– Я бы никогда не смог добиться этого, если бы не ты, – сказал он Николь, – Ты вдохновила меня на борьбу…Они говорили об огромном успехе Николь и ее официальном признании на выставке «Арт Деко».– Я замечаю, что все самые хорошенькие девушки Парижа стараются быть похожими на тебя, – сказал Ким. – Одно удовольствие ходить по улицам этого города, куда ни посмотрю, везде вижу тебя.– Мне говорят об этом, но мне это кажется невероятным. Я никогда и не думала об этом. И представить себе не могла. – Николь пожала плечами, не в состоянии найти слова, чтобы выразить то, что с ней произошло. – Ты знаешь, что они копируют мои туфли? Мою сумочку! Даже мою стрижку! Вот это никак не входило в мои планы! – сказала Николь, польщенная, хотя и пораженная тем, что женщины брали с нее пример. – Лео говорит, что, если я дам своим духам номер, он сможет продать их.– Ну и как? – спросил Ким. – Дашь духам номер? Знаешь, это неплохая идея.– Говорят, что Шанель уже подумывает об этом и готовится это использовать. Во всяком случае, мне не нравится эта идея с номером. Слишком безлично, – сказала Николь. – Духи – это то, чем женщина непосредственно касается своего тела. Духи – это очень личное, а номер – это так безлично. Я бы хотела название – настоящее имя для своих духов. Но я не нахожу такого, которое действительно бы мне нравилось.– Я могу найти, – сказал Ким. Они сидели в гостиной Николь, завернувшись в большие пушистые белые халаты из ткани для полотенец. Была уже ночь, и огни пароходов на Сене, и огни с набережной отражались от воды и ложились на блестящий кремовый потолок комнаты. Обстановка – большой дубовый стол, софа с позолотой, неизвестного происхождения стулья – сейчас не выглядела так убого, как в тот вечер, когда Ким в первый раз пришел сюда вместе с Николь. Но весь вид квартиры создавал впечатление, будто в ней никто по-настоящему не жил, что никто не заботился о ней. Странно, что Николь, такая утонченная, жила в столь невзрачной обстановке. Ким задавал себе вопрос: почему? – Я могу придумать первоклассное название.– Правда?– Ты должна назвать их своим именем, – сказал Ким. – Ты должна назвать их «Редон».– И не подумаю, – сказала она ровно и холодно, таким тоном, какого Ким никогда раньше не слышал от нее. – Этого не будет никогда.– Но почему? В газетах тебя все называют Редон, – возразил он, не уловив в ее голосе приближения грозы. – В американских журналах пишут об «образе Редон». Каждый сразу же поймет, чьи это духи. Это была бы сенсация!– Это было бы ложью! – сказала Николь, жестко глядя на Кима. – Это было бы катастрофой!– Но это же логично, Николь, – сказал Ким, увлекаясь собственной идеей и желая доказать Николь, насколько она хороша. – Ты же сама сказала, что хочешь чего-то совсем нового, чего раньше не было. Никто раньше не называл духи своим именем. А это имя прекрасно! Легко произносится! Каждому известно!– Я не собираюсь быть в этом деле первой! Это слишком эгоистично! Это дурной вкус. Ужасно! Никогда, никогда, никогда!– Николь, вот уж не думал, что ты так упряма. Ты сама себе противоречишь! Я не понимаю тебя.– Ну и что, что не понимаешь, – сказала она. – Зато я понимаю. Это не имя! Не настоящее имя!– О чем ты говоришь? Почему не настоящее?– Неважно! Я отказываюсь говорить на эту тему! – На этот раз Николь сказала это с такой силой, что Ким сдался. Она не на шутку рассердилась, еще немного, и пришла бы в ярость. Ему не хотелось, чтобы ее гнев обратился на него.Они вышли пообедать в небольшое бистро по соседству и, стараясь не возвращаться к вопросу о духах Николь, говорили и все не могли наговориться. В ту ночь они уснули обнявшись, сплетясь телами, как им было предназначено судьбой.Николь приснился сон: вернулся домой ее отец. Она, отец и мать обедали вместе. Мать выглядела молодой и красивой; отец тоже был красив и, как всегда, элегантно одет. Он обещал Николь, что завтра утром он разрешит ей просмотреть все его образцы и даст ей любой материал и отделку, которые она выберет, а когда она с этим закончит, он возьмет ее с собой пообедать. Они будут только вдвоем. Отец и дочь. Но наутро, когда она проснулась во сне, отца уже не было. Она поняла, сама не зная почему, что отец и мать снова поссорились. Она подошла к двери и выглянула наружу. Ее отец уходил от дома по улице, высокий, красивый, элегантный. Она окликнула его, а потом побежала за ним. «Отец, отец!» – звала она его во сне, но он не обернулся и не ответил. Он все время уходил от нее и отказывался признавать ее существование.Николь проснулась, испытывая бессильный гнев, еще более сильный, чем тот, когда Ким уговаривал ее дать духам имя «Редон». Никогда она не была так раздражена, но этот ее гнев и пугал и освобождал ее. В течение всего дня увиденный сон возвращался к ней в самые неподходящие моменты, заставая ее врасплох. В течение следующих трех недель ей снился все тот же сон, он возвращался к ней и днем с той же ясностью, с тем же бессильным гневом. В ночь перед тем, как она должна была обедать с Лео Северином, ей снова приснилось то же самое, только на этот раз конец был другим. «Отец, отец!» – звала она во сне, и, как всегда, ее отец уходил от нее, не обращая на нее внимания. Только в тот раз на этом сон не кончился. Она продолжала звать отца, и когда он так и не обернулся, она начала плакать и потом вдруг неожиданно для себя начала выкрикивать вслед ему проклятия, обвиняла его в том, что он не замечает ее, делает ей больно; что он унижает и позорит ее тем, что обращается с ней, как с пустым местом. Так в разгар крика, проклятий, слез, струящихся по ее лицу, она и проснулась. Сначала она не могла понять, спит она еще или нет, но потом, когда проснулась окончательно, поняла, что испытывает чувство огромного облегчения и спокойствия после бурных событий, происшедших во сне. У нее было такое чувство, будто она наконец-то сумела постоять за себя и отплатить за обиды, мучившие ее с давних пор.– Твоя идея навела меня на мысль, – сказала Николь Киму утром, когда они сидели за кофе с молоком и рогаликами.– Правда? – с любопытством спросил Ким, припомнив странный отпор, который дала Николь его предложению. Тогда он почувствовал опасность.– Я нашла название для духов. Мне оно пришло в голову посреди ночи, – сказала она. – Я назову их «Николь».– «Николь»! Ну, поздравляю! Это гораздо лучше, чем «Редон»! – сказал Ким. – Более женственно. Более интимно. Поздравляю!Николь улыбнулась и промолчала. Она намазывала джем на рогалик и была очень довольна собой. Какая ирония судьбы! Какой сладкий триумф – быть никем и оставить после себя имя! Она наслаждалась этим чувством с таким же удовольствием, с каким вдыхала аромат джема.Лео сильно разволновался.– Это сильный ход, – сказал он. – Это просто гениально. Знаешь, Николь, у тебя трудный характер, но иногда стоит его потерпеть. В тебе есть, как говорят американцы, коммерческая жилка.– Значит, мы договорились? Мы назовем духи «Николь»? – сказала она, все еще безмерно гордясь собой.– Определенно.– А если они не пойдут, мы всегда можем сменить название, – сказала Николь, и они оба рассмеялись, потому что оба понимали, как выразился Лео, гениальность выдумки.– А теперь нам остается только найти для них подходящий флакон, – сказал Лео, – и дело пойдет.– Насчет флакона я точно знаю, каким он должен быть, – сказала Николь. – Я подслушала эту идею у Пикассо.Лео поднял бровь. Он давно пришел к выводу, что ему пора перестать удивляться, глядя на Николь Редон, но как только он решался на это, она выкидывала что-нибудь новенькое.– Флакон для духов и Пикассо? – Важную часть натуры Лео составлял бизнесмен, и он задумался над тем, во что эта идея может ему обойтись. Пикассо, оригинал среди художников, был известен тем, что брал за свои работы хорошие деньги.– Я хочу, чтобы флакон для моих духов был в форме простого стеклянного куба, – говорила Николь. – Мои духи абстрактны. Однажды на вечеринке я услышала, как Пикассо объяснял, что такое кубизм. По его словам, кубизм – это абстракция, это способ изображать то, что нельзя увидеть, – продолжала она. Лео не понимал, о чем она говорит и какое отношение имеет это к флаконам для духов, но не перебивал ее.– Кубизм, Лео, это модерн, радикализм. В точности как те духи, которые составил для меня Нуаре. Я все помню. Я сказала ему, что хочу современный абстрактный запах; запах сада, который нельзя увидеть, воображаемого сада, невидимого, но благоухающего. Слова Пикассо застряли у меня в голове, и как только у меня возникла идея о названии духов, я уже точно знала, каким должен быть для них флакон. Куб, Лео! Простой модерновый куб!– Неужели ты рассчитываешь, что женщины будут покупать духи в простом модерновом кубе? – спросил пораженный Лео. – Женщины любят стекло матовое, узорчатое. А у куба простые грани, Николь. Женщины любят изогнутые формы. А куб такой простой, некрасивый, неромантичный…– Я продаю духи, Лео. А не романтику.– Пусть будет по-твоему.– А пробка тоже должна быть в форме куба. Из люцита. – Николь видела на выставке «Арт Деко» новый материал под названием «люцит». Дизайнеры-авангардисты изготовили из него перила для лестницы и шкафчики для бара. – Я хочу пробку из люцита, Лео. Это модерн.Николь говорила страстно, как всегда, когда бывала возбуждена, и Лео прервал его жестом руки.– Николь, у тебя будет то, что ты пожелаешь, – сказал он. – Даже если для этого придется отказаться от прошлого.– Это именно то, что я хочу, – сказала Николь. – Отказаться от прошлого. – Она улыбнулась Лео, она была все еще немного влюблена в него, но думала она о Киме, думала о своем странном, бурном, освобождающем сне. 3 Парижане жаловались, что зима 1925/26-го была ужасной. Жуткой! Шел нескончаемый дождь, а когда он наконец прекратился, пошел снег. Было темно, холодно, мрачно, так все говорили, но Ким и Николь не замечали этого. Они были поглощены друг другом и Парижем. Париж дышал богатством и покоем. Пакт Локарно, подписанный прошлой осенью, вернул побежденную Германию в европейское сообщество и даже в Лигу Наций. Границы между Францией и Германией, терзаемые войной на протяжении жизни целого поколения, теперь были защищены Большой четверкой, а самая сильная в истории Франции армия стояла наблюдателем на Рейне. Сейчас, в 1926 году, мир наконец стал реальностью.Вместе с температурой той зимой падал вниз и франк, и доллары Кима приобрели такую ценность, что он почувствовал себя мультимиллионером. Он тратил деньги с расточительностью, пугавшей и восхищавшей Николь. Они быстро установили приятный распорядок: Николь каждый день ходила в «Дом Редон», а Ким, если не занимался книгами, слонялся вокруг «Селекта» и навещал своих старых друзей в парижской «Трибюн». Они возобновили его прежний обычай заходить за ней каждый вечер в восемь часов, они начинали с аперитива и восхитительного парижского ритуала обсуждения, где они будут ужинать: в ресторане русских эмигрантов «К нам, около Пантеона», где обычный ужин стоил шесть франков или тридцать центов и где из более дорогих блюд Ким всегда заказывал икру и водку и угощал русских белогвардейцев, бежавших от венгерского фашизма; или, может быть, в кафе «Де ля Пэ», где они смотрели, как американские туристы сорят деньгами, и при этом ощущали свою изысканность и превосходство над ними. Или в «Прюнье» с его великолепным устричным баром и выбором «сухих, как кость», белых вин, рядом с «Мадлен». Или еще в «Ше Франси» на площади Д'Альма с видом на Эйфелеву башню и золотой купол «Инвалидов» вдалеке. Или у «Фарамонде» в центре «Лез Алль» ради простого блюда «потрошки по-каннски». Или у «Фло», в эльзасском кабачке в глубине маленького дворика в районе Фобу Сен-Дени, который не отыскал бы ни один турист.Они исходили пешком все маленькие кривые улочки Парижа, и Николь была не слишком удивлена, обнаружив, что Ким знает город лучше, чем она: ее маршрут не отклонялся от дороги между домом и магазином. Он показывал ей город, в котором она жила, и этот город ей нравился. В конце недели они отправлялись за покупками на рынок, а в воскресенье не выходили из дома и покидали постель разве что затем, чтобы приготовить что-нибудь вкусное. Они отдались празднику чувств. Они не ставили перед собой никаких ограничений. Они делали то, что им хотелось делать: они позволили себе влюбиться.– На этот раз, – сказал ей Ким, – у нас будет не скоротечный роман с горько-сладким концом. 4 – Это год завершений, – так сказал в феврале Эрни. Он только что вернулся из Нью-Йорка, где встречался с Перкинсом и Салли. Они с Кимом сидели в «Липпе» и пили холодное белое вино из графина. – Я заканчиваю правку романа «И восходит солнце». Я внял совету Скотта и отдал его Перкинсу. И рад, что сделал это. Перкинс – то, что надо.– Надеюсь, что я не ошибся, – сказал Ким, – что ушел от Перкинса. Джей Берлин пытался переманить его в «Двадцатый век». Предлагал ему сумасшедшие деньги. Но Перкинс остался верен Скрибнеру. Он отказался уйти от него. Я просто не мог остаться. Остаться и писать так, как я бы хотел писать. – Эрни кивнул. Он предвидел, что у него могут возникнуть проблемы с его собственным языком, но он знал и то, что Ким ушел далеко вперед от других хороших молодых писателей. – Итак, теперь я связан с «Двадцатым веком». Это неплохое, солидное издательство, к несчастью, у них нет настоящего редактора. Но Джей за «Дело чести» наобещал мне луну, солнце и звезды в придачу. У меня не хватило характера отказать ему.– При условии, что ты не пойдешь по стопам Скотта. Когда он изменил финалы для «Сатердей ивнинг пост». И продал в другие руки. Если ты это сделаешь, обратно тебя никто не возьмет, – сказал Эрни. Продажа в другие руки была его излюбленной темой, а на втором месте после нее стоял тезис о том, что он никогда так не поступит, а будет держаться до победного конца, чего бы это ни стоило.– Мне были нужны деньги, – сказал Ким как бы между прочим. – За дом мне пришлось заплатить вдвое больше против того, что я планировал. Учти и то, что я не могу сидеть на одном месте. Мне нужны деньги для поездок. Когда я в Нью-Йорке, я мечтаю оказаться в Париже…– А в Париже ты скучаешь о Нью-Йорке, – закончил Эрни фразу за него.– Нет. Больше не скучаю, – сказал Ким. – Я бы мог прожить здесь до конца моих дней.– У тебя с Николь серьезно?– Всегда было серьезно, – сказал Ким, – с самого начала.– Только не натвори ничего такого, о чем будешь потом сожалеть, – сказал Хем. Его глаза приобрели странное выражение.– Ты даешь мне совет? – спросил Ким. – Или же ты в большей степени относишь это к самому себе?– И то, и другое, – признал Хем. – Хедли с Бамби сейчас в Шкрансе. Здесь, в Париже, у меня роман с Полин. Днем она ходит на показы мод, ночи мы проводим вместе… – Эрни пожал широкими плечами. – Я понимаю, что должен порвать с Полин. Но не могу. Я люблю сразу двух женщин, и это невыносимо. В начале это было прекрасно, но сейчас все изменилось. Это противоречит всему, во что я верю, и разрывает меня на мелкие кусочки.– Хедли знает о Полин?– Нет, – сказал Эрни. – Полин очень старается поддерживать с ней дружбу, она пишет ей письма, покупает подарки для Бамби. Я уверен, Хедли ничего не подозревает.– Что же будет?– Не знаю, – сказал Эрни, делая знак, чтобы принесли еще один графин. Это был уже четвертый. Было уже около пяти часов, и постепенно начинала прибывать вечерняя публика. – А что ты о себе думаешь? Черт, Салли беременна. Знаешь, она начинает подозревать кое-что.Ким отвернулся.– Нет, она ничего не знает. Она никогда слова не сказала. Ни словечка.– Зато мне сказала, – сказал Хем. – Она спросила, что такого притягательного в Париже. Я тогда ничего не знал, поэтому ответил, как принято: свобода, жизнь, артистическая атмосфера, никаких буржуазных предрассудков. Сказал, что ты испытывал жажду к перемене мест. Книга закончена. Надо немного погулять.– Если бы она не забеременела, тогда было бы намного легче, – сказал Ким. – Я бы хорошо обеспечил ее и ушел с чистой совестью. Мы бы остались друзьями.– Какой ты мечтатель, Ким, – сказал Эрни. – Женщины не прощают неверности. Они не могут быть великодушны в своих чувствах. – Хем одним глотком осушил стакан. – Ты никогда не думал о самоубийстве?Ким отрицательно покачал головой.– Вот если бы можно было устроить так, чтобы умереть во сне, – размышлял Эрни, – это было бы лучше всего. После этого самым лучшим способом было бы выпрыгнуть ночью с корабля в море. Ты прыгаешь, и все. – Он еще продолжал говорить о смерти. Сладкая смерть в снежной лавине, героическая смерть на арене для боя быков, смерть храбрых на поле боя…– Все о смерти и о смерти, – сказал Ким Николь в ту ночь. – У Эрни смерть на уме. Он жутко напился за обедом. Он весь запутался. Он любит Полин, любит Хедли и ненавидит себя.«А ты? А я? А Салли?» – подумала Николь. Она хотела спросить его, но не стала этого делать. Ким все время говорил об их «будущем», но как-то неконкретно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41