— Хорошо вы это сказали — «вместе», только на этот раз мне уйти не удастся. Да я и сопротивляться не стал бы, только мне сперва до этого Чал-мон-дели надо добраться и до его босса. — И спросил с какой-то нервозной гордостью: — А вы бы удивились, если б я сказал, что человека убил? — Это было все равно что преодолеть первый барьер; если бы это удалось, он мог обрести уверенность…
— Кого?
— Вы слышали когда-нибудь про Боевого Змея?
— Нет.
Он рассмеялся с удовольствием, но чуть-чуть испуганно.
— Я доверяю вам свою жизнь. Если бы сутки назад мне сказали, что я доверю свою жизнь ба… Но, конечно, у вас ведь не будет никаких доказательств… Я тогда занимался бегами. А у Змея была своя шайка — конкуренты нам. Просто ничего другого сделать было нельзя. Он попытался прикончить моего босса, прямо на скачках. Ну, половина наших взяли машину — и в город. А он думал, мы тоже поездом. Ну, понимаете, когда его поезд прибыл, мы-то уже ждали на платформе. Как только он вышел из вагона, мы его окружили. Я полоснул его по горлу, а остальные не дали ему упасть, так мы и вышли, кучкой, прошли мимо контролера. Потом бросили его у газетного киоска и дали дёру. — Он объяснил:
— Понимаете, дело было так: либо мы, либо они. Они же на скачки с бритвами наголо явились. Как на войне.
Помолчав немного, Энн произнесла:
— Да. Это понятно. У него тоже был шанс, только он не сумел им воспользоваться.
— Это звучит мерзко, — сказал Ворон. — Странно, конечно, только на самом деле это не было мерзко. Это было — естественно.
— И вы все еще этим занимаетесь?
— Нет. Это не очень интересно. Нельзя было никому доверять. Одни размякали, другие делались какими-то безрассудными. Не хотели мозгами шевелить. — И продолжал: — Насчет Змея. Я вот что хочу сказать. Я не жалею. В Бога я не верю. Только вот вы сказали, что вы мне друг, я же не хочу, чтобы вы обо мне неправильно думали. Это из-за той истории со Змеем я столкнулся с Чалмондели. Я теперь понял, он на скачки ходил, только чтоб с разными людьми встречаться. Я тогда еще подумал, что он прохиндей.
— Мы довольно далеко ушли от ваших снов.
— Я как раз собирался к ним вернуться, — сказал Ворон. — Я, наверно, разнервничался из-за Змея. Что так вот, взял и убил. — Голос его еле заметно дрогнул от страха и надежды; надежды — потому что она так спокойно восприняла одно убийство и — может быть, в конце концов откажется от тех своих слов («Молодец!..» «Я бы и глазом не моргнула…»); страха, потому что на самом деле он никак не мог поверить, что можно вот так абсолютно довериться кому-то и не быть обманутым. А как замечательно было бы, подумал он, все рассказать и знать, что вот кто-то, кроме тебя, все это знает — и ему не противно; это было бы — как долгий-долгий сон после мучительной бессонницы. Он заговорил снова:
— Эти минуты, когда я тут заснул, это первый раз за двое — или трое? — не помню сколько суток. Кажется, мне все-таки твердости не хватает.
— Ну, мне кажется, твердости у вас вполне достаточно, — сказала Энн. — Давайте не будем больше про Змея.
— Никто больше никогда про Змея не услышит. Но уж если говорить вам про что-то… — Он все оттягивал момент откровения. — Последнее время мне часто снится, как я старуху одну убиваю, а не Змея. Вроде я услышал, как она зовет из-за двери, и попытался дверь открыть, но она держалась за ручку. Я в нее выстрелил — через дверную панель, но она все равно ручку крепко держала. Пришлось убить ее, чтоб дверь открыть. Потом снилось, что она все равно живая, и я выстрелил ей прямо в глаза. Но даже это… не было так уж мерзко.
— Да уж, во сне вам твердости хватает, — сказала Энн.
— В том же сне я убиваю старика. За письменным столом. У меня глушитель был. Старик упал за стол. Мне не хотелось причинять ему боль. Хоть он для меня ничего не значил. Ну, я его изрешетил. Потом вложил ему клочок бумаги в руку. Брать мне ничего не надо было.
— Как это — брать ничего не надо было?
— Они же мне не за то платили, чтоб я брал. Чал-мон-дели и его хозяин.
— Это не сон.
— Нет. Не сон.
Ворон испугался наступившей тишины. Заговорил поспешно, чтобы прервать молчание:
— Я не знал ведь, что старик — один из нас. Я бы пальцем его не тронул, если б знал, какой он на самом деле. Вся эта болтовня про войну. Какое это имеет для меня значение? Почему я должен беспокоиться, будет война, не будет войны? Для меня всегда — война. Вы вот тут о детях всё говорите. А взрослых вам не жалко? Совсем? Дело было — либо я, либо он. Двести пятьдесят фунтов, когда вернусь, пятьдесят — сразу. Это — уйма денег. Все равно как со Змеем. Так же просто. — И спросил: — Теперь вы меня бросите?
В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание. Наконец она сказала:
— Нет. Я вас не брошу.
Он прошептал:
— Это хорошо. Это очень хорошо. — Он протянул руку и, поверх мешков, коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами. Сказал: — Как хорошо, что можно кому-то довериться. Во всем.
2
Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чтобы голос ее звучал как надо, чтобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом попыталась что-то сказать — попробовать, как он звучит; на ум не пришло ничего, кроме «Я вас не брошу». В темноте ей ярко представилось все, что она читала об этом преступлении: старенькая секретарша, убитая выстрелом в переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным черепом. Газеты называли это убийство самым страшным политическим убийством с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца, чтобы трон перешел к князю — герою войны1.
Ворон опять сказал:
— Хорошо, что можно кому-то вот так довериться.
И в этот момент его изуродованный рот, который никогда раньше не казался ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не вырвало. И все-таки, подумала она, я не могу бросить все это, я не должна выдать себя, пусть он отыщет Чамли и его босса, и тогда… Она резко отодвинулась от него в темноте.
Ворон сказал:
— Они там сейчас выжидают. Пригласили шпиков из Лондона.
— Из Лондона?
— В газетах про все это писали, — ответил он гордо. — Сержанта уголовной полиции Матера, из Скотленд-Ярда.
Энн едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.
— Он здесь?
— Может, прямо здесь. Ждет.
— Почему же он не идет сюда, в сарай?
— В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, что вы тут. Они стрелять не смогут.
— А вы? Вы сможете?
— Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить.
— А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будет светло?
— Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело — видеть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это дает мне шанс. Мне и надо-то всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не найти. Только вы будете знать, что я в конторе «Мидлендской Стали».
Ее охватила беспредельная ненависть. В отчаянии она спросила:
— И вы что же, станете вот так стрелять, совершенно хладнокровно?
— Вы же говорили, вы на моей стороне.
— О да, — устало ответила Энн, — да, да. — Она пыталась размышлять. Это было уже слишком: приходилось спасать не только весь мир, но и Джимми тоже. И если дело дойдет до последней черты — миру придется потесниться и уступить Джимми первое место. А что, интересно, думает Джимми обо все этом? Она прекрасно знала его безупречную честность, тяжеловесную, не допускающую юмора в вопросах морали; и головы Ворона, поднесенной Матеру на блюде1 будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с Чамли и Вороном. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным и каким-то чудн?ым.
— Давайте поспим все-таки, — сказала она. — Нам предстоит длинный-предлинный день.
— Я думаю, теперь, может, и засну, — ответил Ворон. — Вы даже не представляете, как мне полегчало.
Но теперь Энн не могла спать. Слишком многое нужно было обдумать. Ей пришло в голову, что можно ведь стащить у Ворона пистолет, пока он спит, и позвать полицию. Это, несомненно, спасло бы Джимми. А толку-то что? Никто ее рассказу не поверит; доказательств, что это Ворон убил старика, все равно нет. И все равно Ворон мог сбежать. Ей нужно было время, а времени не оставалось. До ее слуха донесся слабый гул. Это с юга, с военного аэродрома, поднимались в воздух самолеты. Они шли высоко, воздушным дозором, охраняя Ноттвич, его карьеры и шахты, ключевые предприятия «Мидлендской Стали». Крошечные искорки света, каждая — не крупнее светлячка, они в строгом порядке шли над стальными путями; над товарным двором; над сараем, где укрылись Энн и Ворон; над Сондерсом, хлопающим себя руками по груди и плечам, чтобы хоть как-то согреться в своем убежище за платформой; над Эки, которому снилось, что он читает проповедь в соборе Святого Луки; над сэром Маркусом, без сна сидевшим у телеграфного аппарата.
Ворон крепко спал — впервые почти за неделю, — держа пистолет на коленях. Ему снилось, что он разжигает огромный костер в день Гая Фокса1. Он швыряет в огонь все, что попадается под руку: зазубренный нож, программки скачек — целую пачку, — ножку от стола. Костер пылает жарко, высоко взметывая огненные языки, он прекрасен. Повсюду вспыхивают фейерверки, и снова появляется министр обороны — по ту сторону костра. Он говорит: «Прекрасный костер» — и шагает внутрь, в самое пламя. Ворон бросается к костру — вытащить старика, но тот говорит: «Оставьте меня. Здесь тепло». И вдруг оседает в огне, как чучело Гая Фокса.
Где-то ударили часы. Энн сосчитала удары; она считала эти удары всю ночь; скоро наступит день, а у нее до сих пор не было никакого плана. Она кашлянула: горло першило; и вдруг с радостью обнаружила, что на дворе — туман, и не темно-серый, ползущий поверху, а холодный, мокрый желтоватый туман, надвигающийся с реки. В таком тумане, если только он как следует сгустится, человеку легко будет уйти незаметно. Она протянула руку — против воли, потому что теперь Ворон стал ей невыносимо противен, и коснулась его. Он сразу проснулся. Она сказала:
— Поднимается туман.
— Вот это удача! — сказал он. — Ну и удача! — И засмеялся тихонько. — Так и в Провидение можно поверить, правда?
В слабом свете раннего утра они едва различали друг друга. Теперь, когда он проснулся, его била дрожь. Он сказал:
— А мне огромный костер снился.
Энн теперь видела, что у Ворона не осталось мешков, чтобы укрыться, но не чувствовала жалости. Перед ней был просто дикий зверь, с которым нужно обращаться осторожно, до тех пор пока его не уничтожат. Пусть померзнет как следует, подумала она. Он проверял пистолет; она заметила, как он снял его с предохранителя. Он спросил:
— Ну, а с вами как будет? Вы со мной по-честному. Я не хочу, чтоб вы попали в беду. Я не хочу, чтобы они подумали… — Он поколебался, затем продолжал с робким сомнением: — Чтоб узнали, что мы в этом деле заодно.
— Я что-нибудь придумаю, — ответила Энн.
— Мне бы надо ударить вас, чтоб вы сознание потеряли. Тогда они ничего такого не подумают. Только я размяк. Я бы не смог сделать вам больно, даже если б мне приплатили.
Энн не смогла удержаться:
— Даже за двести пятьдесят фунтов?
— Он был чужой, — сказал Ворон. — Это совсем другое дело. Я же думал, он из сильных мира сего. А вы… — Он снова заколебался, молча разглядывая пистолет. — Вы же — друг.
— Не бойтесь, — сказала Энн, — я придумаю, что сказать.
Ворон произнес восхищенно:
— Вы — умная. — Он смотрел, как туман вползает в сарай из-под плохо пригнанной двери, заполняя тесное пространство промозглыми клубами. — Пожалуй, можно уже рискнуть: туман почти совсем сгустился.
Он взял пистолет в левую руку и принялся сжимать и разжимать пальцы правой. Засмеялся, чтобы придать себе храбрости:
— Им меня ни за что не взять в этом тумане.
— Будете стрелять?
— Еще бы.
— Я придумала, — сказала Энн. — Нам нельзя рисковать. Дайте мне ваше пальто и шляпу. Я их надену, тихонько выйду первой и помчусь со всех ног. В таком тумане им в жизни не разобрать, кто бежит, пока не поймают. Как только услышите свистки, сосчитайте до пяти — медленно — и бросайтесь прочь. Я побегу направо. Вы — налево.
— Ну, смелости вам не занимать, — сказал Ворон. — Нет. — Он потряс головой. — Вдруг они начнут стрелять.
— Вы же сами сказали, они первыми не начнут.
— Верно. Только вы парочку лет заработаете за это.
— О, — возразила Энн, — я им сочиню такую историю… Скажу, вы меня насильно заставили. — И добавила с горечью: — По крайней мере выберусь из хора. Получу роль со словами.
Ворон сказал несмело:
— Если б сказать им, что вы — моя девушка, они бы вам ничего не сделали. Тут надо отдать им справедливость. Они в таких случаях дают девушке шанс.
— А нож у вас есть?
— Есть. — Ворон ощупал все карманы: ножа не было; должно быть, он забыл нож на полу самой лучшей комнаты для гостей в доме у Эки.
Энн сказала:
— Я хотела юбку подрезать, чтобы легче было бежать.
— Попробую оборвать подол, — сказал Ворон, опускаясь на колени перед ней и взявшись обеими руками за край юбки. Но ткань не хотела рваться.
Взглянув вниз, Энн была поражена хрупкостью его тонких рук; в них было не больше силы, чем у худенького мальчика. Вся его мощь заключалась в механическом приспособлении — оружии, которое сейчас лежало у его ног. Она подумала о Матере; теперь тощее уродливое коленопреклоненное создание вызывало у нее не только отвращение, но и глубочайшее презрение.
— Ничего, — сказала она, — я постараюсь бежать как можно быстрее. Давайте пальто.
Он дрожал, стягивая с себя пальто, и, казалось, отчасти утратил привычную злую самоуверенность без этого тесного, черного футляра, скрывавшего очень старый, очень пестрый, в яркую клетку костюм, продранный на локтях. Пиджак и брюки висели на тощем теле, как на вешалке. Казалось, этот человек страдал от постоянного недоедания. Сейчас он никому не показался бы опасным. Он прижал локти к бокам, скрывая дыры.
— И шляпу, — сказала Энн. Ворон подобрал шляпу с мешков и протянул ей. Он выглядел смиренным и униженным; а ведь он никогда прежде не принимал унижения без гнева.
— Ну, — сказала Энн, — не забудьте: дождетесь свистка — тогда считайте.
— Мне это не нравится, — сказал Ворон. Он безуспешно пытался выразить невыносимую боль оттого, что она уходит; чувство было такое, что всему наступает конец. Он произнес: — Я вас еще увижу… когда-нибудь?
И когда она машинально ответила: «Ну конечно», он засмеялся, скрывая боль и отчаяние:
— Непохоже. После того как прикончу… — Он даже не знал, как зовут того человека.
Глава VI

1
Сондерс наполовину заснул, когда голос где-то совсем рядом произнес:
— Туман сгущается, сэр.
Туман был густой и плотный, ранний свет утра уже окрашивал его в пыльный желтоватый цвет, и Сондерс отругал бы полисмена за то, что тот не разбудил его раньше, если бы заикание не приучило его не тратить слова напрасно. Он только сказал:
— Передайте всем, собираемся вместе.
— Мы атакуем, сэр?
— Нет. Там ведь девушка. Мы не можем с-с-стре-лять. Подождем, пока он выйдет.
Но полицейский не успел еще отойти, как заметил: дверь открывается. Сондерс поднес к губам свисток и отвел предохранитель револьвера. Свет был тусклый, туман искажал предметы, но Сондерс узнал черное пальто, скользнувшее вправо из дверей сарая к надежному укрытию угольных платформ. Он свистнул в свисток и бросился следом. Человек в черном пальто получил полминуты форы и быстро уходил в туман. Невозможно было разглядеть что-либо впереди даже на расстоянии десяти шагов. Но Сондерсу удавалось не упускать пальто из виду, он бежал за ним, непрерывно свистя. Как он и рассчитывал, впереди тоже прозвучал свисток. Это смутило беглеца, он на мгновенье замешкался, и Сондерсу удалось сократить разделявшее их расстояние. Беглеца загнали в угол, и приближался — Сондерс четко сознавал это — самый опасный момент. Он трижды резко свистнул, посылая в туман сигналы, созывая всех полицейских в плотное кольцо, и свистки были подхвачены и звучали в желтой туманной мгле, обозначая широкий невидимый круг.
Но Сондерс сбился с шага, и беглец, рванувшись вперед, исчез. Сондерс свистнул дважды: сужайте кольцо медленно, не теряйте связи друг с другом. Впереди справа раздался один долгий свисток: беглец обнаружен, и полицейские стали стягиваться в этом направлении. Каждый поддерживал постоянную связь с товарищами справа и слева. Невозможно было прорваться сквозь кольцо, пока его звенья были плотно соединены друг с другом. Но кольцо стягивалось все плотнее, а беглец не появлялся; единичные короткие свистки, словно исследуя туман, раздавались то с одной стороны, то с другой, но теперь они звучали потерянно и грустно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25