Вдруг выражение его лица смягчилось: на соседнем столике он увидел порцию клубничного сплита. С грустной откровенностью признался: — Я такой сластена…
— Разве вы не хотите, чтобы я вам рассказал, как все было?
— Нет, нет, что вы! — торопливо произнес Чамли. — Я всего лишь промежуточное звено, я ни за что не отвечаю. Мои клиенты…
Ворон презрительно скривил заячью губу:
— Ну и здорово вы их называете.
— Как возится официантка с моим мороженым, — возмутился Чамли. — Мои клиенты — прекрасные люди. Эти акты насилия… Они считают их равными военным действиям.
— Но я и тот старик… — сказал Ворон.
— А вы оказались на переднем крае. — Он тихо рассмеялся собственной шутке; огромное бледное лицо было словно белая завеса, на которой можно показывать смешные и страшные фигуры: кролика или человеческое существо с рогами. Маленькие глазки засияли от удовольствия при виде огромной порции мороженого в высоком бокале, поставленном перед ним официанткой. Он произнес:
— Вы хорошо поработали, аккуратно. Вами очень довольны. Теперь вы сможете отдохнуть. — Чамли был толст, вульгарен, насквозь фальшив, но в нем ощущались власть и сила. И даже стекавшее из уголков рта мороженое не нарушало этого ощущения. Он был само преуспеяние, он был из тех, кто владеет всем, тогда как Ворон не владел ничем, кроме содержимого бумажника и той одежды, что была на нем, да заячьей губы и еще — пистолета, который он, вопреки инструкции, так и не оставил на месте преступления.
— Ну, я пошел, — сказал Ворон.
— Всего хорошего, дружище, всего хорошего, — пробормотал Чамли, высасывая жидкость из бокала через соломинку.
Ворон встал и пошел. Худой и мрачный, созданный для разрушения, он чувствовал себя не на месте среди этих уютных столиков, уставленных разноцветными вазочками и бокалами с фруктовым соком. Он вышел на площадь и направился вверх по Шафтсбери авеню. Витрины магазинов сверкали елочной мишурой, яркими пятнами алых рождественских ягод. Вся эта сентиментальная чепуха выводила его из себя. Руки в карманах сами собой сжались в кулаки. Он прислонился лбом к стеклу витрины модистки и молча смотрел, презрительно и зло усмехаясь. Девушка-еврейка склонилась над манекеном. Фигурка у нее была что надо, аккуратненькая и совсем не худая. Ворон рассматривал ее ноги и бедра, думая с отвращением: это же надо, сколько плоти выставили на продажу под Рождество.
Не находившая выхода жестокость заставила его зайти в магазин. Продавщица поспешила ему навстречу. Повернувшись к ней лицом — заячья губа предстала во всей красе, — Ворон испытал такое же удовольствие, как если бы расстрелял из автомата картинную галерею. И спросил:
— Вон то платье в витрине. Сколько?
Девушка ответила: «Пять гиней1». Она не добавила «сэр», отвечая ему. Губа была словно клеймо, знак принадлежности к определенному классу, говорила о бедности родителей, не собравших денег на хорошего хирурга.
— Оно ведь неплохо смотрится? — спросил Ворон.
Продавщица жеманно прошепелявила:
— Оно вщем очень нравитща.
— Мягкое. Тонкое. Такое платье надо очень аккуратно носить, точно? Это для красивых и богатых, правда ведь?
Продавщица ответила без всякого интереса:
— Это уникальная модель. — Она лгала. Она была женщиной и прекрасно разбиралась в таких вещах, понимала, какой вульгарной дешевкой на самом деле торговал этот магазинчик.
— Классная вещь, а?
— О да! — ответила девушка, глядя в окно на итальяшку в фиолетовом костюме, подмигивавшего ей сквозь стекло. — Классная.
— Хорошо, — сказал Ворон, — я его беру за пять фунтов2. — Он достал банкноту из бумажника, который получил от Чамли.
— Упаковать вам?
— Да нет, — ответил Ворон. — Девушка сама за ним зайдет. — Он ухмыльнулся ей изуродованным ртом. — Она классная девчонка, сами увидите. Это ведь у вас самое лучшее платье? — И когда продавщица кивнула, забирая деньги, он добавил: — Ну, тогда оно будет Элис в самый раз.
И снова на улицу, на Шафтсбери авеню, излив хотя бы часть презрения и злобы, потом на Фрит-стрит и за угол, к немецкому кафе, где он снимал комнату. Внизу, у входа его ждал сюрприз — елочка в бочке с песком, вся увешанная цветными стекляшками, и ясли с младенцем Христом. Он спросил старика хозяина:
— Вы что, верите в это? В эту чепуху?
— Неужели опять будет война? — спросил старик. — Ужасные вещи пишут. Страшно читать.
— Что за дела — в гостинице им места не нашлось?1 Нам в приюте давали сливовый пудинг. И читали про указ цезаря Августа. Так что я в курсе. Я человек образованный. Нам про те дела читали по крайней мере раз в год.
— Ну, я-то войну своими глазами видел.
— Терпеть не могу всякую сентиментальщину.
— Да ладно, — сказал старик, — клиентам это нравится.
Ворон поднял младенца. Вместе с ним и ясли — все было из одного куска, из дешевого раскрашенного гипса.
— Ну, они его пришпандорили, а? Я-то знаю, как все это было. Я человек образованный.
Он поднялся наверх, в свою комнату. Видно было, что там не убирали. Таз полон грязной воды, кувшин пуст. Ворон вспомнил толстяка, как тот говорил: «Чамли, дружище, Чамли. Произносится: Чамли», и как сверкал изумруд на пухлом пальце. Он снова вышел на лестницу и раздраженно позвал, перегнувшись через перила:
— Элис!
Она вышла из соседней комнаты, неряха с кривым, высоко поднятым плечом. Крашенные перекисью волосы сосульками свисали на лицо. Сказала:
— Нечего орать.
Он ответил:
— В комнате свинарник. Я не позволю так с собой обращаться. Иди, прибери там. — И дал ей пощечину. Она отшатнулась, вся сжавшись и не смея ничего сказать, кроме: «Да кто ты такой, в самом деле…»
— Давай-давай, — сказал он, — горбунья несчастная. — И засмеялся, когда Элис согнулась, застилая кровать. — Я тебе платье купил к Рождеству. Вот квитанция. Сходи за ним. Красивое. Тебе в самый раз.
— Думаешь, ты очень остроумный, да?
— Да я за эту шутку пять фунтов выложил. Поторопись, Элис, а то магазин закроют. — Но девчонка отплатила ему той же монетой, крикнув снизу:
— Да я никак не хуже тебя выгляжу, эх ты, заячья губа! — Орала на весь дом, все могли слышать — и старик хозяин в кафе, и его жена в гостиной, и посетители. Он представил себе их ухмылки: «Валяй, Элис, ох и парочка из вас получится — страшнее некуда!» На самом деле он не очень страдал: он ведь пил эту отраву по капле с самого детства; яд почти утратил свою горечь.
Ворон подошел к окну и, распахнув раму, поцарапал ногтем по подоконнику. Кошка появилась немедленно. Торопливо, но осторожно пробиралась по водосточному желобу, потом коротко прыгнула, будто нападая, охватила лапками руку.
— Ах ты паршивка маленькая, — сказал Ворон. — Ах ты паршивка.
Он вытащил из кармана пальто пакетик сливок и плеснул в мыльницу; кошка прекратила игру и, мяукнув, бросилась в комнату. Ворон схватил ее за шиворот и поставил на комод перед мыльницей со сливками. Она вывернулась из его руки, маленькая, не больше той крысы, которую Ворон приручал, когда еще жил в приюте, только гораздо мягче. Он почесал кошку за ухом, та огрызнулась, не отрываясь от еды: язычок так и мелькал.
Пора обедать, сказал он себе. С такими деньгами он мог куда угодно пойти. Мог устроить себе шикарный обед у Симпсона, где собираются деловые люди: взять сочный кусок мяса, жаренного на вертеле, и кучу овощей.
Когда он проходил мимо будки телефона-автомата в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
— Ворон? — говорил хозяин, — он постоянно здесь комнату снимает. Он уезжал.
— Эй, вы, — сказал чужой голос, — как вас там — Элис — покажите мне его комнату. Следите за дверью, Сондерс.
На коленях Ворон вполз в будку. Дверь он оставил приоткрытой — терпеть не мог замкнутого пространства. Он не видел, что делается снаружи, но и по голосу было ясно: говорил полицейский в штатском, из Скотленд-Ярда. Незнакомец прошел так близко, что пол будки задрожал от его шагов. Потом спустился обратно:
— Там никого нет. И пальто и шляпы нет. Он, видно, вышел куда-то.
— Наверное, вышел, — сказал старик. — Он ходит совсем бесшумно.
Незнакомец принялся за расспросы:
— Как он выглядит?
И старик и девчонка в один голос ответили:
— Заячья губа.
— Полезная примета, — сказал полицейский. — Ничего не трогать в его комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он за тип?
Ворон слышал каждое слово. Не представлял себе, чего им надо. Он знал, что не оставил улик: не просто думал, что не оставил, — он знал. Та комната
— та квартира — запечатлелась в его мозгу с точностью фотографического снимка. У них не было никаких доказательств. Он нарушил инструкцию и забрал пистолет, но пистолет был здесь, он ощущал согревшийся металл у себя под мышкой. Кроме того, если бы нашлись улики, его остановили бы еще в Дувре. Ворон прислушивался к голосам с глухой ненавистью: он мечтал об обеде, он уже сутки не ел как следует, а теперь, с двумя сотнями фунтов в кармане, он мог купить себе все что хотел.
— Вполне могу поверить, — сказал старик. — Да он ведь вот только что тут смеялся над моей женой из-за рождественской колыбельки, которую бедняжка купила.
— Грубиян чертов, — сказала Элис. — Если кто и пожалеет, что его посадили под замок, так только не я.
Ворон подумал удивленно: они меня ненавидят.
Девчонка сказала:
— Он же весь насквозь уродина. Эта губища. Просто мороз по коже.
— Да уж, видно, и в самом деле урод.
— Я бы не стал сдавать ему комнату, но он платит аккуратно, — сказал старик. — Не гнать же того, кто платит? В наши дни это не так уж часто случается.
— Друзья у него есть?
— Помру от смеха, — сказала Элис. — Друзья у него. Что ему с ними делать?
Ворона разобрал смех: он смеялся про себя на грязном полу тесной и темной телефонной будки: это же они обо мне, обо мне говорят. Он не отрывал глаз от застекленной половины двери, сжимая в руке пистолет.
— Мне кажется, вы на него обижены. Что он вам сделал? Он ведь собирался вам платье подарить, верно?
— Да это он такую шутку придумал грязную.
— Но вы ведь собирались взять платье из магазина?
— Вот и нет. Что я, дура, от него подарки принимать? Я собиралась вернуть платье и деньги ему показать. Вот уж посмеялась бы над ним!
Ворон снова подумал с горечью: интересно, до чего же они меня ненавидят. Если откроют дверь, перестреляю всех до одного.
— Ох я бы и врезала ему по этой губе, вот смеху-то было бы, скажу я вам.
— Я поставлю человека на той стороне улицы, — сказал чужой голос. — Дайте ему знак, если этот тип вернется.
Дверь кафе захлопнулась.
— Ой, как жаль, что жены нет, — сказал старик, — она бы и десятку готова была отдать, чтоб только все это своими глазами увидеть.
— Я ей позвоню, — сказала Элис, — она небось зашла к Мейсонам поболтать. Пусть придет и миссис Мейсон тоже приведет. Пусть все поразвлекутся. Миссис Мейсон как раз на прошлой неделе говорила, что ей надоело видеть его противную рожу у себя в магазине.
— Будь умницей, Элис, пойди позвони.
Ворон вытянул руку и снял трубку с рычага, потом встал и прижался спиной к стене кабины. Элис вошла и плотно закрыла за собой дверь. Теперь девчонка была заперта вместе с ним в душной темноте.
Она не успела закричать — Ворон зажал ей рот ладонью и прошептал:
— Не опускай монетки в автомат, не то буду стрелять. Закричишь — стреляю. Делай, что говорю.
Он шептал ей прямо в ухо. В тесной кабине их тела были прижаты друг к другу, словно в постели. Кривое плечо Элис упиралось Ворону в грудь.
— Возьми трубку. Делай вид, что говоришь со старухой. Давай. Мне ничего не стоит тебя пришить. Говори — алло, фрау Грёнер.
— Алло, фрау Грёнер.
— Выкладывай всю бодягу.
— За Вороном полиция приходила.
— Почему?
— Из-за этой бумажки в пять фунтов. Они ждали меня в магазине.
— Да ты что?
— У них был номер записан. Она краденая. Его надули.
Мозг Ворона работал четко, с механической точностью, словно арифмометр. Надо было только ввести туда данные, и машина выдавала ответ. Его охватила глухая, злобная ярость. Если бы этот Чалмондели был здесь, в кабине, Ворон пристрелил бы его не задумываясь.
— Краденая? Откуда?
— Тебе лучше знать.
— Не хами. Схлопочешь. Откуда?
Он даже и не знал, кто нанял Чамли. Картина была ясная: Ворону не доверяли. Устроили так, чтобы от него избавиться. По улице промчался мальчишка-газетчик с криком: «Ультиматум! Ультиматум!» Мозг отметил это механически, казалось, происходящее не имеет к Ворону никакого отношения. Он повторил:
— Откуда?
— Не знаю. Не помню.
Дуло пистолета вжалось в спину Элис, но в голосе Ворона зазвучали просительные нотки:
— Слушай, ну вспомни, это очень важно. Я же их не крал.
— Как же, как же, — язвительно сказала она в молчащую трубку.
— Слушай, помоги мне. Я ведь только прошу, чтобы ты вспомнила.
— Очень надо.
— Я же тебе купил то платье, верно?
— Да брось ты. Тебе надо было денежки ворованные куда-то сбыть. Ты не знал, что полиция сообщила номера во все магазины Лондона. Даже в нашем кафе они есть.
— Если я их украл, зачем мне узнавать, откуда их сперли?
— Еще смешней будет, если тебя упекут занапрасно.
— Элис, — крикнул хозяин, — она идет?
— Я тебе десять фунтов дам.
— Которые ничего не стоят? Премного благодарна, Ваша Щедрость.
— Элис, — позвал старик снова. Слышно было, как он идет по коридору.
— А справедливость? — спросил Ворон с горечью. Теперь дуло пистолета вдавилось Элис в бок.
— Не тебе о справедливости толковать. Гонял меня, как тюремную крысу. Пощечины раздавал. Грязь в комнате развел. Чистить тут за тобой. Молоко в мыльнице. Нечего теперь о справедливости поминать.
Плотно прижатый к ней в темноте кабины, Ворон вдруг ощутил, как откликнулось ему ее тело. Он был так потрясен, что забыл о старике хозяине, и вспомнил только тогда, когда дверь будки отворилась. Из темноты он яростно прошипел:
— Ни слова. Пристрелю обоих.
Подталкивая старика и девчонку перед собой, Ворон вышел из будки.
— Зарубите себе на носу, — сказал он, — им меня не поймать. В тюрьму садиться я не собираюсь. И мне ничего не стоит кого-нибудь из вас пришить. И пусть меня повесят — мне плевать. Моего отца повесили… а что ему сгодилось… Давайте наверх, в мою комнату, я иду следом. Кто-то мне здорово за все это заплатит.
Зайдя вслед за ними в комнату, он запер дверь. Внизу какой-то посетитель звонил не переставая в дверь кафе. Ворон проговорил зло:
— Все-таки лучше мне вас пристрелить, обоих. Вам что, обязательно было выложить им про заячью губу? Это, по-вашему, честная игра?
Он подошел к окну; он прекрасно знал, что оттуда легко спуститься во двор: оттого-то и выбрал именно эту комнату. Кошка поймала его взгляд, двинулась по краю комода, крадясь, словно маленький тигр, и не решаясь спрыгнуть. Ворон подхватил ее и швырнул на кровать; кошка успела цапнуть его за палец. Потом он выбрался из окна на подоконник, дотянулся до кабеля. Ветер гнал тучи, они сгущались, заслоняя луну, и казалось, что земля — голый ледяной шар — летит вместе с ними сквозь безбрежную тьму.
4
Энн Кроудер шагала взад и вперед по крохотной комнатке, закутавшись в пальто из тяжелого твида; не хотелось тратить шиллинг на то, чтобы включить обогреватель: ведь ей рано утром уезжать, и он будет полдня греть комнату зря. Она твердила себе: мне повезло с работой. Я рада, что снова еду работать. Но уверенности не было. Пробило восемь. Они будут целых четыре часа вместе — до полуночи. Придется схитрить, сказать ему, что поезд в девять, а не в пять утра, не то он отошлет ее спать пораньше. Это так на него похоже. Никакой романтики. Она улыбнулась, подумав о нем с нежностью, и попыталась дыханием отогреть пальцы.
Внизу звонил телефон. Энн показалось, что это звонят в дверь, и она бросилась к шкафу, — взглянуть на себя в зеркало. Тусклая лампочка давала мало света, Энн не могла судить, хорошо ли она подкрасилась и как будет выглядеть в ярком блеске огней танцзала «Астория». Она принялась краситься снова. Если Джимми покажется, что она бледна, он отвезет ее домой раньше времени.
Хозяйка заглянула в комнату:
— Это ваш знакомый. Он просит вас к телефону.
— К телефону?
— Да, — сказала хозяйка, протискиваясь в дверь боком и готовясь к обстоятельному разговору. — Он говорил так, будто ему страшно некогда. Нетерпеливый, раздражительный. Прямо рявкнул мне в ответ, когда я сказала ему «добрый вечер».
— Ну что вы, — Энн вдруг почувствовала, как ею овладевает отчаяние, — это просто манера такая. Не обращайте внимания.
— Я думаю, он хочет отказаться от встречи, — сказала хозяйка. — Это всегда так. Если ездить на гастроли, никогда толку не выйдет. Вы сказали, какой спектакль — «Дик Уиттингтон»?
— Нет, «Аладдин».
Энн сбежала вниз по лестнице. Ну и что из того, что она бросилась к телефону со всех ног? Пусть видят, ей все равно. Сказала в трубку:
— Это ты, милый?
Этот телефон вечно не в порядке. Она вслушивалась в голос, он хрипло вибрировал в трубке, его едва можно было узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Разве вы не хотите, чтобы я вам рассказал, как все было?
— Нет, нет, что вы! — торопливо произнес Чамли. — Я всего лишь промежуточное звено, я ни за что не отвечаю. Мои клиенты…
Ворон презрительно скривил заячью губу:
— Ну и здорово вы их называете.
— Как возится официантка с моим мороженым, — возмутился Чамли. — Мои клиенты — прекрасные люди. Эти акты насилия… Они считают их равными военным действиям.
— Но я и тот старик… — сказал Ворон.
— А вы оказались на переднем крае. — Он тихо рассмеялся собственной шутке; огромное бледное лицо было словно белая завеса, на которой можно показывать смешные и страшные фигуры: кролика или человеческое существо с рогами. Маленькие глазки засияли от удовольствия при виде огромной порции мороженого в высоком бокале, поставленном перед ним официанткой. Он произнес:
— Вы хорошо поработали, аккуратно. Вами очень довольны. Теперь вы сможете отдохнуть. — Чамли был толст, вульгарен, насквозь фальшив, но в нем ощущались власть и сила. И даже стекавшее из уголков рта мороженое не нарушало этого ощущения. Он был само преуспеяние, он был из тех, кто владеет всем, тогда как Ворон не владел ничем, кроме содержимого бумажника и той одежды, что была на нем, да заячьей губы и еще — пистолета, который он, вопреки инструкции, так и не оставил на месте преступления.
— Ну, я пошел, — сказал Ворон.
— Всего хорошего, дружище, всего хорошего, — пробормотал Чамли, высасывая жидкость из бокала через соломинку.
Ворон встал и пошел. Худой и мрачный, созданный для разрушения, он чувствовал себя не на месте среди этих уютных столиков, уставленных разноцветными вазочками и бокалами с фруктовым соком. Он вышел на площадь и направился вверх по Шафтсбери авеню. Витрины магазинов сверкали елочной мишурой, яркими пятнами алых рождественских ягод. Вся эта сентиментальная чепуха выводила его из себя. Руки в карманах сами собой сжались в кулаки. Он прислонился лбом к стеклу витрины модистки и молча смотрел, презрительно и зло усмехаясь. Девушка-еврейка склонилась над манекеном. Фигурка у нее была что надо, аккуратненькая и совсем не худая. Ворон рассматривал ее ноги и бедра, думая с отвращением: это же надо, сколько плоти выставили на продажу под Рождество.
Не находившая выхода жестокость заставила его зайти в магазин. Продавщица поспешила ему навстречу. Повернувшись к ней лицом — заячья губа предстала во всей красе, — Ворон испытал такое же удовольствие, как если бы расстрелял из автомата картинную галерею. И спросил:
— Вон то платье в витрине. Сколько?
Девушка ответила: «Пять гиней1». Она не добавила «сэр», отвечая ему. Губа была словно клеймо, знак принадлежности к определенному классу, говорила о бедности родителей, не собравших денег на хорошего хирурга.
— Оно ведь неплохо смотрится? — спросил Ворон.
Продавщица жеманно прошепелявила:
— Оно вщем очень нравитща.
— Мягкое. Тонкое. Такое платье надо очень аккуратно носить, точно? Это для красивых и богатых, правда ведь?
Продавщица ответила без всякого интереса:
— Это уникальная модель. — Она лгала. Она была женщиной и прекрасно разбиралась в таких вещах, понимала, какой вульгарной дешевкой на самом деле торговал этот магазинчик.
— Классная вещь, а?
— О да! — ответила девушка, глядя в окно на итальяшку в фиолетовом костюме, подмигивавшего ей сквозь стекло. — Классная.
— Хорошо, — сказал Ворон, — я его беру за пять фунтов2. — Он достал банкноту из бумажника, который получил от Чамли.
— Упаковать вам?
— Да нет, — ответил Ворон. — Девушка сама за ним зайдет. — Он ухмыльнулся ей изуродованным ртом. — Она классная девчонка, сами увидите. Это ведь у вас самое лучшее платье? — И когда продавщица кивнула, забирая деньги, он добавил: — Ну, тогда оно будет Элис в самый раз.
И снова на улицу, на Шафтсбери авеню, излив хотя бы часть презрения и злобы, потом на Фрит-стрит и за угол, к немецкому кафе, где он снимал комнату. Внизу, у входа его ждал сюрприз — елочка в бочке с песком, вся увешанная цветными стекляшками, и ясли с младенцем Христом. Он спросил старика хозяина:
— Вы что, верите в это? В эту чепуху?
— Неужели опять будет война? — спросил старик. — Ужасные вещи пишут. Страшно читать.
— Что за дела — в гостинице им места не нашлось?1 Нам в приюте давали сливовый пудинг. И читали про указ цезаря Августа. Так что я в курсе. Я человек образованный. Нам про те дела читали по крайней мере раз в год.
— Ну, я-то войну своими глазами видел.
— Терпеть не могу всякую сентиментальщину.
— Да ладно, — сказал старик, — клиентам это нравится.
Ворон поднял младенца. Вместе с ним и ясли — все было из одного куска, из дешевого раскрашенного гипса.
— Ну, они его пришпандорили, а? Я-то знаю, как все это было. Я человек образованный.
Он поднялся наверх, в свою комнату. Видно было, что там не убирали. Таз полон грязной воды, кувшин пуст. Ворон вспомнил толстяка, как тот говорил: «Чамли, дружище, Чамли. Произносится: Чамли», и как сверкал изумруд на пухлом пальце. Он снова вышел на лестницу и раздраженно позвал, перегнувшись через перила:
— Элис!
Она вышла из соседней комнаты, неряха с кривым, высоко поднятым плечом. Крашенные перекисью волосы сосульками свисали на лицо. Сказала:
— Нечего орать.
Он ответил:
— В комнате свинарник. Я не позволю так с собой обращаться. Иди, прибери там. — И дал ей пощечину. Она отшатнулась, вся сжавшись и не смея ничего сказать, кроме: «Да кто ты такой, в самом деле…»
— Давай-давай, — сказал он, — горбунья несчастная. — И засмеялся, когда Элис согнулась, застилая кровать. — Я тебе платье купил к Рождеству. Вот квитанция. Сходи за ним. Красивое. Тебе в самый раз.
— Думаешь, ты очень остроумный, да?
— Да я за эту шутку пять фунтов выложил. Поторопись, Элис, а то магазин закроют. — Но девчонка отплатила ему той же монетой, крикнув снизу:
— Да я никак не хуже тебя выгляжу, эх ты, заячья губа! — Орала на весь дом, все могли слышать — и старик хозяин в кафе, и его жена в гостиной, и посетители. Он представил себе их ухмылки: «Валяй, Элис, ох и парочка из вас получится — страшнее некуда!» На самом деле он не очень страдал: он ведь пил эту отраву по капле с самого детства; яд почти утратил свою горечь.
Ворон подошел к окну и, распахнув раму, поцарапал ногтем по подоконнику. Кошка появилась немедленно. Торопливо, но осторожно пробиралась по водосточному желобу, потом коротко прыгнула, будто нападая, охватила лапками руку.
— Ах ты паршивка маленькая, — сказал Ворон. — Ах ты паршивка.
Он вытащил из кармана пальто пакетик сливок и плеснул в мыльницу; кошка прекратила игру и, мяукнув, бросилась в комнату. Ворон схватил ее за шиворот и поставил на комод перед мыльницей со сливками. Она вывернулась из его руки, маленькая, не больше той крысы, которую Ворон приручал, когда еще жил в приюте, только гораздо мягче. Он почесал кошку за ухом, та огрызнулась, не отрываясь от еды: язычок так и мелькал.
Пора обедать, сказал он себе. С такими деньгами он мог куда угодно пойти. Мог устроить себе шикарный обед у Симпсона, где собираются деловые люди: взять сочный кусок мяса, жаренного на вертеле, и кучу овощей.
Когда он проходил мимо будки телефона-автомата в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
— Ворон? — говорил хозяин, — он постоянно здесь комнату снимает. Он уезжал.
— Эй, вы, — сказал чужой голос, — как вас там — Элис — покажите мне его комнату. Следите за дверью, Сондерс.
На коленях Ворон вполз в будку. Дверь он оставил приоткрытой — терпеть не мог замкнутого пространства. Он не видел, что делается снаружи, но и по голосу было ясно: говорил полицейский в штатском, из Скотленд-Ярда. Незнакомец прошел так близко, что пол будки задрожал от его шагов. Потом спустился обратно:
— Там никого нет. И пальто и шляпы нет. Он, видно, вышел куда-то.
— Наверное, вышел, — сказал старик. — Он ходит совсем бесшумно.
Незнакомец принялся за расспросы:
— Как он выглядит?
И старик и девчонка в один голос ответили:
— Заячья губа.
— Полезная примета, — сказал полицейский. — Ничего не трогать в его комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он за тип?
Ворон слышал каждое слово. Не представлял себе, чего им надо. Он знал, что не оставил улик: не просто думал, что не оставил, — он знал. Та комната
— та квартира — запечатлелась в его мозгу с точностью фотографического снимка. У них не было никаких доказательств. Он нарушил инструкцию и забрал пистолет, но пистолет был здесь, он ощущал согревшийся металл у себя под мышкой. Кроме того, если бы нашлись улики, его остановили бы еще в Дувре. Ворон прислушивался к голосам с глухой ненавистью: он мечтал об обеде, он уже сутки не ел как следует, а теперь, с двумя сотнями фунтов в кармане, он мог купить себе все что хотел.
— Вполне могу поверить, — сказал старик. — Да он ведь вот только что тут смеялся над моей женой из-за рождественской колыбельки, которую бедняжка купила.
— Грубиян чертов, — сказала Элис. — Если кто и пожалеет, что его посадили под замок, так только не я.
Ворон подумал удивленно: они меня ненавидят.
Девчонка сказала:
— Он же весь насквозь уродина. Эта губища. Просто мороз по коже.
— Да уж, видно, и в самом деле урод.
— Я бы не стал сдавать ему комнату, но он платит аккуратно, — сказал старик. — Не гнать же того, кто платит? В наши дни это не так уж часто случается.
— Друзья у него есть?
— Помру от смеха, — сказала Элис. — Друзья у него. Что ему с ними делать?
Ворона разобрал смех: он смеялся про себя на грязном полу тесной и темной телефонной будки: это же они обо мне, обо мне говорят. Он не отрывал глаз от застекленной половины двери, сжимая в руке пистолет.
— Мне кажется, вы на него обижены. Что он вам сделал? Он ведь собирался вам платье подарить, верно?
— Да это он такую шутку придумал грязную.
— Но вы ведь собирались взять платье из магазина?
— Вот и нет. Что я, дура, от него подарки принимать? Я собиралась вернуть платье и деньги ему показать. Вот уж посмеялась бы над ним!
Ворон снова подумал с горечью: интересно, до чего же они меня ненавидят. Если откроют дверь, перестреляю всех до одного.
— Ох я бы и врезала ему по этой губе, вот смеху-то было бы, скажу я вам.
— Я поставлю человека на той стороне улицы, — сказал чужой голос. — Дайте ему знак, если этот тип вернется.
Дверь кафе захлопнулась.
— Ой, как жаль, что жены нет, — сказал старик, — она бы и десятку готова была отдать, чтоб только все это своими глазами увидеть.
— Я ей позвоню, — сказала Элис, — она небось зашла к Мейсонам поболтать. Пусть придет и миссис Мейсон тоже приведет. Пусть все поразвлекутся. Миссис Мейсон как раз на прошлой неделе говорила, что ей надоело видеть его противную рожу у себя в магазине.
— Будь умницей, Элис, пойди позвони.
Ворон вытянул руку и снял трубку с рычага, потом встал и прижался спиной к стене кабины. Элис вошла и плотно закрыла за собой дверь. Теперь девчонка была заперта вместе с ним в душной темноте.
Она не успела закричать — Ворон зажал ей рот ладонью и прошептал:
— Не опускай монетки в автомат, не то буду стрелять. Закричишь — стреляю. Делай, что говорю.
Он шептал ей прямо в ухо. В тесной кабине их тела были прижаты друг к другу, словно в постели. Кривое плечо Элис упиралось Ворону в грудь.
— Возьми трубку. Делай вид, что говоришь со старухой. Давай. Мне ничего не стоит тебя пришить. Говори — алло, фрау Грёнер.
— Алло, фрау Грёнер.
— Выкладывай всю бодягу.
— За Вороном полиция приходила.
— Почему?
— Из-за этой бумажки в пять фунтов. Они ждали меня в магазине.
— Да ты что?
— У них был номер записан. Она краденая. Его надули.
Мозг Ворона работал четко, с механической точностью, словно арифмометр. Надо было только ввести туда данные, и машина выдавала ответ. Его охватила глухая, злобная ярость. Если бы этот Чалмондели был здесь, в кабине, Ворон пристрелил бы его не задумываясь.
— Краденая? Откуда?
— Тебе лучше знать.
— Не хами. Схлопочешь. Откуда?
Он даже и не знал, кто нанял Чамли. Картина была ясная: Ворону не доверяли. Устроили так, чтобы от него избавиться. По улице промчался мальчишка-газетчик с криком: «Ультиматум! Ультиматум!» Мозг отметил это механически, казалось, происходящее не имеет к Ворону никакого отношения. Он повторил:
— Откуда?
— Не знаю. Не помню.
Дуло пистолета вжалось в спину Элис, но в голосе Ворона зазвучали просительные нотки:
— Слушай, ну вспомни, это очень важно. Я же их не крал.
— Как же, как же, — язвительно сказала она в молчащую трубку.
— Слушай, помоги мне. Я ведь только прошу, чтобы ты вспомнила.
— Очень надо.
— Я же тебе купил то платье, верно?
— Да брось ты. Тебе надо было денежки ворованные куда-то сбыть. Ты не знал, что полиция сообщила номера во все магазины Лондона. Даже в нашем кафе они есть.
— Если я их украл, зачем мне узнавать, откуда их сперли?
— Еще смешней будет, если тебя упекут занапрасно.
— Элис, — крикнул хозяин, — она идет?
— Я тебе десять фунтов дам.
— Которые ничего не стоят? Премного благодарна, Ваша Щедрость.
— Элис, — позвал старик снова. Слышно было, как он идет по коридору.
— А справедливость? — спросил Ворон с горечью. Теперь дуло пистолета вдавилось Элис в бок.
— Не тебе о справедливости толковать. Гонял меня, как тюремную крысу. Пощечины раздавал. Грязь в комнате развел. Чистить тут за тобой. Молоко в мыльнице. Нечего теперь о справедливости поминать.
Плотно прижатый к ней в темноте кабины, Ворон вдруг ощутил, как откликнулось ему ее тело. Он был так потрясен, что забыл о старике хозяине, и вспомнил только тогда, когда дверь будки отворилась. Из темноты он яростно прошипел:
— Ни слова. Пристрелю обоих.
Подталкивая старика и девчонку перед собой, Ворон вышел из будки.
— Зарубите себе на носу, — сказал он, — им меня не поймать. В тюрьму садиться я не собираюсь. И мне ничего не стоит кого-нибудь из вас пришить. И пусть меня повесят — мне плевать. Моего отца повесили… а что ему сгодилось… Давайте наверх, в мою комнату, я иду следом. Кто-то мне здорово за все это заплатит.
Зайдя вслед за ними в комнату, он запер дверь. Внизу какой-то посетитель звонил не переставая в дверь кафе. Ворон проговорил зло:
— Все-таки лучше мне вас пристрелить, обоих. Вам что, обязательно было выложить им про заячью губу? Это, по-вашему, честная игра?
Он подошел к окну; он прекрасно знал, что оттуда легко спуститься во двор: оттого-то и выбрал именно эту комнату. Кошка поймала его взгляд, двинулась по краю комода, крадясь, словно маленький тигр, и не решаясь спрыгнуть. Ворон подхватил ее и швырнул на кровать; кошка успела цапнуть его за палец. Потом он выбрался из окна на подоконник, дотянулся до кабеля. Ветер гнал тучи, они сгущались, заслоняя луну, и казалось, что земля — голый ледяной шар — летит вместе с ними сквозь безбрежную тьму.
4
Энн Кроудер шагала взад и вперед по крохотной комнатке, закутавшись в пальто из тяжелого твида; не хотелось тратить шиллинг на то, чтобы включить обогреватель: ведь ей рано утром уезжать, и он будет полдня греть комнату зря. Она твердила себе: мне повезло с работой. Я рада, что снова еду работать. Но уверенности не было. Пробило восемь. Они будут целых четыре часа вместе — до полуночи. Придется схитрить, сказать ему, что поезд в девять, а не в пять утра, не то он отошлет ее спать пораньше. Это так на него похоже. Никакой романтики. Она улыбнулась, подумав о нем с нежностью, и попыталась дыханием отогреть пальцы.
Внизу звонил телефон. Энн показалось, что это звонят в дверь, и она бросилась к шкафу, — взглянуть на себя в зеркало. Тусклая лампочка давала мало света, Энн не могла судить, хорошо ли она подкрасилась и как будет выглядеть в ярком блеске огней танцзала «Астория». Она принялась краситься снова. Если Джимми покажется, что она бледна, он отвезет ее домой раньше времени.
Хозяйка заглянула в комнату:
— Это ваш знакомый. Он просит вас к телефону.
— К телефону?
— Да, — сказала хозяйка, протискиваясь в дверь боком и готовясь к обстоятельному разговору. — Он говорил так, будто ему страшно некогда. Нетерпеливый, раздражительный. Прямо рявкнул мне в ответ, когда я сказала ему «добрый вечер».
— Ну что вы, — Энн вдруг почувствовала, как ею овладевает отчаяние, — это просто манера такая. Не обращайте внимания.
— Я думаю, он хочет отказаться от встречи, — сказала хозяйка. — Это всегда так. Если ездить на гастроли, никогда толку не выйдет. Вы сказали, какой спектакль — «Дик Уиттингтон»?
— Нет, «Аладдин».
Энн сбежала вниз по лестнице. Ну и что из того, что она бросилась к телефону со всех ног? Пусть видят, ей все равно. Сказала в трубку:
— Это ты, милый?
Этот телефон вечно не в порядке. Она вслушивалась в голос, он хрипло вибрировал в трубке, его едва можно было узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25