Ни один из них не написал ему ни строчки, пока Дора не обвенчалась и не уехала, хотя оба они знали, что происходит с его и с ее душами. Отец его, без сомнения, смотрел на девушку из-за сложившихся обстоятельств как на шлюху и был готов на все, лишь бы ее имя никак не связывалось с его семьей. Кроме того, хотя Дора и приходилась какой-то родственницей герцогу, она была не совсем той женой, какую лорд Бэкворт желал для своего единственного сына.
Он вмешался в происходящее самым ужасным образом: помог устроить брак Доры, помог, без сомнения, в денежном отношении и сообщил обо всем сыну только постфактум. Сообщил таким образом, что в письме содержалось исключительно его недовольство моральной распущенностью сына.
А когда он приехал домой, охваченный страхом и отчаянием, то обнаружил, что Дора на самом деле уехала, и никто не хотел сообщить ему, где она или как ее сумели убедить сделать то, что она сделала.
Ее он ни в чем не винил. Она всегда была мила, безмятежна и немного робка. Он проливал слезы отчаяния, представляя себе ее одну, беременную, испуганную. Не много было нужно, чтобы запугать ее и заставить выйти замуж против воли. Неужели ей сказали, что она ему не нужна? Этот вопрос неотвязно преследовал его. Он так и не получил на него ответа. С того дня, как он ласкал Дору и поцеловал на прощание, а потом вернулся в университет, он никогда больше не видел ее и ничего о ней не знал.
Теперь он избегал ее, хотя уже неделю знал, что она здесь. Он столько времени пытался разыскать ее, а теперь с таким же усердием ее избегал.
– Александра рассказывала мне, что вы часто ездили с ней сюда верхом, – начала Мэдлин, – хотя это было строго запрещено.
– Это был личный вызов Алекс властям, – уточнил он. – Она зачастую скакала сломя голову, смеялась, кричала от возбуждения. Отца хватил бы удар, узнай он об этом. К счастью, он ничего не знал.
– Давайте пустимся в галоп, – предложила она, сверкнув глазами.
– Нет! – твердо возразил он. – Вы не привыкли к этой местности. Прежде чем бегать, нужно научиться ходить. В буквальном смысле этого слова.
Она состроила гримаску.
– Зануда! – бросила она не очень ядовито.
– Я не был бы в восторге, если бы мне пришлось написать вашей матушке и братьям, что вы сломали себе шею, – проговорил он. – Они могут подумать, что я вас задушил, но вряд ли не оправдают меня.
Она взглянула на него, засмеялась, глаза у нее были веселыми. Он почувствовал, что у него перехватило дыхание.
– Неужели я такая плохая?. – спросила она.
– Бывает и хуже, – поддразнил Джеймс только для того, чтобы еще раз с удовольствием увидеть, как она смеется.
– Ну, тогда мы не поскачем галопом, – согласилась Мэдлин. – И я пущу свою лошадку покорно трусить рядом с вами, милорд. Видите, какой послушной женой я стала? Еще немного, и моя матушка и братья меня просто не узнают.
– Если я добьюсь невозможного, – отозвался он, – в Эмберли непременно высекут мое изображение из мрамора я поставят его посреди сада.
На этот раз Мэдлин действительно расхохоталась. Он сердито глянул на нее, хотя и подумал, что на самом деле она знает: он вовсе не сердится.
Больше всего виноват был, по его мнению, Карл Бисли. Во-первых, он был самым близким человеком для Доры, тем, на кого она больше всех полагалась. И зная, что она любит его, зная, что она носит его дитя, зная, что он любит ее и будет счастлив поступить с ней как благородный человек, Карл утаил от него правду и позволил насильно выдать сестру замуж за тупого и непривлекательного Джона Драммонда.
Он предал родную сестру. Именно из-за этого, а также из-за своих собственных страданий Джеймс и дрался со своим бывшим другом до тех пор, пока руки его от прикосновения к лицу Карла не сделались скользкими. Оказалось, что он сломал Карлу нос.
Карл просто смеялся над ним – разумеется, до того как ему сломали нос – и говорил, что ему пора уже стать взрослым и перестать жить в дурацком раю. Неужели он, Джеймс, полагал, что Доре позволят обвенчаться с человеком, носящим имя Парнелл, в то время как мисс Парнелл должна стать невестой герцога?
Никакими мольбами, или запугиваниями, или тумаками нельзя было вытянуть из Карла сведения о местопребывании Доры – миссис Джон Драммонд.
– С моей сестрой все улажено удовлетворительно, – сказал Карл. – Но я не прощу вам этого, Парнелл. Если бы вы занимались оксфордскими горничными и оставили Дору в покое, возможно, все у нее обернулось бы иначе. Случались вещи и более страшные. Я никогда вам не прощу. И когда-нибудь отплачу вам. Я погублю вашу жизнь, как вы погубили жизнь моей сестры.
Единственный раз когда они разговаривали после этого – до того как встретились на приеме у Хуперов, – случился, когда Джеймс приехал к нему почти год спустя, чуть не сойдя с ума от отчаяния, и выжал из него сообщение о том, что родился мальчик, что младенец здоров и что Дора разрешилась от бремени благополучно. И ни слова о том, где она.
Это старая история. Дору он не видел, но при этом не верил, что от его увлечения хоть что-то сохранилось. Действительно, предательски думал он последнее время, если бы он ее не обрюхатил, если бы не произошло драматических событий, последовавших за этим, очень может быть, что великая любовь его жизни умерла бы естественной смертью еще до того, как в университете настали следующие каникулы.
Очень может быть.
И уж конечно, то не была великая любовь его жизни. Скорее всего лишь великое бремя. Но это несправедливо по отношению к Доре.
Он повернулся к Мэдлин.
– Не хотите ли спешиться и немного отдохнуть? – спросил он.
– Посреди пустоты? – Она огляделась и засмеялась. – Да, это будет замечательно. Мне нравятся торфяники, Джеймс. На сколько лет я дала обещание?
– На пять! – твердо ответил он.
Она вздохнула; он снял ее с лошади и поставил на землю.
– Осталось четыре года и пятьдесят одна неделя, – сказала она. – Как медленно идет время!
– Значит, вы предпочли бы бывать здесь без меня? – спросил он и пожалел о своих словах. В этот день у него было так тепло на душе, что ее ответ мог причинить ему боль большую, чем обычно.
– Нет, Джеймс, – со смехом отозвалась она, – боюсь, что я совсем заплутала бы. Здесь не видно ни человеческого жилья, ни каких-либо ориентиров. А я разрешила вам сказать «я так велю», сэр. Хотя, конечно, никаких разрешений вам не требуется.
– Я так велю, – повторил он.
Они находились подле неглубокой травянистой лощинки, где, как он знал по опыту, им будет тепло и которая заслонит их от ветерка.
– Они далеко не уйдут, – продолжал он, отпуская лошадей и беря Мэдлин за локоть, чтобы помочь ей спуститься в лощинку. – Такие лощинки и делают это место столь опасным в зимнее время. Их засыпает снегом, и неосторожный путник может упасть в них; он начинает барахтаться в снегу, и его охватывает паника.
– Но сегодня здесь хорошо, – сказала молодая женщина, садясь на траву и обнимая свои колени. – Какая тишина, Джеймс! Послушайте.
Легкий шум ветра. Одинокая птица. Фырканье лошадей. Нет, не тишина. В природе не бывает тишины. Но покой. Полный покой.
Джеймс растянулся на траве, подложив руку под голову, и смотрел на белые облачка, плывущие по небу. Так он долго лежал и молчал.
* * *
Молчание вовсе не казалось Мэдлин неловким. По правде говоря, вскоре она совершенно забыла о своем спутнике; осталось только спокойное, бессознательное ощущение, что она не одна. Все ее чувства были разбужены окружающим.
Странно, что это произошло здесь, где пейзаж такой пустынный, где не было почти ничего, что можно назвать красивым. Эмберли прямо-таки купался в красотах, и она это понимала, но при этом не помнила, чтобы все ее чувства так напряженно пытались оценить такую красоту, как это было здесь.
Мэдлин отбросила шляпу и ощутила на макушке и на затылке солнечное тепло. Она слышала стрекотание насекомых, чувствовала, как пахнет вереск и трава. Чувствовала траву, на которой сидела. И хотя лощинку почти нельзя было заметить, сидя в седле, теперь их окружали ее края, трава на фоне неба, и весь мир заключался в маленьком пространстве.
Мэдлин уперлась подбородком в колени.
Она счастлива, осторожно подумала молодая женщина. Да. Она сидела тихо и проверяла свои чувства. Она счастлива. Может быть, в конце концов ее поспешное и необъяснимое решение выйти за Джеймса окажется не таким уж гибельным? Может быть, они сумеют приладиться друг к другу и будут жить в относительном мире?
У них уже кое-что получается. Они редко остаются наедине, а будучи вместе, мало разговаривают. Эти факты кажутся незначительными, но тем не менее они многое обещают. На прошлой неделе они ни разу не поссорились по-настоящему, если не считать одного-двух незначительных препирательств. И что важнее, не было обычных периодов молчаливой злости и враждебности.
Она научилась мириться с его затяжным молчанием, не обижаться на него, но признать, что это часть его характера. А Джеймс, со своей стороны, кажется, примирился с тем, что время от времени ей нужно поболтать и пошутить. Ему даже иногда удавалось присоединиться к ней, как это случилось только что во время прогулки.
Это было осторожное вхождение в семейную жизнь, которой суждено длиться многие годы, если все пойдет естественным путем. Кто знает, что в конце концов возьмет верх – природная неприязнь, испытываемая ими друг к другу, или обоюдное стремление к миру во взаимоотношениях? А может статься, им придется идти по тонкой нити между тем и другим. Может статься, они никогда не изведают полного мира.
Но ведь возможно, что семейные пары вообще его не ведают?
– Это иногда напоминает мне о земле атабасков, – проговорил голос Джеймса у нее за спиной.
Она ничего не сказала, но все ее внимание обратилось на мужа. Это ведь такая, редкость – что он сам начинает разговор.
– Может быть, поэтому я сумел привыкнуть к тамошней жизни, – продолжал он. – Некоторые чувствовали беспокойство и скуку едва ли не с самого приезда.
Мэдлин покрепче обхватила колени.
– Не кажется ли вам иногда, – спросил он, – что все, что происходит в жизни, имеет некую цель? Когда я отплыл в Канаду, я уезжал, бросал что-то, убегал. Я не думал о том, что еду куда-то. Но эти три года среди дикой природы оказались очень важными в моей жизни.
– Вам хотелось бы вернуться туда? – спросила она довольно сурово.
Он немного помолчал.
– Нет, – ответил он, – эти годы сделали свое. Но вряд ли я сумел бы остаться там до конца своей трудовой жизни, как это делают многие.
Она прислонилась к колену щекой. Ей показалось, что он закончил, и она пожалела об этом. Ей нравилось слушать, как он говорит. Это случалось так редко.
– Я думаю, что, живя здесь, – снова заговорил он, – я мало времени проводил за пределами наших владений. Мне пришлось объехать чуть ли не полмира, чтобы найти себя. Я думаю, что нашел там Бога, Мэдлин. – Он опять немного помолчал. – Как будто бессмысленно говорить такое, когда я не знаю Бога и даже не уверен, существует ли Он. Я привык верить, что Он очень активно занимается делами людей, что Он очень суров и беспощаден, неумолим и лишен чувства юмора. Гораздо более склонен проклинать, чем хвалить. Но когда оказываешься в таком вот месте, как это – где нет ничего, кроме земли, неба и тебя самого, – начинаешь думать о Боге.
И он погрузился в молчание.
– Для меня Бог был в основном воскресной проповедью, – сказала она. – Хотя я всегда считала, что Бог есть любовь, и всегда видела вокруг себя любовь.
– Я думаю, – проговорил он, – что когда человек оказывается в одиночестве в таком окружении, он либо встречается лицом к лицу с собой, либо сходит с ума. Понимаешь, что бытие важнее, чем деяние, что Бога, наверное, нельзя найти среди шумных человеческих занятий, но в тиши сердца. Возможно, я говорю ерунду.
– Расскажите мне о вашей жизни там, – попросила Мэдлин, когда Джеймс снова замолчал. Ей захотелось плакать. Она чувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо, и ей не хотелось упускать это мгновение, хотя она и понимала, что он говорил больше с собой, чем с ней.
– Вам хочется послушать? – спросил он. – То была скучная жизнь, Мэдлин. Скука день за днем, неделя за неделей.
– Расскажите о том, как вы плавали на каноэ, – попросила она. И когда он оперся о локоть и она поняла, что сейчас он начнет рассказывать, она вытянулась на траве рядом с ним, обратив лицо к потокам солнечного тепла.
Наверное, есть какая-то причина, почему она с таким увлечением слушает рассказы о тех годах его жизни, подумала молодая женщина. И возможно, она только что уловила эту причину. Возможно, ключ к постижению и пониманию мужа лежит в том, что он пережил в то время, причем пережитое он только сейчас начинает сам осознавать.
– Долгие месяцы тяжелой работы и адской жизни, – начал он, – хотя это и может стать насущной потребностью. И я оказался одним из тех, кому повезло, я был служащим компании. У французов, которые составляют экипажи каноэ, жизнь невероятно трудна. Они либо гребут, либо переносят их на руках через пороги, и так по восемнадцать часов каждый день. И при этом трудно найти более веселых, шумных и вспыльчивых людей.
И он пустился в пространное описание своих путешествий, на что она и надеялась. Она долго слушала, словно очарованная, пока ею не овладела дремота. Время от времени она понимала, чувствуя себя немного виноватой, что задремала и совершенно не слышала, что он говорит. Но в конце концов она перестала сопротивляться и окончательно погрузилась в сон.
* * *
– И когда мы в конце концов вернулись к реке, – говорил Джеймс, – там сидели рядком шесть наяд, и все пели весьма фальшиво. – Он усмехнулся, когда Мэдлин никак не возразила против такого окончания рассказа.
Он долго лежал, опираясь на локоть, глядя на нее. Разметавшиеся локоны обрамляли ее лицо, губы слегка приоткрылись. Его глаза скользнули по ее стройному стану и остановились на талии. Сумеет ли он в ближайшем будущем сделать так, чтобы эта талия раздалась? Он страстно хотел ребенка. От Мэдлин. И верил, что она была разочарована, когда через месяц выяснилось, что ребенка не будет.
Он хотел ребенка, которого можно будет считать полностью его собственным. Ребенка от своей жены.
Юбка бархатной амазонки отогнулась, открыв правую лодыжку. Стройную, тонкую лодыжку молодой женщины. Джеймс улыбнулся.
И, наклонившись, нежно поцеловал жену в губы.
– М-м-м, – пробормотала она и слегка пошевелилась.
Он еще раз легко поцеловал ее, потом раскрыл губы, обвел языком очертания ее полуоткрытых губ и осторожно попытался проникнуть между ними. Она опять пошевелилась, отзываясь на его поцелуй, немного приоткрыла губы.
Он думал только выразить свою нежность. Он не собирался будить ее. Но пламя охватило его почти тотчас же. Во рту у нее было влажно и горячо. Он отвел локоны от ее лица.
– М-м-м, – пробормотала она еще раз, внезапно глаза ее раскрылись, и она посмотрела сначала ему в глаза, а потом мимо него в голубое небо.
Он заметил, что она судорожно сглотнула, когда он принялся расстегивать пуговицы на ее жакете, а потом и на блузке под жакетом. Потом снова поцеловал ее, в то время как руки его довершили начатое и нашли дорогу к теплым грудям. Соски ее затвердели под его прикосновениями.
Снять с нее жакет и блузку и стянуть вниз сорочку было делом одной минуты, и теперь его губы могли помочь рукам возбудить ее. Впрочем, это было совершенно не обязательно, потому что она застонала и прижалась к нему. Она была уже готова. Он наклонился к ней, еще раз поцеловал шею, подбородок, губы.
Неужели он сошел с ума? Неужели полностью потерял контроль над своим рассудком? Но ведь сюда никто никогда не ходит. Тысячи раз приходил он на болота и ни разу никого не встретил. Если он безумен, то это прекрасное безумие.
Слегка отодвинувшись, он задрал ее бархатную юбку, стянул исподнее, потом управился со своей одеждой. И вспомнил склон холма в Эмберли, где впервые взял ее, смяв ее под собой на жесткой земле и, конечно, причинив ей сильную боль, хотя она не издала ни одного жалобного звука. Земля – жесткое и неподатливое ложе для молодой женщины во время любовного действа.
Он никогда не брал ее по-другому.
Джеймс подсунул руку ей под талию и перекатился на спину. Потом водрузил ее на себя, подняв юбки кверху. Мэдлин смотрела на него широко раскрытыми глазами, дыхание ее стало отрывистым.
– Обнимите мои бока коленями, – сказал он, помогая ей устроиться; потом опустил ее на себя.
И оба ахнули.
Когда он вошел в нее, она, против обыкновения, не стала двигаться вместе с ним. Она крепко сжала его коленями, напрягла внутренние мышцы и закрыла глаза. Он протянул руку к ее затылку и притянул ее голову к своей. И увидел, что она закусила нижнюю губу.
Ее юбка покрывала их обоих тяжелыми складками. И там, под юбкой, Мэдлин была жаркой, влажной и дрожащей. Более эротической любовной игры он и вообразить не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Он вмешался в происходящее самым ужасным образом: помог устроить брак Доры, помог, без сомнения, в денежном отношении и сообщил обо всем сыну только постфактум. Сообщил таким образом, что в письме содержалось исключительно его недовольство моральной распущенностью сына.
А когда он приехал домой, охваченный страхом и отчаянием, то обнаружил, что Дора на самом деле уехала, и никто не хотел сообщить ему, где она или как ее сумели убедить сделать то, что она сделала.
Ее он ни в чем не винил. Она всегда была мила, безмятежна и немного робка. Он проливал слезы отчаяния, представляя себе ее одну, беременную, испуганную. Не много было нужно, чтобы запугать ее и заставить выйти замуж против воли. Неужели ей сказали, что она ему не нужна? Этот вопрос неотвязно преследовал его. Он так и не получил на него ответа. С того дня, как он ласкал Дору и поцеловал на прощание, а потом вернулся в университет, он никогда больше не видел ее и ничего о ней не знал.
Теперь он избегал ее, хотя уже неделю знал, что она здесь. Он столько времени пытался разыскать ее, а теперь с таким же усердием ее избегал.
– Александра рассказывала мне, что вы часто ездили с ней сюда верхом, – начала Мэдлин, – хотя это было строго запрещено.
– Это был личный вызов Алекс властям, – уточнил он. – Она зачастую скакала сломя голову, смеялась, кричала от возбуждения. Отца хватил бы удар, узнай он об этом. К счастью, он ничего не знал.
– Давайте пустимся в галоп, – предложила она, сверкнув глазами.
– Нет! – твердо возразил он. – Вы не привыкли к этой местности. Прежде чем бегать, нужно научиться ходить. В буквальном смысле этого слова.
Она состроила гримаску.
– Зануда! – бросила она не очень ядовито.
– Я не был бы в восторге, если бы мне пришлось написать вашей матушке и братьям, что вы сломали себе шею, – проговорил он. – Они могут подумать, что я вас задушил, но вряд ли не оправдают меня.
Она взглянула на него, засмеялась, глаза у нее были веселыми. Он почувствовал, что у него перехватило дыхание.
– Неужели я такая плохая?. – спросила она.
– Бывает и хуже, – поддразнил Джеймс только для того, чтобы еще раз с удовольствием увидеть, как она смеется.
– Ну, тогда мы не поскачем галопом, – согласилась Мэдлин. – И я пущу свою лошадку покорно трусить рядом с вами, милорд. Видите, какой послушной женой я стала? Еще немного, и моя матушка и братья меня просто не узнают.
– Если я добьюсь невозможного, – отозвался он, – в Эмберли непременно высекут мое изображение из мрамора я поставят его посреди сада.
На этот раз Мэдлин действительно расхохоталась. Он сердито глянул на нее, хотя и подумал, что на самом деле она знает: он вовсе не сердится.
Больше всего виноват был, по его мнению, Карл Бисли. Во-первых, он был самым близким человеком для Доры, тем, на кого она больше всех полагалась. И зная, что она любит его, зная, что она носит его дитя, зная, что он любит ее и будет счастлив поступить с ней как благородный человек, Карл утаил от него правду и позволил насильно выдать сестру замуж за тупого и непривлекательного Джона Драммонда.
Он предал родную сестру. Именно из-за этого, а также из-за своих собственных страданий Джеймс и дрался со своим бывшим другом до тех пор, пока руки его от прикосновения к лицу Карла не сделались скользкими. Оказалось, что он сломал Карлу нос.
Карл просто смеялся над ним – разумеется, до того как ему сломали нос – и говорил, что ему пора уже стать взрослым и перестать жить в дурацком раю. Неужели он, Джеймс, полагал, что Доре позволят обвенчаться с человеком, носящим имя Парнелл, в то время как мисс Парнелл должна стать невестой герцога?
Никакими мольбами, или запугиваниями, или тумаками нельзя было вытянуть из Карла сведения о местопребывании Доры – миссис Джон Драммонд.
– С моей сестрой все улажено удовлетворительно, – сказал Карл. – Но я не прощу вам этого, Парнелл. Если бы вы занимались оксфордскими горничными и оставили Дору в покое, возможно, все у нее обернулось бы иначе. Случались вещи и более страшные. Я никогда вам не прощу. И когда-нибудь отплачу вам. Я погублю вашу жизнь, как вы погубили жизнь моей сестры.
Единственный раз когда они разговаривали после этого – до того как встретились на приеме у Хуперов, – случился, когда Джеймс приехал к нему почти год спустя, чуть не сойдя с ума от отчаяния, и выжал из него сообщение о том, что родился мальчик, что младенец здоров и что Дора разрешилась от бремени благополучно. И ни слова о том, где она.
Это старая история. Дору он не видел, но при этом не верил, что от его увлечения хоть что-то сохранилось. Действительно, предательски думал он последнее время, если бы он ее не обрюхатил, если бы не произошло драматических событий, последовавших за этим, очень может быть, что великая любовь его жизни умерла бы естественной смертью еще до того, как в университете настали следующие каникулы.
Очень может быть.
И уж конечно, то не была великая любовь его жизни. Скорее всего лишь великое бремя. Но это несправедливо по отношению к Доре.
Он повернулся к Мэдлин.
– Не хотите ли спешиться и немного отдохнуть? – спросил он.
– Посреди пустоты? – Она огляделась и засмеялась. – Да, это будет замечательно. Мне нравятся торфяники, Джеймс. На сколько лет я дала обещание?
– На пять! – твердо ответил он.
Она вздохнула; он снял ее с лошади и поставил на землю.
– Осталось четыре года и пятьдесят одна неделя, – сказала она. – Как медленно идет время!
– Значит, вы предпочли бы бывать здесь без меня? – спросил он и пожалел о своих словах. В этот день у него было так тепло на душе, что ее ответ мог причинить ему боль большую, чем обычно.
– Нет, Джеймс, – со смехом отозвалась она, – боюсь, что я совсем заплутала бы. Здесь не видно ни человеческого жилья, ни каких-либо ориентиров. А я разрешила вам сказать «я так велю», сэр. Хотя, конечно, никаких разрешений вам не требуется.
– Я так велю, – повторил он.
Они находились подле неглубокой травянистой лощинки, где, как он знал по опыту, им будет тепло и которая заслонит их от ветерка.
– Они далеко не уйдут, – продолжал он, отпуская лошадей и беря Мэдлин за локоть, чтобы помочь ей спуститься в лощинку. – Такие лощинки и делают это место столь опасным в зимнее время. Их засыпает снегом, и неосторожный путник может упасть в них; он начинает барахтаться в снегу, и его охватывает паника.
– Но сегодня здесь хорошо, – сказала молодая женщина, садясь на траву и обнимая свои колени. – Какая тишина, Джеймс! Послушайте.
Легкий шум ветра. Одинокая птица. Фырканье лошадей. Нет, не тишина. В природе не бывает тишины. Но покой. Полный покой.
Джеймс растянулся на траве, подложив руку под голову, и смотрел на белые облачка, плывущие по небу. Так он долго лежал и молчал.
* * *
Молчание вовсе не казалось Мэдлин неловким. По правде говоря, вскоре она совершенно забыла о своем спутнике; осталось только спокойное, бессознательное ощущение, что она не одна. Все ее чувства были разбужены окружающим.
Странно, что это произошло здесь, где пейзаж такой пустынный, где не было почти ничего, что можно назвать красивым. Эмберли прямо-таки купался в красотах, и она это понимала, но при этом не помнила, чтобы все ее чувства так напряженно пытались оценить такую красоту, как это было здесь.
Мэдлин отбросила шляпу и ощутила на макушке и на затылке солнечное тепло. Она слышала стрекотание насекомых, чувствовала, как пахнет вереск и трава. Чувствовала траву, на которой сидела. И хотя лощинку почти нельзя было заметить, сидя в седле, теперь их окружали ее края, трава на фоне неба, и весь мир заключался в маленьком пространстве.
Мэдлин уперлась подбородком в колени.
Она счастлива, осторожно подумала молодая женщина. Да. Она сидела тихо и проверяла свои чувства. Она счастлива. Может быть, в конце концов ее поспешное и необъяснимое решение выйти за Джеймса окажется не таким уж гибельным? Может быть, они сумеют приладиться друг к другу и будут жить в относительном мире?
У них уже кое-что получается. Они редко остаются наедине, а будучи вместе, мало разговаривают. Эти факты кажутся незначительными, но тем не менее они многое обещают. На прошлой неделе они ни разу не поссорились по-настоящему, если не считать одного-двух незначительных препирательств. И что важнее, не было обычных периодов молчаливой злости и враждебности.
Она научилась мириться с его затяжным молчанием, не обижаться на него, но признать, что это часть его характера. А Джеймс, со своей стороны, кажется, примирился с тем, что время от времени ей нужно поболтать и пошутить. Ему даже иногда удавалось присоединиться к ней, как это случилось только что во время прогулки.
Это было осторожное вхождение в семейную жизнь, которой суждено длиться многие годы, если все пойдет естественным путем. Кто знает, что в конце концов возьмет верх – природная неприязнь, испытываемая ими друг к другу, или обоюдное стремление к миру во взаимоотношениях? А может статься, им придется идти по тонкой нити между тем и другим. Может статься, они никогда не изведают полного мира.
Но ведь возможно, что семейные пары вообще его не ведают?
– Это иногда напоминает мне о земле атабасков, – проговорил голос Джеймса у нее за спиной.
Она ничего не сказала, но все ее внимание обратилось на мужа. Это ведь такая, редкость – что он сам начинает разговор.
– Может быть, поэтому я сумел привыкнуть к тамошней жизни, – продолжал он. – Некоторые чувствовали беспокойство и скуку едва ли не с самого приезда.
Мэдлин покрепче обхватила колени.
– Не кажется ли вам иногда, – спросил он, – что все, что происходит в жизни, имеет некую цель? Когда я отплыл в Канаду, я уезжал, бросал что-то, убегал. Я не думал о том, что еду куда-то. Но эти три года среди дикой природы оказались очень важными в моей жизни.
– Вам хотелось бы вернуться туда? – спросила она довольно сурово.
Он немного помолчал.
– Нет, – ответил он, – эти годы сделали свое. Но вряд ли я сумел бы остаться там до конца своей трудовой жизни, как это делают многие.
Она прислонилась к колену щекой. Ей показалось, что он закончил, и она пожалела об этом. Ей нравилось слушать, как он говорит. Это случалось так редко.
– Я думаю, что, живя здесь, – снова заговорил он, – я мало времени проводил за пределами наших владений. Мне пришлось объехать чуть ли не полмира, чтобы найти себя. Я думаю, что нашел там Бога, Мэдлин. – Он опять немного помолчал. – Как будто бессмысленно говорить такое, когда я не знаю Бога и даже не уверен, существует ли Он. Я привык верить, что Он очень активно занимается делами людей, что Он очень суров и беспощаден, неумолим и лишен чувства юмора. Гораздо более склонен проклинать, чем хвалить. Но когда оказываешься в таком вот месте, как это – где нет ничего, кроме земли, неба и тебя самого, – начинаешь думать о Боге.
И он погрузился в молчание.
– Для меня Бог был в основном воскресной проповедью, – сказала она. – Хотя я всегда считала, что Бог есть любовь, и всегда видела вокруг себя любовь.
– Я думаю, – проговорил он, – что когда человек оказывается в одиночестве в таком окружении, он либо встречается лицом к лицу с собой, либо сходит с ума. Понимаешь, что бытие важнее, чем деяние, что Бога, наверное, нельзя найти среди шумных человеческих занятий, но в тиши сердца. Возможно, я говорю ерунду.
– Расскажите мне о вашей жизни там, – попросила Мэдлин, когда Джеймс снова замолчал. Ей захотелось плакать. Она чувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо, и ей не хотелось упускать это мгновение, хотя она и понимала, что он говорил больше с собой, чем с ней.
– Вам хочется послушать? – спросил он. – То была скучная жизнь, Мэдлин. Скука день за днем, неделя за неделей.
– Расскажите о том, как вы плавали на каноэ, – попросила она. И когда он оперся о локоть и она поняла, что сейчас он начнет рассказывать, она вытянулась на траве рядом с ним, обратив лицо к потокам солнечного тепла.
Наверное, есть какая-то причина, почему она с таким увлечением слушает рассказы о тех годах его жизни, подумала молодая женщина. И возможно, она только что уловила эту причину. Возможно, ключ к постижению и пониманию мужа лежит в том, что он пережил в то время, причем пережитое он только сейчас начинает сам осознавать.
– Долгие месяцы тяжелой работы и адской жизни, – начал он, – хотя это и может стать насущной потребностью. И я оказался одним из тех, кому повезло, я был служащим компании. У французов, которые составляют экипажи каноэ, жизнь невероятно трудна. Они либо гребут, либо переносят их на руках через пороги, и так по восемнадцать часов каждый день. И при этом трудно найти более веселых, шумных и вспыльчивых людей.
И он пустился в пространное описание своих путешествий, на что она и надеялась. Она долго слушала, словно очарованная, пока ею не овладела дремота. Время от времени она понимала, чувствуя себя немного виноватой, что задремала и совершенно не слышала, что он говорит. Но в конце концов она перестала сопротивляться и окончательно погрузилась в сон.
* * *
– И когда мы в конце концов вернулись к реке, – говорил Джеймс, – там сидели рядком шесть наяд, и все пели весьма фальшиво. – Он усмехнулся, когда Мэдлин никак не возразила против такого окончания рассказа.
Он долго лежал, опираясь на локоть, глядя на нее. Разметавшиеся локоны обрамляли ее лицо, губы слегка приоткрылись. Его глаза скользнули по ее стройному стану и остановились на талии. Сумеет ли он в ближайшем будущем сделать так, чтобы эта талия раздалась? Он страстно хотел ребенка. От Мэдлин. И верил, что она была разочарована, когда через месяц выяснилось, что ребенка не будет.
Он хотел ребенка, которого можно будет считать полностью его собственным. Ребенка от своей жены.
Юбка бархатной амазонки отогнулась, открыв правую лодыжку. Стройную, тонкую лодыжку молодой женщины. Джеймс улыбнулся.
И, наклонившись, нежно поцеловал жену в губы.
– М-м-м, – пробормотала она и слегка пошевелилась.
Он еще раз легко поцеловал ее, потом раскрыл губы, обвел языком очертания ее полуоткрытых губ и осторожно попытался проникнуть между ними. Она опять пошевелилась, отзываясь на его поцелуй, немного приоткрыла губы.
Он думал только выразить свою нежность. Он не собирался будить ее. Но пламя охватило его почти тотчас же. Во рту у нее было влажно и горячо. Он отвел локоны от ее лица.
– М-м-м, – пробормотала она еще раз, внезапно глаза ее раскрылись, и она посмотрела сначала ему в глаза, а потом мимо него в голубое небо.
Он заметил, что она судорожно сглотнула, когда он принялся расстегивать пуговицы на ее жакете, а потом и на блузке под жакетом. Потом снова поцеловал ее, в то время как руки его довершили начатое и нашли дорогу к теплым грудям. Соски ее затвердели под его прикосновениями.
Снять с нее жакет и блузку и стянуть вниз сорочку было делом одной минуты, и теперь его губы могли помочь рукам возбудить ее. Впрочем, это было совершенно не обязательно, потому что она застонала и прижалась к нему. Она была уже готова. Он наклонился к ней, еще раз поцеловал шею, подбородок, губы.
Неужели он сошел с ума? Неужели полностью потерял контроль над своим рассудком? Но ведь сюда никто никогда не ходит. Тысячи раз приходил он на болота и ни разу никого не встретил. Если он безумен, то это прекрасное безумие.
Слегка отодвинувшись, он задрал ее бархатную юбку, стянул исподнее, потом управился со своей одеждой. И вспомнил склон холма в Эмберли, где впервые взял ее, смяв ее под собой на жесткой земле и, конечно, причинив ей сильную боль, хотя она не издала ни одного жалобного звука. Земля – жесткое и неподатливое ложе для молодой женщины во время любовного действа.
Он никогда не брал ее по-другому.
Джеймс подсунул руку ей под талию и перекатился на спину. Потом водрузил ее на себя, подняв юбки кверху. Мэдлин смотрела на него широко раскрытыми глазами, дыхание ее стало отрывистым.
– Обнимите мои бока коленями, – сказал он, помогая ей устроиться; потом опустил ее на себя.
И оба ахнули.
Когда он вошел в нее, она, против обыкновения, не стала двигаться вместе с ним. Она крепко сжала его коленями, напрягла внутренние мышцы и закрыла глаза. Он протянул руку к ее затылку и притянул ее голову к своей. И увидел, что она закусила нижнюю губу.
Ее юбка покрывала их обоих тяжелыми складками. И там, под юбкой, Мэдлин была жаркой, влажной и дрожащей. Более эротической любовной игры он и вообразить не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35