. Факты изложены трезво, без всякого преувеличения. Что мы в железном кольце – знает каждый из нас. Что нас после краха наступления армии Гота больше не могут вызволить из окружения – тоже ясно. Новая попытка спасти нас могла бы быть предпринята только после основательной подготовки, а так долго нам не выдержать. Ежедневно доставляемый по воздуху голодный паек слишком мизерный. Транспортные части люфтваффе при самой доброй воле не могут доставлять больше этого. Сотни самолетов уже сбиты и валяются на земле. Резервы наши далеко не неисчерпаемы. Нет, наивно было бы верить, что мы сможем остаться здесь и ждать, пока, скажем, весной будет предпринята новая операция с целью выручить нас.
Но уже нереальна и другая возможность: концентрированными силами прорвать окружение и двинуться на запад. Время упущено. Теперь слишком поздно. Вся армия страдает от удушья, блуждает в лабиринте, скорчилась без сил в снегу. Как ни крути, а приходишь к одному выводу: дни немецких войск, сжатых на узком пространстве, сочтены, умирающая армия не способна сковать сколько-нибудь значительные силы противника, а другой задачи у нас нет. Следовательно, продолжать кровопролитие бессмысленно. Капитуляция – требование разума, требование товарищества, требование посчитаться с судьбой бесчисленного количества раненых солдат, которые по большей части лежат в подвалах без всякого медицинского ухода. Такая капитуляция не наносит ущерба достоинству германского солдата. Подразделения в полном составе походным маршем отправятся в почетный плен. Мы сделали все, что было в наших силах. Ни один человек, ни один солдат в мире не упрекнет нас за эту капитуляцию. Даже Блюхер{35} и тот капитулировал при Раткау, потому что у него больше не было ни пороха, ни хлеба, но ни одному историю до сих пор не приходило в голову упрекать его за это в несолдатском поведении. История повидала за века немало. Победы и поражения в бесчисленном множестве сменяли друг друга, но славные имена, которыми гордятся, были у каждого народа.
Преследующая вполне определенную цель пропаганда «русские в плен не берут» потеряла для нас свою силу. Обращения по радио попавших в плен немецких солдат, их высказывания, помещенные на листовках вместе с их фотографиями, опровергают это утверждение. Значит, нет больше причин продолжать борьб) любой ценой, чтобы сохранить себе жизнь. Напротив, она гарантируется нам условиями капитуляции.
И только один голос поднимается против. Это голос самого Гитлера. Его приказ гласит: стоять и биться до последнего патрона! У Паулюса и сейчас столь же мало свободы действий, как и тогда, когда он просил разрешения прорываться, – в этом я твердо убежден. Первый раз командующий армией подчинился. Но тогда был на подходе Гот. А как командующий поступит сегодня? Ведь сегодня положение совсем иное. Сегодня Паулюс должен решить: либо без всякой перспективы на успех продолжать биться до последнего и пожертвовать остатками своей армии, либо капитулировать и тем спасти то, что еще вообще можно спасти. Огромность ответственности должна облегчить ему решение вопроса во имя жизни своих солдат вопреки приказу Гитлера и присяге.
Да, конечно, долг и главная добродетель хорошего солдата – повиноваться всегда и всюду, даже если он и не понимает смысла полученного приказа. Но здесь, у нас, своим властным языком говорят сами факты. Только за последние шесть недель погибло круглым числом 100 тысяч человек. Тот, кто в таких условиях намерен ценой гибели остальных 200 тысяч человек сохранить свое слепое и тупое повиновение, не солдат и не человек – он хорошо действующая машина, не больше! Долг перед собственным народом, который спросит отчет за гибель своих сынов, выше, чем долг формального послушания. Знает это и Паулюс. И он будет действовать именно так. Но только если будет решать сам, а не станет прислушиваться к тому, что ему внушают.
Таково во всяком случае наше мнение. Ведь мы не знаем, что генерал Хубе только что вернулся из ставки фюрера и привез строжайший приказ – держаться до тех пор, пока в конце февраля к армии не пробьется танковый корпус войск СС; для этой операции предназначены и уже готовятся «лейб-штандарт»{36} фюрера «Адольф Гитлер» и дивизия «Рейх».
Как на арене Колизее древнего Рима побежденный гладиатор обращал свой взор с мольбой о пощаде к ложе императора, так и 6-я армия замерла в ожидании решения своего командующего.
* * *
На другой день приходит приказ: «Парламентеров встречать огнем! " Жребий брошен.
* * *
Лишь только забрезжил рассвет 10 января и над необозримой снежной равниной еще не рассеялся густой утренний туман, на нас обрушился артиллерийский огонь такой силы, какого нам даже здесь не приходилось переживать никогда. Залп за залпом, разрыв за разрывом, а там, где ударяет снаряд, вихрем несутся в зимней дымке куски дерева, осколки, ледяные глыбы, части оружия, клочья одежды. Между разрывами доли секунды. Ухо не в состоянии различить отдельные орудийные выстрелы. Залпы сливаются воедино, по позициям перекатывается жуткий, как светопреставление, огненный вал, вокруг один сплошной грохот и вой. Все сотрясается и дрожит так, что никто не в состоянии удержаться на ногах и даже в самых глубоких блиндажах на столах танцуют стаканы.
Бесконечно тянутся минуты ожидания, проходит полчаса – огонь не ослабевает, поток смертоносного металла не утихает. Наоборот, кажется, вступают в действие все новые и новые батареи – на севере и юге, на востоке и западе. Со всех сторон в котел рвутся смерть и разрушение, и нет нигде ни одного укромного уголка, нет защиты, нет даже временной безопасности, потому что нет больше ни одной не простреливаемой противником точки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Да, это верно. Каждый думает только о себе, рука руку моет. Интендантский чиновник заботится о хорошем питании господина генерала, не забыл захватить для него даже сигары, за это его и самого берут. Начальник отдела «чего прикажете» все делает сам, по возможности не обременяя господина генерала всякими мелочами, за это его и берут. Генерал приказывает выдать особый паек шоколада для «мозгового треста» своего штаба, зато у него самого будет меньше работы и больше времени, чтобы решить наконец вопрос: может ли человек стать офицером, если его отец крестьянин?
Облака собираются в кучку: небо тоже как-никак понимает, что господину генералу надо лететь из котла, Нужно укрыть вылетевшие самолеты от взглядов русских. Драгоценный груз в полной целости и сохранности выгрузят где-нибудь позади, где опасность не так велика. А впереди всех гордо будет шагать полководец, который выбрался из самого тяжелого угла Сталинграда – завода «Красный Октябрь».
На широком летном поле видны засыпанные свежим снегом блиндажи; они напоминают кротовые норы или же противотанковые препятствия, после того как по ним прокатилась волна танков. На верхних ступеньках круто ведущих вниз лестниц стоит в облике полузакоченевших солдат само нетерпение, вглядываясь в угрюмое зимнее небо, с которого через невыносимо долгие промежутки приходит помощь. Вопль о помощи беззвучно срывается с их плотно сжатых, побелевших губ. Они выглядят как братья, которых воспитал один суровый отец – война, и каждому из них досталась здоровенная порция битья. Они похожи друг на друга до неразличимости. Индивидуальность стерта. Страдания и лишения наложили свой отпечаток на их заросшие щетиной лица, проложили глубокие морщины на их пожелтевшей коже, заострили выпирающие скулы. Закутанные в одеяла и платки, с почерневшими бинтами, они одна-единая семья, трепетно ждущая спасения. Как одна снежинка гонима ветром к другой, так и я встречаю взгляд одного из них, выходящего из своего подземного убежища. Да это же доктор Хюнерман, мой старый приятель Карл Хюнерман! Он тоже узнал меня и теперь короткими шажками приближается к моей машине. Трясем друг другу закоченевшие руки.
– Не делай такого удивленного лица. Я не из тех, кто разнюхивает насчет самолетов! – восклицает он.
– А что же ты делаешь тут, на аэродроме? – спрашиваю я.
– Только что прилетел и жду приказа о дальнейшем назначении. На рождество был дома, в Кобленце. Там никто ничего не знал о распаде армии. На обратном пути в Берлине посетил своего брата-генерала, я тебе о нем когда-то рассказывал. Он внес полную ясность. Мы здесь списанные. И нам больше никто помочь не может.
– Зачем же ты прилетел сюда? Ведь мы же кандидаты в смертники!
– Думаешь, добровольно? Ошибаешься! Я этого вовсе не добивался, можешь поверить. Но вчера пришел приказ: не хватает врачей. Должен немедленно отправляться в Питомник.
– А куда тебя, ты думаешь, назначат?
– Один бог ведает. Пока жду здесь. Кто бы мог подумать, что мы так глупо погибнем? Как бы то ни было, я решил: последнюю пулю – в лоб, но русским в руки не дамся.
В это время приземляется новый самолет, и вот уже нет никакой заградительной цепи. Как и тогда, в декабре, из всех нор выскакивает народ, начинается гонка, приз в которой – собственная жизнь. Возникает драка у входа в самолет, только теперь масштаб стал побольше. Теперь к самолету со всех сторон устремляется несколько сот человек. Им не до багажа. Жизнь, и больше ничего – вот что хотят они спасти. А на все остальное наплевать! За самолеты идет настоящий бой, происходит настоящая схватка. Взлетают и опускаются поблескивающие клинки штыков и ножи, падают раненые с проклятиями на покрытых коркой губах. Летчик, имеющий строгий приказ брать на борт самолета только тех солдат, у которых есть свидетельство, подписанное начальником медицинской службы армии, не в силах противостоять натиску не поддающейся учету огромной массы. Он забирается в свою кабину, а пахнущая гноем и потом куча тел протискивается через узкую дверь внутрь, внутрь, внутрь… Кто внутри – тот жив, кто остался снаружи – погиб.
В самолете молодой командир корабля просто вне себя. Он не может стартовать: машина перегружена, переполнена. Но каждый рад, что наконец внутри, никто не хочет вылезать. Не помогают ни просьбы, ни угрозы. Лишних приходится вышвыривать силой. Но как ни слабы эти полускелеты, силы у них возрастают, руки судорожно цепляются за что попало. Им отдавливают каблуками пальцы, пока те, окровавленные, не размыкаются, но они снова цепляются, и все повторяется сначала. В конце концов сброшенный падает на двойной ряд уже валяющихся у самолета и стукается головой о промерзшую землю. Схватка длится несколько минут. Никто больше не спрашивает никаких свидетельств: это уже не имеет никакого смысла, лишь бы число улетающих не помешало взлету. Но дверь в самолет все еще открыта, и тут же шесть-восемь рук цепляются за нее, чтобы проложить себе путь к спасению. Они пытаются подтянуться вверх, но им не удается: руки слишком слабы, ноги волочатся по полю. Но они все не отпускают, даже когда их бьют по суставам, в отчаянии судорожно цепляются за фюзеляж. Звучат выстрелы, и руки наконец опадают. Те, кто только что хотели улететь, теперь валяются в снегу, обессиленные, полумертвые, и к ним спешат санитары из больших палаток. Самолет уже стартует, поднимается в воздух и берет курс на юго-восток. В этот момент с него что-то падает – солдат, пытавшийся улететь. Слышится тяжелый звук удара – это падение в безнадежность, в котел, в смерть.
Потом я еду в свой обоз. Люди уже в курсе дела. Один офицер начальника обоза еще вчера вечером привез известие о расформировании дивизии. Даю указания о свертывании дел. Основная масса снаряжения передается армейскому складу инженерного имущества. Грузовики, кроме трех, следует на месте передать 305-й дивизии. После этого саперам сесть на оставшиеся автомашины и отправиться к «Цветочному горшку», где они получат от меня последний приказ.
* * *
Сегодня 8 января. Это день не такой, как все другие. Он требует от командования важного решения, самого важного, какое оно только может принять в данный момент. Каково будет это решение – никто из нас не знает. Нам известно только одно: решающее слово может быть сказано только в течение двадцати четырех часов. Это знает каждый, кто принадлежит к 6-й армии. О том позаботились сотни тысяч русских листовок. Их целый день сбрасывают над нами медленно кружащие советские самолеты. На нас изливается ливень тоненьких листовок. Целыми пачками и врассыпную, подхваченные ветром, падают они на землю: красные, зеленые, голубые, желтые и белые – всех цветов. Они падают на снежные сугробы, на дороги, на деревни и позиции. Каждый видит листовку, каждый читает ее, каждый сберегает ее и каждый высказывает свое мнение. Ультиматум. Капитуляция. Плен. Питание. Возвращение на родину после войны. Все это проносится в мозгу, сменяя друг друга, воспламеняет умы, вызывает острые споры.
У меня в блиндаже на столе тоже лежит такая матово-белая листовка. Правда, Бергер, как приказано, перечеркнул ее красным карандашом и написал поперек: «Вражеская пропаганда», дважды подчеркнув эти слова. Но это не такая листовка, как все те, которые сбрасывали нам до сих пор. От нее зависит многое, можно сказать, все! В ней ясно и четко говорится:
«Командующему окруженной под Сталинградом
6-й германской армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю
6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение Ваших войск путем наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались. Спешившие вам на помощь германские войска разбиты Красной Армией и остатки этих войск отступают на Ростов. Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах от русской авиации. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной.
Положение Ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается, сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а Ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых антисанитарных условиях.
Вы как Командующий и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у Вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для Вас безвыходной обстановки во избежание напрасного кровопролития предлагаем Вам принять следующие условия капитуляции.
1) Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.
2) Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.
Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или любую страну. куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному состава сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конный – станция Котлубань.
Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе «Б» 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.
Представитель Ставки Верховного
Главного Командования Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов
Командующий войсками Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский»
Так-то. Факты изложены трезво, без всякого преувеличения. Что мы в железном кольце – знает каждый из нас. Что нас после краха наступления армии Гота больше не могут вызволить из окружения – тоже ясно. Новая попытка спасти нас могла бы быть предпринята только после основательной подготовки, а так долго нам не выдержать. Ежедневно доставляемый по воздуху голодный паек слишком мизерный. Транспортные части люфтваффе при самой доброй воле не могут доставлять больше этого. Сотни самолетов уже сбиты и валяются на земле. Резервы наши далеко не неисчерпаемы. Нет, наивно было бы верить, что мы сможем остаться здесь и ждать, пока, скажем, весной будет предпринята новая операция с целью выручить нас.
Но уже нереальна и другая возможность: концентрированными силами прорвать окружение и двинуться на запад. Время упущено. Теперь слишком поздно. Вся армия страдает от удушья, блуждает в лабиринте, скорчилась без сил в снегу. Как ни крути, а приходишь к одному выводу: дни немецких войск, сжатых на узком пространстве, сочтены, умирающая армия не способна сковать сколько-нибудь значительные силы противника, а другой задачи у нас нет. Следовательно, продолжать кровопролитие бессмысленно. Капитуляция – требование разума, требование товарищества, требование посчитаться с судьбой бесчисленного количества раненых солдат, которые по большей части лежат в подвалах без всякого медицинского ухода. Такая капитуляция не наносит ущерба достоинству германского солдата. Подразделения в полном составе походным маршем отправятся в почетный плен. Мы сделали все, что было в наших силах. Ни один человек, ни один солдат в мире не упрекнет нас за эту капитуляцию. Даже Блюхер{35} и тот капитулировал при Раткау, потому что у него больше не было ни пороха, ни хлеба, но ни одному историю до сих пор не приходило в голову упрекать его за это в несолдатском поведении. История повидала за века немало. Победы и поражения в бесчисленном множестве сменяли друг друга, но славные имена, которыми гордятся, были у каждого народа.
Преследующая вполне определенную цель пропаганда «русские в плен не берут» потеряла для нас свою силу. Обращения по радио попавших в плен немецких солдат, их высказывания, помещенные на листовках вместе с их фотографиями, опровергают это утверждение. Значит, нет больше причин продолжать борьб) любой ценой, чтобы сохранить себе жизнь. Напротив, она гарантируется нам условиями капитуляции.
И только один голос поднимается против. Это голос самого Гитлера. Его приказ гласит: стоять и биться до последнего патрона! У Паулюса и сейчас столь же мало свободы действий, как и тогда, когда он просил разрешения прорываться, – в этом я твердо убежден. Первый раз командующий армией подчинился. Но тогда был на подходе Гот. А как командующий поступит сегодня? Ведь сегодня положение совсем иное. Сегодня Паулюс должен решить: либо без всякой перспективы на успех продолжать биться до последнего и пожертвовать остатками своей армии, либо капитулировать и тем спасти то, что еще вообще можно спасти. Огромность ответственности должна облегчить ему решение вопроса во имя жизни своих солдат вопреки приказу Гитлера и присяге.
Да, конечно, долг и главная добродетель хорошего солдата – повиноваться всегда и всюду, даже если он и не понимает смысла полученного приказа. Но здесь, у нас, своим властным языком говорят сами факты. Только за последние шесть недель погибло круглым числом 100 тысяч человек. Тот, кто в таких условиях намерен ценой гибели остальных 200 тысяч человек сохранить свое слепое и тупое повиновение, не солдат и не человек – он хорошо действующая машина, не больше! Долг перед собственным народом, который спросит отчет за гибель своих сынов, выше, чем долг формального послушания. Знает это и Паулюс. И он будет действовать именно так. Но только если будет решать сам, а не станет прислушиваться к тому, что ему внушают.
Таково во всяком случае наше мнение. Ведь мы не знаем, что генерал Хубе только что вернулся из ставки фюрера и привез строжайший приказ – держаться до тех пор, пока в конце февраля к армии не пробьется танковый корпус войск СС; для этой операции предназначены и уже готовятся «лейб-штандарт»{36} фюрера «Адольф Гитлер» и дивизия «Рейх».
Как на арене Колизее древнего Рима побежденный гладиатор обращал свой взор с мольбой о пощаде к ложе императора, так и 6-я армия замерла в ожидании решения своего командующего.
* * *
На другой день приходит приказ: «Парламентеров встречать огнем! " Жребий брошен.
* * *
Лишь только забрезжил рассвет 10 января и над необозримой снежной равниной еще не рассеялся густой утренний туман, на нас обрушился артиллерийский огонь такой силы, какого нам даже здесь не приходилось переживать никогда. Залп за залпом, разрыв за разрывом, а там, где ударяет снаряд, вихрем несутся в зимней дымке куски дерева, осколки, ледяные глыбы, части оружия, клочья одежды. Между разрывами доли секунды. Ухо не в состоянии различить отдельные орудийные выстрелы. Залпы сливаются воедино, по позициям перекатывается жуткий, как светопреставление, огненный вал, вокруг один сплошной грохот и вой. Все сотрясается и дрожит так, что никто не в состоянии удержаться на ногах и даже в самых глубоких блиндажах на столах танцуют стаканы.
Бесконечно тянутся минуты ожидания, проходит полчаса – огонь не ослабевает, поток смертоносного металла не утихает. Наоборот, кажется, вступают в действие все новые и новые батареи – на севере и юге, на востоке и западе. Со всех сторон в котел рвутся смерть и разрушение, и нет нигде ни одного укромного уголка, нет защиты, нет даже временной безопасности, потому что нет больше ни одной не простреливаемой противником точки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41