Или даже поверхностное любопытство. Просто получилось так, что он
а выдержала вступительный экзамен и прошла по конкурсу. На преподавател
ей произвели впечатление огромные габариты ее не слишком умелых натюрм
ортов углем. Беспечную размашистость линий они ошибочно приняли за увер
енность художника, хотя, по правде говоря, художнической жилки у Рахели н
е было.
Она проучилась в колледже восемь лет, так и не сумев одолеть пятилетний к
урс и получить диплом. Плата за обучение была низкая, и наскрести на жизнь
было, в общем, нетрудно, если жить в общежитии, питаться в субсидируемой ст
уденческой столовке, ходить на занятия от случая к случаю и работать чер
тежницей в унылых архитектурных фирмах, эксплуатирующих дешевый труд с
тудентов, на которых, если что не так, всегда можно свалить вину. Других ст
удентов, особенно юношей, пугало своенравие Рахели и ее почти яростное н
ежелание быть амбициозной. Они обходили ее стороной. Они никогда не приг
лашали ее в свои милые дома, на свои шумные вечеринки. Даже преподаватели
немного побаивались Рахели с ее замысловатыми, непрактичными строител
ьными проектами, представляемыми на дешевой оберточной бумаге, и с ее бе
зразличием к жаркой критике с их стороны.
Время от времени она писала Чакко и Маммачи в Айеменем, но ни разу туда не
приехала. Даже на похороны Маммачи. Даже на проводы Чакко, уезжавшего в Ка
наду.
Как раз во время учебы в архитектурном колледже и случилось у нее знаком
ство с Ларри Маккаслином, который собирал в Дели материалы для своей док
торской диссертации «Энергетическая напряженность в национальной арх
итектуре». Он приметил Рахель в библиотеке колледжа, а потом, несколько д
ней спустя, Ц на рынке Хан-маркет. Она была в джинсах и белой футболке. Кус
ок старого лоскутного покрывала был накинут на ее плечи, как пелеринка, и
застегнут спереди пуговицей. Ее буйные волосы были туго стянуты сзади, ч
тобы казалось, будто они прямые, хотя прямыми они не были. На одном из крыл
ьев носа у нее поблескивал крохотный брильянтик. У нее были до нелепости
красивые ключицы и симпатичная спортивная походка.
Следуй за джазовой мелодией, подумал про себя Ларри Маккасли
н и пошел за ней в книжный магазин, где они оба даже не взглянули на книги.
Когда он предложил ей руку и сердце, Рахель облегченно вздохнула, как пас
сажир, увидевший свободное место в зале ожидания аэропорта. С ощущением:
Можно-Наконец-Сесть. Он увез ее с собой в Бостон.
Когда высокий Ларри обнимал жену, прижавшуюся щекой к его сердцу, он мог в
идеть ее макушку, черную мешанину ее волос. Приложив палец к уголку ее рта
, он чувствовал крохотный пульс. Ему нравилось, что он бьется именно здесь
. Нравилось само это слабенькое, неуверенное подпрыгиванье прямо под ее
кожей. Он трогал это место, вслушиваясь глазами, как нетерпеливый отец, ощ
ущающий толчки ребенка в утробе жены.
Он обнимал ее как дар. Как любовно врученное ему сокровище. Тихое маленьк
ое создание. Невыносимо ценное.
Но когда он лежал с ней, его оскорбляли ее глаза. Они вели себя так, словно п
ринадлежали не ей, а кому-то другому. Постороннему зрителю. Который гляди
т в окно на морские волны. Или на плывущую по реке лодку. Или на идущего скв
озь туман прохожего в шляпе.
Он досадовал, потому что не понимал, что означает этот взгляд. Ему казалос
ь Ц нечто среднее между бесчувственностью и отчаянием. Он не знал, что ес
ть на свете места Ц например, страна, в которой родилась Рахель, Ц где ра
зные виды отчаяния оспаривают между собой первенство. Не знал, что
личное отчаяние Ц это еще слабейший его вид. Не знал, как оно бывает,
когда личная беда пытается пристроиться под боком у громадной, яростной
, кружащейся, несущейся, смехотворной, безумной, невозможной, всеохватно
й общенациональной беды. Что Большой Бог завывает, как горячий ветер, и тр
ебует почтения к себе. Тогда Малый Бог (уютный и сдержанный, домашний и час
тный) плетется восвояси, ошеломленно посмеиваясь над своей глупой отваг
ой. Проникшись сознанием собственной несостоятельности, он становится
податливым и подлинно бесчувственным. Все можно пережить. Так ли уж мног
о это значит? И чем оно меньше значит, тем оно меньше значит. Не столь уж важ
но. Потому что случалось и Худшее. В стране, где она родилась, вечно зажато
й между проклятьем войны и ужасом мира, Худшее случалось постоянно.
Поэтому Малый Бог смеется пустым фальшивым смехом и удаляется вприпрыж
ку. Как богатый мальчуган в шортах. Насвистывая, поддавая ногой камешки. П
ричина его ломкого, нестойкого веселья Ц в относительной малости его не
счастья. Поселяясь в человеческих глазах, он придает им выражение, вызыв
ающее досаду.
То, что Ларри Маккаслин видел в глазах Рахели, не было отчаянием, это был н
екий оптимизм через силу. И пустота ровно там же, где у Эсты были изъяты сл
ова. Нельзя было требовать, чтобы Ларри это понял. Что опустелость сестры
ничем не отличается от немоты брата. Что одно соответствует другому, вкл
адывается в другое. Как две ложки из одного набора. Как тела любовников.
После того как они развелись, Рахель несколько месяцев работала официан
ткой в индийском ресторане в Нью-Йорке. А потом несколько лет Ц ночной ка
ссиршей в пуленепробиваемой кабинке на бензозаправочной станции около
Вашингтона, где пьяницы порой блевали в выдвижной ящичек для денег и сут
енеры предлагали ей более выгодную работу. Дважды у нее на глазах людей у
бивали выстрелом в окно машины. Один раз из проезжающего автомобиля выки
нули труп с ножом в спине.
Потом Крошка-кочамма написала ей, что Эсту Отправили Назад. Рахель уволи
лась с бензозаправочной станции и покинула Америку без сожалений. Чтобы
вернуться в Айеменем. Туда, где Эста расхаживал под дождем.
В старом доме на пригорке Крошка-кочамма сидела за обеденным столом и сч
ищала склизкую, рыхлую горечь с перезрелого огурца. На ней была обвислая
ситцевая длинная ночная рубашка в клеточку с буфами на рукавах и желтыми
пятнами от куркумы. Ее крохотные ножки с лакированными ноготками раскач
ивались под столом, словно она была ребенком на высоком стульчике. Из-за о
теков ступни были похожи на маленькие пухлые подушечки. В былые дни, когд
а в Айеменем приезжала знакомая или родственница, Крошка-кочамма не упу
скала случая обратить общее внимание на то, какие большие у гостьи ноги. П
опросив разрешения примерить ее туфли, она победно спрашивала: «Видите,
как велики?» И обходила в них комнату кругом, чуть поддернув сари, чтобы вс
е могли полюбоваться на ее миниатюрные ножки.
Она трудилась над огурцом с едва скрываемым торжеством. Она была очень д
овольна тем, что Эста не заговорил с Рахелью. Взглянул на нее и прошел себе
мимо. Туда, под дождь. Для него что сестра, что все прочие.
Ей было восемьдесят три года. Глаза за толстыми стеклами очков казались
размазанными, как масло.
Ц Ведь я тебе говорила, Ц сказала она Рахели. Ц Чего ты ожидала? Особого
отношения? Я же вижу, он повредился умом! Никого больше не узнает! На что ты
рассчитывала?
Рахель не ответила.
Она ощущала ритм, с которым Эста раскачивался, и холод лившихся на него до
ждевых струй. Она слышала, как хрипит и шуршит сумятица у него в голове.
Крошка-кочамма посмотрела на Рахель с неудовольствием. Она уже чуть ли н
е жалела, что написала ей о возвращении Эсты. Но что, с другой стороны, ей ос
тавалось делать? Нести эту ношу до самой кончины? С какой стати? Она ведь з
а него не в ответе.
Или?
Молчание расположилось между внучатной племянницей и двоюродной бабуш
кой, как третье лицо. Чужак. Опухший. Ядовитый. Крошка-кочамма напомнила с
ебе, что надо запереть перед сном дверь спальни. Ей трудно было придумать,
что еще сказать.
Ц Как тебе моя стрижка нравится?
Огуречной рукой она дотронулась до своей новой прически. И оставила на в
олосах яркую каплю горькой слизи.
Рахель и вовсе не знала, о чем говорить. Она смотрела, как Крошка-кочамма ч
истит огурец. Несколько кусочков желтой кожуры прилипло к груди старухи
. Ее крашеные черные как смоль волосы были спутаны, как размотавшийся клу
бок ниток. На лбу от краски осталась серая полоса, словно вторая, теневая л
иния волос. Рахель заметила, что она начала пользоваться косметикой. Губ
ная помада. Сурьма. Мазок-другой румян. Но поскольку дом был заперт и мрач
ен, поскольку она признавала только сорокаваттные лампочки, два ее рта
Ц настоящий и помадный Ц не вполне совпадали друг с другом.
Ее лицо и плечи стали худее, чем были, и поэтому она казалась уже не стольк
о шарообразной, сколько конической. Обеденный стол, за которым она сидел
а, скрывал ее необъятной ширины бедра, делая ее фигуру чуть ли не хрупкой.
Тусклое освещение столовой стерло морщины с ее лица, из-за чего оно Ц на
странный, впалый манер Ц помолодело. На ней было множество драгоценност
ей. Тех, что остались от покойной бабушки Рахели. Она надела их все. Мерцаю
щие кольца. Брильянтовые серьги. Золотые браслеты и плоскую золотую цепо
чку великолепной работы, которую она время от времени трогала рукой, жел
ая лишний раз убедиться, что она на месте и что она Ц ее. Ни дать ни взять юн
ая невеста, которая все никак не может поверить своему счастью.
Она проживает жизнь в обратном направлении, подумала Рахель.
Это было удивительно верное наблюдение. Крошка-кочамма и вправду чуть н
е всю жизнь прожила в обратном направлении. В молодости она отвергла мат
ериальный мир, но теперь, в старости, как бы наверстывала упущенное. Она от
крыла объятия ему, он Ц ей.
Восемнадцатилетней девушкой Крошка-кочамма влюбилась в отца Маллиган
а, красивого молодого ирландского монаха, который был на год послан в шта
т Керала из мадрасской католической семинарии. Он изучал индуистские св
ященные предания, чтобы затем опровергать их со знанием дела.
Каждый четверг утром отец Маллиган приезжал в Айеменем, чтобы нанести ви
зит отцу Крошки-кочаммы, преподобному И. Джону Айпу, который был священни
ком в церкви Святого Фомы.
Апостол Фома считается основоположником христианства в И
ндии.
Преподобный Айп был хорошо известен среди местных христиан как че
ловек, удостоившийся личного благословения от Антиохийского патриарха
, суверенного главы Сирийской православной церкви. Этот эпизод, можно ск
азать, вошел в историю Айеменема.
В 1876 году, когда отцу Крошки-кочаммы было семь лет, его отец взял мальчика с
собой посмотреть на патриарха, прибывшего в общину сирийских христиан ш
тата Керала. В Кочине они оказались в переднем ряду группы прихожан, вним
авших обращению патриарха с западной веранды дома Каллени. Воспользова
вшись моментом, отец шепнул сыну на ухо несколько слов и подтолкнул его в
перед. Будущий священник сам не свой от страха, балансируя на полуотнявш
ихся ногах, обслюнявил перепуганными губами кольцо на среднем пальце па
триаршей руки. Патриарх вытер кольцо о рукав и благословил ребенка. Даже
спустя много лет, когда мальчик вырос и стал преподобным Айпом, его продо
лжали называть Пуньян Кунджу Ц Благословенный Малыш, Ц и лю
ди приплывали по реке на лодках издалека, из Аллеппи и Эрнакулама, и приво
зили детей, чтобы он благословил их.
Хотя отец Маллиган и преподобный Айп были люди разного возраста и принад
лежали к разным ветвям христианства, не испытывавшим одна к другой иных
чувств, кроме неприязни, два священнослужителя чем-то нравились друг др
угу, и отца Маллигана часто приглашали в дом Айпа пообедать. Из двоих мужч
ин только один видел чувственное возбуждение, волной вздымавшееся в стр
ойной девушке, которая вертелась и вертелась около стола, хотя остатки о
беда были давно убраны.
Сперва Крошка-кочамма пыталась пленить отца Маллигана еженедельными с
еансами показной благотворительности. Утром в четверг, когда отец Малли
ган вот-вот должен был появиться, Крошка-кочамма хватала какого-нибудь о
борванного деревенского малыша и принудительно мыла его у колодца жест
ким красным мылом, от которого у него болели рельефно выступающие ребра.
Ц Доброе утро, святой отец! Ц кричала, увидев его, Крошка-кочамма, улыбка
на лице которой контрастировала с железной хваткой ее рук на худой и ско
льзкой от мыла ручонке мальчугана.
Ц Доброго вам утра, Крошка! Ц говорил отец Маллиган, останавливаясь у к
олодца и складывая свой зонтик.
Ц Я у вас одну вещь спросить хотела, Ц говорила Крошка-кочамма. Ц В Пер
вом Коринфянам, глава десятая, стих двадцать третий, говорится: «Все мне п
озволительно, но не все полезно». Святой отец, как это Ему может быть все-в
се-все позволительно? Кое-что или многое Ц это было бы понятно, но…
Отец Маллиган был не просто польщен чувствами, которые он пробудил в при
влекательной девушке, стоявшей перед ним с трепещущими, готовыми к поцел
ую губами и сияющими угольно-черными глазами. Ведь он тоже был молод и, во
зможно, чувствовал, что ученые доводы, которыми он рассеивает ее мнимые т
еологические сомнения, пребывают в полнейшем противоречии с пронзител
ьным обещанием, читаемым ею в его лучистых изумрудных глазах.
Каждый четверг они стояли так у колодца, не обращая внимания на безжалос
тное полуденное солнце. Молоденькая девушка и неустрашимый иезуит, влек
омые друг к другу совершенно нехристианскими чувствами. Использующие Б
иблию как предлог для того, чтобы побыть вместе.
Неизменно посреди их разговора несчастному намыленному ребенку удавал
ось вывернуться и сбежать, возвращая отца Маллигана к действительности.
Ц Вот так та м к! Изловить бы постреленка, пока не застудился,
Ц говорил он, потом опять раскрывал свой зонтик и шел дальше в шоколадно
го цвета рясе и удобных сандалиях, похожий на высоко поднимающего ноги, д
еловитого верблюда. Сердце молодой Крошки-кочаммы волочилось за ним на
привязи, ударяясь о камни и цепляясь за кусты. Все в синяках и почти разбит
ое.
Так, четверг за четвергом, прошел год. Наконец отцу Маллигану пришло врем
я возвращаться в Мадрас. Поскольку благотворительность не принесла ощу
тимых результатов, поколебленная душой Крошка-кочамма обратила свои на
дежды на вероисповедание.
Проявив упрямую неподатливость (которую в те годы считали в девушке таки
м же серьезным изъяном, как физическое уродство Ц скажем, заячья губа ил
и косолапость), Крошка-кочамма бросила вызов религии отцов и стала катол
ичкой. По особому разрешению Ватикана она принесла обеты и стала послушн
ицей в Мадрасском женском монастыре. Она рассчитывала, что каким-то обра
зом это даст ей законную возможность быть с отцом Маллиганом. В ее вообра
жении они наедине под сводами неких сумрачных покоев, задрапированных т
яжелым бархатом, говорили о теологии. Это был предел ее желаний. О большем
она не дерзала помыслить. Просто быть рядом. Так близко, чтобы чувствоват
ь запах его бороды. Видеть, как переплетены грубые нити его сутаны. Любить
его, глядя на него, Ц и только.
Очень быстро она поняла тщетность этих мечтаний. Ей стало ясно, что свяще
нниками и епископами монопольно владеют вышестоящие сестры со своими к
уда более изощренными, чем у нее, теологическими сомнениями и что пройду
т годы, прежде чем она сможет хоть сколько-нибудь приблизиться к отцу Мал
лигану. Она стала томиться в монастыре. Постоянно расчесывая голову под
монашеским платом, она заработала аллергическую сыпь. Она видела, что го
ворит по-английски гораздо лучше, чем все остальные. И это делало ее еще б
олее одинокой.
Не прошло и года после ее поступления в монастырь, как отец начал получат
ь от нее загадочные письма. Дорогой мой папа, я несказанно счастлив
а тем, что служу Деве Марии. Но вот Кохинор здесь несчастлива и тоскует по
дому. Сегодня, дорогой мой папа, Кохинор после обеда рвало и у нее температ
ура. Дорогой мой папа, монастырская еда не годится для желудка Кохинор, хо
тя я переношу ее хорошо. Дорогой мой папа, Кохинор сильно огорчена из-за т
ого, что ее семья не понимает ее и не заботится о ее благе…
Кто такая Кохинор, преподобный И. Джон Айп не знал; он знал только, что так з
овется самый большой на тот момент из алмазов мира. Его удивляло, что деву
шка с мусульманским именем находится в католическом монастыре.
Не его, а мать Крошки-кочаммы в конце концов осенила догадка, что Кохинор
не кто иной, как сама Крошка-кочамма. Мать вспомнила, что несколько лет на
зад показала дочери копию завещания ее отца (деда Крошки-кочаммы), в котор
ом тот говорил о своих внуках и внучках так: «У меня семь алмазов, один из к
оторых мой Кохинор». Каждому из семи он оставил немного денег и драгоцен
ностей, но нигде не объяснил, кому именно он дал прозвание Кохинор.
1 2 3 4 5 6
а выдержала вступительный экзамен и прошла по конкурсу. На преподавател
ей произвели впечатление огромные габариты ее не слишком умелых натюрм
ортов углем. Беспечную размашистость линий они ошибочно приняли за увер
енность художника, хотя, по правде говоря, художнической жилки у Рахели н
е было.
Она проучилась в колледже восемь лет, так и не сумев одолеть пятилетний к
урс и получить диплом. Плата за обучение была низкая, и наскрести на жизнь
было, в общем, нетрудно, если жить в общежитии, питаться в субсидируемой ст
уденческой столовке, ходить на занятия от случая к случаю и работать чер
тежницей в унылых архитектурных фирмах, эксплуатирующих дешевый труд с
тудентов, на которых, если что не так, всегда можно свалить вину. Других ст
удентов, особенно юношей, пугало своенравие Рахели и ее почти яростное н
ежелание быть амбициозной. Они обходили ее стороной. Они никогда не приг
лашали ее в свои милые дома, на свои шумные вечеринки. Даже преподаватели
немного побаивались Рахели с ее замысловатыми, непрактичными строител
ьными проектами, представляемыми на дешевой оберточной бумаге, и с ее бе
зразличием к жаркой критике с их стороны.
Время от времени она писала Чакко и Маммачи в Айеменем, но ни разу туда не
приехала. Даже на похороны Маммачи. Даже на проводы Чакко, уезжавшего в Ка
наду.
Как раз во время учебы в архитектурном колледже и случилось у нее знаком
ство с Ларри Маккаслином, который собирал в Дели материалы для своей док
торской диссертации «Энергетическая напряженность в национальной арх
итектуре». Он приметил Рахель в библиотеке колледжа, а потом, несколько д
ней спустя, Ц на рынке Хан-маркет. Она была в джинсах и белой футболке. Кус
ок старого лоскутного покрывала был накинут на ее плечи, как пелеринка, и
застегнут спереди пуговицей. Ее буйные волосы были туго стянуты сзади, ч
тобы казалось, будто они прямые, хотя прямыми они не были. На одном из крыл
ьев носа у нее поблескивал крохотный брильянтик. У нее были до нелепости
красивые ключицы и симпатичная спортивная походка.
Следуй за джазовой мелодией, подумал про себя Ларри Маккасли
н и пошел за ней в книжный магазин, где они оба даже не взглянули на книги.
Когда он предложил ей руку и сердце, Рахель облегченно вздохнула, как пас
сажир, увидевший свободное место в зале ожидания аэропорта. С ощущением:
Можно-Наконец-Сесть. Он увез ее с собой в Бостон.
Когда высокий Ларри обнимал жену, прижавшуюся щекой к его сердцу, он мог в
идеть ее макушку, черную мешанину ее волос. Приложив палец к уголку ее рта
, он чувствовал крохотный пульс. Ему нравилось, что он бьется именно здесь
. Нравилось само это слабенькое, неуверенное подпрыгиванье прямо под ее
кожей. Он трогал это место, вслушиваясь глазами, как нетерпеливый отец, ощ
ущающий толчки ребенка в утробе жены.
Он обнимал ее как дар. Как любовно врученное ему сокровище. Тихое маленьк
ое создание. Невыносимо ценное.
Но когда он лежал с ней, его оскорбляли ее глаза. Они вели себя так, словно п
ринадлежали не ей, а кому-то другому. Постороннему зрителю. Который гляди
т в окно на морские волны. Или на плывущую по реке лодку. Или на идущего скв
озь туман прохожего в шляпе.
Он досадовал, потому что не понимал, что означает этот взгляд. Ему казалос
ь Ц нечто среднее между бесчувственностью и отчаянием. Он не знал, что ес
ть на свете места Ц например, страна, в которой родилась Рахель, Ц где ра
зные виды отчаяния оспаривают между собой первенство. Не знал, что
личное отчаяние Ц это еще слабейший его вид. Не знал, как оно бывает,
когда личная беда пытается пристроиться под боком у громадной, яростной
, кружащейся, несущейся, смехотворной, безумной, невозможной, всеохватно
й общенациональной беды. Что Большой Бог завывает, как горячий ветер, и тр
ебует почтения к себе. Тогда Малый Бог (уютный и сдержанный, домашний и час
тный) плетется восвояси, ошеломленно посмеиваясь над своей глупой отваг
ой. Проникшись сознанием собственной несостоятельности, он становится
податливым и подлинно бесчувственным. Все можно пережить. Так ли уж мног
о это значит? И чем оно меньше значит, тем оно меньше значит. Не столь уж важ
но. Потому что случалось и Худшее. В стране, где она родилась, вечно зажато
й между проклятьем войны и ужасом мира, Худшее случалось постоянно.
Поэтому Малый Бог смеется пустым фальшивым смехом и удаляется вприпрыж
ку. Как богатый мальчуган в шортах. Насвистывая, поддавая ногой камешки. П
ричина его ломкого, нестойкого веселья Ц в относительной малости его не
счастья. Поселяясь в человеческих глазах, он придает им выражение, вызыв
ающее досаду.
То, что Ларри Маккаслин видел в глазах Рахели, не было отчаянием, это был н
екий оптимизм через силу. И пустота ровно там же, где у Эсты были изъяты сл
ова. Нельзя было требовать, чтобы Ларри это понял. Что опустелость сестры
ничем не отличается от немоты брата. Что одно соответствует другому, вкл
адывается в другое. Как две ложки из одного набора. Как тела любовников.
После того как они развелись, Рахель несколько месяцев работала официан
ткой в индийском ресторане в Нью-Йорке. А потом несколько лет Ц ночной ка
ссиршей в пуленепробиваемой кабинке на бензозаправочной станции около
Вашингтона, где пьяницы порой блевали в выдвижной ящичек для денег и сут
енеры предлагали ей более выгодную работу. Дважды у нее на глазах людей у
бивали выстрелом в окно машины. Один раз из проезжающего автомобиля выки
нули труп с ножом в спине.
Потом Крошка-кочамма написала ей, что Эсту Отправили Назад. Рахель уволи
лась с бензозаправочной станции и покинула Америку без сожалений. Чтобы
вернуться в Айеменем. Туда, где Эста расхаживал под дождем.
В старом доме на пригорке Крошка-кочамма сидела за обеденным столом и сч
ищала склизкую, рыхлую горечь с перезрелого огурца. На ней была обвислая
ситцевая длинная ночная рубашка в клеточку с буфами на рукавах и желтыми
пятнами от куркумы. Ее крохотные ножки с лакированными ноготками раскач
ивались под столом, словно она была ребенком на высоком стульчике. Из-за о
теков ступни были похожи на маленькие пухлые подушечки. В былые дни, когд
а в Айеменем приезжала знакомая или родственница, Крошка-кочамма не упу
скала случая обратить общее внимание на то, какие большие у гостьи ноги. П
опросив разрешения примерить ее туфли, она победно спрашивала: «Видите,
как велики?» И обходила в них комнату кругом, чуть поддернув сари, чтобы вс
е могли полюбоваться на ее миниатюрные ножки.
Она трудилась над огурцом с едва скрываемым торжеством. Она была очень д
овольна тем, что Эста не заговорил с Рахелью. Взглянул на нее и прошел себе
мимо. Туда, под дождь. Для него что сестра, что все прочие.
Ей было восемьдесят три года. Глаза за толстыми стеклами очков казались
размазанными, как масло.
Ц Ведь я тебе говорила, Ц сказала она Рахели. Ц Чего ты ожидала? Особого
отношения? Я же вижу, он повредился умом! Никого больше не узнает! На что ты
рассчитывала?
Рахель не ответила.
Она ощущала ритм, с которым Эста раскачивался, и холод лившихся на него до
ждевых струй. Она слышала, как хрипит и шуршит сумятица у него в голове.
Крошка-кочамма посмотрела на Рахель с неудовольствием. Она уже чуть ли н
е жалела, что написала ей о возвращении Эсты. Но что, с другой стороны, ей ос
тавалось делать? Нести эту ношу до самой кончины? С какой стати? Она ведь з
а него не в ответе.
Или?
Молчание расположилось между внучатной племянницей и двоюродной бабуш
кой, как третье лицо. Чужак. Опухший. Ядовитый. Крошка-кочамма напомнила с
ебе, что надо запереть перед сном дверь спальни. Ей трудно было придумать,
что еще сказать.
Ц Как тебе моя стрижка нравится?
Огуречной рукой она дотронулась до своей новой прически. И оставила на в
олосах яркую каплю горькой слизи.
Рахель и вовсе не знала, о чем говорить. Она смотрела, как Крошка-кочамма ч
истит огурец. Несколько кусочков желтой кожуры прилипло к груди старухи
. Ее крашеные черные как смоль волосы были спутаны, как размотавшийся клу
бок ниток. На лбу от краски осталась серая полоса, словно вторая, теневая л
иния волос. Рахель заметила, что она начала пользоваться косметикой. Губ
ная помада. Сурьма. Мазок-другой румян. Но поскольку дом был заперт и мрач
ен, поскольку она признавала только сорокаваттные лампочки, два ее рта
Ц настоящий и помадный Ц не вполне совпадали друг с другом.
Ее лицо и плечи стали худее, чем были, и поэтому она казалась уже не стольк
о шарообразной, сколько конической. Обеденный стол, за которым она сидел
а, скрывал ее необъятной ширины бедра, делая ее фигуру чуть ли не хрупкой.
Тусклое освещение столовой стерло морщины с ее лица, из-за чего оно Ц на
странный, впалый манер Ц помолодело. На ней было множество драгоценност
ей. Тех, что остались от покойной бабушки Рахели. Она надела их все. Мерцаю
щие кольца. Брильянтовые серьги. Золотые браслеты и плоскую золотую цепо
чку великолепной работы, которую она время от времени трогала рукой, жел
ая лишний раз убедиться, что она на месте и что она Ц ее. Ни дать ни взять юн
ая невеста, которая все никак не может поверить своему счастью.
Она проживает жизнь в обратном направлении, подумала Рахель.
Это было удивительно верное наблюдение. Крошка-кочамма и вправду чуть н
е всю жизнь прожила в обратном направлении. В молодости она отвергла мат
ериальный мир, но теперь, в старости, как бы наверстывала упущенное. Она от
крыла объятия ему, он Ц ей.
Восемнадцатилетней девушкой Крошка-кочамма влюбилась в отца Маллиган
а, красивого молодого ирландского монаха, который был на год послан в шта
т Керала из мадрасской католической семинарии. Он изучал индуистские св
ященные предания, чтобы затем опровергать их со знанием дела.
Каждый четверг утром отец Маллиган приезжал в Айеменем, чтобы нанести ви
зит отцу Крошки-кочаммы, преподобному И. Джону Айпу, который был священни
ком в церкви Святого Фомы.
Апостол Фома считается основоположником христианства в И
ндии.
Преподобный Айп был хорошо известен среди местных христиан как че
ловек, удостоившийся личного благословения от Антиохийского патриарха
, суверенного главы Сирийской православной церкви. Этот эпизод, можно ск
азать, вошел в историю Айеменема.
В 1876 году, когда отцу Крошки-кочаммы было семь лет, его отец взял мальчика с
собой посмотреть на патриарха, прибывшего в общину сирийских христиан ш
тата Керала. В Кочине они оказались в переднем ряду группы прихожан, вним
авших обращению патриарха с западной веранды дома Каллени. Воспользова
вшись моментом, отец шепнул сыну на ухо несколько слов и подтолкнул его в
перед. Будущий священник сам не свой от страха, балансируя на полуотнявш
ихся ногах, обслюнявил перепуганными губами кольцо на среднем пальце па
триаршей руки. Патриарх вытер кольцо о рукав и благословил ребенка. Даже
спустя много лет, когда мальчик вырос и стал преподобным Айпом, его продо
лжали называть Пуньян Кунджу Ц Благословенный Малыш, Ц и лю
ди приплывали по реке на лодках издалека, из Аллеппи и Эрнакулама, и приво
зили детей, чтобы он благословил их.
Хотя отец Маллиган и преподобный Айп были люди разного возраста и принад
лежали к разным ветвям христианства, не испытывавшим одна к другой иных
чувств, кроме неприязни, два священнослужителя чем-то нравились друг др
угу, и отца Маллигана часто приглашали в дом Айпа пообедать. Из двоих мужч
ин только один видел чувственное возбуждение, волной вздымавшееся в стр
ойной девушке, которая вертелась и вертелась около стола, хотя остатки о
беда были давно убраны.
Сперва Крошка-кочамма пыталась пленить отца Маллигана еженедельными с
еансами показной благотворительности. Утром в четверг, когда отец Малли
ган вот-вот должен был появиться, Крошка-кочамма хватала какого-нибудь о
борванного деревенского малыша и принудительно мыла его у колодца жест
ким красным мылом, от которого у него болели рельефно выступающие ребра.
Ц Доброе утро, святой отец! Ц кричала, увидев его, Крошка-кочамма, улыбка
на лице которой контрастировала с железной хваткой ее рук на худой и ско
льзкой от мыла ручонке мальчугана.
Ц Доброго вам утра, Крошка! Ц говорил отец Маллиган, останавливаясь у к
олодца и складывая свой зонтик.
Ц Я у вас одну вещь спросить хотела, Ц говорила Крошка-кочамма. Ц В Пер
вом Коринфянам, глава десятая, стих двадцать третий, говорится: «Все мне п
озволительно, но не все полезно». Святой отец, как это Ему может быть все-в
се-все позволительно? Кое-что или многое Ц это было бы понятно, но…
Отец Маллиган был не просто польщен чувствами, которые он пробудил в при
влекательной девушке, стоявшей перед ним с трепещущими, готовыми к поцел
ую губами и сияющими угольно-черными глазами. Ведь он тоже был молод и, во
зможно, чувствовал, что ученые доводы, которыми он рассеивает ее мнимые т
еологические сомнения, пребывают в полнейшем противоречии с пронзител
ьным обещанием, читаемым ею в его лучистых изумрудных глазах.
Каждый четверг они стояли так у колодца, не обращая внимания на безжалос
тное полуденное солнце. Молоденькая девушка и неустрашимый иезуит, влек
омые друг к другу совершенно нехристианскими чувствами. Использующие Б
иблию как предлог для того, чтобы побыть вместе.
Неизменно посреди их разговора несчастному намыленному ребенку удавал
ось вывернуться и сбежать, возвращая отца Маллигана к действительности.
Ц Вот так та м к! Изловить бы постреленка, пока не застудился,
Ц говорил он, потом опять раскрывал свой зонтик и шел дальше в шоколадно
го цвета рясе и удобных сандалиях, похожий на высоко поднимающего ноги, д
еловитого верблюда. Сердце молодой Крошки-кочаммы волочилось за ним на
привязи, ударяясь о камни и цепляясь за кусты. Все в синяках и почти разбит
ое.
Так, четверг за четвергом, прошел год. Наконец отцу Маллигану пришло врем
я возвращаться в Мадрас. Поскольку благотворительность не принесла ощу
тимых результатов, поколебленная душой Крошка-кочамма обратила свои на
дежды на вероисповедание.
Проявив упрямую неподатливость (которую в те годы считали в девушке таки
м же серьезным изъяном, как физическое уродство Ц скажем, заячья губа ил
и косолапость), Крошка-кочамма бросила вызов религии отцов и стала катол
ичкой. По особому разрешению Ватикана она принесла обеты и стала послушн
ицей в Мадрасском женском монастыре. Она рассчитывала, что каким-то обра
зом это даст ей законную возможность быть с отцом Маллиганом. В ее вообра
жении они наедине под сводами неких сумрачных покоев, задрапированных т
яжелым бархатом, говорили о теологии. Это был предел ее желаний. О большем
она не дерзала помыслить. Просто быть рядом. Так близко, чтобы чувствоват
ь запах его бороды. Видеть, как переплетены грубые нити его сутаны. Любить
его, глядя на него, Ц и только.
Очень быстро она поняла тщетность этих мечтаний. Ей стало ясно, что свяще
нниками и епископами монопольно владеют вышестоящие сестры со своими к
уда более изощренными, чем у нее, теологическими сомнениями и что пройду
т годы, прежде чем она сможет хоть сколько-нибудь приблизиться к отцу Мал
лигану. Она стала томиться в монастыре. Постоянно расчесывая голову под
монашеским платом, она заработала аллергическую сыпь. Она видела, что го
ворит по-английски гораздо лучше, чем все остальные. И это делало ее еще б
олее одинокой.
Не прошло и года после ее поступления в монастырь, как отец начал получат
ь от нее загадочные письма. Дорогой мой папа, я несказанно счастлив
а тем, что служу Деве Марии. Но вот Кохинор здесь несчастлива и тоскует по
дому. Сегодня, дорогой мой папа, Кохинор после обеда рвало и у нее температ
ура. Дорогой мой папа, монастырская еда не годится для желудка Кохинор, хо
тя я переношу ее хорошо. Дорогой мой папа, Кохинор сильно огорчена из-за т
ого, что ее семья не понимает ее и не заботится о ее благе…
Кто такая Кохинор, преподобный И. Джон Айп не знал; он знал только, что так з
овется самый большой на тот момент из алмазов мира. Его удивляло, что деву
шка с мусульманским именем находится в католическом монастыре.
Не его, а мать Крошки-кочаммы в конце концов осенила догадка, что Кохинор
не кто иной, как сама Крошка-кочамма. Мать вспомнила, что несколько лет на
зад показала дочери копию завещания ее отца (деда Крошки-кочаммы), в котор
ом тот говорил о своих внуках и внучках так: «У меня семь алмазов, один из к
оторых мой Кохинор». Каждому из семи он оставил немного денег и драгоцен
ностей, но нигде не объяснил, кому именно он дал прозвание Кохинор.
1 2 3 4 5 6