Мистер Стаффорд улыбнулся при этом воспоминании. Отличная фраза! Ладно, она еще свое получит! А пока что можно утешиться тем, что в данный момент ее щеголеватый юный льстец переживает не лучший момент в жизни – мистеру Стаффорду, наконец, удалось пробить его броню. Робин то краснел, то бледнел. Губы его дрожали. Еще два поворота рычага, и дело дойдет до слез. Наставник об этом позаботится!
– Тебе ведь хочется быть галантным джентльменом с головы до пят, верно, Робин? О, нет-нет! Ты лакей – скользкий, увертливый и хитрый. Придется сорвать с вас нарядный камзол, сэр, и облачить в кожаную куртку, чтобы вы забыли о банте под вашей рубашкой, как уже давным-давно забыла о нем ее величество!
Мистер Стаффорд явно был в ударе. Во время редких визитов в Лондон из Хилбери-Мелкум он ходил в Парижский сад и испытывал острое наслаждение, глядя, как медведя травят собаками. Достойный наставник воображал себя на месте медведя, чувствовал, как мастифы теснят его, но оставался на ногах. Вместе с огромным зверем он стряхивал собак, вцепившихся в уши, представлял, как они вгрызаются в его тело, хрустят острыми зубами о кости, при этом не оставляя ни ран, ни следов крови. Мистер Стаффорд испытывал приятное возбуждение и, в отличие от медведя, не страдал от боли. А сейчас он сам участвовал в травле, получая куда более изысканное удовольствие, чем когда-либо в Бэнксайде. Он был мастифом, а Робин – медведем, прикованным цепью за ногу в шелковом чулке и в наморднике, чью роль выполнял его долг ученика. Мистер Стаффорд мог науськивать сам себя, словно толпа черни. Его маленькие глазки сверкали, длинный нос подергивался. Однако, когда забава была в самом разгаре, мальчик, которому следовало разразиться слезами, внезапно с таким облегчением посмотрел поверх головы воспитателя, что тот ощутил приступ бешенства.
– В чем дело? Ты не обращаешь на меня внимания! – крикнул он, повернувшись на стуле.
Дверь в углу комнаты была открыта, и в проеме стоял пожилой человек в шерстяной куртке и полотняных штанах, выдававших в нем слугу.
– Дэккум! – сердито воскликнул мистер Стаффорд. – Мы еще не закончили! Убирайтесь! Робин, тебе следовало бы обходиться построже со своим слугой!
Но Дэккум не двинулся с места.
– Джентльмен хочет видеть мастера Робина.
– Пусть придет в другой раз, и, если поведение мастера Робина будет подобающим, он сможет повидать его.
– Миссис Паркер говорит, что мастер Робин не должен заставлять ждать этого джентльмена.
– Ах вот как? Значит, таково мнение миссис Паркер? – с сарказмом осведомился наставник, но внезапно умолк. Его уже сегодня один раз поставили на место за то, что он взял на себя слишком много власти. Мистер Стаффорд определенно не желал быть вторично униженным подобным образом. В конце концов, он всего лишь личный воспитатель этих двух мальчиков. Его работу оплачивали сэр Роберт Бэннет из Хилбери-Мелкум и дядя и опекун Робина Обри, так что независимых прав у него не было. Но миссис Паркер являлась хозяйкой, назначенной школой и, следовательно, обладала реальной властью. Пока мистер Стаффорд размышлял в сомнении, Робин шагнул со сцены.
– С вашего разрешения, сэр? – спросил он, и его слова почему-то напомнили наставнику голос другого человека, стоявшего сегодня днем в школьном дворе рядом с королевой. Несмотря на терзавшие его гнев и стыд, мистер Стаффорд моментально явил собой саму любезность.
– Конечно, ты не должен заставлять ждать своего гостя, – доброжелательно промолвил он. – И не забывай, Робин, что в разгаре репетиции иногда говорят резкости, о которых не стоит думать впоследствии.
– Не забуду, сэр, – вежливо ответил Робин. Следом за Дэккумом он вышел из общей комнаты, закрыв за собой дверь.
Мистер Стаффорд, убедившись, что дверь плотно закрыта, подошел к Хамфри Бэннету.
– Тебе следует попридержать язык, мальчик, – тихо заметил он, – Говорить так о королеве – просто безумие!
Хамфри кивнул.
– Робин решил, что это пустая болтовня, вызванная моим унижением. Но я вправду обезумел и не смог сдержаться, когда говорил с ним. – Он медленно добавил, глядя в землю: – Я так его ненавижу!
– Почему?
Хамфри не ответил. Продолжая глядеть в пол, он хлопал ладонями по сундуку, на котором сидел.
– Почему, Хамфри? – настаивал мистер Стаффорд.
Тихая злоба в ответе мальчика шокировала даже достойного воспитателя.
– Потому что он всегда впереди меня. В книгах, в играх, во внешности, в наградах – во всем! Все улыбки, взгляды, комплименты достаются только ему! А в конце концов, кто в сравнении со мной этот Робин Обри? Почему я вечно на втором месте? – Он закрыл лицо руками. – Сегодняшний день я никогда не забуду!
Мистер Стаффорд положил руку на плечо своего любимца.
– Так будет не всегда, Хамфри. Грядут великие перемены! В один прекрасный день Робин Обри будет стоять перед тобой на коленях! – На лице мистера Стаффорда появилась волчья усмешка, но она не принесла облегчения Хамфри, все еще уставившемуся в пол.
– В один прекрасный день! – с раздражением повторил он. – Малейшее различие между нами причиняет мне такую боль, что я не могу заснуть! Я ненавижу себя почти так же, как Робина!
– Различие? – переспросил мистер Стаффорд.
– К нему пришел гость, которого нельзя заставлять ждать, – мрачно пояснил Хамфри. – А ко мне когда-нибудь приходят важные гости? Кто это? – воскликнул он, в бешенстве вскакивая с места. – Я намерен это узнать! Пускай он посетит нас обоих!
Но мистер Стаффорд встал между Хамфри и дверью.
– Не сейчас, Хамфри, – сказал он. – Слушай!
Несколько секунд наставник и ученик молча стояли друг против друга. Затем они услышали, как в коридоре закрылась дверь.
Глава 3. Таинственный посетитель
Когда Робин вышел из общей комнаты, то увидел, что дверь напротив, ведущая в его кабинет, открыта, а на каминной полке горит свеча. Но он не сразу пересек коридор, а остановился, опершись на стену, так что свет из кабинета падал на его лицо. Оно казалось таким усталым и изможденным, что Дэккум испугался, как бы он не упал, и подошел поддержать его. Но Робин покачал головой. Насмешки воспитателя измотали его до предела. Мальчик тяжело дышал, словно человек, пробежавший целую милю. Он закрыл лицо дрожащими руками. В такой момент ему нужна была мать, но рядом не было никого, кроме безмолвного слуги, который едва ли мог понять глубину его страданий. Через несколько секунд Робин опустил руки.
– Спасибо, Дэккум, – с признательностью промолвил он, полагая, что Дэккум, служивший еще его отцу, подслушал мистера Стаффорда и пришел на помощь молодому хозяину. Робин не верил, чтобы к нему в десять вечера мог прийти какой-нибудь посетитель, и чтобы миссис Паркер впустила его.
Робин вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и подошел к камину, на котором горела свеча. Это была продолговатая комната с темными панелями и занавесами, где свеча образовывала единственное светлое пятно. Робин смотрел на пламя невидящим взглядом, погруженный в свои мысли, пока со стула у окна не послышался тихий голос.
– Мне следовало бы, мистер Обри, найти вас в более подходящее время. Но секретари не принадлежат себе и должны пользоваться случаем.
Робин круто повернулся и уставился в сторону окна. Его глаза, ослепленные пламенем свечи, некоторое время не видели ничего. Затем пелена рассеялась, явив его взгляду бледного, чернобородого, похожего на итальянца мужчину, которого королева именовала Мавром.
– Вы следили за мной, сэр, – заявил Робин, почти что обвиняющим тоном.
– Я хотел получше узнать вас, мистер Обри, – ответил гость, подходя к камину.
Робин улыбнулся, и тепло его улыбки было обязано отнюдь не быстрому ответу. Взяв свечу, он зажег ею три другие свечи на каминной полке, затем направился к окну, противоположному тому, у которого сидел его гость. У этого окна стояла старая скамеечка для молитв. С торжественным видом Робин зажег стоящие на ее выступе две свечи, между которыми на двух гвоздях висело распятие итальянской работы, изготовленное из слоновой кости. После этого, все еще улыбаясь, он вернулся к визитеру.
– Я зажег все свечи, чтобы поблагодарить сэра Френсиса Уолсингема за доброе сердце, приведшее его сюда.
– Значит, вы знаете меня?
– Я слышал, как вы сказали, что были другом моего отца.
Лицо Уолсингема, обычно холодное и суровое, заметно смягчилось, а меланхолию в глазах сменило веселое и в то же время виноватое выражение.
– Я был многим обязан твоему отцу, Робин, еще в то время, когда был членом парламента от Лайма, Лайм-Риджис – город в Англии, на берегу залива Лайм, в графстве Дорсетшир
а он – джентльменом из Бридпорта. Бридпорт – город в Англии, в графстве Дорсетшир
Я с трудом заводил друзей. Это моя вина. Какие-то барьеры в моем поведении, хотя, надеюсь, не в сердце, стоят между мною и другими людьми. Я пытаюсь быть искренним, а кажусь фальшивым, шучу, но остроты получаются вымученными. Если я говорю кому-нибудь: «Вы мне нравитесь», то он прежде всего думает, с какой целью я это сказал. Когда я рассказываю какую-нибудь историю, даже самую короткую, всем задолго до конца начинает казаться, будто я вытаскиваю какую-то мерзость из глубокого колодца. Многие люди случайно сталкиваются в дверях, а потом идут до конца жизни рука об руку. Я завидую им. Со мной такое случилось лишь однажды – моим другом стал твой отец. Конечно, у нас имелось кое-что общее. Он был великим путешественником, я провел большую часть молодости за границей. Но во всем остальном он являл собой полную мою противоположность, умея веселиться и смеяться так, что все кругом сотрясалось…
– Пока не умерла моя мать, – сказал Робин.
Сэр Френсис кивнул.
– При твоих родах, Робин, – добавил он мягко. – После этого твой отец покинул Бридпорт и построил Эбботс-Гэп на краю графства. Боюсь, он стал беспокойным и несчастным человеком. Тебе это должно быть известно больше, чем мне, так как я в те годы видел его только один или два раза. Но моя привязанность к нему не уменьшилась, и поэтому, когда се величество сегодня после возвращения в замок благосклонно отозвалась о его сыне, я отложил все дела, чтобы сын смог услышать ее слова из моих уст, прежде чем я завтра вернусь в Уайтхолл.
Робина тронула предупредительность государственного секретаря. Весь вечер он содрогался под болезненно жалящими, грубыми и пренебрежительными замечаниями мистера Стаффорда. Резко контрастирующая с ними вежливость министра успокаивала, словно вино. Робину и в голову не пришло, что Уолсингем действовал, побуждаемый добротой и воспоминаниями о старой дружбе. Отложить все дела и нанести визит школяру в десять часов вечера! Доброта и воспоминания не могут быть единственной причиной.
Камин помещался в неглубокой нише. Робин придвинул к ней тяжелый стул.
– Никто не обвинит вас в отсутствии преданности, – улыбаясь, сказал он, – если вы сядете поудобнее, прежде чем повторите мне милостивые слова ее величества. Таким образом вы окажете честь моему кабинету.
Уолсингем сел, повернув стул так, чтобы смотреть в лицо Робину.
– Ее величество сказала, что, когда она подозвала тебя, на твоем лице был написан такой страх, и ты так дрожал, краснел и бледнел, что она сомневалась, сможешь ли ты вообще к ней подойти. И все же у тебя хватило мужества вести себя достойно, быстро найти нужные слова и выглядеть перед своей королевой галантным джентльменом. Ее величество добавила, что из таких как ты вырастают преданные слуги государства и монарха.
Робин затаил дыхание. В его сердце пробудились великодушие и преданность, на которые рассчитывала Елизавета, обращаясь к молодежи Англии. Королеве было сорок семь лет, глядя на нее вблизи, было нетрудно заметить, что она носит парик, причем чуть более рыжий, чем год назад. Но молодость ничего подобного не замечала. Фигура Елизаветы оставалась стройной, как у девушки, глаза – яркими, движения – быстрыми и грациозными. Много лет назад королева поставила себе цель завоевать любовь молодежи. Что ранее было политикой, стало теперь порывом сердца, куда более властным и захватывающим. Елизавета была терпима с юношами, она стремилась не досаждать им и не принуждать к повиновению, не втягивала их в запутанные дела за рубежом. И они все сильнее обожали свою повелительницу. Неудивительно, что Робин был тронут ее похвалой; его лицо просияло, а сердце забилось быстрее.
– Королева так сказала, сэр? – переспросил Робин.
– Запомни ее слова, Робин: «слуги государства и монарха», – повторил сэр Френсис, подавшись вперед. – Делать реверансы в приемном зале, носить веер или молитвенник, преклонять колено в шелковом чулке и заявлять при этом, что служишь королеве… Конечно, такое возможно, но служба монарху – лакейская служба. Только служа государству, ты по-настоящему служишь его главе.
Секретарь видел, как во время его слов лицо мальчика менялось. Робин понял, что не только с целью оказать любезность сыну старого друга сэр Френсис оторвался от дел. Теперь он был настороже. Министр хорошо это понимал, но не показывал этого.
– Вы изучаете здесь иностранные языки? – беспечным тоном осведомился он, как будто всего лишь интересовался школьной программой.
– Да, сэр.
– Это хорошо. Знание языков помогает понять различия между народами. Твой отец знал много языков. Несомненно, он обучил тебя их начаткам?
– Да.
На лице Робина застыла маска безразличия, голос его звучал монотонно. Мальчик ничем не обнаружил охвативших его воспоминаний о том, как Джордж Обри и он – скорее два товарища, чем отец и сын или учитель и ученик, – играли в иностранцев, проводя часы в библиотеке за книгами поэтов Франции или Италии и целые дни в седле на Пербек-Хиллз или в рыбачьей лодке на залитой солнцем воде залива Уорбэрроу. Отец, конечно, обучил его начаткам иностранных языков, но последние пять одиноких лет Робин учил себя сам.
– Значит, ты говоришь по-французски?
– Кое-как.
– По-итальянски?
– Достаточно сносно.
– А по-испански?
– С итальянским акцентом.
– Это не имеет большого значения, – помолчав, промолвил сэр Френсис. Он вытянул ноги и откинулся назад.
– У меня нет новостей из Испании. Из Франции, Италии – сколько угодно. А из Испании и Португалии – никаких.
Робин не ответил. Настороженное выражение исчезло с его лица, так как он разгадал игру собеседника.
– Святая инквизиция Инквизиция – в католических странах в XIII–XIX вв. судебно-полицейское учреждение для борьбы с ересями. Подвергала осужденных жестоким пыткам и приговаривала к мучительной казни (сожжение на костре, замуровывание заживо в стену и т. п.). Особенный размах деятельность инквизиции приобрела в Испании и Португалии
заботится об этом.
Сэр Френсис произнес эти слова с горечью, не сводя глаз с лица мальчика и видя, как по нему прошла дрожь, а во взгляде вспыхнул гнев. Правая рука Робина скользнула по груди, нащупав что-то, спрятанное под камзолом. Без сомнения, это бант королевы, которым сведет парня с ума, подумал Уолсингем. Однако Робин ответил абсолютно спокойно:
– Безусловно, сэр, если придет надобность, вы найдете средство справиться с этой трудностью.
Уолсингем был терпеливым человеком – имея хозяйку со столь переменчивым нравом, как у Елизаветы, ему приходилось быть таковым. Но он уже начинал терять терпение. Робин определенно не так глуп, как можно судить по его словам. Если его широко открытые глаза и чувствительное лицо не внушали особых надежд в этом отношении, то сегодняшнее поведение в школьном дворе служили веским доказательством. Робин уходил от разговора с какой-то целью – возможно, совершенно никчемной, вроде мечты о блистательной карьере при дворе королевы, но достаточно определенной, чтобы обеспокоить сэра Френсиса Уолсингема. Он решил пойти иным путем.
– Я должен сообщить тебе кое-что, касающееся твоего отца. Секрет, которым владели мы двое, и которым с сегодняшнего вечера будешь владеть и ты. Нет, я не шучу. Отбрось подозрения и слушай. Одиннадцать лет назад, одной майской ночью… Нас не могут подслушать? В этом доме есть кое-кто, кто не должен нас слышать. – Уолсингем со вздохом откинулся на стуле. – Думаешь, я разыгрываю комедию? Ошибаешься.
Ну был ли во всем мире еще один такой же несносный мальчишка? Уолсингем внезапно расхохотался над нелепостью своего положения. Он, государственный секретарь ее величества, правая рука Берли, Берли Уильям Сесил, барон (1520–1598) – министр Елизаветы I, долгие годы руководивший внутренней и внешней политикой Англии
имеющий уши у стен и глаза у замочных скважин залов совета во всей Европе, за исключением Испании, должен был каждую минуту преодолевать препятствия в разговоре с упрямым школьником! Невыносимо, но смешно.
Его смех, однако, сослужил ему службу. Робин расслабился и ответил с улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Тебе ведь хочется быть галантным джентльменом с головы до пят, верно, Робин? О, нет-нет! Ты лакей – скользкий, увертливый и хитрый. Придется сорвать с вас нарядный камзол, сэр, и облачить в кожаную куртку, чтобы вы забыли о банте под вашей рубашкой, как уже давным-давно забыла о нем ее величество!
Мистер Стаффорд явно был в ударе. Во время редких визитов в Лондон из Хилбери-Мелкум он ходил в Парижский сад и испытывал острое наслаждение, глядя, как медведя травят собаками. Достойный наставник воображал себя на месте медведя, чувствовал, как мастифы теснят его, но оставался на ногах. Вместе с огромным зверем он стряхивал собак, вцепившихся в уши, представлял, как они вгрызаются в его тело, хрустят острыми зубами о кости, при этом не оставляя ни ран, ни следов крови. Мистер Стаффорд испытывал приятное возбуждение и, в отличие от медведя, не страдал от боли. А сейчас он сам участвовал в травле, получая куда более изысканное удовольствие, чем когда-либо в Бэнксайде. Он был мастифом, а Робин – медведем, прикованным цепью за ногу в шелковом чулке и в наморднике, чью роль выполнял его долг ученика. Мистер Стаффорд мог науськивать сам себя, словно толпа черни. Его маленькие глазки сверкали, длинный нос подергивался. Однако, когда забава была в самом разгаре, мальчик, которому следовало разразиться слезами, внезапно с таким облегчением посмотрел поверх головы воспитателя, что тот ощутил приступ бешенства.
– В чем дело? Ты не обращаешь на меня внимания! – крикнул он, повернувшись на стуле.
Дверь в углу комнаты была открыта, и в проеме стоял пожилой человек в шерстяной куртке и полотняных штанах, выдававших в нем слугу.
– Дэккум! – сердито воскликнул мистер Стаффорд. – Мы еще не закончили! Убирайтесь! Робин, тебе следовало бы обходиться построже со своим слугой!
Но Дэккум не двинулся с места.
– Джентльмен хочет видеть мастера Робина.
– Пусть придет в другой раз, и, если поведение мастера Робина будет подобающим, он сможет повидать его.
– Миссис Паркер говорит, что мастер Робин не должен заставлять ждать этого джентльмена.
– Ах вот как? Значит, таково мнение миссис Паркер? – с сарказмом осведомился наставник, но внезапно умолк. Его уже сегодня один раз поставили на место за то, что он взял на себя слишком много власти. Мистер Стаффорд определенно не желал быть вторично униженным подобным образом. В конце концов, он всего лишь личный воспитатель этих двух мальчиков. Его работу оплачивали сэр Роберт Бэннет из Хилбери-Мелкум и дядя и опекун Робина Обри, так что независимых прав у него не было. Но миссис Паркер являлась хозяйкой, назначенной школой и, следовательно, обладала реальной властью. Пока мистер Стаффорд размышлял в сомнении, Робин шагнул со сцены.
– С вашего разрешения, сэр? – спросил он, и его слова почему-то напомнили наставнику голос другого человека, стоявшего сегодня днем в школьном дворе рядом с королевой. Несмотря на терзавшие его гнев и стыд, мистер Стаффорд моментально явил собой саму любезность.
– Конечно, ты не должен заставлять ждать своего гостя, – доброжелательно промолвил он. – И не забывай, Робин, что в разгаре репетиции иногда говорят резкости, о которых не стоит думать впоследствии.
– Не забуду, сэр, – вежливо ответил Робин. Следом за Дэккумом он вышел из общей комнаты, закрыв за собой дверь.
Мистер Стаффорд, убедившись, что дверь плотно закрыта, подошел к Хамфри Бэннету.
– Тебе следует попридержать язык, мальчик, – тихо заметил он, – Говорить так о королеве – просто безумие!
Хамфри кивнул.
– Робин решил, что это пустая болтовня, вызванная моим унижением. Но я вправду обезумел и не смог сдержаться, когда говорил с ним. – Он медленно добавил, глядя в землю: – Я так его ненавижу!
– Почему?
Хамфри не ответил. Продолжая глядеть в пол, он хлопал ладонями по сундуку, на котором сидел.
– Почему, Хамфри? – настаивал мистер Стаффорд.
Тихая злоба в ответе мальчика шокировала даже достойного воспитателя.
– Потому что он всегда впереди меня. В книгах, в играх, во внешности, в наградах – во всем! Все улыбки, взгляды, комплименты достаются только ему! А в конце концов, кто в сравнении со мной этот Робин Обри? Почему я вечно на втором месте? – Он закрыл лицо руками. – Сегодняшний день я никогда не забуду!
Мистер Стаффорд положил руку на плечо своего любимца.
– Так будет не всегда, Хамфри. Грядут великие перемены! В один прекрасный день Робин Обри будет стоять перед тобой на коленях! – На лице мистера Стаффорда появилась волчья усмешка, но она не принесла облегчения Хамфри, все еще уставившемуся в пол.
– В один прекрасный день! – с раздражением повторил он. – Малейшее различие между нами причиняет мне такую боль, что я не могу заснуть! Я ненавижу себя почти так же, как Робина!
– Различие? – переспросил мистер Стаффорд.
– К нему пришел гость, которого нельзя заставлять ждать, – мрачно пояснил Хамфри. – А ко мне когда-нибудь приходят важные гости? Кто это? – воскликнул он, в бешенстве вскакивая с места. – Я намерен это узнать! Пускай он посетит нас обоих!
Но мистер Стаффорд встал между Хамфри и дверью.
– Не сейчас, Хамфри, – сказал он. – Слушай!
Несколько секунд наставник и ученик молча стояли друг против друга. Затем они услышали, как в коридоре закрылась дверь.
Глава 3. Таинственный посетитель
Когда Робин вышел из общей комнаты, то увидел, что дверь напротив, ведущая в его кабинет, открыта, а на каминной полке горит свеча. Но он не сразу пересек коридор, а остановился, опершись на стену, так что свет из кабинета падал на его лицо. Оно казалось таким усталым и изможденным, что Дэккум испугался, как бы он не упал, и подошел поддержать его. Но Робин покачал головой. Насмешки воспитателя измотали его до предела. Мальчик тяжело дышал, словно человек, пробежавший целую милю. Он закрыл лицо дрожащими руками. В такой момент ему нужна была мать, но рядом не было никого, кроме безмолвного слуги, который едва ли мог понять глубину его страданий. Через несколько секунд Робин опустил руки.
– Спасибо, Дэккум, – с признательностью промолвил он, полагая, что Дэккум, служивший еще его отцу, подслушал мистера Стаффорда и пришел на помощь молодому хозяину. Робин не верил, чтобы к нему в десять вечера мог прийти какой-нибудь посетитель, и чтобы миссис Паркер впустила его.
Робин вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и подошел к камину, на котором горела свеча. Это была продолговатая комната с темными панелями и занавесами, где свеча образовывала единственное светлое пятно. Робин смотрел на пламя невидящим взглядом, погруженный в свои мысли, пока со стула у окна не послышался тихий голос.
– Мне следовало бы, мистер Обри, найти вас в более подходящее время. Но секретари не принадлежат себе и должны пользоваться случаем.
Робин круто повернулся и уставился в сторону окна. Его глаза, ослепленные пламенем свечи, некоторое время не видели ничего. Затем пелена рассеялась, явив его взгляду бледного, чернобородого, похожего на итальянца мужчину, которого королева именовала Мавром.
– Вы следили за мной, сэр, – заявил Робин, почти что обвиняющим тоном.
– Я хотел получше узнать вас, мистер Обри, – ответил гость, подходя к камину.
Робин улыбнулся, и тепло его улыбки было обязано отнюдь не быстрому ответу. Взяв свечу, он зажег ею три другие свечи на каминной полке, затем направился к окну, противоположному тому, у которого сидел его гость. У этого окна стояла старая скамеечка для молитв. С торжественным видом Робин зажег стоящие на ее выступе две свечи, между которыми на двух гвоздях висело распятие итальянской работы, изготовленное из слоновой кости. После этого, все еще улыбаясь, он вернулся к визитеру.
– Я зажег все свечи, чтобы поблагодарить сэра Френсиса Уолсингема за доброе сердце, приведшее его сюда.
– Значит, вы знаете меня?
– Я слышал, как вы сказали, что были другом моего отца.
Лицо Уолсингема, обычно холодное и суровое, заметно смягчилось, а меланхолию в глазах сменило веселое и в то же время виноватое выражение.
– Я был многим обязан твоему отцу, Робин, еще в то время, когда был членом парламента от Лайма, Лайм-Риджис – город в Англии, на берегу залива Лайм, в графстве Дорсетшир
а он – джентльменом из Бридпорта. Бридпорт – город в Англии, в графстве Дорсетшир
Я с трудом заводил друзей. Это моя вина. Какие-то барьеры в моем поведении, хотя, надеюсь, не в сердце, стоят между мною и другими людьми. Я пытаюсь быть искренним, а кажусь фальшивым, шучу, но остроты получаются вымученными. Если я говорю кому-нибудь: «Вы мне нравитесь», то он прежде всего думает, с какой целью я это сказал. Когда я рассказываю какую-нибудь историю, даже самую короткую, всем задолго до конца начинает казаться, будто я вытаскиваю какую-то мерзость из глубокого колодца. Многие люди случайно сталкиваются в дверях, а потом идут до конца жизни рука об руку. Я завидую им. Со мной такое случилось лишь однажды – моим другом стал твой отец. Конечно, у нас имелось кое-что общее. Он был великим путешественником, я провел большую часть молодости за границей. Но во всем остальном он являл собой полную мою противоположность, умея веселиться и смеяться так, что все кругом сотрясалось…
– Пока не умерла моя мать, – сказал Робин.
Сэр Френсис кивнул.
– При твоих родах, Робин, – добавил он мягко. – После этого твой отец покинул Бридпорт и построил Эбботс-Гэп на краю графства. Боюсь, он стал беспокойным и несчастным человеком. Тебе это должно быть известно больше, чем мне, так как я в те годы видел его только один или два раза. Но моя привязанность к нему не уменьшилась, и поэтому, когда се величество сегодня после возвращения в замок благосклонно отозвалась о его сыне, я отложил все дела, чтобы сын смог услышать ее слова из моих уст, прежде чем я завтра вернусь в Уайтхолл.
Робина тронула предупредительность государственного секретаря. Весь вечер он содрогался под болезненно жалящими, грубыми и пренебрежительными замечаниями мистера Стаффорда. Резко контрастирующая с ними вежливость министра успокаивала, словно вино. Робину и в голову не пришло, что Уолсингем действовал, побуждаемый добротой и воспоминаниями о старой дружбе. Отложить все дела и нанести визит школяру в десять часов вечера! Доброта и воспоминания не могут быть единственной причиной.
Камин помещался в неглубокой нише. Робин придвинул к ней тяжелый стул.
– Никто не обвинит вас в отсутствии преданности, – улыбаясь, сказал он, – если вы сядете поудобнее, прежде чем повторите мне милостивые слова ее величества. Таким образом вы окажете честь моему кабинету.
Уолсингем сел, повернув стул так, чтобы смотреть в лицо Робину.
– Ее величество сказала, что, когда она подозвала тебя, на твоем лице был написан такой страх, и ты так дрожал, краснел и бледнел, что она сомневалась, сможешь ли ты вообще к ней подойти. И все же у тебя хватило мужества вести себя достойно, быстро найти нужные слова и выглядеть перед своей королевой галантным джентльменом. Ее величество добавила, что из таких как ты вырастают преданные слуги государства и монарха.
Робин затаил дыхание. В его сердце пробудились великодушие и преданность, на которые рассчитывала Елизавета, обращаясь к молодежи Англии. Королеве было сорок семь лет, глядя на нее вблизи, было нетрудно заметить, что она носит парик, причем чуть более рыжий, чем год назад. Но молодость ничего подобного не замечала. Фигура Елизаветы оставалась стройной, как у девушки, глаза – яркими, движения – быстрыми и грациозными. Много лет назад королева поставила себе цель завоевать любовь молодежи. Что ранее было политикой, стало теперь порывом сердца, куда более властным и захватывающим. Елизавета была терпима с юношами, она стремилась не досаждать им и не принуждать к повиновению, не втягивала их в запутанные дела за рубежом. И они все сильнее обожали свою повелительницу. Неудивительно, что Робин был тронут ее похвалой; его лицо просияло, а сердце забилось быстрее.
– Королева так сказала, сэр? – переспросил Робин.
– Запомни ее слова, Робин: «слуги государства и монарха», – повторил сэр Френсис, подавшись вперед. – Делать реверансы в приемном зале, носить веер или молитвенник, преклонять колено в шелковом чулке и заявлять при этом, что служишь королеве… Конечно, такое возможно, но служба монарху – лакейская служба. Только служа государству, ты по-настоящему служишь его главе.
Секретарь видел, как во время его слов лицо мальчика менялось. Робин понял, что не только с целью оказать любезность сыну старого друга сэр Френсис оторвался от дел. Теперь он был настороже. Министр хорошо это понимал, но не показывал этого.
– Вы изучаете здесь иностранные языки? – беспечным тоном осведомился он, как будто всего лишь интересовался школьной программой.
– Да, сэр.
– Это хорошо. Знание языков помогает понять различия между народами. Твой отец знал много языков. Несомненно, он обучил тебя их начаткам?
– Да.
На лице Робина застыла маска безразличия, голос его звучал монотонно. Мальчик ничем не обнаружил охвативших его воспоминаний о том, как Джордж Обри и он – скорее два товарища, чем отец и сын или учитель и ученик, – играли в иностранцев, проводя часы в библиотеке за книгами поэтов Франции или Италии и целые дни в седле на Пербек-Хиллз или в рыбачьей лодке на залитой солнцем воде залива Уорбэрроу. Отец, конечно, обучил его начаткам иностранных языков, но последние пять одиноких лет Робин учил себя сам.
– Значит, ты говоришь по-французски?
– Кое-как.
– По-итальянски?
– Достаточно сносно.
– А по-испански?
– С итальянским акцентом.
– Это не имеет большого значения, – помолчав, промолвил сэр Френсис. Он вытянул ноги и откинулся назад.
– У меня нет новостей из Испании. Из Франции, Италии – сколько угодно. А из Испании и Португалии – никаких.
Робин не ответил. Настороженное выражение исчезло с его лица, так как он разгадал игру собеседника.
– Святая инквизиция Инквизиция – в католических странах в XIII–XIX вв. судебно-полицейское учреждение для борьбы с ересями. Подвергала осужденных жестоким пыткам и приговаривала к мучительной казни (сожжение на костре, замуровывание заживо в стену и т. п.). Особенный размах деятельность инквизиции приобрела в Испании и Португалии
заботится об этом.
Сэр Френсис произнес эти слова с горечью, не сводя глаз с лица мальчика и видя, как по нему прошла дрожь, а во взгляде вспыхнул гнев. Правая рука Робина скользнула по груди, нащупав что-то, спрятанное под камзолом. Без сомнения, это бант королевы, которым сведет парня с ума, подумал Уолсингем. Однако Робин ответил абсолютно спокойно:
– Безусловно, сэр, если придет надобность, вы найдете средство справиться с этой трудностью.
Уолсингем был терпеливым человеком – имея хозяйку со столь переменчивым нравом, как у Елизаветы, ему приходилось быть таковым. Но он уже начинал терять терпение. Робин определенно не так глуп, как можно судить по его словам. Если его широко открытые глаза и чувствительное лицо не внушали особых надежд в этом отношении, то сегодняшнее поведение в школьном дворе служили веским доказательством. Робин уходил от разговора с какой-то целью – возможно, совершенно никчемной, вроде мечты о блистательной карьере при дворе королевы, но достаточно определенной, чтобы обеспокоить сэра Френсиса Уолсингема. Он решил пойти иным путем.
– Я должен сообщить тебе кое-что, касающееся твоего отца. Секрет, которым владели мы двое, и которым с сегодняшнего вечера будешь владеть и ты. Нет, я не шучу. Отбрось подозрения и слушай. Одиннадцать лет назад, одной майской ночью… Нас не могут подслушать? В этом доме есть кое-кто, кто не должен нас слышать. – Уолсингем со вздохом откинулся на стуле. – Думаешь, я разыгрываю комедию? Ошибаешься.
Ну был ли во всем мире еще один такой же несносный мальчишка? Уолсингем внезапно расхохотался над нелепостью своего положения. Он, государственный секретарь ее величества, правая рука Берли, Берли Уильям Сесил, барон (1520–1598) – министр Елизаветы I, долгие годы руководивший внутренней и внешней политикой Англии
имеющий уши у стен и глаза у замочных скважин залов совета во всей Европе, за исключением Испании, должен был каждую минуту преодолевать препятствия в разговоре с упрямым школьником! Невыносимо, но смешно.
Его смех, однако, сослужил ему службу. Робин расслабился и ответил с улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27