– Прошу прощения, сэр, но нас никто не сможет подслушать. Дэккум стоит у двери. Итак, одиннадцать лет назад, одной майской ночью…
– Запомни как следует дату! 12 мая 1570 года мой курьер доставил просьбу о помощи твоему отцу, Джорджу Обри. Джордж выехал из Эбботс-Гэп перед наступлением темноты и поскакал во всю прыть к моему дому в Сидлинг Сент-Николас. Я пораньше отослал слуг спать, открыл ворота и спустился к сломанному кресту, откуда шла вверх дорога к дому, и в предрассветной тьме услышал цоканье копыт его лошади.
Сэр Френсис склонился вперед и понизил голос. Он старался сделать свой рассказ как можно более романтичным, дабы возбудить воображение мальчика. Это потребовало немалых усилий, так как история должна была звучать правдиво.
– Мы привязали лошадь в большой конюшне, неподалеку от Сидлинг-Корта, и я незаметно провел твоего отца в дом. Там я попросил его о помощи. Папа Пий V Пий V – Папа Римский в 1566–1572 гг.

в феврале того года любезно отлучил ее величество от церкви. Булла освобождала всех католических подданных королевы от лояльности по отношению к ней. И более того, она превращала ее убийство в богоугодное деяние, которое обеспечивало деньги в этом мире и рай в будущем. Однако, убийство королевы не устраивало других монархов. Валуа и Филипп Испанский после этого думали бы только о том, чья очередь следующая. Булла не была опубликована. Но я, Робин, хотел, чтобы ее опубликовали.
– Вы, сэр?
– Да, я. Королева ходит без всякой охраны. Рядом с ее дворцом Уайтхолл проезжая дорога. В ее саду в Ричмонде Ричмонд – городок в Англии в составе Большого Лондона, в графстве Саррей

гуляет, кто захочет. Никогда не видел женщины, которая так мало заботилась бы о своей безопасности, как ее величество.
– Но если булла не была опубликована?..
– Тем не менее каждому предателю в королевстве стало известно об обещанном вознаграждении и месте среди святых. Но я хотел, чтобы об этом узнали и честные люди, а ее величество, несмотря на свою беспечность, была бы спасена. В темноте кинжал более опасен, чем при ярком свете. И я оказался прав. Ибо когда буллу опубликовали, вся Англия издала гневный вопль, который отозвался набатом во всех уголках Европы. В ту ночь я говорил с твоим отцом…
– А как он в этом участвовал? – спросил Робин.
– У меня имелась копия буллы. Джордж Обри был добрым протестантом, сельским джентльменом, никогда не бывавшим при дворе, и человеком большой силы духа. На рассвете 15 мая он прибыл в Лондон, в шесть утра булла была на дверях дворца лондонского епископа. Ее повесил туда католик, которого казнили, но если бы он этого не сделал, то твой отец прибил бы ее следующей ночью к кресту собора Святого Павла.
Уолсингем возвысил голос, его глаза сверкали, лицо дышало мрачной решимостью.
– И понес бы такое же наказание, – заметил Робин.
Министр не стал уклоняться от ответа.
– Вполне возможно, – сказал он. – Это выглядело как измена. Нам пришлось бы потрудиться, доказывая, что в действительности это было актом преданности. Джордж Обри сослужил королевству великую службу, которая не только не принесла ему почестей, а могла запятнать его имя позором, который распространялся бы на всех, кто его носит.
Духовной родиной Уолсингема была Женева. В то время центр кальвинистского вероучения, которого придерживался Уолсингем

Добрый отец, примерный семьянин, щедрый покровитель литераторов, специалист по аккуратно подстриженным садам в новом итальянском стиле, он черпал силу не в этих чертах характера, а в своей вере. Уолсингем являлся последователем Кальвина. Кальвин Жан (1509–1564) – деятель Реформации, основатель кальвинистского вероучения

Ради торжества кальвинизма он был готов тратить деньги королевской казны, в любое время обнажить меч с тех пор, как десять лет назад он стал государственным секретарем ее величества, даже принудить королеву начать войну и погубить Англию, если бы этому не препятствовал ее гибкий ум, часто ставивший министра в тупик. Сидя у камина, Уолсингем с фанатичным огнем в глубоко посаженных мрачных глазах смотрел на своего юного собеседника. Джордж Обри был его лучшим другом, но он без колебаний использовал его преданность, хотя это могло опозорить его имя и привести под топор палача.
– Почему, сэр, вы раскрыли мне этот секрет? – спросил Робин.
– У меня нет новостей из Испании, а вскоре они мне понадобятся, – последовал ответ.
Робин покачал головой. Случайно или намеренно – этого он никогда не узнал – Уолсингем загнал его в угол между камином и боковой стеной ниши. Он не мог вырваться оттуда так, чтобы это не выглядело попыткой к бегству. Такое положение очень его смущало. Но ему придется стоять прямо и давать четкие ответы, скрывая в сердце тайную цель своей жизни.
– Что? – воскликнул секретарь, раздираемый между гневом и презрением. – Ты все еще упрямишься? Ночью и днем я решаю великие дела королевства и не могу справиться со школяром! Какая мысль тебя терзает?
– Мой отец погиб в Испании, – просто ответил Робин.
Предлог? Причина? Или страх, что такая же судьба постигнет и его? Уолсингем не мог на это ответить. Ни один мускул не дрогнул на лице мальчика, а голос его звучал напряженно, но твердо.
– Я слышал об этом.
– Значит, вы знаете?..
Уолсингем покачал головой.
– Тогда, как и теперь, я не имел известий из Испании. Я никогда не видел твоего отца после той ночи, когда он приезжал в Сидлинг-Хаус, хотя слышал, что он отправился в путешествие в Италию, а затем в Испанию.
– Где он был арестован.
– Да. Это произошло семь лет назад.
– Отец был арестован потому, что имел в своем багаже книгу – копию «Наставлений» Катона. Катон Марк Порций Старший (234–149 до н. э.) – римский писатель


– Но переведенных Эразмом, Эразм Роттердамский (Герхард Герхардс) (1469–1536) – писатель-гуманист эпохи Возрождения

– заметил сэр Френсис и закусил губу, так как понял, что обнаруживает слишком много знания для человека, не имеющего вестей из Испании. – Я слышал об этом. В переводе Эразма – архиеретика! Это достаточная причина.
– Достаточная для дыбы и костра, – промолвил Робин. Лицо его было по-прежнему бесстрастным, а голос – спокойным, словно события, о которых он говорил, не касались его лично.
– Для костра? Ты в этом уверен? – воскликнул секретарь.
– В Испании свирепствовал голод. Кораблям, везущим пшеницу из Англии, давали гарантию безопасности. Одним из этих кораблей была «Кэтрин» из Лайма.
– Которая доставила в Англию портовые сплетни?
– Нет! – возразил Робин. – Она доставила ее капитана, Ричарда Браймера, жителя Лайма. Летней ночью он проплыл с приливом на пинасе, Пинас – корабельная парусная лодка

со своего корабля вокруг мыса Портленд Мыс на Побережье Ла-Манша на одноименном полуострове в графстве Дорсетшир

мимо скал Мьюпа, и утром добрался до берега залива Уорбэрроу, где нашел меня, загоравшего на солнце после плавания.
Робин умолк столь внезапно, что Уолсингем засомневался в правильности своего суждения о нем. Однако других признаков волнения в мальчике не ощущалось. Он молча стоял у стены, словно школьник, читавший речь в день наград и вдруг забывший текст. Но если все дело было только в этом, то почему секретарь, не отличавшийся избытком воображения, ясно видел перед собой летнее утро, песчаный берег бухты, окруженной крутыми утесами, мальчика, такого же цвета, как песок, на котором он лежал, подгоняемый легким ветерком пинас, у руля которого сидел человек, везущий известие, способное сразу же превратить мальчика в зрелого и сильного мужчину, каким бы слабым и худым он ни выглядел внешне.
– Что сообщил тебе этот Ричард Браймер? – настаивал Уолсингем.
– Что пока его корабль разгружался в Виго, Порт в Испании в области Галисия, на берегу Атлантического океана), он в воскресенье отправился в Мадрид, где огромная толпа в праздничной одежде увлекла его на площадь Сан-Бернардо. Ричард Браймер кое-как болтал по-испански. Место, куда они пришли, называлось Кемадеро. Там должно было состояться аутодафе (Аутодафе (от порт. auto-dafe – акт веры) – публичное вынесение приговора еретикам и их наказание, в том числе сожжение на костре

и среди еретиков, которым предстояло понести наказание, был английский путешественник.
– И Браймер видел твоего отца?
– Да. Хотя он не лез в толпу, но процессия прошла рядом с ним. Отец шел в желтом балахоне и высокой конической шапке… Он еле волочил ноги, лицо его было искажено болью… Ричард Браймер видел клубы дыма от горящих вязанок хвороста… Он плакал, как ребенок, рассказывая мне об этом.
Картина берега все еще была перед глазами сэра Френсиса. Он видел, как солнце пересекло небосвод и скрылось за утесами на западе. Пинас ушел и берег опустел, но мальчик все еще лежал на песке. Потом он встал, весь дрожа, оделся и стал подниматься к дому по расщелине.
Однако движение мальчика, стоящего перед ним во плоти и крови, рассеяло эту картину, словно ветер – туман. Робин снова поднес руку к груди, нащупывая что-то, спрятанное за камзолом. Бант королевы! Этот талисман позволял его лицу и голосу оставаться спокойными. Надежда на королевскую милость, обещание блистательной жизни при дворе. Хлопнув по подлокотнику стула, Уолсингем обвиняющим жестом указал пальцем на руку мальчика.
– И все это значит для тебя не более, чем облако, закрывшее луну! Кемадеро, желтый балахон, волочащиеся ноги! Даже Ричард Браймер был больше взволнован. Зато ты носишь на сердце бант королевы!
Разгневанный секретарь внезапно снова впал в недоумение. Руки Робина взметнулись вверх и вытянулись в стороны на уровне плеч. Он стоял неподвижно, золотое шитье костюма сверкало на фоне темных панелей, глаза были закрыты, лицо теперь подергивалось, словно от боли. Мальчик застыл, в позе распятого. Затем его голова медленно опустилась на грудь.
– Сэр, вы слишком суровы ко мне, – прошептал он.
Стыд? Или потеря самообладания перед мучительными вопросами? Уолсингем не мог найти ответ. Но ему было ясно, что мальчик находится на пределе своих возможностей. Секретарь поднялся со стула.
– Хорошо! – заговорил он более спокойно. – Мне пора идти. Твое время ухода ко сну и мои часы досуга давно истекли.
Набросив на плечи плащ, Уолсингем подтянул его к лицу.
– О моем визите, о том, что я рассказал тебе о папской булле и о рассказе Ричарда Браймера – никому ни слова! Твой друг, юный Бэннет, из католической семьи; наставник, мистер Хорек… – бледное лицо секретаря на момент осветила улыбка, – несомненно, той же веры. Берегись их, Робин, даже во сне.
Робин направился к двери, но Уолсингем остановил его.
– Я прощусь с тобой здесь. Не надо никаких церемоний.
Он протянул Робину руку.
– Ну что ж, посмотрим, что произойдет дальше. Желаю тебе удачи.
За дверью кабинета стоял на часах Дэккум. Луч света вдоль коридора показывал, что дверь в общую комнату приоткрыта. Шагнув к ней, Уолсингем осторожно закрыл ее и, держа в одной руке свечу, протянул другую слуге. Дэккум хотел поднести ее к губам, но секретарь удержал его.
– Я не заслужил от тебя таких знаков почтения. – Он легонько похлопал по плечу старого слугу Джорджа Обри. – Мы оба стареем, дружище, и каждый, как может, исполняет свой долг. Поступай так и впредь, и Господь вознаградит тебя.
Уолсингем надвинул шляпу на лоб. Как все люди, имеющие дело с государственными тайнами, он сохранял таинственность во всем, даже когда в этом не было никакой нужды. Если он наносил визит сыну лучшего друга, то никто не должен был знать об этом. Если бы ему понадобился плюмаж для шляпы – хотя трудно вообразить его, испытывающим подобную нужду, – то он бы купил три пера в трех разных лавках и тайком сшил бы их вместе. У дверей дома миссис Паркер его ожидала карета. В то время Уолсингему было сорок семь лет, но каменная болезнь преждевременно его состарила. Бухта Уорбэрроу и мальчик, ставший мужчиной в течение одного летнего дня, благодаря жуткому рассказу плачущего капитана… Темные панели комнаты, и миловидный паренек, прижимающий к груди бант и мечтающий о роскошной и беззаботной жизни в должности пажа при дворе… Какая из этих картин соответствует действительности? Государственный секретарь ее величества возвращался к своим бумагам в Виндзорский замок, так и не решив эту проблему.

Глава 4. Кольцо с печатью

Ответ находился в темной продолговатой комнате, которую мы только что покинули. Некоторое время Робин стоял на том месте, где его оставил Уолсингем. Затем он, еле волоча ноги, как его отец на пути к костру в Кемадеро, подошел к камину и одну за другой потушил свечи, которые зажег в честь визита секретаря. Мальчик делал это очень медленно, мысли его витали далеко, он ощущал страшную усталость. Робин оставил зажженной только свечу, которая горела, когда он вошел в комнату часом раньше, и две свечи по бокам распятия. Ему казалось, что он не один в темном кабинете. Убедившись, что его страхи напрасны, Робин расстегнул камзол и вытащил не скомканный бант, а висевшее на золотой цепочке кольцо с изумрудом в форме щита и вырезанными в нем инициалами «Дж. О.». Глядя на камень, он печально улыбнулся, а затем, словно притягиваемый магнитом, двинулся к скамеечке для молитв. Стоя перед ней с кольцом в руке и распятием из слоновой кости перед глазами, Робин вновь ощутил чувство одиночества. В беседе с государственным секретарем ему удалось не сдать позиции. Слова министра резали его, как ножи, но он скрыл причиненные ими раны, сохраняя спокойный голос и непроницаемый взгляд. Теперь все укрепления пали. Робин опустился на колени перед распятием и склонил голову на руки. Горе терзало его. Он вспоминал, как вместе с отцом – добрым, веселым и отважным – скакал верхом по Пербек-Хиллз; река внизу вилась серебряной лентой через заливные луга; с одной стороны виднелась гавань Пула, Пул – порт в Англии на берегу Ла-Манша, в графстве Дорсетшир

с другой – море и полумесяц залива Уорбэрроу. Ему казалось, что они снова плывут к мысу Сент-Олбен, Мыс на побережье Ла-Манша, на полуострове Пербек в графстве Дорсетшир

он держит румпель, Рычаг на верхней части оси руля для поворота руля на малых судах

а отец управляется с парусом. Они говорят на иностранных языках о зарубежных городах, которые собирались посетить вместе. Слезы хлынули из глаз мальчика, и комнату наполнили звуки рыданий. Робин опустился на скамеечку. Желтый балахон, лицо отца, измученное тюрьмой и пытками, дым, вьющийся над Кемадеро… Мальчик в нарядном костюме, скорчившийся на скамеечке для молитв, плакал, не стыдясь своих слез, как плакал у своего пинаса Ричард Браймер из Лайма, старый морской волк с загаром на лице и ужасом в глазах…
Сэр Френсис в этот момент въезжал в своей карете в ворота замка, все еще пребывая в раздражении из-за бесплодного визита. Он испытал бы большое облегчение, если бы мог заглянуть в длинную темную комнату дома миссис Паркер. Однако, это сделал кое-кто другой. Дверь медленно открылась, так что ни одна петля при этом не скрипнула. Она открывалась внутрь кабинета, и поэтому сначала скрыла Робина от взглядов пришедших. Но постепенно дверь отодвинулась назад, обнаружив скамеечку и мальчика, сидящего на ней и горько плачущего, закрыв лицо руками. Посетителями были мистер Стаффорд и Хамфри Бэннет. Хамфри пожал плечами и собирался заговорить, но наставник приложил палец к губам и закрыл дверь так же бесшумно, как открыл, а затем увлек Хамфри по коридору в общую комнату.
– Плакса! – воскликнул Хамфри.
– Да, теперь ты можешь смеяться. Но если бы ты засмеялся в его присутствии, заговорил или даже просто обнаружил себя, он бы никогда тебе этого не простил. Он бы ощущал стыд при виде тебя до конца дней.
– Неужели это имело бы такое большое значение? – презрительно осведомился Хамфри.
– Кто знает!
Хамфри Бэннет с удивлением посмотрел на своего наставника.
– Час назад вы не были так осторожны, оскорбляя его.
– За час могут произойти великие перемены, Хамфри, Даже не в такое неустойчивое время, как наше. Например, за час можно приобрести друга.
Хамфри рассмеялся.
– Если Робин Обри и приобрел этим вечером друга, то он как будто не слишком этому рад.
– Есть хорошее правило, Хамфри, – вздохнув, промолвил мистер Стаффорд. – Если ты намерен совершить поступок, который тебе не простят, убедись, что его стоит совершать, каким бы ничтожным он ни был.
Наставник был обеспокоен. Кто этот поздний визитер? Стаффорд подметил вмешательство Уолсингема днем во дворе, когда мальчик стоял на коленях перед королевой. Он знал о дружбе между министром и отцом Робина и подозревал, что посетителем был Уолсингем. Мальчик и его гость говорили достаточно долго. Что же хотел Уолсингем – если только это был он – от Робина Обри?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27