Надо им в конце концое посоответствовать не только пониманием, но и делом. А то я хочу и рыбку съесть, и на хер не сесть, хочу одолеть пропасть в два шага… И понимаю, что говоря чужими голосами и с чужих голосов, я страшился, упорствовал в ожесточении и не хотел заговорить сам, уходил от поступка… Бог спас меня с помощью Фрола Власыча и памяти об отце от последнего непростительного шага в пропасть. Я употреблю его на спасенив…
За всю мою жизнь не было у меня ничего радостнее этого шага. Не боюсь того, что ожидает меня, жить вовек не желал больше, чем в эту минуту, до того жить хочу, Рябов, что плоть моя ожить вот-вот может, честное слово, я мальчиком себя чувствую за час до прихода Понятьева в мою деревню, но обидел я жизнь, обидел я ее за свою отчаянную обиду, и жить не должен: виноват. . . Виноват. Очень виноват. И мог ли я предположить, что стыд меня проберет до души не перед кем-нибудь, а перед убийцей моим, гражданином Гуровым, когда представил я его только что выпустившим пулю мне в сердце, сделавшим благое дело, ответственность за которое я взял на себя, и тебя, Рябов, представил пришедшим по душу Гурова, чтобы прошла она через все, что я уготовил ему. Через свидание с родными, через разоблачение и бесконечную ненависть к себе за непростительный зевок в конце игры и ко мне за гнусную концовку, похожую на последнее извращение. Она уничтожила бы в Гурове остатки человеческого, испепелила бы их, не остановись я вовремя, и это была бы такая моя вина перед всем сущим и Творцом его, что в пот меня бросило, и яды вместе с ним вышли из меня, и я сказал: «Боже мой! Боже мой!», помирая от стыда, и пришел сообщить тебе об зтом…
Ты передай ему все мудрого такие свидетельства радуют не меньше, чем чудеса ребенка. Держи папочку. Не надо ее жечь. Единственное, что я сожгу, пожалуй, это доносы внука и записи интимных бесед его дедушки с бабушкой. . . Это – страшней каннибальства, пусть оно умрет со мной, сотри соответственно пленку с рассказом про это. Прощай еще раз. Но гуровскую дочулю дезавуируй на службе. Пусть народ знает своих тайных осведомителей. Прощай.
75
Вы задали мне сейчас вопрос, гражданин Гуров, на который я вам не смогу ответить. Я не знаю, как вам жить дальше, «ввиду ощутительного исчезновения под ногами всех арматур и фундаментов»… Не знаю… Откуда мне знать?. Не могу дать совета. А вы что, совсем не предполагаете что после моей смерти коллег.и осуществят за меня последнее мстительное коварство против вас?.. Как «что, например»?. Вызовут сюда Электру и остальных, откроют гроб с останками убитой вами Скотниковой и золотым гаечным ключиком, парашку вывезут, а после трудно вообразимого позорище поставят вас к стенке в одиночестве и ничтожестве…
«Склонен полагать, что вы, в силу взятого на себя обязательотва, не измените первоначальному слову».
Беда у вас, Василий Васильевич, о естественным отбором выражений. Попросту говоря, вы мне верите? .. Так, так.. Провоцируете меня таким образом «на хорошее», как говоря в детсадике для особо дефективных детишек?.. Верите, сам не понимая почему… Ну, ладно.
Можете не отвечать на мой вопрос, извините за любопытство, но что вас толкнуло оставить в доме отца? Поначалу я допытывался, есть ли в вас душа, для того, чтобы поизмываться над ней поизощренней, если она имеется, а теперь я хочу знать это… не знаю, почему. Пропала способность соображать, комбинировать и изъясняться. Так что же вас толкнуло? Вы ведь по взглядам отцовских глаз вполне можете прикинуть, какие латинские америки бурлят в нем и с удовольствием испепелили бы вас в своих вулканах… Тоже не знаете, почему и что толкнуло. . . Пожалели было о принятом решении, но не измените ему… Вот как!..
Какие мы сволочи все же и скоты! Как вертухаемся мы, сидя в дерьме, изворачиваемся раду мести или спасения своей шкуры, а объяснения простейшего, нормальнейшего акта воли доброй и естественной не можем ни найти, ни сформулировать! Может, язык не поворачивается от застенчивости? Или Разум стоит потупившись, как нашкодивший пацан перед печальной учительницей, и его мучает вина, сожаление, упрямство, стыд, страсть искупления, неверно подпитываемая отказом от публичного раскаяния, и вот-вот готово сорваться с искусанных, опухших от слез губ слово, что не будет он больше подкладывать под зад бедной учительницы кнопок, наливать на стул чернила, склеивать страницы классного журнала и ухарски портить воздух, что он любит ее, скорее чем ненавидит, но не срывается слово с губ, и умная учительница отворачивается, чтобы не засмеяться сквозь слезы, чтобы не ожесточить мальчика ни слезами, ни смехом, добрая природа которых не может быть им сейчас понята…
Нет, значит, у вас слов. Нет…
Да! Войди, Рябов!.. Меня к телефону? Очень странно… В самый неподходящий момент! От смерти, можно сказать, отрывают, сволочи!
76
Пашка звонил Вчерашкин… Пашка… Поздравил с шестидесятилетием.. . Потрепались. Он что-то толковал мне о карьере детей. Намекнул, что туго в области с «бациллой». Так в детдоме мы называли масло и мясо. Попросил прислать хорошей селедочки. Даже в обкомовокой кормушке нет хорошей селедочки. Он что-то толковал мне. Я смотрел тупо и ничего почти не соображая, на жирандоли. В хрустальных листьях играл бивший сквозь щель портьеры луч нашего с вами солнца. Воздух в холле был неподвижен, неоткуда было взяться ни малейшему дуновению, но хрусталинки дрожали, радужно вспыхивая и перебрасывая друг другу упаеший на них луч. Возможно, это он сам пробудил какую-то жизнь в ограненных, висевших на золотых ветках кристаллах, пробудил, и жуть пробрала мою душу, когда солнце проследовало далее, холл погрузился в полутьму, а жирандоли продолжали хоронить, вопреки законам распространения света, навсегда отлетевший от родного светила маленький лучик, пока он совсем не истлел в одном из хрустальных листьев… Может быть, мне так казалось…
Пашка что-то толковал, в слухе моем умирали его слова, я провожал их слабым вниманием и равнодушно отнесса к внезапному нашествию на память ликов и образов прошлой жизни… Вы, наверно, удивились, услышав мой хохот?..
В канун шестидесятилетия великой октябрьской социалистической революции Пашку пригласили в академический театр оперы и балета имени Гоголя на премьеру трагикомического балета «Мертвые души»… Рублетто Лоберта, простите, я заговариваюсь, либретто Губерта Рождественко.
Не хотел Пашка идти на балет, ибо надоело ему за всю свою долгую начальственную жизнь подыхать от скуки в личной ложе.
Дома вместо зарядки, а также в кабинете он выкаблучивал разные па де де из амаада, как он их называл, пируаты, подококи, прыжки, и чуть ли не шпагаты, которые знал наизусть. «Лебединое озеро», «Коппелию», «Молодую гвардию», «Раймонду», «Ромео», «Спартак», «Повесть о настоящем человек» и другие балеты он смотрел бессчетное количество раз с наезжаашими в область главами государсте, с делегациями компартий, с женой, с передовиками слетов и героями пленумов. А тут заупрямился. Сказался больным. Я, говорит, лучше самого Гоголя почитаю, с которого надо брать пример самиздатчикам и самим сжигать писанину, порочащую государство и его порядки…
Я не отговорился, Василий Васильевич. Все Пашка, вроде нас с вами, знает про советскую власть, но позволять подрывать ее, пока жив, не дозволит… Хотите, считайте это цинизмом, хотите беспринципностью или подончеством властного бюрократа, чем хотите считайте это и как хотите называйте. В свои шестьдесят лет ему уже наплевать на все, кроме покоя, карьеры детей, безмятежной старости и болельщицких страстей. Вопреки ненависти к дьявольщине, Пашка болеет, как болеют за «Спартак» или «Динамо», за наш экспансионизм.
Когда у венгров и у чехов случились заварушки, Пашка не спал, торчал у приемника и звонил в ЦК, чтобы быстрей скидывали десант и направляли на бандитоа танки, иначе он не ручается за спокойствие на металлургическом комбинате, шахтах, заводах и совхозах. Инфаркты хватал Пашка: так страстно и стрессово болел он за «наших». Разрыв с Китаем довел его до экземы. Покрылся красными с желтыми корками пятнами и струпьями. Вылечили хозяина области китайским же иглоукалыванием. Индонезия поразила Пашку бессонницей со слуховыми галлюцинациями. От победы Израиля в шестидневной войне его страшно заперло. Промывания и клизмы не помогали. Думали, рак желудка с метастазами от кишечника до ануса. Прекращение огня и разрыв отношений с агрессором соцстран мгновенно усилили перистальтику, и Пашка пулей вылетел из почетного президиума на партсобрании в какой-то шахте. Чуть не оскандалился.
Когда пришел к власти в Чили Альенде, Пашка устроил манифестацию молодежи перед памятником неизвестному солдату и фейерверк. Приказал также выбросить ливерной колбасы и топленое масло в центральном гастрономе. Зато после путча хунты его хватанул легкий удар с частичной потерей речи. Трудно было узнать этого сильного человека в расхлябанном пациенте одной из палат кремлевки, куда его доставили на сверхзвуковом истребителе. Он плакал, рвал на себе волосы, неосторожно упрекал Кастро в медлительности и был в общем похож на ханыгу, поставившего последний червонец в финале кубка за родной бездарный ЦСКА, пропустивший нелепый гол на последней секунде матча.
Спросил я довольно жестко, не очумел ли он окончательно на партийной работе…
Сильней меня, говорит, эта страсть, Рука, сильней. Ничего не могу с собой поделать. С радостью бы стал лечиться, но у кого? И что я скажу? Хочу болеть за Пиночета, хотя считаю его методы борьбы о коммунизмом дискредитирующими антикоммунизм?.. Меня же о ходу упекут в психушку, как Генерала одного! Игра – похабная страсть, Рука, похабная…
Так вот: сказался Пашка больным, но на его невезуху в город прибыли два члена политбюро, пять министров и какие-то важные иностранцы. Пришлось ему переть на «Мертвые души».
В декорациях Пашку раздражала одна деталь: задник, не снимавшийся на протяжении всех трех актов. На огромном, во всю ширину сцены, сером полотнище художник наляпал углем и слегка размыл силуэты разновозрастных крестьян обоего пола… Изможденные лица с закрытыми глазами, всклокоченные волосы, кожа да кости… Это были сами мертвые души. Балет посвящается их памяти, памяти безвестно погибших под гнетом помещичьего ига. Они должны были по мысли художника и либреттиста будить вздремнувшее классовое чувство зрителя. Первый акт назывался «Тезис», второй «Антитезис», третий «Слава синтезу, слава России – СССР!»
Все это была ужасная, вульгарная спекуляция и халтура, сказал Пашка. Его подташнивало от мельтешения карикатурного Чичикова на громадной шашечной доске среди кордебалета голых шашек, акробатических прыжков Ноздрева, тягуче-сентиментального адажио Манилова, громоподобной, с пуканием валторн, музыки, сопровождавшей грубое топание Собакевича. Детишки, танцевавшие «пирожки», «блинчики», «булочки» и различные закусочки, вызванные на сцену широким жестом Коробочки, и прочие хреновины действия, разворачивавшиеся на фоне гневных мертвых душ – предметов алчной купли и продажи, чуть не довели Пашку до сердечного приступа. Балет продолжался.
Залихватское па де труа Чичикова, Петрушки и Селифана посреди тоскливого бездорожья около разбитой брички выражало уверенность в том, что через сто лет дороги здесь станут лучше, и вывело Пашку из себя, поскольку он недавно огреб замечание за развал дорожного строительства в области. Он от тошнотворной досады и раздражения громко зааплодировал.
Зал тупо подхватил овацию, отчего казалось, что все помимо своей воли аплодируют бездорожью… А когда началась сцена обеда в губернаторском доме и балерунчики, танцуя, вынесли на подносах гусей, поросят, жареных с гречневой кашей, большущего осетра, грибочки, салаты, гору свежих помидор, старинные супницы с тройной ухой и метра на два расстегаи, в зале установилась мертвая тишина.
Многие люди, имевшие отношение к областной торговой сети и снабжению населения продуктами первой необходимости, густо, но непонятно почему, покраснели, а пара дюжих билетеров во фраках, стеснявших чекистские движения, вывели из зала захохотавшего молодого человека и старую большевичку, смачно жеваешую захваченный из дома бутерброд с вареной капустой. Зрители, так же как удаленные из зала нарушители, приняли это за модернистский прием, иллюстрирующий основное действие…
Чичиков, разжиревши на глазах всего зала от ненасытногопожирания мертвых душ, в конце первого действия проскакал, дрыгая ногами, к запасному выходу – он спасался от преследования мертвых душ крепостного крестьянства.
После перерыва началась антитеза: преследование народовольцами в разночинной одеженке положительных представителей дворянства, выполненное в захватывающей манере с выстрелами и фехтованием. Затем заключение Чичикова в царскую тюрьму народов.
Снова грандиозный сверхнатуралистический обед у Тентетникова с тортом, изображавшим сцену убийства царя-освободителя крестьян Александра героями-революционерами. Наконец пошел сплошной синтез, не отделенный от антитезы хождением зрителей в буфет и в сортир.
Задник упал. Ио сцене проехал трактор, вытащивший бричку Чичикова из колдоебии и грязищи Российской истории. Сам Чичиков задумчиво, как обезьяна, качался на качелях на месте задника, как бы подводя итог своей безнравственной, напрасной, бесплодной деятельности и шарахаясь то влево, то вправо, хотя перед ним путеводительно фосфоресцировал и искрился портрет изобретателя научного коммунизма… Из-за кулис донеслась до Пашки «Дубинушка», замешанная на «Интернационале», и на сцену вышла плотная толпа оживших мертвых крестьянских душ. Они несли над собой транспарант «Слава колхозному строительству!» и чучела порочных персонажей великой поэмы Гоголя. Сам автор поэмы, сидевший в сторонке на пьедестале, вдруг порывисто встал, словно завороженный чудившимся ему в корчах горевшей рукописи изумительным и долгожданным синтезом.
Гремели литавры. Через всю сцену провели бородатых дядеи и бедрастых бабенок, прикованных друг к другу цепями антинародных предрассудков. Это уходило со сцены истории под гиканье и свист бывших мертвых душ российское кулачество. Уходило с поникшими головами и угрюмыми взглядами исподлобья.
Затем погас свет и с экрана примо в зал помчалась гоголевская тройка. Присутствующие инстинктивно пригнули головы. Кони летели, раздувая ноздри и храпя. Перед ними расступались символические народы и государства, а правил тройкой тоже символический ямщик – здоровенный молодец в тренировочном костюме с бровастой рожей и буквами КПСС на груди.
Зал рукоплескал стоя. Ожившие мертвые души приветственно махали руками почетным гостям города. Пашка, очумев от музыки и танцев, пригласил гостей проследовать на сцену для «стихийного синтеза партии и народа после представления».
Зрители выли в экстазе, когда растроганные встречей, сплелись в радушных обьятиях Пашка с Чичиковым, Манилов и Ноздрев с двумя политическими руководителями, Плюшкин с управляющим горторгом, Коробочка с завоблздравотделом, губернатор и высшие чиновники с иностранными гостями из Болгарии и Монголии, а их жены с Петрушкой и Селифаном. Потрясающая вакханалия кончилась там же на сцене, за столом с изумительной снедью и валютной водкой из магазина «Березка». Пили друг за друга, за шестидесятилетие, за Гоголя и наши вооруженные силы.
Сам балет Пашка строго приказал больше никогда не показывать, ибо великие произведения искусства должны существовать в одном-единственном экземпляре. Декорации было приказано сжечь, а с балерин и балерунов взять подписку о меразглашении слухов насчет продуктового реквизита. Исполнителя же роли Чичикова предупредить, что если он не перестанет сожительствовать в Ноздревьим и Петрушкой, то его не сделают народным артистом РСФСР и переведут в детские каникулы на Деда Мороза…
Бедный Пашка. Не прошли для него даром сорок лет партработы в сплошном раздвоении личности, в разрушении идей дьявола левой рукой и в укреплении ее же правой. Простился я с ним. Очень удивится, получив завтра телеграмму о моей смерти. Не ожидал, скажет, не ожидал. Всплакнет. Откровенно говоря, не торопил я его с рассказом. Чего, собственно, торопиться?..Цепляюсь слегка… Цепляюсь.
77
Не надо, Василий Васильевич, не надо! Не уговаривайте меня отказаться от «несвоевременного ухода из продолжения жизни». Я покидаю развитое социалистическое общество. Вы свиделись с отцом. Теперь я хочу свидеться со своим, хотя не знаю, дозволят ли… Скорей всего не дозволят. Но я готов принять посмертную муку разлуки. Я заработал ее, я надопрашивал, я наказнил…
Вы же сейчас сделаете то, чего не успели сделать почти полвека назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
За всю мою жизнь не было у меня ничего радостнее этого шага. Не боюсь того, что ожидает меня, жить вовек не желал больше, чем в эту минуту, до того жить хочу, Рябов, что плоть моя ожить вот-вот может, честное слово, я мальчиком себя чувствую за час до прихода Понятьева в мою деревню, но обидел я жизнь, обидел я ее за свою отчаянную обиду, и жить не должен: виноват. . . Виноват. Очень виноват. И мог ли я предположить, что стыд меня проберет до души не перед кем-нибудь, а перед убийцей моим, гражданином Гуровым, когда представил я его только что выпустившим пулю мне в сердце, сделавшим благое дело, ответственность за которое я взял на себя, и тебя, Рябов, представил пришедшим по душу Гурова, чтобы прошла она через все, что я уготовил ему. Через свидание с родными, через разоблачение и бесконечную ненависть к себе за непростительный зевок в конце игры и ко мне за гнусную концовку, похожую на последнее извращение. Она уничтожила бы в Гурове остатки человеческого, испепелила бы их, не остановись я вовремя, и это была бы такая моя вина перед всем сущим и Творцом его, что в пот меня бросило, и яды вместе с ним вышли из меня, и я сказал: «Боже мой! Боже мой!», помирая от стыда, и пришел сообщить тебе об зтом…
Ты передай ему все мудрого такие свидетельства радуют не меньше, чем чудеса ребенка. Держи папочку. Не надо ее жечь. Единственное, что я сожгу, пожалуй, это доносы внука и записи интимных бесед его дедушки с бабушкой. . . Это – страшней каннибальства, пусть оно умрет со мной, сотри соответственно пленку с рассказом про это. Прощай еще раз. Но гуровскую дочулю дезавуируй на службе. Пусть народ знает своих тайных осведомителей. Прощай.
75
Вы задали мне сейчас вопрос, гражданин Гуров, на который я вам не смогу ответить. Я не знаю, как вам жить дальше, «ввиду ощутительного исчезновения под ногами всех арматур и фундаментов»… Не знаю… Откуда мне знать?. Не могу дать совета. А вы что, совсем не предполагаете что после моей смерти коллег.и осуществят за меня последнее мстительное коварство против вас?.. Как «что, например»?. Вызовут сюда Электру и остальных, откроют гроб с останками убитой вами Скотниковой и золотым гаечным ключиком, парашку вывезут, а после трудно вообразимого позорище поставят вас к стенке в одиночестве и ничтожестве…
«Склонен полагать, что вы, в силу взятого на себя обязательотва, не измените первоначальному слову».
Беда у вас, Василий Васильевич, о естественным отбором выражений. Попросту говоря, вы мне верите? .. Так, так.. Провоцируете меня таким образом «на хорошее», как говоря в детсадике для особо дефективных детишек?.. Верите, сам не понимая почему… Ну, ладно.
Можете не отвечать на мой вопрос, извините за любопытство, но что вас толкнуло оставить в доме отца? Поначалу я допытывался, есть ли в вас душа, для того, чтобы поизмываться над ней поизощренней, если она имеется, а теперь я хочу знать это… не знаю, почему. Пропала способность соображать, комбинировать и изъясняться. Так что же вас толкнуло? Вы ведь по взглядам отцовских глаз вполне можете прикинуть, какие латинские америки бурлят в нем и с удовольствием испепелили бы вас в своих вулканах… Тоже не знаете, почему и что толкнуло. . . Пожалели было о принятом решении, но не измените ему… Вот как!..
Какие мы сволочи все же и скоты! Как вертухаемся мы, сидя в дерьме, изворачиваемся раду мести или спасения своей шкуры, а объяснения простейшего, нормальнейшего акта воли доброй и естественной не можем ни найти, ни сформулировать! Может, язык не поворачивается от застенчивости? Или Разум стоит потупившись, как нашкодивший пацан перед печальной учительницей, и его мучает вина, сожаление, упрямство, стыд, страсть искупления, неверно подпитываемая отказом от публичного раскаяния, и вот-вот готово сорваться с искусанных, опухших от слез губ слово, что не будет он больше подкладывать под зад бедной учительницы кнопок, наливать на стул чернила, склеивать страницы классного журнала и ухарски портить воздух, что он любит ее, скорее чем ненавидит, но не срывается слово с губ, и умная учительница отворачивается, чтобы не засмеяться сквозь слезы, чтобы не ожесточить мальчика ни слезами, ни смехом, добрая природа которых не может быть им сейчас понята…
Нет, значит, у вас слов. Нет…
Да! Войди, Рябов!.. Меня к телефону? Очень странно… В самый неподходящий момент! От смерти, можно сказать, отрывают, сволочи!
76
Пашка звонил Вчерашкин… Пашка… Поздравил с шестидесятилетием.. . Потрепались. Он что-то толковал мне о карьере детей. Намекнул, что туго в области с «бациллой». Так в детдоме мы называли масло и мясо. Попросил прислать хорошей селедочки. Даже в обкомовокой кормушке нет хорошей селедочки. Он что-то толковал мне. Я смотрел тупо и ничего почти не соображая, на жирандоли. В хрустальных листьях играл бивший сквозь щель портьеры луч нашего с вами солнца. Воздух в холле был неподвижен, неоткуда было взяться ни малейшему дуновению, но хрусталинки дрожали, радужно вспыхивая и перебрасывая друг другу упаеший на них луч. Возможно, это он сам пробудил какую-то жизнь в ограненных, висевших на золотых ветках кристаллах, пробудил, и жуть пробрала мою душу, когда солнце проследовало далее, холл погрузился в полутьму, а жирандоли продолжали хоронить, вопреки законам распространения света, навсегда отлетевший от родного светила маленький лучик, пока он совсем не истлел в одном из хрустальных листьев… Может быть, мне так казалось…
Пашка что-то толковал, в слухе моем умирали его слова, я провожал их слабым вниманием и равнодушно отнесса к внезапному нашествию на память ликов и образов прошлой жизни… Вы, наверно, удивились, услышав мой хохот?..
В канун шестидесятилетия великой октябрьской социалистической революции Пашку пригласили в академический театр оперы и балета имени Гоголя на премьеру трагикомического балета «Мертвые души»… Рублетто Лоберта, простите, я заговариваюсь, либретто Губерта Рождественко.
Не хотел Пашка идти на балет, ибо надоело ему за всю свою долгую начальственную жизнь подыхать от скуки в личной ложе.
Дома вместо зарядки, а также в кабинете он выкаблучивал разные па де де из амаада, как он их называл, пируаты, подококи, прыжки, и чуть ли не шпагаты, которые знал наизусть. «Лебединое озеро», «Коппелию», «Молодую гвардию», «Раймонду», «Ромео», «Спартак», «Повесть о настоящем человек» и другие балеты он смотрел бессчетное количество раз с наезжаашими в область главами государсте, с делегациями компартий, с женой, с передовиками слетов и героями пленумов. А тут заупрямился. Сказался больным. Я, говорит, лучше самого Гоголя почитаю, с которого надо брать пример самиздатчикам и самим сжигать писанину, порочащую государство и его порядки…
Я не отговорился, Василий Васильевич. Все Пашка, вроде нас с вами, знает про советскую власть, но позволять подрывать ее, пока жив, не дозволит… Хотите, считайте это цинизмом, хотите беспринципностью или подончеством властного бюрократа, чем хотите считайте это и как хотите называйте. В свои шестьдесят лет ему уже наплевать на все, кроме покоя, карьеры детей, безмятежной старости и болельщицких страстей. Вопреки ненависти к дьявольщине, Пашка болеет, как болеют за «Спартак» или «Динамо», за наш экспансионизм.
Когда у венгров и у чехов случились заварушки, Пашка не спал, торчал у приемника и звонил в ЦК, чтобы быстрей скидывали десант и направляли на бандитоа танки, иначе он не ручается за спокойствие на металлургическом комбинате, шахтах, заводах и совхозах. Инфаркты хватал Пашка: так страстно и стрессово болел он за «наших». Разрыв с Китаем довел его до экземы. Покрылся красными с желтыми корками пятнами и струпьями. Вылечили хозяина области китайским же иглоукалыванием. Индонезия поразила Пашку бессонницей со слуховыми галлюцинациями. От победы Израиля в шестидневной войне его страшно заперло. Промывания и клизмы не помогали. Думали, рак желудка с метастазами от кишечника до ануса. Прекращение огня и разрыв отношений с агрессором соцстран мгновенно усилили перистальтику, и Пашка пулей вылетел из почетного президиума на партсобрании в какой-то шахте. Чуть не оскандалился.
Когда пришел к власти в Чили Альенде, Пашка устроил манифестацию молодежи перед памятником неизвестному солдату и фейерверк. Приказал также выбросить ливерной колбасы и топленое масло в центральном гастрономе. Зато после путча хунты его хватанул легкий удар с частичной потерей речи. Трудно было узнать этого сильного человека в расхлябанном пациенте одной из палат кремлевки, куда его доставили на сверхзвуковом истребителе. Он плакал, рвал на себе волосы, неосторожно упрекал Кастро в медлительности и был в общем похож на ханыгу, поставившего последний червонец в финале кубка за родной бездарный ЦСКА, пропустивший нелепый гол на последней секунде матча.
Спросил я довольно жестко, не очумел ли он окончательно на партийной работе…
Сильней меня, говорит, эта страсть, Рука, сильней. Ничего не могу с собой поделать. С радостью бы стал лечиться, но у кого? И что я скажу? Хочу болеть за Пиночета, хотя считаю его методы борьбы о коммунизмом дискредитирующими антикоммунизм?.. Меня же о ходу упекут в психушку, как Генерала одного! Игра – похабная страсть, Рука, похабная…
Так вот: сказался Пашка больным, но на его невезуху в город прибыли два члена политбюро, пять министров и какие-то важные иностранцы. Пришлось ему переть на «Мертвые души».
В декорациях Пашку раздражала одна деталь: задник, не снимавшийся на протяжении всех трех актов. На огромном, во всю ширину сцены, сером полотнище художник наляпал углем и слегка размыл силуэты разновозрастных крестьян обоего пола… Изможденные лица с закрытыми глазами, всклокоченные волосы, кожа да кости… Это были сами мертвые души. Балет посвящается их памяти, памяти безвестно погибших под гнетом помещичьего ига. Они должны были по мысли художника и либреттиста будить вздремнувшее классовое чувство зрителя. Первый акт назывался «Тезис», второй «Антитезис», третий «Слава синтезу, слава России – СССР!»
Все это была ужасная, вульгарная спекуляция и халтура, сказал Пашка. Его подташнивало от мельтешения карикатурного Чичикова на громадной шашечной доске среди кордебалета голых шашек, акробатических прыжков Ноздрева, тягуче-сентиментального адажио Манилова, громоподобной, с пуканием валторн, музыки, сопровождавшей грубое топание Собакевича. Детишки, танцевавшие «пирожки», «блинчики», «булочки» и различные закусочки, вызванные на сцену широким жестом Коробочки, и прочие хреновины действия, разворачивавшиеся на фоне гневных мертвых душ – предметов алчной купли и продажи, чуть не довели Пашку до сердечного приступа. Балет продолжался.
Залихватское па де труа Чичикова, Петрушки и Селифана посреди тоскливого бездорожья около разбитой брички выражало уверенность в том, что через сто лет дороги здесь станут лучше, и вывело Пашку из себя, поскольку он недавно огреб замечание за развал дорожного строительства в области. Он от тошнотворной досады и раздражения громко зааплодировал.
Зал тупо подхватил овацию, отчего казалось, что все помимо своей воли аплодируют бездорожью… А когда началась сцена обеда в губернаторском доме и балерунчики, танцуя, вынесли на подносах гусей, поросят, жареных с гречневой кашей, большущего осетра, грибочки, салаты, гору свежих помидор, старинные супницы с тройной ухой и метра на два расстегаи, в зале установилась мертвая тишина.
Многие люди, имевшие отношение к областной торговой сети и снабжению населения продуктами первой необходимости, густо, но непонятно почему, покраснели, а пара дюжих билетеров во фраках, стеснявших чекистские движения, вывели из зала захохотавшего молодого человека и старую большевичку, смачно жеваешую захваченный из дома бутерброд с вареной капустой. Зрители, так же как удаленные из зала нарушители, приняли это за модернистский прием, иллюстрирующий основное действие…
Чичиков, разжиревши на глазах всего зала от ненасытногопожирания мертвых душ, в конце первого действия проскакал, дрыгая ногами, к запасному выходу – он спасался от преследования мертвых душ крепостного крестьянства.
После перерыва началась антитеза: преследование народовольцами в разночинной одеженке положительных представителей дворянства, выполненное в захватывающей манере с выстрелами и фехтованием. Затем заключение Чичикова в царскую тюрьму народов.
Снова грандиозный сверхнатуралистический обед у Тентетникова с тортом, изображавшим сцену убийства царя-освободителя крестьян Александра героями-революционерами. Наконец пошел сплошной синтез, не отделенный от антитезы хождением зрителей в буфет и в сортир.
Задник упал. Ио сцене проехал трактор, вытащивший бричку Чичикова из колдоебии и грязищи Российской истории. Сам Чичиков задумчиво, как обезьяна, качался на качелях на месте задника, как бы подводя итог своей безнравственной, напрасной, бесплодной деятельности и шарахаясь то влево, то вправо, хотя перед ним путеводительно фосфоресцировал и искрился портрет изобретателя научного коммунизма… Из-за кулис донеслась до Пашки «Дубинушка», замешанная на «Интернационале», и на сцену вышла плотная толпа оживших мертвых крестьянских душ. Они несли над собой транспарант «Слава колхозному строительству!» и чучела порочных персонажей великой поэмы Гоголя. Сам автор поэмы, сидевший в сторонке на пьедестале, вдруг порывисто встал, словно завороженный чудившимся ему в корчах горевшей рукописи изумительным и долгожданным синтезом.
Гремели литавры. Через всю сцену провели бородатых дядеи и бедрастых бабенок, прикованных друг к другу цепями антинародных предрассудков. Это уходило со сцены истории под гиканье и свист бывших мертвых душ российское кулачество. Уходило с поникшими головами и угрюмыми взглядами исподлобья.
Затем погас свет и с экрана примо в зал помчалась гоголевская тройка. Присутствующие инстинктивно пригнули головы. Кони летели, раздувая ноздри и храпя. Перед ними расступались символические народы и государства, а правил тройкой тоже символический ямщик – здоровенный молодец в тренировочном костюме с бровастой рожей и буквами КПСС на груди.
Зал рукоплескал стоя. Ожившие мертвые души приветственно махали руками почетным гостям города. Пашка, очумев от музыки и танцев, пригласил гостей проследовать на сцену для «стихийного синтеза партии и народа после представления».
Зрители выли в экстазе, когда растроганные встречей, сплелись в радушных обьятиях Пашка с Чичиковым, Манилов и Ноздрев с двумя политическими руководителями, Плюшкин с управляющим горторгом, Коробочка с завоблздравотделом, губернатор и высшие чиновники с иностранными гостями из Болгарии и Монголии, а их жены с Петрушкой и Селифаном. Потрясающая вакханалия кончилась там же на сцене, за столом с изумительной снедью и валютной водкой из магазина «Березка». Пили друг за друга, за шестидесятилетие, за Гоголя и наши вооруженные силы.
Сам балет Пашка строго приказал больше никогда не показывать, ибо великие произведения искусства должны существовать в одном-единственном экземпляре. Декорации было приказано сжечь, а с балерин и балерунов взять подписку о меразглашении слухов насчет продуктового реквизита. Исполнителя же роли Чичикова предупредить, что если он не перестанет сожительствовать в Ноздревьим и Петрушкой, то его не сделают народным артистом РСФСР и переведут в детские каникулы на Деда Мороза…
Бедный Пашка. Не прошли для него даром сорок лет партработы в сплошном раздвоении личности, в разрушении идей дьявола левой рукой и в укреплении ее же правой. Простился я с ним. Очень удивится, получив завтра телеграмму о моей смерти. Не ожидал, скажет, не ожидал. Всплакнет. Откровенно говоря, не торопил я его с рассказом. Чего, собственно, торопиться?..Цепляюсь слегка… Цепляюсь.
77
Не надо, Василий Васильевич, не надо! Не уговаривайте меня отказаться от «несвоевременного ухода из продолжения жизни». Я покидаю развитое социалистическое общество. Вы свиделись с отцом. Теперь я хочу свидеться со своим, хотя не знаю, дозволят ли… Скорей всего не дозволят. Но я готов принять посмертную муку разлуки. Я заработал ее, я надопрашивал, я наказнил…
Вы же сейчас сделаете то, чего не успели сделать почти полвека назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46